Текст книги "Скриба"

Когда в тот вечер Тереза опять увидела Чернушку, то приняла ее за какую-то чужую женщину. Распущенные волосы, убранные разноцветными лентами, уже не выглядели седыми, губы стали пунцовыми, а краска на лице выгодно подчеркивала ее пухлые щечки. Глубокий вырез приоткрывал пышную грудь, слегка обвисшую, но приподнятую корсажем. На ней была широкая юбка с нарядным поясом, на шее – яркие бусы, призывно позвякивавшие при каждом шаге. Женщина села и налила себе полный стакан вина.

– Ну что ж, будем ждать, – сказала она, глядя на Хооса. Заметив лишнюю складку на животе, она небрежно подтянула повыше пояс.

– Не думаю, что эти припарки ему помогут. Нужно показать его аптекарю, – гнула свое Тереза.

– Сейчас ему нужно отдохнуть, а завтра посмотрим, что делать. Алтар сказал, ты хочешь остаться в Фульде.

– Да, хочу.

– А еще он сказал, у тебя нет семьи. Как же ты собираешься зарабатывать на жизнь?

Тереза покраснела. Она и правда об этом не подумала.

– Ну-ну… – пробормотала Чернушка. – Скажи, ты еще девственница?

– Да, – чуть ли не прошептала смущенная девушка.

– Впрочем, у тебя это на лице написано, – Хельга покачала головой. – Если бы ты была шлюхой, было бы проще, но всему свое время. Что с тобой? Тебе не нравятся мужчины?

– Они мне безразличны. – Тут Тереза взглянула на Хооса и поняла, что это неправда.

– А женщины?

– Конечно нет! – Она в возмущении вскочила.

Хельга Чернушка откровенно расхохоталась.

– Не бойся, принцесса, Бог нас тут не услышит. – Она глотнула еще вина, взглянула на девушку и утерла губы, размазывая краску. – Но ты должна кое-что понять. Еда стоит денег, одежда стоит денег, кровать, на которой сейчас спит этот юноша, тоже стоит денег, если только сама не используется для заработка.

Тереза не сразу нашлась что ответить.

– Завтра я начну искать работу – пойду на рынок, в поле. Наверняка что-нибудь отыщется.

– А что ты умеешь? Вдруг я тебе помогу.

Тереза сказала, что в Вюрцбурге работала в кожевенной мастерской и умеет немного готовить, имея в виду немногочисленные уроки Леоноры. О своем умении писать она не упомянула. Когда Хельга спросила, чем именно она занималась в мастерской, Тереза ответила, что изготавливала пергаменты, сшивала тетради и переплетала кодексы.

– Здесь нет кожевенных мастерских, каждый занимается этим как Бог на душу положит. Возможно, в аббатстве и делают пергаменты, но я точно не знаю. И много ты зарабатывала таким трудом?

– Мне каждый день давали зерно, ученикам денег не платят.

– А, так ты только учишься! Сколько же получает обычный поденщик?

– Один или два динария в день, и им тоже дают еду. – Тереза не хотела доказывать, что она уже настоящий мастер по кожам.

Хельга Чернушка кивнула. Плата едой или товарами – везде обычное дело. Однако когда Тереза добавила, что модий пшеницы, который она получала, равен одному динарию, женщина рассмеялась.

– Видно, ты никогда не бывала на рынке. Смотри. – Она отодвинула в сторону кувшины и начала катать шарики из хлебных крошек. – Один фунт серебром равен двадцати сольдо. – Она разложила шарики в два ряда, по десять в каждом. – Один сольдо равен двенадцати динариям. – Она скатала еще несколько, но сбилась со счета и смахнула все на пол. – Сольдо сделаны из золота, а динарии из серебра, так?

Тереза смотрела вверх, словно искала что-то на потолке, и вдруг выпалила:

– Если двенадцать динариев равны одному сольдо, а двадцать сольдо – одному фунту… – Она пошевелила пальцами. – То один фунт равен двумстам сорока динариям!

Чернушка удивленно взглянула на нее и подумала, что девушка знала ответ заранее.

