Текст книги "Скриба"

– У меня больше ничего не осталось, в ней была вся моя жизнь. – И глаза Горгиаса наполнились слезами.

– Многие полагают, что нет ничего страшнее собственной смерти, но это не совсем верно. Со смертью ребенка родители тоже превращаются в ходячих мертвецов, и чем более пуста их жизнь, тем она тяжелее – такова злая ирония судьбы. Но ваша жена еще молода, и, возможно, вы могли бы…

Горгиас отрицательно покачал головой. Они уже много раз пытались, но Господь не пожелал одарить их еще одним ребенком.

– Единственное мое желание – похоронить Терезу как истинную христианку, ибо она таковой и являлась. То, о чем я собираюсь просить, трудно выполнить, но я умоляю вас внять моей просьбе.

– Если это в моих силах…

– В последнее время я видел ужасные вещи: обнаженных мертвецов вдоль дорог; трупы, брошенные в навозные ямы; тела, извлеченные из могил отчаявшимися голодными людьми. Я не хочу, чтобы подобное произошло с моей дочерью.

– Конечно, но я не понимаю, каким образом…

– Кладбище во внутреннем дворе церкви. Я знаю, там покоятся только духовные лица и знатные люди, но я прошу вас об этом как о высочайшей милости, ведь я столько сделал для вас…

– Я для вас тоже, Горгиас, но это совершенно невозможно. На кладбище уже нет места, а могилы в часовнях принадлежат церкви.

– Я знаю, но я думал об участке около колодца, там еще никого не хоронили.

– Но ведь там почти голые камни.

– Это не имеет значения, я вырою могилу.

– Такой рукой?

– Найду кого-нибудь в помощь.

– Все равно ваша мысль не кажется мне удачной. Люди не поймут, почему девушка, обвиненная в убийстве, покоится рядом со святыми.

– Но как же так? Ведь еще несколько минут назад вы ее защищали.

– Да, защищал, – кивнул он. – Один из раненых работников, Никодем, видимо, чувствуя приближение смерти, попросил исповедать его и, перечисляя свои грехи, заодно рассказал о случившемся. Похоже, все происходило не совсем так, как описал Корне.

– То есть Тереза не является виновницей пожара?

– Этого тоже утверждать нельзя, тут много неясного. Но даже если обвинение Корне ложно, доказать это будет очень трудно. Я должен соблюдать тайну исповеди, а остальные работники скорее всего поддержат Корне. Я не думаю, что Никодем выживет, но даже при благоприятном исходе он наверняка откажется от своих слов, ведь он работает на Корне.

– А Корне – на вас.

– Мой дорогой Горгиас, иногда вы недооцениваете власть Корне. Да, люди его не уважают как работника, но они боятся его семьи. Некоторые жители уже испытали на себе его ярость. Его сыновья обнажают меч с той же легкостью, с какой отрок – свой член.

– Но вы же понимаете, что моя дочь не могла этого сделать, вы же знали Терезу. Она была доброй и милосердной девушкой! – И слезы опять полились у него из глаз.

– Да, и упрямой, как мул. Послушайте, Горгиас, я высоко ценю вас, но не могу выполнить вашу просьбу. Мне искренне жаль.

Горгиас задумался. Он понимал Уилфреда, но не мог допустить, чтобы тело его дочери осквернили, бросив в навозную яму.

– Ну что же, ваше сиятельство, мне остается только одно. Если я не могу похоронить дочь в Вюрцбурге, придется ехать в Аквисгранум.

– В Аквисгранум? Вы, наверное, шутите. Нигде не проехать, и даже если вы раздобудете повозку с волами, саксы разорвут вас на части.

– Все равно я так поступлю, пусть это будет стоить мне жизни.

Горгиас выдержал взгляд Уилфреда. Он знал: граф нуждается в его услугах и не допустит, чтобы с ним случилось несчастье.

– Не забывайте, за вами документ, – наконец произнес Уилфред.

– А за вами – похороны.

– Не испытывайте судьбу. Если до сих пор я защищал вас, как сына, это еще не дает вам права дерзить мне, – сказал он и опять принялся поглаживать собак. – Надеюсь, вы помните, что именно я приютил вас, когда вы пришли в Вюрцбург и побирались на улицах, выпрашивая кусок хлеба. Именно благодаря мне вас вписали в реестр свободных горожан, хотя у вас не было необходимых для этого документов и оружия, и именно я дал вам работу, которая до сих пор вас кормила.

