Текст книги "Теория бобра"

6

Эпизод в переговорной «Сальто-мортале» преследовал меня день за днем, как набирающая силу океанская волна. Эта волна держала меня в тонусе и тогда, когда я подбадривал сотрудников на собраниях с глазу на глаз, и тогда, когда искал выход из нашей отчаянной ситуации перед лицом не вселяющих надежды перспектив. И хотя я пока не нашел решения и не мог предложить Йоханне, Минтту К, Эсе, Самппе и Кристиану план выхода из западни, в которую проваливался парк, во мне крепла уверенность, что мы выживем и на этот раз. Она основывалась как на моем личном опыте (в особенности недавнем), так и на очевидности фактов, которые я изложил конкурентам, сидевшим по другую сторону стола. Как мне показалось, я заставил их задуматься.

Нет смысла бояться математики.

Возможно, потому-то я не испугался и даже не удивился, когда заметил Олави, знакомого мне по «Сальто-мортале». Он следил за мной. Я расценил это обстоятельство как естественное и логичное следствие случившегося. Слежка не взволновала меня именно потому, что я был уверен: все в конце концов образуется. Разумеется, я никому ничего не сказал ни об Олави, ни о догоняющей меня волне. К появлению Олави я отнесся как к очередному неоспоримому доказательству всемогущества математики. Но в пятницу вечером Лауре Хеланто удалось озадачить меня неожиданным вопросом:

– Как дела в парке? Похоже, блестяще, – ты все время такой довольный!

Вопрос заставил меня вздрогнуть. Мы сидели в гостиной на диване, Туули уже спала.

Двадцать минут назад мы устроились у телевизора. Честно говоря, за сюжетом сериала я следил не слишком внимательно и не смог бы сказать, о чем он, в чем вряд ли была вина его создателей. Меня переполняло чувство, что Лаура рядом, а я дома – да, эта квартира стала моим домом.

– Не знал, что это так заметно, – ответил я.

– Ты целый час обсуждал с Туули покупку мобильного телефона, что-то подсчитывал, Туули хохотала от восторга, как ловко ты считаешь в уме, да ты и сам смеялся – я вообще впервые вижу, что ты смеешься, когда считаешь. Потом ты играл с Шопенгауэром, наверное, целых полчаса его вычесывал и все время улыбался. Сравнил мои новые наброски с вершинами творчества Писсарро, зная, что он один из моих самых любимых художников. Хотя наброски не имеют с Писсарро ничего общего.

Все сказанное было истинной правдой. Но сам я ничего этого не замечал.

– Ну, я…

– Или на твои чувства повлияло очарование новизны? – перебила Лаура.

Смена темы облегчила мое положение. Можно было говорить откровенно.

– Фактор новизны я бы исключил, – сказал я прямо. – Трудно назвать его решающим. Скорее, как раз наоборот. Я предположил бы, что чувство обладает кумулятивным эффектом, как я уже отмечал ранее. Начисление процентов на проценты по вкладу – вот наиболее точная аналогия.

Я ощущал взгляд Лауры на своем лице.

– Что мне с самого начала в тебе понравилось и заставило так в тебя влюбиться, так это твоя романтичная манера изъясняться, – наконец произнесла она и, наклонившись, поцеловала меня в ухо. – Ты ведь сразу рассказал бы мне, если бы в парке или где-то еще у тебя возникли серьезные проблемы? – прошептала она.

Ее губы двигались, едва касаясь меня, и каждое их прикосновение отзывалось дрожью. Я поймал себя на мысли, что думаю о гигантских размерах галактик, о возрасте космоса и Большом взрыве, произошедшем четырнадцать миллиардов лет назад, и об ускоряющемся расширении Вселенной.

– Если бы возникли серьезные проблемы, – отозвался я, – то сразу рассказал бы.

Утром в субботу Туули торопила меня с выходом из дома. Я заверил ее, что расчетных семнадцати с половиной минут на дорогу нам точно хватит, причем с поправкой на погодные условия и возможные дорожные работы.