– Так и есть, – кивнула она, – двумстам сорока динариям. На один динарий можно купить четверть модия пшеницы, или треть модия ржи, или полмодия ячменя, или модий овса. Но их еще нужно смолоть, а каменные жернова дорогие как черт, поэтому, если найдешь работу, пусть тебе лучше платят хлебом, чем зерном. Динарий соответствует двенадцати хлебам весом два фунта каждый – одному человеку вполне достаточно.

– И что дальше с ними делать?

– Один для еды, девять обменяешь на рынке, а еще два, если останешься здесь, отдашь мне за проживание. Полфунта мяса или рыбы стоит примерно полдинария, или шесть пшеничных хлебов. Еще три можно обменять на соль, излишки которой ты всегда обменяешь на что-нибудь другое. Если тебе здесь не нравится, спросим у соседей, за такую цену наверняка найдется комнатка.

– Но мне ведь нужны и другие вещи – одежда, обувь…

– Ну-ка, повернись, я на тебя посмотрю… На первое время я могу тебе что-нибудь дать. Конечно, ярд шерстяной ткани стоит сольдо, но поношенную можно купить за три динария. Очистишь ее от насекомых, подлатаешь, и будет как новенькая. Вчера, например, я купила старую шерстяную ливрею, а это четыре или пять ярдов, вполне хватит на две-три вещи. Я дам тебе кусок, сошьешь себе что-нибудь.

Тереза ничего не сказала, так как последние фразы прослушала. Жуя кусок черствого хлеба, она смотрела на Хельгу и думала, что, несмотря на грубый язык и отнюдь не изысканные манеры, сердце у этой женщины золотое.

– Хоос, – добавила Хельга, – пусть остается, пока не выздоровеет. Правда, мне нужна кровать, так как иногда клиентам хочется поразвлечься, но вы можете устроиться позади дома на сеновале.

Тереза поцеловала ее в щеку, и Хельга растрогалась.

– Знаешь, когда-то и я была красивой, – горько усмехнулась она, – но это было очень, очень давно…

*****

За ужином Алтар на чем свет стоит ругал весь цех кузнецов, а особенно того хапугу, который чинил ему колесо.

– Эта скотина запросил с меня сольдо, – жаловался он. – Немного добавить и можно купить новую повозку.

Затем старик заявил, что завтра возвращается в горы.

Чернушка почти не разговаривала. Краска на лице размазалась, и она стала похожа на пугало. Глаза у нее закрывались, поскольку она слишком много выпила, но стакан из рук не выпускала.

Убрав со стола, Тереза пошла на сеновал к Хоосу. Растирая ему грудь и спину, как велел Маурер, она заметила, что лихорадка вконец извела его. Ночью спать не пришлось, поскольку Хооса трижды рвало.

Под утро она задремала, но ее разбудило кряхтенье Алтара, запрягавшего лошадь. Тереза помогла Хоосу подняться, чем, по-видимому, смутила его, и дойти до отхожего места. Пока он облегчался, девушка взяла кусок приготовленного Хельгой пирога, надеясь отдать его аптекарю, а потом попросила Алтара довезти их до аббатства. Старик согласился, ему все равно было по дороге.

С Чернушкой она не попрощалась – та была настолько пьяна, что не могла даже подняться. Повозка блестела как новенькая, поскольку кузнец, которого Алтар ругал на чем свет стоит, не только починил колесо, но и почистил ее. Тереза устроилась рядом с Хоосом и хорошенько укрыла его, чтобы уберечь от холодной росы. Наконец Алтар взмахнул кнутом, и лошадь осторожно двинулась вперед.

На улочках появлялись жители, спешившие в поля. Повозка направлялась к южной части аббатства, где, по словам цирюльника, находился огород, в котором обычно трудился аптекарь. Наверное, было еще очень рано, поскольку за колючей изгородью не было видно ни одного поденщика.

– Приехали, – сообщил старик, слез с повозки и помог посадить Хооса на ближайший пень.

Терезу пробрала дрожь – то ли от холода, то ли оттого, что она опять оставалась одна. Девушка взглянула на Алтара, протянувшего ей руки, и обняла его, а когда отстранилась, глаза ее блестели.