– Я не настолько неблагодарен, чтобы забыть об этом, но минуло уже шесть лет, и мне кажется, своей работой я с лихвой отплатил вам за помощь.

Уилфред строго взглянул на Горгиаса, но затем лицо его смягчилось.

– Мне очень жаль, но я не могу вам помочь. Корне уже наверняка донес судье о случившемся, и с моей стороны было бы безрассудством заниматься похоронами человека, которого могут обвинить в убийстве. И еще одно. Позаботьтесь о себе, потому что Корне не оставит вас в покое, можете не сомневаться.

– Но почему? Ведь во время пожара я был с вами в скриптории…

– Вижу, вы еще не знаете сложные законы Каролингов, а надо бы, если вам дорога собственная голова.

Уилфред ударил кнутом, и собаки уверенно двинулись вперед, будто знали, куда нужно везти хозяина. По боковому проходу они доставили повозку в роскошно убранные покои. Горгиас, повинуясь указаниям графа, последовал за ними.

– Здесь обычно останавливаются самые знатные гости: князья, епископы, короли. А в этом маленьком зале хранятся все капитулярии1010
  Капитулярия – закон, распоряжение франкских королей из династии Каролингов.


[Закрыть] нашего короля Карла со дня его коронации. Тут же мы храним сборники древних франкских законов, декреталии и акты Майских собраний1111
  Майские собрания – проходившие в мае ежегодные собрания всех мужчин королевства Каролингов, которые имели оружие.


[Закрыть]… Короче говоря, все писаные нормы, по которым живут франки, саксы, бургунды и лангобарды. А теперь дайте-ка я посмотрю…

Уилфред подкатил к низкой полке, видимо, специально сделанной такой высоты, и начал перебирать один за другим тома в переплетных досках. Наконец он остановился у какого-то истертого тома, с трудом вытащил его и стал перелистывать, смачивая пальцы кончиком языка.

– Ага, вот оно. Capitular de Vilis. Poitiers, anno domine 768. Karolus rex francorum1212
  Капитулярия Вилиса. Пуатье, 768 год. Карл, король франков (лат.).


[Закрыть]. Разрешите, я прочитаю: «Если свободный человек нанесет вред жизни или имуществу человека, занимающего равное ему положение, и по той или иной причине будет не способен ответить за свой проступок, семья виновного понесет такое же наказание, какое должен был понести он».

Уилфред закрыл книгу и вернул ее на полку.

– Моя жизнь в опасности? – спросил Горгиас.

– Не знаю, но не думаю. Я давно знаком с Корне. Он эгоист и, вероятно, может быть опасен, но он еще и проныра каких мало. Мертвый вы ему ни к чему, его интересует ваше имущество. Вот его семья – другое дело. Они – выходцы из Тюрингии, из Верхней Саксонии, а тамошние обычаи сильно отличаются от франкских.

– Ну, если ему нужно богатство… – Горгиас с горечью усмехнулся.

– Самая большая опасность заключается в том, что по суду вы можете попасть на рынок рабов.

– Сейчас меня это не волнует. Когда я похороню дочь, тогда и решу, как этой опасности избежать.

– Ради Бога, Горгиас, поторопитесь. Подумайте хотя бы о Рутгарде, она ведь ни в чем не виновата. Вам нужно подготовиться к защите, а в случае необходимости – и к бегству. Люди Корне будут преследовать вас, как собаку.

Горгиас опустил голову. Если Уилфред не разрешит погребение здесь, ему придется везти тело в Аквисгранум, но этому, если верить графу, могут помешать родственники Корне. Остается одно – доказать невиновность Терезы, и тогда Уилфред не станет противиться.

– Тереза будет похоронена сегодня ночью во внутреннем дворе церкви, а вы, ваше сиятельство, займетесь судебным разбирательством. В конце концов, моя свобода гораздо нужнее вам, чем мне.

Граф дернул вожжи, и псы угрожающе зарычали.