Туули в шапке сидела на низкой табуретке в прихожей уже минут десять или даже одиннадцать и все это время говорила о граффити, о том, что это такое, об известных граффитистах, направлениях стрит-арта и многих других смежных вещах. Объем информации был внушительным, хотя форма изложения и акценты иногда удивляли.

Наконец я оделся, и мы вышли из дома.

Утро было ясным, безоблачным и безветренным, снег осел, ноги не скользили, шагалось легко. Я и раньше замечал, что именно в такие январские утра, с неярким светом, просачивающимся сквозь облака, и легким морозцем, приходят мысли о весне, до которой на самом деле еще далеко. Бывает, размечтаешься, а потом вспомнишь, сколько впереди месяцев холода, снега, льда, слякоти, ветра и, конечно же, темноты. Туули не умолкала всю дорогу. Но ее разговоры никак не отвлекали меня от собственных мыслей. Когда две трети пути остались позади, я вдруг кое-что заметил.

За мной по-прежнему следил Олави.

Причем еще пристальнее…

Но теперь не только за мной: он следил за нами.

Я уже давно убедился в том, что предпринимательство в области парков приключений сопряжено со множеством опасностей и совершенно непредсказуемых вещей. А вот чего я пока не знал (да и не мог знать) – что этот бизнес в сочетании с только что созданной семьей представляет собой еще более серьезный вызов. Меня тревожил не Олави. А то, что Туули может услышать от него что-нибудь такое, что впоследствии создаст проблемы. Это вывело меня из равновесия настолько, что я почувствовал, как во мне закипает ярость. С тех пор, как я решил не пускать проблемы парка приключений в свою семейную жизнь, я всеми силами старался держаться выбранной линии. А этот Олави со своими жидкими усиками и в толстом зеленом пуховике бесцеремонно нарушал установленные мной границы.

Но несмотря на раздражение, которое вызывали во мне Олави и те, кто его послал, я невольно радовался. В энтузиазме Туули, в ее уверенности было что-то заразительное. Мысль о том, что Туули сможет осуществить задуманное, добиться того, к чему страстно стремится, приятно будоражила.

Длинные прямые улицы промышленной зоны прекрасно просматривались, поэтому Олави приходилось держаться от нас поодаль, все больше отставая. Судя по всему, он не догадывался, что я знаю о слежке и тоже за ним поглядываю.

Нужное нам двухэтажное здание из красного кирпича стояло на второй от проезжей части линии застройки и на четверть выглядывало из-за автосалона, через который в него тоже можно было войти. Мы поднялись наверх – я пропустил Туули вперед – и оказались в зале, который тянулся по всей длине здания. Левая стена представляла собой практически одно огромное окно; одну половину правой, бетонной, покрывали граффити, а другая была серая и пустая. Дети собрались у чистой поверхности, рядом стояли какие-то молодые женщины, похоже, организаторы мероприятия, и что-то им говорили.

– Я пошла, – сказала Туули и умчалась, не дожидаясь ответа.

Я направился было к окну, чтобы выглянуть на улицу и посмотреть, как там Олави, когда передо мной словно из-под земли вырос Танели со своей внушительной бородой.

– Здорово! – сказал Танели.

– Доброе утро, – ответил я.

– Идем вниз, – предложил он, – первая партия уже началась.

Я бросил взгляд в сторону Туули – она как раз оглянулась. Я ткнул пальцем в пол, показывая, что собираюсь спуститься на первый этаж. Она кивнула и снова отвернулась. Вероятно, таким образом Туули подтвердила, что мое сообщение принято. В следующий момент Танели уже вел меня к двери. Мы спустились по бетонной лестнице на первый этаж, где кипели страсти куда более сильные, чем я мог предположить.

Первый этаж планировкой не отличался от второго. Судя по всему, тут еще не определились, под какие цели его использовать: пахло горячим металлом и промышленными химикатами, но в помещении было пусто, если не считать кучи коробок и хлама у входа. Стол для пинг-понга находился в дальнем конце зала. Хорошо, сразу отметил я, что игроков разделяет внушительное препятствие. Казалось, Сами и Туукка по разные стороны стола настолько разошлись во мнениях по некоему вопросу, что даже не заметили нас с Танели, когда мы к ним подошли. Гигант Сами, вечный студент, изучающий социальную антропологию, был заметно более взволнован, чем при нашей первой встрече. Мы остановились в двух с половиной метрах от игрового стола, и в конце концов он обратил на нас внимание.