– Я никогда вас не забуду, охотник на медведей. И Леонору тоже, передайте ей.

Алтар утер глаза, потом порылся в карманах, вытащил мешочек с монетами и протянул Терезе:

– Это все, что удалось выручить.

Тереза застыла с открытым ртом.

– За твою голову медведя, – добавил он.

Старик махнул на прощание Хоосу, стегнул лошадь и медленно растворился в утопающих в жидкой глине улочках.

Спустя несколько мгновений зазвонившие к заутрене колокола возвестили, что новый день в монастыре начался. Вскоре через небольшую дверцу вышли несколько монахов и начали слоняться по огороду. Те, что помоложе, лениво выдергивали сорняки, а самый старый, высокий и нескладный, внимательно осматривал кусты, время от времени ласково поглаживая их. Тереза решила, что это и есть аптекарь – не только из-за возраста, но и потому, что одежда у него была из шелковистой, а не из грубой ткани, как у послушника. Высокий монах медленно переходил от одного куста к другому, пока не дошел до места, где стояла Тереза. Тут она и подала голос.

– Кто здесь? – спросил монах, пытаясь разглядеть ее сквозь изгородь.

Тереза сжалась, как напуганный кролик.

– Брат травник? – тонким голоском спросила она.

– Кто его ищет?

– Меня послал Маурер, цирюльник. Ради Бога, помогите нам.

Монах раздвинул ветки изгороди, увидел согнувшегося пополам, чуть не падающего с пня Хооса и тут же велел двум послушникам перенести его внутрь. Тереза молча шла за ними через какие-то дворы, пока они не остановились у приземистого здания с запертой на грубый висячий замок дверью. Монах достал из рукава ключ, и после двух попыток дверь со скрипом отворилась. Послушники положили Хооса на стол, предварительно убрав с него какие-то глиняные миски, и по указанию монаха вернулись в огород заниматься прополкой и чинить изгородь. Тереза осталась у порога.

– Не стой там, – сказал монах, собирая пузырьки, банки и колбы, в беспорядке громоздившиеся по обе стороны стола. – Значит, вас прислал Маурер, цирюльник? И попросил помочь вам?

Тереза решила, что поняла, в чем дело.

– Я принесла вам вот это, – и протянула приготовленный Хельгой Чернушкой пирог с мясом.

Монах глянул на него, но, не особенно заинтересовавшись, отложил в сторону, после чего опять повернулся к столу. Приводя в порядок склянки, он спросил Терезу, отчего лихорадка, а когда услышал про рану в легком, недовольно поджал губы.

После этого он отодвинул что-то похожее на сушилку и деревянный пресс, взял весы и флакон, в который налил определенное количество воды из находящегося в помещении колодца. Затем направился к огромной полке, где стояли десятки глиняных сосудов, и принялся что-то там искать. По тому, как он щурил глаза, Тереза поняла, что ему трудно разобрать написанные названия.

– Ну-ка, посмотрим… Salix Alba… Salix Alba2727
  Белая ива (лат.).


[Закрыть]… – приговаривал он, чуть не тыкаясь носом в посудины. – Знаешь, здоровье – это целостность тела, природное равновесие, основанное на горячем и жидком, то есть на крови. Потому и говорят sanitas2828
  Здоровье (лат.).


[Закрыть], то есть sanguinis status2929
  Состояние крови (лат.).


[Закрыть]. – Он взял какой-то сосуд, осмотрел его и поставил на место. – Причины всех болезней следует искать в четырех составляющих человеческого организма: в крови, желчи, слизи и меланхолии. Когда их естественное состояние нарушается, развивается болезнь. Кровь и желчь порождают острые заболевания, слизь и меланхолия – хронические. И куда они задевали кору белой ивы?

– Salix Alba. Вот она, – сказала Тереза.

Монах с удивлением взглянул на нее, затем направился к указанной банке и убедился, что это именно то, что он искал.

– Ты умеешь читать? – недоверчиво спросил он.

– И писать тоже, – гордо ответила девушка. Монах приподнял брови, но промолчал.

