Текст книги "Лафертовская маковница. Облака твоей вселенной"

– Итак, – прибавила она, – послушайся доброго совета: не отказывай молодцу. Деньги не делают счастья! Вот бабушка твоя, – прости, Господи, моё согрешение! – денег у неё было неведь сколько; а теперь куда всё это девалось?.. И чёрный кот, говорят, провалился сквозь землю – и деньги туда же!

Маша внутренно очень согласна была с мнением соседки; и ей также показалось, что лучше быть бедною и жить с любезным незнакомцем, нежели богатой и принадлежать – бог знает кому! Она чуть было не открылась во всём; но, вспомнив строгие приказания матери и опасаясь собственной своей слабости, поспешно встала и простилась. Выходя уже из комнаты, она, однако, не могла утерпеть, чтоб не спросить об имени незнакомца.

– Его зовут Улияном, – отвечала соседка.

С этого времени Улиян не выходил из мыслей у Маши: всё в нём, даже имя, ей нравилось. Но чтоб принадлежать ему, надобно было отказаться от сокровищ, оставленных бабушкою. Улиян был небогат, и, верно, думала она, ни батюшка, ни матушка не согласятся за него меня выдать! В этом мнении ещё более она уверилась тем, что Ивановна беспрестанно твердила о богатстве, их ожидающем, и о счастливой жизни, которая тогда начнётся. Итак, страшась гнева матери, Маша решилась не думать больше об Улияне: она остерегалась подходить к окну, избегала всяких разговоров с соседкою и старалась казаться весёлою; но черты Улияна твёрдо врезались в её сердце.

Между тем настал день, в который должно было переехать в лафертовский дом. Онуфрич заранее туда отправился, приказав жене и дочери следовать за ним с пожитками, уложенными ещё накануне. Подъехали двое роспусок; извозчики с помощию соседей вынесли сундуки и мебель. Ивановна и Маша, каждая взяла в руки по большому узлу, и маленький караван тихим шагом потянулся к Проломной заставе. Проходя мимо квартиры вдовы-соседки, Маша невольно подняла глаза: у открытого окошка стоял Улиян с поникшею головою; глубокая печаль изображалась во всех чертах его. Маша как будто его не заметила и отворотилась в противную сторону; но горькие слёзы градом покатились по бледному её лицу.

В доме давно уже ожидал их Онуфрич. Он подал мнение своё, куда поставить привезённую мебель, и объяснил им, каким образом он думает расположиться в новом жилище.

– В этом чулане, – сказал он Ивановне, – будет наша спальня; подле неё, в маленькой комнате, поставятся образа; а здесь будет и гостиная наша, и столовая. Маша может спать наверху в светлице. Никогда, – продолжал он, – не случалось мне жить так на просторе: но не знаю, почему у меня сердце не на месте. Дай Бог, чтоб мы здесь были так же счастливы, как в прежних тесных комнатах!

Ивановна невольно улыбнулась. «Дай срок! – подумала она, – в таких ли мы будем жить палатах!»

Радость Ивановны, однако, в тот же день гораздо поуменьшилась: лишь только настал вечер, как пронзительный свист раздался по комнатам и ставни застучали.

– Что это такое? – вскричала Ивановна.

– Это ветер, – хладнокровно отвечал Онуфрич, – видно, ставни неплотно запираются; завтра надобно будет починить.

Она замолчала и бросила значительный взгляд на Машу, ибо в свисте ветра находила она сходство с голосом старухи.

В это время Маша смиренно сидела в углу и не слыхала ни свисту ветра, ни стуку ставней – она думала об Улияне. Ивановне страшнее показалось то, что только ей одной послышался голос старухи. После ужина она вышла в сени, чтоб спрятать остатки от умеренного их стола; подошла к шкафу, поставила подле себя на пол свечку и начала устанавливать на полки блюда и тарелки. Вдруг услышала она подле себя шорох, и кто-то легонько ударил её по плечу… Она оглянулась… за нею стояла покойница в том самом платье, в котором её похоронили!.. Лицо её было сердито; она подняла руку и грозила ей пальцем. Ивановна, в сильном ужасе, громко вскричала. Онуфрич и Маша бросились к ней в сени.