– Туукка опять жестит, – сообщил Сами.

– Играем до победы, – отозвался Туукка, не глядя на нас.

Что-то подсказывало мне, что он все же заметил наше приближение, но никак этого не показывал. Он напоминал рысь – сосредоточенную, собранную, готовую к прыжку.

– Классный выходной, можно по-настоящему расслабиться, – сказал Сами, – пока соперник целится мячиком тебе в физиономию.

– Я целюсь только по столу, – возмутился Туукка.

– Я не это имел в виду, – стал оправдываться Сами. – Просто в субботу как-то хочется расслабиться. Это все, конечно, очень весело и…

– Это турнир, – сказал Туукка. – Сначала отборочный матч, потом полуфинал и, наконец, финал.

– Что, если я уступлю свое место прямо сейчас, на стадии отборочного матча? – предложил Сами.

– Так нельзя, – отрезал Танели.

– Почему это?

– Турнирная таблица, – объяснил Танели.

– Ну, может быть, не все так серьезно к этому относятся? – не унимался Сами. – И не все тут бывшие спортсмены.…

– Бывшие? – переспросил Туукка.

Он как-то весь подобрался и стал еще больше похож на рысь. Я подумал, что если пустить дело на самотек, то несчастный зайчик вскоре окажется у рыси в зубах.

– Ладно, – сказал Танели, – остыньте, парни. У нас тут новый член.

– Член? – вырвалось у меня прежде, чем я успел осмыслить слова Танели.

Мужчины повернулись ко мне.

– Член нашего клуба, Dads Club! – воскликнули все трое.

Я уже собрался возразить – и наконец прояснить ситуацию, – что, собственно говоря, никуда не вступал и что это какое-то недоразумение, но промолчал. Глянул в окно и краем глаза заметил знакомый зеленый пуховик – на углу, у автосалона. Произведя короткий расчет, я принял решение.

– Отлично, – произнес я. – Глотну свежего воздуха перед началом партии.

Мой ответ, похоже, понравился всем троим. Когда я вернулся к двери, до моих ушей долетело, что подача перешла к Сами. Прежде чем взяться за ручку, я на мгновение остановился. У двери были сложены коробки, которые, судя по содержимому, застряли тут по пути на второй этаж. Часть коробок была открыта. Поскольку впереди меня ждала неизвестность, я подумал, что неплохо бы к ней хоть как-нибудь подготовиться. Решение родилось мгновенно. Когда я выходил на улицу, в правом боковом кармане у меня уже лежал баллончик с краской.

Окрепший мороз сразу взялся за меня, покалывая лицо то тут, то там, словно шерстяное одеяло. Я перевел дух. Затем двинулся вперед. Наступило самое светлое время короткого зимнего дня. Когда я проходил между зданиями, снег гулко скрипел под ногами, словно звук пропускали через музыкальный усилитель. Я шел в противоположную сторону от зеленого пуховика, прочь от улицы, по которой мы сюда добирались. Дойдя до угла кирпичного дома, я свернул за него. Прошел немного по узкой прочищенной в снегу дорожке и стал ждать.

Безветрие и полная тишина.

Эта часть промзоны примыкала к парку, который в этом месте представлял собой полосу леса шириной в несколько десятков метров. Позади меня высился густой зимний лес, справа – темно-бордовая кирпичная стена, слева – отвесная скала, спереди – стена автосалона из металлических листов без единого окна. Отовсюду, куда ни глянь, я был скрыт от посторонних глаз.