– Послушайте, Горгиас. С тех пор как вы начали работать над пергаментом, я снабжал вас едой, ради которой многие пошли бы даже на убийство, и по причине такого к вам отношения вы теперь перегибаете палку, причем до такой степени, что я подумываю о пересмотре наших договоренностей. Конечно, ваши знания и умения мне необходимы, но, предположим, несчастный случай, болезнь или хотя бы этот суд помешают вам завершить начатое дело. Неужели вы полагаете, что я откажусь от своих планов и ваше отсутствие воспрепятствует их выполнению?

Горгиас понимал всю шаткость своего положения, однако ему ничего не оставалось, как продолжать давить на Уилфреда. В противном случае он окажется в навозной яме вместе с Терезой.

– Не сомневаюсь, что в конце концов вы кого-нибудь найдете, никто не может помешать вам это сделать. Но родным языком этого переписчика должен быть греческий; он должен знать обычаи древнего императорского двора, владеть искусством дипломатии не хуже каллиграфии, уметь отличать пергаменты из кожи еще не родившегося и новорожденного ягненка и, конечно, держать рот на замке. Много ли вы знаете таких людей? Двоих, может, троих? И возьмется ли кто-нибудь из них за столь сомнительное поручение?

Казалось, Уилфред вот-вот зарычит не хуже своих псов. Его покрасневшая от гнева, неестественно вывернутая голова выглядела еще уродливее, чем обычно.

– Чего вы хотите? Чтобы мы все угодили в ад?

– Нет, этого я не хочу.

– Тогда какого черта вы вбили себе в голову, будто я могу помочь вам? Я представляю в Вюрцбурге закон. Меня поставил сюда Карл Великий.

– Но сейчас решать должны вы. Неужели хранитель тайны, которая изменит будущее христианского мира, отступит из боязни вызвать раздражение простого монарха?

*****

Как только Рейнхольд и Лотария узнали последние новости, они тут же пришли в церковь Сан-Дамиан помочь с похоронами Терезы. Лотария была старшей сестрой Рутгарды, а после ее брака с Рейнхольдом связь между двумя семьями стала еще прочнее. Все подготовив, Горгиас дал знать Рейнхольду, что тело можно переносить. Рутгарда и Лотария пошли вперед, чтобы начать приготовления, но Горгиас и Рейнхольд, воспользовавшись найденными в церкви носилками, скоро догнали их.

Дома Горгиас положил тело Терезы на тюфяк, где она всегда спала. Взгляд его застыл на покойнице, глаза покраснели от слез. Он не мог представить, что никогда больше не порадуется ее улыбке, не увидит ее живые глаза и порозовевшие щеки, что от ее прелестных черт останется лишь безобразный череп.

Ночь предстояла долгая, холод пробирал до костей, и Рутгарда, прежде чем заняться делами, предложила подкрепиться чем-нибудь горячим. Горгиас развел огонь в очаге, и Рутгарда поставила разогреваться сваренный накануне суп из репы, добавив в него воды и принесенный Лотарией кусочек масла. Сама Лотария тем временем прибиралась в углу, который показался ей подходящим для обряжения покойницы. Несмотря на пышные формы, она двигалась с ловкостью белки, и в мгновение ока место было очищено от разных инструментов и утвари.

– Ваши дети знают, что ночью вас не будет дома?

– Да, Лотария им сказала, – вмешался Рейнхольд. – Наверное, не стоит этого говорить, но моя жена – настоящее сокровище. Как только она узнала о случившемся, тут же побежала к акушерке попросить флакончик душистого масла. Иногда мне кажется, что она соображает лучше многих мужчин.

– Наверное, у них это семейное. Рутгарда тоже очень разумная женщина, – сказал Горгиас.

Рутгарда улыбнулась. Муж редко говорил ей приятные слова, но он был на редкость порядочным человеком, и она гордилась им.

– Хватит нас расхваливать, сходите лучше за дровами, пока я занимаюсь покойницей. Когда закончу, скажу, – проворчала Лотария.

Рутгарда налила в миску суп и подошла к Горгиасу.

– Видишь, он со мной согласен. Вы соображаете лучше многих мужчин, – повторил Рейнхольд.

Оба с жадностью набросились на еду. Затем Горгиас внимательно осмотрел единственный в помещении сундук и начал вынимать оттуда вещи.