– Что с тобою делается? – закричал Онуфрич, увидя, что она была бледна как полотно и дрожала всеми членами.

– Тётушка! – сказала она трепещущим голосом… Она хотела продолжать, но тётушка опять явилась пред нею… лицо её казалось ещё сердитее – и она ещё строже ей грозила. Слова замерли на устах Ивановны…

– Оставь мёртвых в покое, – отвечал Онуфрич, взяв её за руку и вводя обратно в комнату. – Помолись Богу, и грёза от тебя отстанет. Пойдём, ложись в постель: пора спать!

Ивановна легла, но покойница всё представлялась её глазам в том же сердитом виде. Онуфрич, спокойно раздевшись, громко начал молиться, и Ивановна заметила, что по мере того, как она вслушивалась в молитвы, вид покойницы становился бледнее, бледнее – и наконец совсем исчез.

И Маша тоже беспокойно провела эту ночь. При входе в светлицу ей представилось, будто тень бабушки мелькала перед нею, – но не в том грозном виде, в котором являлась она Ивановне. Лицо её было весело, и она умильно ей улыбалась. Маша перекрестилась – и тень пропала. Сначала она сочла это игрою воображения, и мысль об Улияне помогла ей разогнать мысль о бабушке; она довольно спокойно легла спать и вскоре заснула. Вдруг, около полуночи, что-то её разбудило.

Ей показалось, что холодная рука гладила её по лицу… она вскочила. Перед образом горела лампада, и в комнате не видно было ничего необыкновенного; но сердце в ней трепетало от страха: она внятно слышала, что кто-то ходит по комнате и тяжело вздыхает… Потом как будто дверь отворилась и заскрипела… и кто-то сошёл вниз по лестнице.

Маша дрожала как лист. Тщетно старалась она опять заснуть. Она встала с постели, поправила светильню лампады и подошла к окну. Ночь была тёмная. Сначала Маша ничего не видала; потом показалось ей, будто на дворе, подле самого колодца, вспыхнули два небольшие огонька. Огоньки эти попеременно то погасали, то опять вспыхивали; потом они как будто ярче загорели, и Маша ясно увидела, как подле колодца стояла покойная бабушка и манила её к себе рукою… За нею на задних лапах сидел чёрный кот, и оба глаза его в густом мраке светились, как огни. Маша отошла прочь от окна, бросилась на постель и крепко закутала голову в одеяло. Долго казалось ей, будто бабушка ходит по комнате, шарит по углам и тихо зовёт её по имени. Один раз ей даже представилось, что старушка хотела сдёрнуть с неё одеяло; Маша ещё крепче в него завернулась. Наконец всё утихло, но Маша во всю ночь уже не могла сомкнуть глаз.

На другой день решилась она объявить матери, что откроет всё отцу своему и отдаст ему ключ, полученный от бабушки. Ивановна во время вечернего страха и сама бы рада была отказаться от всех сокровищ; но когда поутру взошло красное солнышко и яркими лучами осветило комнату, то и страх исчез, как будто его никогда не бывало. Наместо того весёлые картины будущей счастливой жизни опять заняли её воображение. «Не вечно же будет пугать меня покойница, – думала она, – выйдет Маша замуж, и старуха успокоится. Да и чего теперь она хочет? Уж не за то ли она гневается, что я никак не намерена сберегать её сокровища? Нет, тётушка! гневайся сколько угодно; а мы протрём глаза твоим рублевикам!» Тщетно Маша упрашивала мать, чтоб она позволила ей открыть отцу их тайну.

– Ты насильно отталкиваешь от себя счастие, – отвечала Ивановна. – Погоди ещё хотя дня два, – верно, скоро явится жених твой, и всё пойдёт на лад.

– Дня два! – повторила Маша, – я не переживу и одной такой ночи, какова была прошедшая.

– Пустое, – сказала ей мать, – может быть, и сегодня всё дело придёт к концу.