План мой никоим образом не претендовал на идеальную завершенность, но, с учетом обстоятельств, был, на мой взгляд, лучшим из возможных. Исходные данные были очевидны. Следовало взять инициативу в свои руки. И, поскольку мне не хотелось, чтобы Туули или члены чудного клуба, в числе которых я неожиданно оказался, что-то узнали про Олави и его намерения, начинать стоило отнюдь не с прыжков вокруг теннисного стола.

За спиной каркнула ворона; затем я услышал, как она взлетела.

Потом до меня донесся скрип шагов по снегу: кто-то шел между домами.

Несколько секунд – и из-за угла появился Олави. Он сделал два шага и остановился примерно в трех с половиной метрах от меня. Мы посмотрели друг другу в глаза. Вероятно, не ошибусь, если скажу, что из нас двоих меньше этой встрече удивился я.

– Какого?.. – спросил Олави.

Вопрос показался мне интересным и понятным. Олави выглядел изрядно продрогшим и раздраженным, редкие светлые усики казались особенно жалкими на красном от мороза лице.

– Ты следишь за мной уже несколько дней, – сказал я. – Зачем?

Олави задумался.

– Ты мне не нравишься, – после паузы ответил он.

– Как думаешь, почему? – спросил я.

Олави прищурился, при этом его верхняя губа приподнялась, обнажив зубы, а усы стали еще более жиденькими.

– Чего?

– Потому что я поставил под сомнение вашу бизнес-модель и усомнился в ее жизнеспособности как в краткосрочной, так и в долгосрочной перспективе. И предложил простой, чисто математический подход к проблеме, который позволил бы реально оценить ситуацию.

На лице Олави появилось задумчивое выражение.

– Засунь себе в задницу эту твою математику, – сказал он наконец.

Я выдержал небольшую паузу.

– А что, если я скажу тебе, что мне обидно слушать такие слова? – произнес я. – Потому что математика важна для меня, и я заметил, что всегда могу на нее положиться.

Олави покачал головой.

– Нам в «Сальто-мортале» не нужна твоя гребаная математика, – сказал он, правой рукой доставая что-то из кармана. Удивительно быстрым движением – особенно если учесть, что он довольно долго простоял на морозе, – его пальцы ухватили какой-то предмет. Он поднял руку. На солнце сверкнул стальной кастет.

– Чтоб ноги твоей больше не было в «Сальто-мортале», нечего тебе там вынюхивать, – сказал он, делая шаг вперед. – Я немножко ускорю твое банкротство. И ты сможешь спокойно ковыряться в своих циферках.

Олави сделал еще два быстрых шага ко мне. Моя правая рука скользнула в карман куртки. Я выхватил баллончик с краской и, не прерывая движения, встряхнул, выпрямляя руку. Когда Олави приблизился, я с силой надавил на клапан указательным пальцем, как будто ткнул в очевидный результат, казалось бы, сложного расчета.

Из баллона вырвалась струя краски; рука почувствовала отдачу.

Краска оказалась насыщенного ярко-голубого цвета. Олави успел прикрыть глаза, по крайней мере, частично. Я продолжал давить пальцем на головку баллончика. Олави открыл рот, вероятно, собираясь что-то сказать. Краска обильно оросила ему зубы и язык. Олави остановился, выплюнул голубое изо рта и отступил назад, поэтому я отпустил кнопку, немного опустил руку и стал ждать. Мой расчет оказался верен. Он еще мог видеть – растерянный взгляд часто моргающих глаз на ярко-голубом лице, которое блестело свежей краской, – но, судя по его виду, был потрясен. Поэтому я поднял баллон снова. И Олави начал пятиться.

Я сделал шаг вперед – Олави отступил на шаг. Мы повторили эти па. Затем я немножко ускорился и догнал свою жертву. Олави повернулся и бросился бежать. Я за ним. Мы пронеслись между домами. Олави глянул через плечо, я показал ему баллон с краской. Мы завернули за угол автосалона и оказались на дороге.

Олави побежал дальше.

Он стремительно двигался по длинной, прямой как стрела, дороге и лишь раз оглянулся назад. Я снова поднял руку с краской, и он припустил еще быстрее.

Я осмотрелся: нашей стычки никто не видел. Сунув баллон с краской в карман, я зашел в пустой зал и направился к теннисному столу.