– У него мокрота в легких, – пояснил он, – и лечить это можно разными способами. Существует столько микстур, настоек и отваров, что на выбор самого подходящего средства уйдет немало времени. Взгляни вот на это. – Аптекарь вынул из банки кусочек коры. – Ивовая кора, настоянная на молоке, снимает жар, но таким же свойством обладает ячменная мука, разведенная в теплой воде, или шафран с медом. Каждое средство действует по-разному, в зависимости от того, в каких пропорциях смешаны его составные части, и каждый больной реагирует тоже по-разному, в зависимости от природы его внутренних органов. Бывает, люди со слабыми или ранеными легкими выздоравливают словно по волшебству, а у якобы здоровых они каждую весну воспаляются. Вот так… Чем занимается этот юноша?

– У него земли в Аквисгрануме, – сказала Тереза и добавила, что остановилась у Хельги Чернушки, пока не найдет какую-нибудь работу.

– Интересно, – только и произнес монах. Оставив на полке банку с ивовой корой, он подошел к печи и разжег огонь с помощью светильника. – Господь насылает на нас болезни, но Он же дает нам лекарства для исцеления. И если для того, чтобы попасть в рай, мы изучаем Его откровения, то для того, чтобы излечить болезнь – квасцами или жидкостью из желез крайней плоти бобра, – нужно изучать Эмпедокла, Галена, Гиппократа и даже Плиния. Подержи-ка эту настойку, – велел он Терезе.

Девушка взяла сосуд, куда монах налил какую-то темную жидкость. Ее беспокоило, что он так много рассуждает, поскольку в любую минуту мог появиться королевский посланник, о котором говорил Маурер, и выгнать их из монастыря прежде чем начнется лечение.

– А если есть разные средства, почему бы не использовать их все? – спросила она.

– Alibi tu medicamentum obligas3030
  Целительное средство само тебя выбирает (лат.).


[Закрыть]. Дай-ка мне это. –

Монах добавил какой-то светлый порошок и взболтал раствор, который стал мутно-белым. – Медицина предполагает умеренность во всем, от начала до конца. У истоков этого искусства стоял Аполлон, а продолжил дело отца Эскулап. Позже мудрый и осторожный Гиппократ поднял медицину на небывалую высоту. До сих пор мы основываемся на его методах лечения: размышление, наблюдение и практика.

Тереза начала терять терпение.

– И как вы собираетесь его лечить?

– Правильнее спросить не «как», а «когда». Ответ же зависит не от меня, а от него. Он должен оставаться здесь, пока это не произойдет… если вообще произойдет.

– Не думаю, что вы поступаете правильно. По словам цирюльника, на прошлой неделе в аббатство приехал один иностранец, посланник Карла Великого, и если он так суров, как говорят, боюсь, вам не поздоровится.

– И что же он мне сделает?

– Не знаю. Обвинит в том, что помогаете чужому. Насколько мне известно, в аббатстве лечат только своих…

– Как его зовут?

– Тоже не знаю. Помню только, что это монах из какой-то другой страны.

– Я имею в виду раненого.

– Извините, – смутилась девушка. – Ларссон. Хоос Ларссон.

– Ну что ж, господин Ларссон, приятно познакомиться. А теперь, когда мы друг другу представлены, можно и делом заняться.

Тереза слабо улыбнулась, но тут же вновь заволновалась.

– Если по какой-то причине этот человек выгонит Хооса раньше, чем вы его вылечите, я себе этого никогда не прощу.

– А почему ты так плохо о нем думаешь? Насколько я знаю, этот чужестранец – вовсе не дьявол, просто он хочет навести в аббатстве порядок.

– Но цирюльник говорил…

– Ради Бога, забудь ты о цирюльнике. И еще, ради твоего спокойствия уверяю тебя, что посланник Карла Великого не узнает о пребывании тут Хооса.

– Пожалуйста, поймите меня, я так переживаю. Вы обещаете, что, если Хоос останется у вас, он поправится?

– Ǽgroto dum anima est, spes est. Пока есть жизнь, есть надежда.

Тереза подумала, что такое добросердечие должно быть вознаграждено, вытащила данный Алтаром мешочек с монетами и протянула его аптекарю, который обратил на него не больше внимания, чем на пирог.