Маша не знала, что делать. С одной стороны, она чувствовала необходимость рассказать всё отцу; с другой – боялась рассердить мать, которая никогда бы ей этого не простила. Будучи в крайнем недоумении, – на что решиться, вышла она со двора и в задумчивости бродила долго по самым уединённым улицам Лафертовской части. Наконец, не придумав ничего, воротилась домой. Ивановна встретила её в сенях.

– Маша! – сказала она ей, – скорей поди вверх и приоденься: уж более часу сидит с отцом жених твой и тебя ожидает.

У Маши сильно забилось сердце, и она пошла к себе. Тут слёзы ручьём полились из глаз её. Улиян представился её воображению в том печальном виде, в котором она видела его в последний раз. Она забыла наряжаться. Наконец строгий голос матери прервал её размышления.

– Маша! долго ли тебе прихорашиваться? – кричала Ивановна снизу. – Сойди сюда!

Маша поспешила вниз в том же платье, в котором вошла в свою светлицу. Она отворила дверь и оцепенела!.. На скамье, подле Онуфрича, сидел мужчина небольшого росту, в зелёном мундирном сертуке; то самое лицо устремило на неё взор, которое некогда видела она у чёрного кота. Она остановилась в дверях и не могла идти далее.

– Подойди поближе, – сказал Онуфрич, – что с тобою сделалось?

– Батюшка! это бабушкин чёрный кот, – отвечала Маша, забывшись и указывая на гостя, который странным образом повёртывал головою и умильно на неё поглядывал, почти совсем зажмурив глаза.

– С ума ты сошла! – вскричал Онуфрич с досадою. – Какой кот? Это господин титулярный советник Аристарх Фалелеич Мурлыкин, который делает тебе честь и просит твоей руки.

При сих словах Аристарх Фалелеич встал, плавно выступая, приблизился к ней и хотел поцеловать у неё руку. Маша громко закричала и подалась назад. Онуфрич с сердцем вскочил с скамейки.

– Что это значит? – закричал он. – Эдакая ты неучтивая, точно деревенская девка!

Однако ж Маша его не слушала.

– Батюшка! – сказала она ему вне себя, – воля ваша! это бабушкин чёрный кот! Велите ему скинуть перчатки; вы увидите, что у него есть когти. – С сими словами она вышла из комнаты и убежала в светлицу.

Аристарх Фалелеич тихо что-то ворчал себе под нос. Онуфрич и Ивановна были в крайнем замешательстве, но Мурлыкин подошёл к ним, всё так же улыбаясь.

– Это ничего, сударь, – сказал он, сильно картавя, – ничего, сударыня, прошу не прогневаться! Завтра я опять приду, завтра дорогая невеста лучше меня примет.

После того он несколько раз им поклонился, с приятностию выгибая круглую свою спину, и вышел вон. Маша смотрела из окна и видела, как Аристарх Фалелеич сошёл с лестницы и, тихо передвигая ноги, удалился; но, дошед до конца дома, он вдруг повернул за угол и пустился бежать как стрела. Большая соседская собака с громким лаем во всю прыть кинулась за ним, однако не могла его догнать.

Ударило двенадцать часов; настало время обедать. В глубоком молчании все трое сели за стол, и никому не хотелось кушать. Ивановна от времени до времени сердито взглядывала на Машу, которая сидела с потупленными глазами. Онуфрич тоже был задумчив. В конце обеда принесли Онуфричу письмо; он распечатал – и на лице его изобразилась радость. Потом он встал из-за стола, поспешно надел новый сертук, взял в руки шляпу и трость и готовился идти со двора.

– Куда ты идёшь, Онуфрич? – спросила Ивановна.

– Я скоро ворочусь, – отвечал он и вышел.

Лишь только он затворил за собою дверь, как Ивановна начала бранить Машу.

– Негодная! – сказала она ей, – так-то любишь и почитаешь ты мать свою? Так-то повинуешься ты родителям? Но я тебе говорю, что приму тебя в руки! Только смей опять подурачиться, когда пожалует к нам завтра Аристарх Фалелеич!

– Матушка! – отвечала Маша со слезами, – я во всём рада слушаться, только не выдавайте меня за бабушкина кота!

– Какую дичь ты опять запорола? – сказала Ивановна. – Стыдись, сударыня; все знают, что он титулярный советник.