В последний раз я держал в руке ракетку двадцать девять лет назад.

Мои покойные родители пережили десятки банкротств и коммерческих неудач. Одно время их бизнес был связан с настольным теннисом. Мой отец (сегодня, наверное, его назвали бы прирожденным бизнесменом) во время какой-то не слишком успешной деловой поездки, как-то связанной с торговлей рыболовными снастями, взял в аренду надувной шатер и установил его на участке, который ему предложили снять по дешевке. Дешевизна объяснялась расположением участка: он находился в конце разбитой грунтовой дороги на дальней границе национального парка на севере Финляндии. В шатре разместился десяток столов для настольного тенниса. «Пинг-понг в раю» – так назвали родители свое предприятие. Шатер поскрипывал, и звуки в нем отдавались гулким эхом, пока мы с братом по его настоянию до бесконечности, партия за партией, сражались в настольный теннис. Я предпочел бы решать уравнения, поскольку в то время уже неплохо разбирался в математике и она стала мне надежной опорой в окружающем хаосе, тогда проявившемся в форме настольного тенниса.

(Вообще говоря, в хаосе ничего нового для меня не было. Мы только что переехали с юга Финляндии и просто поменяли один хаос на другой. Там, где мы жили прежде, родители открыли музей молочной упаковки, число посетителей которого категорически не отвечало их ожиданиям.)

Не могу сказать, что за прошедшие годы я соскучился по настольному теннису.

Помимо игры в теннис, я поддерживал беседу с отцами и хвалил Туули и других детей за грандиозные замыслы и их воплощение. Честно говоря, отдельные нюансы этих замыслов оставались для меня не совсем понятными. Ни теннис, ни восторженные отзывы не казались мне такими уж необходимыми. Я еще раньше заметил, что семейная жизнь подразумевает, помимо огромных компромиссов, значительный дискомфорт во многих вещах. Поэтому упомянутая ситуация не стала для меня такой неожиданностью, какой могла бы стать раньше. В общем, я старался по мере сил махать ракеткой и расхваливать примитивное искусство наших детей.

Но добиться особенного успеха не удавалось: встреча с Олави не шла у меня из головы.

Когда ты так творчески разукрасил физиономию другого человека, забыть об этом непросто. Однако этим дело не ограничивалось. Мысленно я все время возвращался к словам, брошенным мне Олави, а они, в свою очередь, открывали новые смыслы и подходы к тому, что я уже знал. На обратном пути я принял решение.

– Классный день, – сказала Туули, когда мы остановились перед светофором. – Я многому научилась.

Я подтвердил, что придерживаюсь того же мнения, и подумал, что, если бы меня попросили назвать лучшее событие сегодняшнего дня, я назвал бы радость Туули. Впрочем, глупо отрицать, что я и сам кое-чему научился.

– Пойдешь со мной в следующую субботу? Опять будем спреить.

– Что-что?

– В следующую субботу мы опять будем рисовать граффити. Ты пойдешь со мной?

– Хм… Не знаю пока, – ответил я.

Включился зеленый. Я еще раз посмотрел по сторонам – налево и направо – прежде чем перейти дорогу.

– А ты спреить умеешь? – спросила Туули, когда мы оказались на другой стороне.

Вопрос был логическим продолжением предыдущего, но застал меня врасплох. Посмотреть на ситуацию под таким углом мне как-то не приходило в голову.

– Разумеется, – ответил я и сам удивился. – Я этого не знал, но сегодня выяснилось, что у меня неплохо получается. Все дело в мотивации.

Туули посмотрела на меня, улыбнулась и ничего не сказала. Я тоже улыбнулся. Снова Туули заговорила уже на другую тему, касающуюся вечерней детской телепередачи.

Мы подошли к дому, когда зимний день угасал и на улице зажглись фонари.

Поздно вечером я сообщил вернувшейся из мастерской Лауре, что мне нужно съездить в парк приключений. Она ответила, что понимает, как мне важен парк, но ей кажется, что сейчас не самое подходящее время для его посещения. Ничего не оставалось, как честно ответить: я – единственный, кто может решить одну не терпящую отлагательства проблему. Лаура, помолчав, ответила, что, вероятно, так оно и есть.

