Текст книги "Аламазон и его пехота"

КАК ОСЕЛ СТАЛ БОГОМ

Когда Хумо Хартум и его гости заканчивали завтрак, донеслось знакомое «Хих, тьфу!» Тыртыка.

– Быстрее собирайтесь, негодники! – крикнул он с порога. – Отправляемся в путь, хоп-па!

– Хоп-па! – повторил Шылпык.

Аламазон и Ишмат неохотно вышли во двор. С ними вместе, к удивлению стражников, решил отправиться и Хумо-Хартум.

– Переезжаю в Пламенную пещеру! – объявил он. – Здесь мне больше нечего делать.

– Неужели это они тебя научили уму-разуму? – буркнук Тьтртык.

– По мне, живи где хочешь.

– Хоп-па! – как эхо повторил за ним Шылпык.

Они пошли по берегу сая. Пройдя мимо кустов чая, фруктовых садов и полей, они вышли к Черной дыре и остановились отдохнуть под раскидистым деревом, похо – жим на чинару.

Тогда Ишмат нерешительно попросил Тыртыка:

– Разрешите мне сходить вон за тот холмик?

– А что ты там забыл?

Ишмат умоляюще погладил свой пухлый и круглый, как арбуз, живот.

– А-а, понятно! – ухмыльнулся k Шылпык. – Ладно, иди! Хоп-па!

Не успел Ишмат скрыться за холмиком, как к путешественникам приблизился головастый, в грязной чалме коротыш, таща за собой саблю. Это был Кандыр, глава стрелков, которые охраняли тоннель. Стражники поспешно встали и, кланяясь, объяснили, что они сопровождают лазутчиков, чтобы отдать их в руки начальиику тайной службы.

– До чего они чистые, прямо противно смотреть!сморщился Кандыр-коротыш. – Ну ничего, у нас их приведут в надлежащий вид! А ты, глупый старик, все еще жив! – закричал он на Хумо Хартума.

– Что-то мне знаком твой голос, – невозмутимо отвечал ему Хумо Хартум. – Уж не ты ли, когда я был главным визирем, помнится как-то растирал мне ноги и расхваливал меня на все лады?

– Ну, ты… – начал было Кандыр-коротыш, берясь за саблю, но вынуть ее почему-то не посмел и, тяжело дыша от злости, замолчал.

– Это же сумасшедший, хих-тьфу! – льстиво заговорил Тыртык, сплюнув в сторону. – Не обращайте на него внимания!

– Так оно и есть-сумасшедший! – согнувшись еще ниже, подтвердил Шылпык.

Кандыр-коротыш успокоение посмотрел вокруг и, достав из-за пазухи маленькую тыкву для наса, высыпал на ладонь щепотку и предложил Тыртыку угоститься.

Тыртык, осторожно взяв наса и положив его под язык, восхищенно уставился в тыквушку, окаймленную перламутровыми пластинками и резьбой.

– Работа усто Халила, да? – с трудом выдавал он.

– Да, он недавно сделал несколько таких, но ни одна полностью не повторяет вторую. Вот только эта – точная копия той, которую я недавно уронил в сай. Усто Халил делал ее по моему личному заказу!

Аламазон навострил уши. Где-то раньше он видел такую тыкву – маленькую, красивую, и запомнил перламутровые плас-гонки и две маленькие жемчужины на пробке…

Братцы! Смотрите! – завопил вдруг один из стрелков, пришедших вместе с Кандыр-коротышкой. – Он сел…

Он посмел осквернить…

Голос у него осип от негодования. Все оглянулись в сторону холма и застыли. Ишмат, крепко держась за шею осла, сидел на нем, вытянув ноги. Животное, не привыкшее к такому обращению, брыкалось и пыталось лягнуть неожиданного всадника, но Ишмат ударами кулака принуждал его двигаться вперед. Не успел никто произнести и слова, как осел сильно взбрыкнул и Ишмат полетел на землю. Когда он, держась за голову, встал, то увидел, что стражники стоят и остолбенело смотрят на него.

– Держите его! – опомнился Кандыр-коротышка. – Он осквернил священное животное! Смерть ему!

Тогда Шылпык, выступив вперед, обратился к разгневанному коротышке:

– Стойте, хоп-па! Осмелюсь напомнить, что мы должны сдать его живым в руки Фискиддина Фискала.

Это охладило пыл Кандыра. Он только ткнул в Ишмата, перепуганного до смерти, копьем и махнул рукой:

– Ладно, оставьте его. Но только обязательно доложите почтенному Фискиддину и об этом… Пусть покарает его сам Создатель!