– Может быть, и так, матушка, – отвечала бедная Маша, горько рыдая, – но он кот, право кот!

Сколько ни бранила её Ивановна, сколько её ни уговаривала, но она всё твердила, что никак не согласится выйти замуж за бабушкина кота; и наконец Ивановна в сердцах выгнала её из комнаты. Маша пошла в свою светлицу и опять принялась горько плакать.

Спустя несколько времени она услышала, что отец её воротился домой, и немного погодя её кликнули. Она сошла вниз; Онуфрич взял её за руку и обнял с нежностию.

– Маша! – сказал он ей, – ты всегда была добрая девушка и послушная дочь!

Маша заплакала и поцеловала у него руку.

– Теперь ты можешь доказать нам, что ты нас любишь! Слушай меня со вниманием. Ты, я думаю, помнишь о маркитанте, о котором я часто вам рассказывал и с которым свёл я такую дружбу во время турецкой войны: он тогда был человек бедный, и я имел случай оказать ему важные услуги. Мы принуждены были расстаться и поклялись вечно помнить друг друга. С того времени прошло более тридцати лет, и я совершенно потерял его из виду. Сегодня за обедом получил я от него письмо; он недавно приехал в Москву и узнал, где я живу. Я поспешил к нему; ты можешь себе представить, как мы обрадовались друг другу. Приятель мой имел случай вступить в подряды, разбогател и теперь приехал сюда жить на покое. Узнав, что у меня есть дочь, он обрадовался; мы ударили по рукам, и я просватал тебя за его единственного сына. Старики не любят терять времени – и сегодня ввечеру они оба у нас будут.

Маша ещё горче заплакала; она вспомнила об Улияне.

– Послушай, Маша! – сказал Онуфрич, – сегодня поутру сватался за тебя Мурлыкин; он человек богатый, которого знают все в здешнем околотке. Ты за него выйти не захотела; и признаюсь, – хотя я очень знаю, что титулярный советник не может быть котом или кот титулярным советником, – однако мне самому он показался подозрительным. Но сын приятеля моего – человек молодой, хороший, и ты не имеешь никакой причины ему отказать. Итак, вот тебе моё последнее слово: если не хочешь отдать руку свою тому, которого я выбрал, то готовься завтра поутру согласиться на предложение Аристарха Фалелеича… Поди и одумайся.

Маша в сильном огорчении возвратилась в свою светлицу. Она давно решилась ни для чего в свете не выходить за Мурлыкина; но принадлежать другому, а не Улияну – вот что показалось ей жестоким! Немного погодя вошла к ней Ивановна.

– Милая Маша! – сказала она ей, – послушайся моего совета. Всё равно, выходить тебе за Мурлыкина или за маркитанта: откажи последнему и ступай за первого. Отец хотя и говорил, что маркитант богат, но ведь я отца твоего знаю! У него всякий богат, у кого сотня рублей за пазухой. Маша! подумай, сколько у нас будет денег… а Мурлыкин, право, не противен. Хотя он уже не совсем молод, но зато как вежлив, как ласков! Он будет тебя носить на руках.

Маша плакала, не отвечая ни слова; а Ивановна, думая, что она согласилась, вышла вон, дабы муж не заметил, что она её уговаривала. Между тем Маша, скрепя сердце, решилась принесть отцу на жертву любовь свою к Улияну. «Постараюсь его забыть, – сказала она сама себе, – пускай батюшка будет счастлив моим послушанием. Я и так перед ним виновата, что против его воли связалась с бабушкой!»

Лишь только смерклось, Маша тихонько сошла с лестницы и направила шаги прямо к колодезю. Едва вступила она на двор, как вдруг вихрь поднялся вокруг неё, и казалось, будто земля колеблется под её ногами… Толстая жаба с отвратительным криком бросилась к ней прямо навстречу, но Маша перекрестилась и с твердостию пошла вперёд. Подходя к колодезю, послышался ей жалостный вопль, как будто выходящий с самого дна. Чёрный кот печально сидел на срубе и мяукал унылым голосом. Маша отворотилась и подошла ближе; твёрдою рукою сняла она с шеи снурок и с ним ключ, полученный от бабушки.