И я отправился в парк.

Правда, не в свой.

Сейчас

1

Это не лучшее утро в моей жизни. Поспать ночью толком не удалось. Сначала я забрался в парк приключений к нашим конкурентам, попал там в передрягу и убежал и от полиции, и от бандитов. Потом кружными путями вернулся домой, где сказал недоумевающей Лауре, что не отвечал на звонки, потому что выключил телефон и забыл его в прихожей на шляпной полке. Остаток ночи я пролежал, размышляя о ситуации, в которую угодил.

Кстати, о телефоне. С самого утра он разрывается от сообщений по поводу поездки в Париж и совместного приготовления пиццы: папаши одноклассников Туули из экономии отправляют сообщения через Вотсап. Взволнованные сотрудники моего парка тоже строчат мне в общем чате. И все хотят от меня одного: чтобы я решил их проблемы.

Заставляю себя позавтракать.

Есть действительно хочется, это факт, но даже простое пережевывание и глотание пищи требуют к себе некоторого внимания. Трудно продумывать совместную поездку на экоферму за органическими продуктами для пиццы, когда из головы не выходит, что я теперь не только подозреваемый в убийстве, но и без пяти минут банкрот. Ржаные лепешки, нарезка из индейки, йогурт и чай кажутся совершенно несъедобными, словно я пытаюсь жевать собственную рубашку, или грызть стол, или откусывать от чего-то еще, не предназначенного в пищу. Тем не менее мне удается поесть; я загружаю посудомоечную машину и впервые испытываю облегчение от того, что сегодня Лауре Хеланто некогда сидеть со мной за завтраком.

Она проснулась позже меня; я слышал, как она умывается, потом одевается в прихожей. Лаура, не завтракая, отправляется в свою мастерскую, где ее ждет посылка с материалами для работы.

Мысль о том, что сегодня утром мне легче без Лауры, немножко терзает меня, как будто я ей изменяю. Разумеется, все не так однозначно, это я понимаю. И в который раз спрашиваю себя: неужели все супруги, имеющие секреты друг от друга, ведут себя так же: прячутся на кухне, не желая рассказывать близкому человеку о том, что их подозревают в убийстве, и дожидаются, пока тот уйдет по своим делам, втайне надеясь, что эти дела не связаны с промышленным шпионажем, погонями, преследованием и смертоносными вафельными рожками.

Я захлопываю дверцу посудомоечной машины и бреду в ванную, отмечая, как все-таки паршиво я спал.

В прихожей натыкаюсь на Лауру.

– Прости, солнышко, – говорит она, одновременно натягивая куртку, обматывая шею шарфом и одаривая меня где-то в районе носа громким поцелуем, пахнущим мятной зубной пастой. – Дико тороплюсь, очень плохо спала сегодня, только под утро толком заснула, и жутко опаздываю. А ты как, выспался?

– Ну, так…

– Ты очень поздно пришел, – говорит она, поправляя толстую вязаную шапку. – Я даже начала беспокоиться, но потом подумала, что у себя в парке ты в полной безопасности и придешь, когда придешь.

– Я пришел…

– Мне правда пора, – Лаура еще раз осматривает себя в зеркале.

Дикий куст ее волос рвется из-под шапки во все стороны, шарф мягкой волной лежит на плечах, очки в большой темной оправе подчеркивают зеленоватую синеву глаз. Она красавица, моя Лаура, думаю я, страстно желая, чтобы меня не арестовали по подозрению в убийстве прямо сейчас.

– Забегу в магазин – и прямо домой, – говорит она. – Ты не вынесешь мусор? Ведерко с пищевыми отходами уже полное.

Лаура и в этом права. Ведро с биоотходами забито доверху. На долю секунды мелькает мысль: не это ли последнее, что я успею сделать в статусе свободного человека? А что, если потом вспоминать обо мне будут так: Хенри выносил на помойку пищевые отходы, когда его арестовали и дали пожизненное… Хочется потрясти головой, чтобы избавиться от подобных мыслей.