– Что ты ищешь?

– Думаю, из него можно сделать гроб. У меня есть еще несколько досок, они тоже пригодятся.

– Но у нас нет другого. Нельзя же бросать вещи на пол, – воспротивилась Рутгарда.

– Можно положить их на постель Терезы, а потом я куплю тебе еще лучше, не волнуйся, – сказал Горгиас, опустошив сундук. – Когда закончите с телом, завяжи в одеяло все самое нужное: еду, посуду, одежду, инструменты, а я займусь книгами.

– Боже мой! Что еще случилось?

– Ничего не спрашивай и делай, как я говорю.

Горгиас попросил Рейнхольда помочь ему, и вдвоем они вытащили сундук наружу. Пока Рутгарда выполняла указание мужа, Лотария занялась своим делом. Конечно, она не в первый раз обряжала покойника, но никогда не видела, чтобы кожа отваливалась кусками, как кора эвкалипта. Она осторожно сняла остатки одежды, вымыла теплой водой почерневшее обожженное тело, побрызгала его пахучим кардамоновым маслом и завернула до плеч в льняную простыню. После этого из какой-то сильно поношенной юбки вырезала ножом ровный лоскут, чтобы украсить саван. Когда она закончила, Рутгарда уже собрала все необходимое.

– Хотя она и не была моей дочерью, я всегда любила ее как родная мать, – сказала Рутгарда со слезами на глазах.

Лотария промолчала. То, что Рутгарда не могла забеременеть, само по себе было несчастьем, а тут еще потеря падчерицы – какие уж тут слова…

– Мы все ее любили, – все-таки произнесла она. – Она была хорошая девушка, хотя и странная. Ну все, пойду позову мужчин.

Она вытерла руки и крикнула Горгиаса и Рейнхольда. Те вернулись с переделанным из сундука необычным гробом.

– Некрасивый, но ничего, сойдет, – сказал Горгиас и отнес гроб к тому месту, где лежала Тереза. Он с горечью посмотрел на дочь и повернулся к Рутгарде. – Я разговаривал с Уилфредом. Он предупредил, что Корне наверняка донесет на нас.

– На нас? Но чего хочет этот плебей? Чтобы нас изгнали отсюда? Или признания, что Тереза не должна была входить в мастерскую? Ради Бога, неужели мы еще недостаточно наказаны?

– По его разумению, видимо, нет. Наверное, он хочет возместить ущерб, причиненный пожаром.

– Но как он хочет его возместить, если у нас даже есть почти нечего.

– То же самое я сказал Уилфреду, но согласно франкским законам они могут отнять у нас все, чем мы владеем.

– Да? И чем же мы владеем, если все наше добро уместилось в этом тюке?

– Они могут забрать дом, – подала голос Лотария.

– Дом взят внаем, – сказал Горгиас, – и это действительно очень плохо.

– Почему плохо? – нетерпеливо спросила Рутгарда.

Горгиас пристально посмотрел на жену и на несколько секунд задержал дыхание, собираясь с духом.

– Потому что нас могут продать на рынке рабов.

От ужаса Рутгарда застыла с открытым ртом и широко распахнутыми глазами, а потом уткнулась лицом в колени и разрыдалась. Лотария укоризненно покачала головой и начала выговаривать Горгиасу за такие поспешные выводы.

– Я сказал, что они могут так сделать, но это не значит, что у них получится, – попытался оправдаться он. – Сначала они должны доказать вину Терезы. Кроме того, Уилфред сказал, что поможет нам.

– Поможет? – сквозь всхлипывания с сомнением спросила Рутгарда. – Этот калека?

– Он обязательно поможет. А ты пока перенеси все вещи в дом к Рейнхольду, чтобы ни у кого не возникло соблазна свершить суд по своему усмотрению. Оставь какой-нибудь битый горшок да пару драных одеял. Можно вытрясти из тюфяков солому и сложить вещи туда, так ты привлечешь меньше внимания. Потом вы с Лотарией и детьми запритесь у них в доме, а мы с Рейнхольдом займемся похоронами. Вернемся на рассвете.