– Убери это, ты отплатишь мне иначе. Приходи завтра после терции, спроси свечника и скажи, что брат Алкуин ждет тебя. Попробуем найти тебе работу.

*****

Когда Тереза рассказала обо всем Хельге, та не поверила своим ушам.

– Аптекарь наверняка замышляет что-то дурное, – заявила она.

– О чем ты?

– Спустись с небес, дуреха. Насчет тебя что-то замышляет.

– Он показался мне честным человеком. Сам пирог не стал есть, отдал послушникам.

– Может, он уже до этого брюхо набил.

– Да что ты, он худой как жердь! Послушай, – Тереза смущенно улыбнулась, – а о какой работе он говорил?

– Ну, если этот аптекарь живет, как все монахи, то может взять тебя в служанки, потому что молиться-то они молятся, но грязь разводят не хуже свиней. Повезет, так станешь кухаркой, тоже неплохой заработок. Только я тебе откровенно скажу: не понимаю, почему он хочет заставить такую деликатную девушку мыть отхожее место, когда для этого есть десятки других, более подходящих! Ну ладно, иди и будь осторожна, задницу береги.

Все утро они готовили еду и убирали таверну, где стояли бочки, которые служили столами, несколько табуретов и скамья; кусок ткани отгораживал кухню от остальной части помещения. Возле очага помещались железная жаровня, два треножника, котел, миски, сковороды, видавшие виды кувшины и тарелки, которые неплохо было бы помыть. Хельга объяснила, что раньше она хранила вино в кухне, но там без присмотра его попивали, поэтому теперь она держит его в самой таверне. Позади находился амбар, где лежало зерно и содержался скот, а по ночам хозяйка занималась там своим делом.

В полдень они съели по несколько ложек того, что приготовили для посетителей, и снова заговорили о произошедшем в монастыре. Потом Хельга Чернушка предложила пойти на главную площадь посмотреть на Борова – человека, совершившего тяжкое преступление. Сейчас причешемся, сказала она, и неплохо повеселимся, глядя, как парни кидают в него капустой и репой, а по пути купим какое-нибудь благовоние для тела. Тереза согласилась, и скоро они, мурлыча под нос незамысловатые песенки, вышли из дома.

11

Хотя побои превратили тело Борова в один сплошной синяк, все-таки можно было различить, что лицо у него морщинистое и абсолютно голое, откуда, видимо, и пошло его прозвище. Он стоял на коленях, привязанный к столбу, под надзором двух вооруженных мечами стражников. Тереза подумала: он, наверное, слаб умом и не очень разбирается в происходящем, судя по выражению лица и глазам – испуганным, но лукавым. Десятки людей окружили преступника, осыпая его проклятьями и угрозами. Какой-то парень науськивал на него собаку, но та повернулась и убежала. Хельга Чернушка купила у бродячего торговца две кружки пива и искала, откуда удобнее смотреть представление, но, когда женщины стали показывать на нее пальцем, решила отойти подальше.

– Он родился дурачком, сейчас ему тридцать, и никто никогда не думал, что он может быть опасен, – сообщила Хельга, устраиваясь на какой-то невысокой стенке.

– Опасен? А что случилось?

– Он всегда был тихим, но на прошлой неделе на берегу реки нашли девушку, к которой он часто приставал, – голую, с раскинутыми ногами и перерезанной шеей.

Тут же вспомнив, как саксы пытались ее изнасиловать, Тереза одним глотком выпила пиво и попросила Хельгу вернуться домой. Женщине не хотелось уходить, так как в Фульде уже давно никого не привязывали к позорному столбу, однако она согласилась, надеясь сполна позабавиться в день казни. На обратном пути они остановились возле благовоний, которые Хельга Чернушка использовала для своих любовных утех. Она выбрала один флакон с сосновым запахом, другой – с более насыщенным и резким, похожим на ладан. Вместо платы за товар торговец почему-то подмигнул Чернушке и сказал, что зайдет.