– Наверное, будет лучше…

– Отлично, спасибо, дорогой, – доносится из-за закрывающейся двери. – Увидимся вечером.

В автобусе, по дороге в парк от станции железной дороги, мне наконец-то удается успокоиться и прийти в себя.

Облегчают мое состояние, как обычно, математика, системный подход и логика. Я распределяю задачи в порядке срочности и важности, потом смотрю, как много времени и ресурсов требует каждая и что я в состоянии сделать для ее решения. Далее составляю программу, по возможности опираясь на анализ вероятностей, а также, если нужно, и на точно рассчитанный бюджет. Мой разум, несколько утративший ясность вследствие недосыпа, подсказывает, что за восемь с половиной минут поездки я наконец обрел то, что нащупывал все утро: четкий план.

Моя первая и наиважнейшая задача очевидна и относится к ночному происшествию и текущей ситуации. Владелец «Сальто-мортале» убит. Установить, что рядом с трупом находился именно я, не составит труда – это лишь вопрос времени. Вряд ли тогда кто-нибудь станет искать настоящего убийцу, особенно после того, как Олави, вероятно, с большой охотой, даст показания, что я напал на него, используя баллончик с краской. (Разумеется, с моей стороны это была самооборона, но кто будет разбираться, если лазурная физиономия говорит сама за себя.)

Значит, в первую очередь мне надо найти убийцу и навести на него полицию.

От успешного решения этой задачи зависит мое семейное счастье и судьба парка. А если взглянуть на дело с практической стороны, то вся моя жизнь. Когда автобус притормаживает у нужной остановки, я принимаю решение исключить из перечня первоочередных задач участие в рейде за фермерскими продуктами для пиццы и поиск инвестиций для поездки в Париж. Эти дела я смогу уладить, если не попаду в тюрьму или в лапы бандитам (такой расклад не исключен, если о моем ночном визите в парк убийце или убийцам станет известно раньше, чем полиции). И если я не стану банкротом.

Диск утреннего солнца окаймлен багровой полосой, словно, еще не взойдя, светило уже задумалось о закате. Ветер холодит щеки и кончик носа, снег хрустит под ногами. Я пересекаю пустынную парковку. Ни одной машины. Это, конечно, не улучшает настроения, но уже не пугает, скорее, служит напоминанием. Я вхожу в парк и здороваюсь с Кристианом, который дежурит за стойкой. Кристиан не сообщает мне о количестве проданных билетов, что только подтверждает мои догадки: продаж нет. Это заметно и по Кристиану – вид у него понурый.

Мне хочется как-то приободрить его, но нужные слова не находятся – голова забита другими вещами, – поэтому я захожу издалека. Ловлю себя на том, что рассказываю Кристиану историю предпринимателя по имени Сандерс, которую услышал на каком-то тренинге на своей предыдущей работе. Сандерс считал, что изобрел нечто новое – куриные стрипсы во фритюре, – и стал искать финансирование для своего проекта. На протяжении нескольких лет десятки потенциальных инвесторов смеялись над ним, отказываясь вкладывать деньги в дурацкую, по их мнению, затею, но Сандерс не сдавался. Наконец ему удалось набрать небольшую стартовую сумму. Так возникла компания KFC. Я не большой фанат мотивирующих историй – заявленные в них тезисы зачастую безосновательны и, как правило, приводятся задним числом, – тем не менее я завершаю свой рассказ на оптимистической ноте: мы не должны отчаиваться.

– На курятине это работает, – возражает Кристиан. – Но у нас-то парк приключений.

– Какая раз…

– Я понимаю, о чем вы, – продолжает Кристиан, – но я немного разбираюсь в курятине, поскольку много ее ем. Ради протеина.

– Я не…

– А этот Сандерс… – продолжает Кристиан. – Я ему не доверяю.