Оставшись один, Горгиас уселся на гроб и стал ждать, когда стемнеет. Он сказал Рейнхольду, что придет во внутренний двор церкви после заката, так что теперь ему оставалось лишь охранять тело да дожидаться первых звезд. Спустя несколько мгновений перед его мысленным взором предстала фигура Терезы. Он вспомнил Константинополь, эту жемчужину Босфора, вспомнил времена удачи и благополучия, радости и счастья. Как они далеки, и как горьки эти воспоминания! Никто в Вюрцбурге даже представить не может, что Горгиас, скромный переписчик из скриптория, некогда был патрицием в первом городе мира, далеком Константинополе.

Он вспомнил рождение дочери – персикового цвета живой комочек, дрожащий у него в руках. Несколько недель после этого вино и мед лились рекой. Он разослал сообщения во все концы империи, повелел воздвигнуть алтарь на задах своей усадьбы и приказал слугам отметить радостное событие богатыми подношениями. Даже титул вельможи в свое время не принес ему такого полного удовлетворения. Жена Отиана сожалела, что не подарила ему сына, но он не торопился. В этой девочке текла его кровь, кровь Теолопулосов – самого знаменитого в Византии торгового рода, который уважали и боялись от Дуная до Далмации, от Карфагена до Равеннского экзархата1313
  Равеннский экзархат – византийская провинция, образованная в конце VI в. н. э. на северо-востоке Италии. Управлялась наместником – экзархом.


[Закрыть], далеко за границами владений Теодосия1414
  Теодосий III (715 – 717) – византийский император.


[Закрыть]. Времени много, будут еще дети, и залы наполнятся смехом и топотом маленьких ножек. Они молоды, вся жизнь впереди. По крайней мере, он думал именно так…

Вторая беременность обернулась страшным несчастьем. Лекари объясняли смерть Отианы какой-то необычайной мягкостью плода… Проклятые невежды! Они даже не сумели облегчить ее страдания.

На несколько месяцев он погрузился в отчаяние. В каждом углу он видел жену, слышал ее смех, ощущал запах ее духов. Наконец, по совету братьев, он решил сбежать от снедавшей его тоски в древний Константинополь. Купил дом с большим садом неподалеку от форума Траяна и поселился там со своими слугами и кормилицей.

Тереза росла в окружении книг и рукописей, которые были ее единственным увлечением и средством от всех болезней, неведомым ни одному врачу. Титул патриция и дружба с доверенным придворным императора открыли ему двери в библиотеку Софийского собора – самое крупное хранилище христианских знаний. Каждое утро он приходил сюда вместе с Терезой, и пока девочка играла с фазанами, он перечитывал Вергилия, выписывал цитаты из Плиния или декламировал Люциана1515
  Люциан (125 – 192) – древнегреческий писатель.


[Закрыть]. В шесть лет малышка начала интересоваться, чем занимается отец. Устроившись у него между колен, она просила дать ей один из кодексов, над которыми он работал, и Горгиас в конце концов уступил. Сначала, чтобы просто занять ее, он давал ей поврежденные листы, но вскоре заметил, что дочь удивительно точно и аккуратно повторяет все движения его руки.

С течением времени невинное, казалось бы, развлечение стало серьезным поводом для беспокойства. Тереза почти не играла с другими девочками, а если и играла, то расписывала их одежду украденными на птичьем дворе перьями. Горгиас рассказал обо всем Реодракису, хранителю библиотеки, и тот не только убедил посвятить дочку в секреты письменности, но и сам вызвался быть ее наставником. Так Тереза научилась читать, а чуть позже провела первые линии по вощеной табличке.

Когда ей было шестнадцать, от столь полюбившегося ей чтения пришлось отказаться. Императрица Ирина убила своего мужа, императора Юстиниана. За его смертью последовали бесконечные расправы над теми, кто осмеливался сопротивляться новоиспеченной императрице, многие были задержаны и казнены. Кроме прямых противников, гнев императрицы распространялся и на тех, кого с Юстинианом связывали политические и деловые отношения, – они тоже могли оказаться на кладбище.

Однажды ночью его друг, бывший придворный, появился у него в доме с парой лошадей. Если бы не он, Горгиас с дочерью на следующий день были бы казнены. Они убежали сначала в Салоники, потом в Рим и, наконец, в холодные германские земли.

Но почему он вспомнил все это именно сейчас? Зачем ворошить печальное прошлое, когда и так больно?