– Ну и угораздило тебя! – прошептал Аламазон, когда они снова в сопровождении Тыртыка и Шылпыка отправились в путь. – Говорил же Хумо Хартум, что ишак у них священное животное!

– Да я забыл! – плачущим голосом оправдывался Ишмат. – Увидел ослика и вспомнил нашего длинноухого. На нем, бывало, катаешься, катаешься, и ничего. Ой, быстрее бы нам вернуться! И он опять стал хныкать и вытирать слезы.

Аламазон пристроился к Хумо Хартуму и зашагал с ним рядом.

– Вы обещали рассказать, когда осел стал здесь священным животным.

Старик насмешливо улыбнулся, теребя седую бороду, потом тихо начал свой рассказ. Тыртык и Шылпык, шагавшие впереди пленников, не обращали на них внимания, они стремились быстрее попасть в свои дома.

Как явствовало из рассказа Хумо Хартума, Маджиддин Равшани в своей «Книге скорби» приводил эпизод, когда маленький Мадумар в первые дни своего пребывания в Юлдузстане случайно повстречал старую ослицу. Он был младшим в семье, еще тосковал по соске, и потому, когда ослица легла, осторожно пристроился к ней и начал сосать теплое молоко. Его наказали и забыли об этом. Но впоследствии, когда Мадумар стал визирем, насмешники стали называть его «ослиный сын». Тогда Мадумар объявил осла священным животным и заставил поклоняться ему.

– А как попала сюда старая ослица? – спросил Аламазон, но старый Хумо этого не знал.

Пока они беседовали, вдалеке показались очертания дворца. Зрелище в самом деле было величественным.

Освещенный звездами-планетами, он переливался миллионами огней – это сверкали драгоценные камни самых разных оттенков. Дорога, выложенная глиняными плитками, стала шире. Появились и дома – высокие, с древними стрельчатыми арками, с куполами, украшенными узорами, с красивыми двориками, оплетенными зеленью желтовато-алых кустов. На мраморных плитах, которые заменили глиняные, стали попадаться изображения то персика пожелание здоровья и благоденствия, то надпись с изречением. Сквозь алебастровые решетки домов смотрели на путешественников жители города – в красных чапанах, тюбетейках, кое-где были видны чалмы.

– Есть хочу! – заныл Ишмат. – Давайте остановимся!

– Быстрее, не разговаривать! – подтолкнул его Тыртык. Потом, словно спохватившись, пробормотал:

– Если мы доставим их во дворец в таком виде, как бы нам не попало!

– Да, надо их приготовить! – поддакнул Шылпык.

Они свернули в боковую улицу. Там Тыртык подошел к дувалу и, протянув свою длинную руку, сорвал пучок какой-то травы.

– Ну-ка, натирайтесь! – приказал он.

Ишмат, ни слова не говоря, стал тереть пучком руки и плечи. Кожа его вмиг стала серой и словно присыпанной пылью. Тыртык подал второй пучок Аламазону:

– И ты тоже пошевеливайся!

– Я, пожалуй, останусь здесь, – проговорил Хумо Хартум. – Недалеко отсюда живет мой старинный друг. Я попрошу, чтобы он приютил меня на время. Может, мальчики помогут мне донести узел?

– Ха, у него еще есть друзья! – захихикал Шылпык. – Кому ты сейчас нужен?

– Ты думаешь, все люди похожи на тебя? – насмешливо улыбнулся Хумо Хартум.

– Не разговаривать! – замахнулся на него копьем Тыртык. – Не хочешь идти во дворец – твое дело, но не мешай нам работать!

Аламазон обратился к старику.

– Не унывайте! У нас еще будут хорошие дни.

– Я не могу идти с вами, – прошептал ему Хумо Хартум. – Но я буду следить за событиями. Если нужно, приду к вам на помощь. А то ведь меня, пожалуй, бросят в темницу, тогда какую пользу я вам смогу принести?

– Ты почему не натираешься? – закричал Тыртык.

– Не буду я натираться всякой дрянью! – Аламазон, видя, что Ишмат стал поразительно похож на серую обезьяну, решил: что бы ни случилось, но в таком виде он не пойдет по улицам этого прекрасного города!

– Аламазон, давай я тебя хоть чуточку оботру! – Ишмат боялся остаться без своего друга, но в то же время страстно хотел уцелеть сам.

– Ни за что!

– Ну так пеняй на себя, – хмуро сказал Тыртык. – Я вижу, тот умнее тебя! – Он показал на Ишмата.