Вскоре после их прихода в таверну заявились двое пьяных и пили дешевое вино, пока у них не кончились деньги. Когда они ушли, Тереза предложила пойти в монастырь справиться насчет Хооса, но Хельга посоветовала дождаться назначенной встречи с аптекарем. Вечером ввалились три юнца, которые долго ужинали и хохотали, затем пришли пятеро поденщиков, насквозь пропахших пóтом. Они сели возле огня, взяли много пива и отпускали сальные шуточки насчет того, кто из двух женщин быстрее скинет нижние юбки. Отпустив им выпивку, Хельга оставила Терезу при кухне, а сама пошла за какими-то подругами. Вернулась она под руку с двумя размалеванными, ярко одетыми женщинами, которые сразу уселись поденщикам на колени и принялись визжать и хохотать в ответ на их ласки. Один сунул руку под юбку своей милашке, и та притворно вскрикнула, якобы негодуя. Другой, уже навеселе, предложил своей выпить, но вместо этого вылил ей вино за вырез платья, и девушка, вместо того чтобы прогнать его, оголила грудь. Тереза решила, что пора уходить, но один из посетителей заметил это и преградил ей путь. К счастью, Чернушка успокоила пьяного, пообещав ему на ухо безумную ночь, а Терезе велела запереться на чердаке, где хранилось вино.

Вскоре девушка поняла, что на чердаке в публичном доме спокойно не уснешь. Сверху ей было видно, как одна из женщин, стоя на коленях, возвращала к жизни член своего партнера. Когда цель была достигнута, он заставил ее встать, прижался к ее животу и начал судорожно двигать задом. Наконец он пару раз резко вздрогнул, чертыхнулся и без сил упал на белеющее в темноте тело проститутки. Вскоре вошла Хельга Чернушка в сопровождении продавца благовоний. Оба рассмеялись, увидев спящую пару. Торговец хотел разбудить их, однако Хельга не позволила. Потом они бросились на постель, но, слава Богу, накрылись плащом, так что их тел видно не было.

Когда Тереза наконец уснула, ей приснился Хоос Ларссон, причем обнаженный, как и она сама. Во сне он ласкал ее волосы, шею, грудь – всю целиком, и она проснулась в испуге от каких-то неведомых ощущений. Успокоившись, девушка попросила прощения у Господа за свое неосознанное прегрешение.

Утром Тереза сначала привела в порядок таверну, напоминавшую поле боя, затем приготовила завтрак и съела его в одиночестве, так как у Чернушки с похмелья не было аппетита. Поднявшись наконец, женщина ополоснулась в грязном тазу, пожаловалась на холод и дала Терезе перед уходом несколько советов.

– Главное – не говори, что знакома со мной, – наказала она напоследок.

Тереза поцеловала ее на прощание и подумала, что уже сказала аптекарю, где остановилась. В аббатство пришлось бежать бегом, так как колокола вовсю звонили к началу терции. У главного входа ее встретил толстый нелюбезный монах, который очень удивился тому, что услышал.

– Да, я свечник и есть, только я не понимаю, с кем тебе нужно встретиться? С аптекарем или с братом Алкуином?

Тереза, полагая, что аптекарь и брат Алкуин – одно лицо, тоже удивилась, а дверь тем временем закрылась. Девушка снова постучала, но свечник не открыл, пока ему не пришлось выйти самому выбросить мусор.

– Если будешь надоедать, прогоню палкой, – пригрозил он.

Тереза не могла сообразить, что делать. Сначала она решила оттолкнуть монаха и проскользнуть внутрь, но потом решила, что лучше предложить ему мясо, которое она принесла аптекарю. Когда свечник увидел аппетитно поджаренные отбивные, глаза у него заблестели.

– Ну, решай скорей, кто тебе нужен, – сказал он, хватая мясо.

– Брат Алкуин, – ответила Тереза, поняв наконец, что свечник – недалекого ума человек.

Одну отбивную монах сразу начал есть, а другую спрятал в рукав сутаны. Затем он впустил Терезу, запер дверь и велел девушке следовать за ним.

Вместо того чтобы пойти в огород, как ожидала Тереза, свечник миновал птичники, отпихивая путающихся под ногами кур и петухов, конюшни, кухню и амбары и направился к величественному каменному зданию, выгодно отличающемуся от остальных. Он постучал в дверь, а пока ждал ответа, пояснил:

– Тут останавливаются всякие знатные гости.