«Проклятая судьба, похожая на жестокую бурю. Ее капризы опустошили мою душу, вырвав то, что ей принадлежало. Мерзкие вериги, путь, ведущий к наказанию. Возьми меня с собой, и я подарю тебе свою ненависть. Подойди и обними меня».

Он закрыл глаза и заплакал.

*****

Несмотря на то что копать было тяжело, вскоре после полуночи могила была готова. В этот час все служители церкви мирно спали, и Уилфред смог тайно провести погребение. Он не велел ставить над могилой ни креста, ни какого-либо другого знака, чтобы никто не узнал о произошедшем.

– Что касается документа… – начал граф.

Горгиас взглянул на него покрасневшими от слез глазами. Под этим взглядом Уилфред склонил голову и оставил Горгиаса наедине с его горем.

5

В ту ночь северный ветер выстудил Вюрцбург до последнего закоулка. Мужчины торопливо затыкали щели и разжигали огонь в очагах, женщины пытались согреть детей среди тюфяков, и все молились, чтобы припасенных дров хватило до утра.

Люди смиренно терпели холод и все-таки кое-как засыпали возле кучки раскаленных углей, но Тереза даже не пыталась это сделать. От плача веки у нее распухли, воспаленные глаза еле различали стены хижины, где она нашла пристанище, кожа до сих пор пахла дымом, а обгоревшая одежда напоминала о пережитом кошмаре. Девушка в очередной раз разрыдалась и стала просить у Господа прощения за свои грехи.

В памяти опять пронеслись картины происшедшего: ухмылки парней из мастерской; гнилая кожа в водоеме; испытание, за которое она столько боролась; ссора с Корне и, наконец, страшный пожар. От одних воспоминаний волосы поднимались дыбом, но она не уставала благодарить небо за то, что осталась жива.

Господи, если бы еще и Клотильду удалось спасти!

Она иногда заставала эту девушку у амбаров возле мастерской или роющейся в кучах мусора. Насколько она знала, ее родители погибли еще в начале зимы, и с тех пор она бродила вокруг церкви, ни в ком не находя сочувствия. Тереза прикинула, что Клотильда должна быть ее возраста или немного моложе. Какое-то время назад девушка исчезла, и Тереза ничего не знала о ней до самого пожара.

Она помнила, что решила вернуться в мастерскую после того, как помогла жене Корне забраться на стену. Когда она вошла, пламя гуляло по крыше, а все помещение напоминало огромный огненный лес. Она уже собирала последние книги, когда увидела Клотильду. Скрючившись на полу, девушка махала руками, отбиваясь от льющегося с крыши раскаленного угольного дождя. У ее ног валялось несколько яблок. Несомненно, она воспользовалась суматохой и проникла в мастерскую в поисках какой-нибудь еды.

Тереза попыталась вытащить ее, но девушка сопротивлялась, причем лицо ее кривилось от боли – кожа была обожжена и покраснела. Оглянувшись, Тереза увидела под одним из столов голубое платье, в котором ей пришлось нырять в водоем. Оно до сих пор было сырое, и Тереза протянула его девушке. Та, торопливо скинув свои лохмотья, переоделась. От влажной ткани ей стало легче, но в этот момент крыша треснула, сверху посыпались балки. Тереза стала тянуть девушку к выходу, но та, перепугавшись, бросилась в противоположную сторону. Крыша над ней рухнула, и Клотильда оказалась погребенной под горящими обломками.

Потом Тереза неслась вниз по склону, то и дело спотыкаясь и чувствуя затылком дыхание дьявола. Увидев тропинку, идущую вдоль стены, она свернула на нее, перелезла через стену и оказалась сначала в зарослях кустарника, а затем в каштановой роще, где обычно паслись свиньи. Там оказалась хижина свинопасов, где Тереза и спряталась. Она плотно закрыла за собой дверь, словно хотела преградить путь несчастьям, и без сил сползла по стене на пол, спиной ощущая колкость ветвей и холод скрепляющей их глины.