Путешественники пошли дальше. Аламазон заметил, что жители города смотрят на него не отрываясь – наверно, в последнее время не часто приходилось им видеть чистое, открытое лицо! Но и сам он смотрел вокруг с изумлением. Одно дело знать, что Грязнуля Первый запретил людям мыться, а другое дело – видеть это воочию. Зрелище и в самом деле было удручающим – на улицах, выложенных белым и коричневым мрамором, туфом, возле белых алебастровых домов и сияющих куполов бродили грязные, понурые люди. И у него гневно сжались кулаки. Народ, который, по словам Хумо Хартума, был чистоплотным во многих поколениях, дошел до такого состояния!

И он начал думать о наставлениях, которые на прощание оставил ему мудрый старик.

– В первую очередь нужно подумать над тем, как унизить в глазах народа падишаха, как лишить его величия. Это трудно. Ведь столетиями народу внушали, что владыка трона так же священен, как и сам трон, и тот, кто поднимает на него руку, замахивается на самого бога. Но Грязнулю Первого ненавидят в народе, и если найти верных людей, то все, можно переменить.

И сейчас, приближаясь к великолепному Алтынсараю, Аламазон гордо поднимал голову. Не может быть, чтобы ему не удалось вместе с Хумо Хартумом помочь делу! И не один ведь такой Хумо Хартум есть здесь, нужно только присмотреться, поискать единомышленников.

Думая обо всем этом, Аламазои почувствовал, насколько достойнее вывести целый народ на свободу, нежели одарить несколько десятков, даже сотен людей золотом.

– Держи голову выше, эй, Френсис! – он толкнул Ишмата, шагающего с опущенной головой. – Священный поход продолжается. Впереди – Дворец Грязнули Первого!

ГРЯЗНУЛЯ ПЕРВЫЙ

Весть о том, что пойманы два лазутчика из Змеиной пещеры, очень обрадовала Фискиддина Фискала. Ведь какая прекрасная возможность показать свою деловитость. А то как бы владыка не подумал, что в Юлдузстане можно обойтись без тайной службы. Прощайте тогда все привилегии, доходы – и для себя, и для родных!

– Вот это хорошо, – Фискиддин потирал руки. – Теперь все почувствуют, что без меня не обойтись.

Необходимо было широко оповестить всех о том, что лазутчики обезврежены и пойманы. И подходящий случай предоставлялся: в увеселительной части дворца шел большой пир по случаю того, что у владыки прорезался коренной зуб. Начальник тайной службы поспешил туда. Когда он вошел, поэт Дутари читал последние две строки своей новой газели(все они, без исключения, были посвящены падишаху и приближенным):

Эй, Дутари, зачем любить свою мать, Грязнуля Первый-опора твоя!

Придворные, сидя у достарханов, вовсю ели и пили, делая остановки, чтобы хором произнести славословие Грязнуле Первому или похвалить музыку и стихи.

Увидев, что начальник тайной службы демонстративно направился к владыке, всем своим видом словно говоря: «Вы тут пируете, а я занят государственными делами!» Музыканты, которые собирались было заиграть после Дутари, опустили инструменты. Тогда и остальные гости перестали жевать и навострили уши, желая услышать, что за скандальное известие принес сюда Фискиддин Фискал. Бурбулит Идрис Ибрагим, грозно топорща усы, встретил Фискиддина угрожающим взглядом – у как он посмел нести весть владыке, не передав ее предварительно ему, главному визирю?! Но Фискиддин недаром был опытным придворным. Упав перед владыкой и едва не касаясь своей головой его парчового сапога, он заговорил:

– Самый умный и справедливый изо всех владык, разрешите пожелать Вам удачи, Вам и священному Ослу кланяется покорный слуга Фискиддин Фискал!

– Ладно, говори, чего у тебя там, – сказал молодой падишах, вытирая нос рукавом.

– По тайному поручению вашего любимого визиря Бурбулита Идриса Ибрагима мною на всякий случай была устроена засада возле Горячей пещеры и Зеленой глыбы. И он был прав – мы поймали двух хорошо обученных и вооруженных неизвестным оружием лазутчиков.

Увидев, что Бурбулит поблагодарил его взглядом и усы его опустились, что означало хорошее настроение, Фискиддин продолжал:

– Поскольку их вторжение могло принести большой вред нашей стране, наши доблестные стражники, задержавшие их, достойны того, чтобы каждого из них одарили тридцатью баранами!

Грязнуля Первый нерешительно посмотрел на дядю. Бурбулит знал, что начальник тайной канцелярии даст каждому стражнику по барану, а остальное возьмет себе. Но разве не так поступал каждый придворный? И он в знак согласия кивнул головой.

– Наградить-то мы наградим, – шмыгнул носом владыка. – Но сперва ты покажи нам этих самых… По знаку Фискиддина сарбазы втолкнули в зал Аламазона и Ишмата. Все внимание обратилось на них. Некоторые, с негодованием показывая на Аламазона, восклицали: «В темницу его!» Ишмат почти не отличался от остальных, и по его адресу выкриков было меньше. Мальчиков подвели к падишаху.