– Возьми назад свой подарок! – сказала она. – Не надо мне ни жениха твоего, ни денег твоих; возьми и оставь нас в покое.

Она бросила ключ прямо в колодезь; чёрный кот завизжал и кинулся туда же; вода в колодезе сильно закипела… Маша пошла домой. С груди её свалился тяжёлый камень.

Подходя к дому, Маша услышала незнакомый голос, разговаривающий с её отцом. Онуфрич встретил её у дверей и взял за руку.

– Вот дочь моя! – сказал он, подводя её к почтенному старику с седою бородою, который сидел на лавке. Маша поклонилась ему в пояс.

– Онуфрич! – сказал старик, – познакомь же её с женихом.

Маша робко оглянулась – подле неё стоял Улиян! Она закричала и упала в его объятия…

Я не в силах описать восхищения обоих любовников. Онуфрич и старик узнали, что они уже давно познакомились, – и радость их удвоилась. Ивановна утешилась, узнав, что у будущего свата несколько сот тысяч чистых денег в ломбарде.

Улиян тоже удивился этому известию, ибо он никогда не думал, чтоб отец его был так богат. Недели чрез две после того их обвенчали.

В день свадьбы, ввечеру, когда за ужином в доме Улияна весёлые гости пили за здоровье молодых, вошёл в комнату известный будочник и объявил Онуфричу, что в самое то время, когда венчали Машу, потолок в лафертовском доме провалился и весь дом разрушился.

– Я и так не намерен был долее в нём жить, – сказал Онуфрич. – Садись с нами, мой прежний товарищ, налей стакан цимлянского и пожелай молодым счастия и – многие лета!

М. Аверина-Каюмова
Облака твоей Вселенной

Некоторые географические сведения

Кентаун – восточный пещерный городок, населённый колонистами из разных мест параллельного мира планеты Коланти, на которой есть единственный природный водоём, называющийся просто Морем.

Море находится как на поверхности планеты, так и глубоко под горами. Вдоль его побережья, кроме Кентауна и рудника Кретано, по кругу расположилась вся цивилизованная часть планеты. Остальная незаселённая людьми часть покрыта либо горами, либо степями, богатыми своей растительностью.

Рудник Кретано – самое страшное место на планете, где ведётся добыча ценных камней и в качестве рабочей силы используется труд незаконно порабощённых людей.

Малантика – местность из другого параллельного мира, где обитает цивилизация хайров. Туда имеется только один проход – из пещеры шамана Шаху, живущего в Кентауне.

Глава 1
Ленц и его колантийский мир

Ленц не любил шумные игры с его неугомонными братьями и их друзьями и часто убегал от них в степь, в своё любимое место. Вот и сегодня, расположившись удобнее на большом, нагретом за день горячим степным солнцем камне, он пытался вспомнить то самое восхитительное ощущение. Но его память – нюх – терялась среди всяческих степных запахов. Ведь чем только не пахнет летняя степь в знойном июле. Иногда желанный аромат неожиданно, как-то вдруг появлялся с восточной стороны дальних пещер, коричнево-пряным вплывал в его ноздри и вызывал блаженное ощущение радости, но через несколько секунд исчезал. Этот запах давно сводил Ленца с ума своей недосягаемостью и неизвестным происхождением. Эх, если бы он мог поймать его в свой маленький серебряный флакончик – это незабываемое чувство тихого счастья. Тогда бы он попросил братьев аккуратно прикрутить к флакончику маленькое ушко, продел в него ту серебряную цепочку, которую подарил отец, и носил бы всегда на шее, чтобы в любой момент вдыхать невидимые волны чудесного аромата. И кто знает, может, тогда бы он всё вспомнил… Что нужно было вспомнить, Ленц и сам толком не знал, но этот аромат вызывал у него смутные чувства чего-то очень сокровенного и дорогого.