Сгоревшие книги, разрушенная мастерская, несчастная погибшая девушка… Больше она никогда не осмелится посмотреть Горгиасу в глаза. Она опозорила его самым жестоким образом, каким только дочь может опозорить отца, но еще хуже то, что она его разочаровала. Она плакала, пока слезы не разъели щеки, бормотала слова прощения, умоляла Господа, чтобы он совершил чудо и вернул все назад. Она одна виновата: если бы не ее безумное желание стать тем, кем она не должна быть, ничего бы не случилось. Правы те, кто говорит, что место женщины – дома, у очага, рядом с мужем, а ее предназначение – рожать детей и укреплять семью. Вот Бог и наказал ее за дерзость.

Она проснулась, дрожа от холода. Тело затекло, в висках стучало, ноги не держали, будто она шла всю ночь напролет, грудь заложило, а в горло словно впивались шипы. Когда она немного пришла в себя и открыла скрипучую дверцу, оказалось, что уже рассвело. Место выглядело пустынным, и тем не менее Тереза внимательно огляделась.

С шумом взлетела стая скворцов. Зелень деревьев и чистота неба поразили Терезу. На мгновение каштановая роща показалась ей прекрасным ухоженным садом, она наслаждалась запахом сырой земли и ласковым прикосновением ветерка.

В желудке заурчало, и она вспомнила, что со вчерашнего дня у нее маковой росинки во рту не было. Отвязав от пояса кожаный мешок, она выложила на пол вощеную табличку и бронзовую палочку, которую использовала для письма. Еще в мешке нашлось яблоко, завернутое в льняной платок. С наслаждением жуя его, она продолжала вытаскивать свои богатства: маленькое прочное огниво, резное костяное распятие, пузырек с душистым маслом для пергаментов и моток пеньковых ниток, которыми она сшивала листы.

Решение далось ей с трудом, но она все-таки приняла его: убежать как можно дальше от Вюрцбурга, где никто никогда ее не найдет. Может быть, на юг, в Аквитанию, а может, на запад, в Неустрию1616
  Аквитания – герцогство в средневековой Франции; Неустрия – область в средневековой Франции.


[Закрыть]; говорят, там есть аббатства, которыми управляют женщины. Если повезет, можно добраться и до Византии. Отец всегда говорил, что когда-нибудь она снова встретится со своими бабушкой и дедушкой Теолопулос. Конечно, она едва их помнит, но уж в Константинополе непременно их отыщет. Она будет много трудиться и обязательно добьется успеха. Будет изучать грамматику и поэзию, как хотел Горгиас, и тогда, возможно, осмелится вернуться в Вюрцбург, чтобы встретиться с отцом и попросить у него прощения за свои грехи.

А пока она сложила немудреные пожитки в мешок и обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на город. В двадцать три года ей предстояло начать новую жизнь.

Попросив у Бога благословения и поддержки, она по узкой тропе углубилась в чащу.

Через два-три часа она совершенно обессилела. Примерно пять миль она прошла по тропе, соединяющей Вюрцбург с Аквисгранумом, но с первыми горными отрогами тропа исчезла под снежными заносами. Насколько хватало глаз, всё – от булыжника до высокого холма – было покрыто белой пеленой, лишавшей ее ориентиров, потому что деревья и утесы были похожи друг на друга.

Решив немного передохнуть, Тереза села на поваленный ствол и с беспокойством посмотрела на небо. Погода в последнее время была неустойчивой, и теперь, похоже, собиралась буря. Она надеялась найти по дороге орехи и ягоды, но кусты от холода засохли, и ей пришлось довольствоваться огрызком яблока, который она предусмотрительно положила в мешок. Вдруг горизонт пронзила молния, деревья закачались, небо потускнело и приобрело пепельный цвет. Скоро полил дождь. Тереза попыталась укрыться среди скал, но все равно вымокла насквозь.

Прижимаясь к скалистому выступу, она поняла, насколько эфемерны были ее намерения. Мечты мечтами, но она никогда не доберется ни до Аквитании, ни до Неустрии, ни тем более до далекой Византии. У нее нет ни еды, ни денег, ни родственников, к которым можно обратиться за помощью. Она не умеет обращаться ни с мотыгой, ни с плугом, ни разу не собирала виноград и не может приготовить даже простую похлебку. Единственное, чем она занималась, это изготовление никому не нужных пергаментов, а ими на жизнь не заработаешь. Ну почему она упрямилась и не слушала свою мачеху! Нужно было учиться тому, что написано на роду всем женщинам. Умей она прясть, шить или стирать, непременно нашла бы себе поденную работу в Аквисгрануме и скопила денег, чтобы с каким-нибудь караваном добраться до Неустрии.