Им открыл служка, чье темное одеяние контрастировало с бледным лицом. Он взглянул на свечника, кивнул, словно давно их ждал, и попросил Терезу следовать за ним.

Они миновали какие-то помещения и поднялись по лестнице, которая привела их в зал с богато украшенными шерстяными коврами стенами и резной мебелью. На большом столе, по кругу, лежали толстые книги, и сквозь алебастровые окна на них падал слабый свет. Служка велел ей подождать и ушел. Спустя несколько минут появилась высокая фигура аптекаря, одетого в изумительный белый плащ с вышитым поясом, украшенным серебряными пластинами. Тереза смутилась, так как не меняла одежду со времени пожара в Вюрцбурге.

– Прости меня за вчерашний наряд, хотя, может быть, скорее нужно извиняться за сегодняшний, – улыбнулся он. – Пожалуйста, садись.

Аптекарь устроился в деревянном кресле, Тереза – на табурете рядом с ним. Какое-то время монах внимательно смотрел на нее. Она тоже рассматривала его старое худое лицо с очень светлой кожей, тонкой, как луковая шелуха.

– Почему меня привели сюда? И почему вы одеты, как епископ? – наконец спросила Тереза.

– Ну, не совсем как епископ, – опять улыбнулся он. – Меня зовут Алкуин Йоркский, я простой монах, даже не священник, но иногда служба вынуждает меня надевать это претенциозное одеяние. Что касается этого места, то я тут временно проживаю вместе с моими служками, хотя вообще-то меня разместили в здании капитула, расположенном в противоположной части города, но это не имеет значения.

– Я вас не понимаю.

– Прости, я виноват перед тобою, мне нужно было еще вчера сказать, что я не аптекарь.

– Нет? А кто же вы?

– Боюсь, тот самый посланник, о котором ты так плохо отзывалась.

Тереза вздрогнула. Она решила, что судьба Хооса Ларссона висит на волоске, но Алкуин успокоил ее:

– Не надо волноваться. Неужели ты думаешь, я действительно хочу его выгнать и не стану лечить? Что касается моей собственной персоны, то я не собирался тебя обманывать. Аптекарь умер позавчера, внезапно, попозже мы об этом поговорим. Волей случая я неплохо разбираюсь в травах и прочих лекарственных средствах, и когда вчера ты неожиданно застала меня в огороде, я был занят только тем, как помочь твоему другу.

– Но потом, позже…

– Позже я не хотел тебя беспокоить, подумал, учитывая твое состояние, правду говорить не стоит.

Тереза помолчала немного.

– Как он?

– Слава Богу, гораздо лучше. Мы обязательно навестим его. А сейчас давай поговорим о том, что привело тебя сюда, – о твоей работе. – Он взял со стола одну из книг и начал осторожно ее перелистывать. – «Phaeladias Xhyncorum» Дионисия Ареопагита. Настоящее чудо. Насколько я знаю, одна копия есть в Александрии и одна – в Нортумбрии. Ты ведь говорила, что умеешь писать, да?

Тереза кивнула.

Монах ударил в ладоши, и появился служка с письменными принадлежностями. Алкуин аккуратно поставил их перед девушкой.

– Мне бы хотелось, чтобы ты переписала этот параграф.

Тереза закусила губу. Да, она умела писать, но всегда писала на вощеных табличках, так как пергамент был слишком дорогой и его нельзя было тратить попусту. По словам отца, секрет заключается в правильном выборе пера: оно не должно быть ни слишком легким, иначе линии будут неровные, ни слишком тяжелым, иначе почерк утратит быстроту и изящество. Поколебавшись, Тереза выбрала старое гусиное и сначала прикинула его по весу. Затем внимательно осмотрела кончик, по которому будут стекать чернила, и, найдя его чересчур тупым, заострила ножичком. Подготовив перо, стала изучать пергамент.

Она взяла самый мягкий. С помощью дощечки и металлической палочки провела несколько незаметных линеек, чтобы писать ровно. Затем положила текст на пюпитр, окунула перо в чернила, глубоко вздохнула и принялась за работу.