А тут ещё и по ночам стали сниться странные сны. И в них присутствовал тот же самый будоражащий душу запах, от которого у Ленца во сне щекотало темечко и замирало сердечко. А под густой белой шерстью по всему телу волнующе бегали мурашки. Наутро он мало что мог припомнить из своих сновидений, но настроение после таких странных снов у него было весьма задумчивое. Может быть, этот аромат когда-то присутствовал в другой жизни Ленца? Ведь неспроста он не похож ни на одного из жителей пещерного городка, и к тому же Ленц знал, что был приёмным сыном своего отца Элара.

Нюхач с поэтической душой. Каждый запах для Ленца имел определённый цветовой оттенок. Какие-то оттенки запахов ему нравились, какие-то отталкивали, какие-то пугали. А ещё у него была заветная мечта: Ленцу очень хотелось подняться высоко-высоко в горы и вдохнуть аромат весеннего синего неба. Мальчик, проживший большую часть своей жизни в пещерах, был ещё мал, чтоб подниматься на самые высокие горные вершины, и мог только предположить, какова она на запах – высота. В его комнате, справа от дверного проёма, всегда висели солёные сосульки – сталактиты. Были они особенные. Изредка по ночам сосульки капали непонятно отчего – температура в пещерах всегда была постоянной. Разбиваясь о камень, капля взрывалась небесно-голубыми кристалликами, которые затем в воздухе перерождались в такого же цвета волны, и по всей комнате начинало веять чарующим ароматом прохладного морского бриза. Это было удивительно ещё и потому, что до моря было ой как далеко. Через какое-то время аромат капель приглушался, но Ленц, лёжа в кровати, ещё долго мог наслаждаться медленно исчезающими, мерцающими отголосками их пребывания. И ему казалось, что именно таким и должен быть аромат далёкого неба.

В ту ночь ему снова снились странные, но приятные сны. И, как обычно, при пробуждении он почти ничего не помнил, только вот голову в области темечка щекотало всё сильнее и сильнее, но только не во сне, а наяву. Ленц попросил у матери мазь из степных трав, которые заготовила их семья прошлым августом. Щекотать перестало, и мальчик вместе с другими детьми пошёл завтракать.

Детей в семье вместе с Ленцем было пятеро. Старшие дочери шестнадцатилетние Эли и Эми и два четырнадцатилетних сорванца – Эгин и Эрин – были близнецами. Со стороны отца в роду почти все были близнецы, и имена всех братьев и сестёр начинались на одну и ту же букву. Самого Ленца отец нашёл на одной из скал рядом со своей рабочей пещерой. Ленц тогда был совсем маленьким.

Несмотря на то, что ребёнок разительно отличался внешностью от остальных младенцев городка, Элар взял его в свою семью, и для всех местных жителей тот стал его младшим сыном. После недолгих разговоров было решено дать найдёнышу имя Ленц, что означало на местном диалекте «пушистый». Жена Элара долго не могла привыкнуть к новому члену семьи.

Мало того, что всё розовое тельце младенца, кроме личика, шеи и нижней части рук, было покрыто нежными шелковистыми белоснежными волосиками, у него ещё был и непонятный запах. И чего только она не делала: обмазывала малыша всякими чудодейственными мазями, надеясь, что в скором времени рост волос на теле сведётся к нулю, купала в душистых степных травах по несколько раз в день, пытаясь избавиться от странного запаха… А однажды, набравшись смелости, отправилась к местному шаману, который, на её взгляд, повёл себя весьма странно. Он не принял никакой платы за приём, а лишь посоветовал примириться с необычным запахом младенца и, отвернувшись от неё, молча указал рукой на выход. В конце концов жене Элара пришлось успокоиться и принять Ленца таким, какой он есть.

Малыш рос и развивался, как обычный здоровый ребёнок. Было лишь одно маленькое отличие: если все маленькие дети пробовали объект своего внимания на вкус, то Ленц исследовал его на запах. Со временем его обоняние стало развито, как у хорошей собаки, и он часто выручал родных, находя в их большом пещерном доме потерянные вещи.

Однажды вечером к отцу зашёл сосед, и они долго о чём-то разговаривали. После его ухода Элар подозвал к себе сыновей.

– И какую игру вы сегодня затеяли? – спросил он.