Я в некотором замешательстве: с одной стороны, любопытно, почему покойный создатель успешной американской компании не пользуется доверием Кристиана. С другой стороны, я чувствую, что дискуссия уходит в сторону, а мне пора заняться чем-то более продуктивным. И тут я кое-что замечаю.

Увлекшись разговором, я не обратил внимания, что мы с Кристианом не одни. Оборачиваюсь. В первый момент мне кажется, что это посетители. Ну да, немного старше среднестатистических, но ненамного, скорее, просто повыше и пошире в плечах. Но опять же – ненамного. Затем картина несколько проясняется: это двое взрослых мужчин, которые выглядят моложаво. Возможно, им лет по двадцать восемь, хотя можно дать вдвое меньше. Особенно если вычесть добавляющие годовых колец мешковатые джинсы и пуховики, из-под которых выглядывают толстовки с капюшонами.

– Хенри, – произносит блондин, неотрывно глядя на меня. – Коскинен.

– Собственной персоной, – кивает второй, темноволосый, с торчащими усиками.

Правые руки обоих ныряют в недра пуховиков. Позвякивание цепочек – и вот, пожалуйста. Полицейские жетоны я узнаю где угодно и когда угодно. Мне неоднократно доводилось видеть такой на шее у Осмалы. Имен не разобрать, но жетоны настоящие.

– Поговорим, – произносит блондин.

Темноволосый не говорит ничего, только касается языком нёба, и из открытого рта вылетают два громких щелчка.

Гости устраиваются в моем кабинете по-хозяйски. Блондин развалился в кресле, словно кости у него потеряли всякую жесткость, закидывает одну ногу на подлокотник и в итоге оказывается в каком-то диагональном положении, которое скорее подошло бы очень уставшему подростку. Темноволосый уселся на стол и болтает ногой, словно ждет родителей, которые должны забрать его из школы. При этом взгляды незваных посетителей нельзя назвать рассеянными. Оба цепко обшаривают глазами комнату, что-то высматривают и словно к чему-то готовятся. Я, разумеется, не знаю, к чему именно, но имею некоторые предположения. К счастью, за минуту пути от вестибюля до кабинета я успел произвести кое-какие расчеты.

– Можно поинтересоваться, по какому вы делу? – спрашиваю я, садясь в свое рабочее кресло по другую сторону стола.

– Разумеется, – говорит блондин, показывая большим пальцем сначала на себя, а потом на своего спутника. – Моя фамилия Ластумяки, а его – Салми. Мы из полиции Хельсинки, работаем по поручению разных отделов. В управлении штаны не просиживаем, собираем информацию, знакомимся с людьми. И вот, подумали, что сегодня подходящий день, чтобы познакомиться с вами.

Ластумяки одновременно и ответил на мой вопрос, и увильнул от него. Подозреваю, он и сам прекрасно это понимает. Впрочем, я и не думал, что наша беседа окажется легкой.

– Я страховой математик Хенри Коскинен и…

– О том и речь, – говорит Ластумяки. – Мы приехали из Эспоо, и там есть парк, похожий на ваш. Знаете о нем?

Я подтверждаю, что о существовании «Сальто-мортале» осведомлен.

Ластумяки молча смотрит на меня.

– И как бы вы сравнили эти два парка? – спрашивает Салми.

– По каким параметрам?

– Можете сами выбрать, – пожимает плечами Салми и болтает ногой.

– «Сальто-мортале» значительно новее, – говорю я. – Оборудование более новое и дорогое, маркетинг более агрессивный, посещаемость на данный момент выше.

– То есть вы хорошо знаете это место.

– Я бывал там, – киваю я. – И внутрь заходил.

Салми и Ластумяки переглядываются.

– То есть место более новое и дорогое… – начинает Ластумяки, но я прерываю его.

– Оборудование дороже, – говорю я, – но вход бесплатный. Так что можно сказать, что парк дешевле. В некотором смысле. – И я кратко ввожу их в курс дела.

Ластумяки молчит. Он уже не так разлит по креслу, как в начале беседы.

– Хорошо, – наконец произносит он, – поговорим о владельцах. Вы сказали, что бывали в том парке. И как, встречались с коллегами?