Но она все равно попробует, наймется в батрачки или поищет место ученицы кожевника. Что угодно, только не публичный дом с его нехорошими болезнями.

Дождь усиливался, и Тереза решила перебраться в какое-нибудь более надежное укрытие. Кроме того, в Вюрцбурге, возможно, ее уже хватились, а у дороги ее ничего не стоит найти. Тут она вспомнила о небольшой каменоломне в получасе ходьбы отсюда – там стояла старая печь для обжига извести и не менее старый дом. Она знала это место, так как несколько раз приходила туда за известью, необходимой для выделывания кож. Дом принадлежал вдове Ларссон, грубой и суровой женщине, которая управлялась на каменоломне вместе с сыновьями. Зимой, когда строительство прекращалось, они перебирались в Вюрцбург, значит, там можно укрыться и переждать непогоду.

Около полудня Тереза подошла к каменоломне. Ей хотелось побыстрее спрятаться от дождя, и тем не менее она замедлила шаг, напрягая слух и внимательно всматриваясь вдаль.

Каменоломня, располагавшаяся на склоне горы, напоминала громадный щербатый рот. В нижней ее части стояла печь для извести – сплюснутая, похожая на веретено башня, размером чуть больше тех, в которых пекут хлеб. Вверху у нее была круглая дыра, служившая трубой, а с боков – еще четыре для вентиляции. Дом стоял на берегу реки, подальше от известковых паров, образующихся при сжигании, а за ним теснились амбары, которые использовали как склады.

Тереза не двинулась с места, пока не убедилась, что поблизости нет ни вдовы Ларссон, ни ее сыновей, однако дверь в дом оказалась приоткрыта, и она засомневалась, стоило ли сюда приходить. На ее слабый стук никто не откликнулся, и девушка все-таки решила войти – будь что будет. Подняв с земли палку, она толкнула дверь плечом, но та не поддалась. Лишь с третьей попытки дверь с шумом распахнулась, и ее взгляду предстала пустая комната. Тереза вошла, закрыла глаза и так постояла несколько минут, наслаждаясь покоем. От едкого запаха извести саднило горло, однако сейчас это ей даже нравилось. Дождь молотил по крыше, ветер хлопал оторвавшимися досками, но теперь непогода была уже не так страшна.

Как во всех постройках в этих местах, в доме не было окон и свет сочился сквозь проем для дыма, оставленный в сложенной из ветвей крыше. Когда глаза привыкли к полутьме, она заметила, что все в комнате перевернуто вверх дном, табуреты опрокинуты, посуда разбросана по полу. Она не придала этому значения, решив, что сюда забрался какой-нибудь зверь. Ни еды, ни одежды в доме не оказалось, и она, чтобы отвлечься, стала собирать валявшиеся повсюду вещи. В одном углу обнаружилась целая гора деревянных чурбаков, из которых вдова Ларссон делала башмаки.

Многие семьи находили себе в мертвый сезон дополнительные занятия, и Ларссон с сыновьями от них не отставали. Тереза обратила внимание на необычный инструмент, лежавший на одной из рабочих скамей. Это был огромный нож с металлическим кольцом на острие, скрепленным, в свою очередь, с другим кольцом, еще более мощным, привинченным к скамье. Таким образом, нож мог вращаться вокруг острия и почему-то напомнил Терезе подвесной мост.

Она однажды видела, как вдова Ларссон ловко с ним управлялась: сначала закрепила рукоятку на специальной подставке, а затем, точными движениями поднимая и опуская нож, обтесала чурбачок так, чтобы он приобрел форму башмака.

Из любопытства Тереза тоже решила рискнуть. Она нашла подходящий кусок дерева и положила рядом с инструментом. Потом двумя руками начала поднимать рукоятку, намереваясь закрепить ее, но та соскользнула, и нож со всего маху упал на скамью. Слава Богу, она действовала обеими руками, иначе одну наверняка потеряла бы. Вторая попытка удалась, и она все-таки попробовала свои силы в изготовлении башмаков.