Близнецы испугались. Ведь именно сегодня они ослушались родителей и вместе с другими мальчишками убежали далеко за пределы пещерного городка. Всем ребятам в округе давно хотелось проверить, найдёт ли Ленц по запаху чужую вещь, спрятанную за несколько километров от дома.

– Так ты нашёл эту вещь? – С нескрываемым интересом отец смотрел на Ленца.

Поняв, что отец совсем не собирается их ругать, близнецы, перебивая друг друга, стали рассказывать, как Ленц сразу же взял правильное направление и нашёл чужую одежду в степном поле. И как сразу определил, кому принадлежит эта самая одежда. И как в городке давно болтают, что Ленц – не совсем человек, а помесь человека с каким-то животным. Недаром его тело покрыто густой белоснежной шерстью с голубым отливом и нюх такой, что любая собака позавидует. Да вот только они, близнецы, не хотели бы быть такими, как Ленц. Ведь его так часто тошнит, да и все ребята его сторонятся. И, кроме них, близнецов, никто с ним и дружить не хочет.

Выслушав их, отец устало улыбнулся Ленцу и обнял его.

– Не обижайся на людей, сынок. Люди сторонятся тех, кто отличается от них, и потому не подпускают близко. Ложитесь-ка спать, ребятки, завтра возьму вас с собой в мастерскую.

Братья давно крепко спали в соседней комнате, а Ленц всё не мог оторваться от книги, которую сегодня с работы принёс отец. Кто-то из немногочисленных заказчиков из большого города недавно забыл её в мастерской Элара, и тот на время принёс почитать книгу младшему сыну. В книге была легенда об одиноком страннике, который искал свой потерянный мир среди далёких звёзд. На последней странице было стихотворение, которое мальчик перечитал несколько раз, настолько сильно оно его поразило.

* * *

 
Чужак с далёких звёзд, взращённый на Земле.
В душе его живёт всем непонятный голод.
Хотя он рос в любви, заботе и тепле,
Зовёт его во снах отчизны дальней холод.
Ночами он не спит, душа его болит,
И шепчет что-то он в свою подушку слёзно.
И в бархате земном чернеющей ночи
Тревожат душу вновь сверкающие звёзды.
Чужой среди чужих на ласковой Земле
Живёт, томясь, среди неясного нам плена.
Обласкан и любим, но в полуночной мгле
Пытается найти свой мир в большой Вселенной.
Лишь там ему тепло, лишь там ему светло.
Так пусть же он летит к своим далёким звёздам!
Верните поскорей ему его крыло,
Пока надеждой жив, пока ещё не поздно.
 

Потушив свечу, мальчик долго не мог заснуть. Книга взволновала его. Мысли одна за другой тревожили душу. А если он, как тот странник, тоже попал на Коланти случайно и его родина где-то там, на одной из далёких звёзд бескрайнего неба?.. Только перед самым рассветом, измучившись в своих догадках и размышлениях, Ленц заснул.

* * *

Элар занимался добычей и переработкой кентаунита – лечебного камня. Их пещерный дом стоял как раз неподалёку от его месторождения. Оно разрабатывалось около трёх десятков лет, и люди, нашедшие этот камень, были первыми жителями пещерного городка, который так и назвали в честь лечебного минерала – Кентаун. Рядом с городком несколько лет строились дома из красной глины. Для этого влажную глину набивали в специальные деревянные формы, высушивали на солнце и затем строили из глиняных блоков жилище. Но было это не всем по карману. Из-за дороговизны деревянных форм цена самого глиняного блока тоже была завышенной, ведь деревья в округе Кентауна почти не росли. Да и зимы в Кентауне были весьма суровые, и поддержание тепла в глиняных домах тоже обходилось недёшево. Поэтому большинство семей жило в пещерах. Там тоже легко дышалось, потому что воздух в них двигался естественным образом. И температура в таких жилищах в течение года была одинакова. Большим плюсом было то, что в каждом пещерном доме была своя вода за счёт подземного моря. А у семьи Ленца в нижней подземной комнате был ещё и собственный небольшой водопад, под которым подолгу любил плескаться Ленц. Холодная вода была ему нипочём, он редко мёрз из-за особенностей своего организма.