Рука у нее дрожала, и первые буквы оказались тесно прижатыми одна к другой, но потом перо заскользило, как лебедь по воде, и буквы получались гладкие и блестящие. И вдруг, в начале восьмой строки, она посадила кляксу, и лист оказался испорчен.

В первый момент она решила всё бросить, но потом, стиснув зубы, продолжила свой труд. Когда текст был закончен, Тереза соскребла чернильное пятно, сдула с листа получившуюся пыль, высушила его и вручила Алкуину, который не переставал наблюдать за ней. Монах изучил пергамент и строго посмотрел на девушку.

– Не очень хорошо, но приемлемо, – заключил он и опять вернулся к тексту.

Тереза смотрела, как он читает. Глаза у него были потухшие, бледно-голубые, будто выцветшие, какие обычно бывают у глубоких стариков, хотя по виду она дала бы ему не больше пятидесяти пяти.

– Вам нужен скриба – секретарь? – осмелилась спросить она.

– Да. Раньше моим помощником был Ромуальд, монах-бенедиктинец, который повсюду меня сопровождал, но вскоре по прибытии в Фульду он заболел и умер за день до аптекаря.

– Сожалею, – только и произнесла Тереза.

– Я тоже, – отозвался Алкуин. – Ромуальд был моими глазами, а иногда и руками. В последнее время зрение у меня ослабело, и если по утрам я еще могу разглядеть рыльце шафрана или разобрать непонятный почерк, то к вечеру на глазах словно появляется пелена и я вижу гораздо хуже. Тогда Ромуальд читал мне или писал под мою диктовку.

– А сами вы писать не можете?

Алкуин поднял правую руку и показал Терезе. Кисть сильно дрожала.

– Это началось четыре года назад. Иногда дрожь распространяется и на локоть, тогда я даже пить не могу. Поэтому мне нужен кто-то, кому я мог бы диктовать. Обычно я записываю события, свидетелем которых являюсь, чтобы потом, вспоминая и размышляя, не забыть ни одной подробности. Кроме того, мне хотелось бы переписать кое-какие тексты из библиотеки епископа.

– А в аббатстве разве нет переписчиков?

– Конечно есть – Теобальдо из Пизы, старик Бальдассаре и Венансио, но все они не настолько молоды, чтобы сопровождать меня целый день. Есть еще Никколо и Маурицио, однако они не умеют читать.

– Как это?

– А вот так. Чтение – сложный процесс, требующий усердия и определенных способностей, которыми обладают далеко не все монахи. Как ни странно, бывают такие, кто мастерски переписывает тексты, не понимая их содержания, но они, конечно, не могут писать под диктовку. Выходит, одни умеют писать, вернее, переписывать, но не умеют читать; другие, наоборот, немного читают, но писать не научились. Есть еще и такие, кто умеет и читать, и писать, но только на латыни. Если исключить также тех, кто путает «l» и «f», или пишет слишком медленно, или часто делает ошибки, или просто не любит эту работу и постоянно жалуется на боль в руках, то почти никого и не останется. К тому же не все могут, да и не хотят, оставлять свои обычные обязанности, чтобы помочь приезжему.

– Так вы все-таки монах?

– Скажем, был им, но сейчас, находясь на этой должности, не выполняю все законы ордена.

– А что у вас за должность? – спросила Тереза и тут же прикусила язык.

– Я бы назвал ее учителем учителей. Карл Великий почитает культуру, а во франкском королевстве ее не хватает, поэтому он поручил мне распространять образование и слово Господне во всех его землях, включая самые удаленные. Я расценил это как большую честь, но должен признать, он возложил на меня чрезвычайно тяжкую обязанность.

Тереза в недоумении пожала плечами. Она по-прежнему не понимала, чем занимается Алкуин, но, если он готов помочь Хоосу, придется согласиться на эту работу. Тут монах сказал, что пора навестить раненого. Прежде чем выйти из зала, он накинул на Терезу плащ, желая уберечь от нескромных взглядов.

– Странно, что вы думаете, будто я способна помогать вам. Вы ведь ничего обо мне не знаете.

– Я бы не был столь категоричен. Например, я знаю, что тебя зовут Тереза и ты умеешь читать и писать по-гречески.