В то утро Элар повёл сыновей в рабочие пещеры, где находилась его мастерская по обработке кентаунита. В хорошие времена таких мастерских было несколько, и их маленький городок обеспечивал лечебным каменным маслом всё население до самого моря. Но со временем запасы кентаунита уменьшились настолько, что никто не мог сказать, на сколько лет их ещё хватит. Выжила единственная мастерская Элара, да и то в последнее время он едва сводил концы с концами. А заказы на кентаунитское масло всё росли и росли.

Дело в том, что минерал обладал мощной целебной силой, и его уникальный состав творил чудеса. Конечно, все болезни он не исцелял, но при переломах обеспечивал мощное нарастание костной ткани, мог останавливать любые кровотечения и быстро заживлял ожоги и раны. Было неизвестно, почему и как он образовывается именно в этой местности. Его находили то в расщелинах скал в виде тонкой плёнки, то в виде наростов на скалах, то на скальных породах в верхних подземных пещерах. Целебное вещество соскабливали и очищали в мастерской Элара от пустых пород. Технология очищения была весьма утомительной, включала в себя несколько этапов и длилась иногда не один месяц. Ведь камень мог быть разным по своему качественному составу, и это зависело от времени и места сбора.

Лечебные свойства камня обнаружили случайно. Один из охотников встретил однажды в горах смертельно раненую дикую собаку. У неё был распорот живот, и она, истекая кровью, из последних сил ползла к скале, а затем стала слизывать с её поверхности белый налёт. Через несколько дней этот человек снова её встретил. Собака была жива и уже довольно быстро могла передвигаться на своих лапах.

Мальчишкам в тот день посчастливилось увидеть самую последнюю стадию обработки кентаунита. Похожее по консистенции и цвету на сметану лечебное масло томилось на медленном огне в металлическом чане.

И братья с удовольствием по очереди помешивали его большой деревянной ложкой, наблюдая, как постепенно оно становится похожим на коричневую густую массу. Потом они дружно помогали отцу металлическими узкими ковшами разливать масло по многочисленным маленьким формочкам на просушку.

Позже, когда близнецы рассматривали стол, на котором лежали разной формы и цвета неочищенные куски кентаунита, Элар подозвал к себе Ленца.

– Я могу поговорить с тобой на равных, как со взрослым человеком? – спросил он. Ленц, удивлённый, молча кивнул, а тот подошёл к близнецам, что-то шепнул им, и они, сгорая от любопытства и бросая на Ленца выразительные взгляды, нехотя засобирались домой. После их ухода отец присел на стул и задумчиво проговорил: – Тебе скоро исполнится десять лет, ну, примерно десять. Мы не знаем точную дату твоего рождения. Ты ведь понимаешь, о чём я толкую?

Ленц снова молча кивнул. Отец собрался с духом и продолжил:

– В школу ты не ходишь. Жаль, что тебя не взяли, ты у нас очень сообразительный. Ну, ничего! Ты и без школы прекрасно всему обучился, братьям хоть немного бы твоей учёности. Я уже и счёт потерял прочитанным тобой книгам. А поговорить хотел вот о чём: твои сёстры осенью выйдут замуж и уедут на побережье, Эрину и Эгину зимой исполнится пятнадцать, и я отдам их на обучение в мастерские в большом городе. Учиться они не любят, так пусть осваивают рабочую специальность, которая по душе придётся, или же идут в пастухи в соседние деревни. Скоро и ты подрастёшь, но тебе в город нельзя, народ там в большинстве своём наглый и невежественный. Настолько наглый, что мне не раз предлагали продать тебя в местный зоопарк.

Мы с матерью не вечны, всё время рядом не будем. Так что придётся тебе, сынок, завоёвывать здесь, в Кентауне, своё место под солнцем. Здесь ты свой. И нюх у тебя отличный. Если сможешь по запаху находить лечебный камень, не пропадёшь. Предлагаю со следующей весны поработать со мной. Для очистки лечебного камня ты, конечно, не годишься, мал ещё. А вот находить его по запаху вполне тебе по силам. Что скажешь, сын? Если всё пойдёт хорошо, передам тебе мастерскую, когда станешь взрослым.