– Так они почти мои ровесники! – заговорил Грязнуля Первый. – И на тебе – лазутчики! Ты… – он ткнул пальцем в Ишмата, – кажешься мне неплохим мальчиком. Почему занимаешься таким делом? Другой работы не нашел, что ли?

Ишмат стоял в замешательстве. Огромное количество снеди привело его в состояние восторга, но страх перед падишахом сковывал его.

– Отвечай, негодяй, хотя ты не стоишь того, чтобы владыка тратил на тебя слова! – крикнул Бурбулит.

– Совсем он не шпион, – вмешался Аламазон, – Вы же видите – ему нравятся ваши порядки, он хочет быть таким же грязным, как и все здесь…

«Эх, пропадай моя голова! – думал он тем временем. – Может, спасу хоть Ишмата».

Ишмат, обрадовавшись спасительной лазейке, которую предложил ему Аламазон, завопил:

– Да, я хочу быть такими, как все здесь! Потому и пришел сюда!

– Значит, вы пришли сюда, потому что услышали обо мне? – с важностью спросил Грязнуля Первый.

– Совершенно верно! – подтвердил Ишмат.

– Вот видите, слава обо мне разносится все дальше и дальше! – горделиво подбоченился юный владыка. – И этот мальчик мне нравится!

Опасаясь, как бы и Аламазон какими-нибудь хитрыми словами не вкрался в милость владыки, Фискиддин Фискал стал кричать на него;

– Ну, а ты, если ты тоже хотел жить в нашей благословенной стране, почему пришел сюда умытым, а? Ты нас не проведешь, подлый чистюля, мы знаем, кто ты та – ков!

– Я лазутчик, это правда, – чтобы не слышать его визгливого голоса, быстро откликнулся Аламазон.

Начальник тайной службы с облегчением выпрямился и с надеждой посмотрел на Бурбулита.

Понимая, чего от него ждут, Бурбулит попробовал нажать на племянника;

– И этот тоже врет! Он просто более хитрый лазутчик, – воскликнул он, тыча пальцем в Ишмата.

– Нет, дядя. я чувствую – он из нашей породы! – капризно закричал Грязнуля Первый. И он начал задавать Ишмату вопросы:

– Мыться любишь?

– Нет! – чистосердечно ответил Ишмат.

– Вот видите! – еще сильнее обрадовался владыка, – А учиться?

– Тоже нет!

– А вкусное любишь?

– Еще бы!

– Никакой он не шпион! – все более восхищаясь Ишматом, заявил Грязнуля Первый. И он задал последний вопрос:

– А кто я такой?

– Вы.. Вы… самый добрый, самый заботливый… окрыленный благосклонными словами, Ишмат готов был целовать этого грязного, в потрепанной чалме и почерневшем халате мальчишку. – Вы… мой старший брат!

– Негодяй! – закричал Бурбулит. – Ты называешь братом того, кто управляет целой страной. Понимаешь ты, что говоришь, пузатый ты голодранец?

– Не трогайте его! – закричал владыка. – Вы видите – бедняга надеется на меня. И он специально прибыл сюда, чтобы во всем подражать мне. За что же его заключать в темницу?

– Как вы милостивы, о властелин!

Бурбулит умел приспосабливаться, он понял, что сейчас нельзя перечить. И он даже заулыбался, глядя, как Грязнуля Первый милостиво протянул руку Ишмату и посадил его по другую сторону трона. Про себя же он решил сделать все, чтобы как можно быстрее стереть этого нового любимца падишаха с лица земли.

– А теперь узнаем планы этого… – владыка кивнул на Аламазона.

– Как его зовут?

– Аламазон, – ответил мальчик.

– С дакиыи целями ты пришел в страну счастливцев, освобожденных от мытья и чистки?

Этот вопрос задал уже начальник тайной службы, который решил, что ему пора приступить к своим обязанностям.

– Чтобы выкрасть нагрудный знак падишаха, – тут же придумал цель Аламазон.

Нагрудный знак-изображение священного осла – сиял на груди юного принца Фонуса, и он невольно тронул его рукой, чтобы убедиться в его целости и сохранности. – Кто поручил тебе это подлое дело?

– Принц Феруз, – без запинки ответил Аламазон. Он решил, что говорить правду этим людям бессмысленно, все равно ему никто не поверит. А придумав легенду о том, что ему поручили выкрасть нагрудный знак, он тем самым получит отсрочку и избежит долгого и унизительного допроса.

Ишмат смотрел на него с удивлением и смущением. Удивлением потому, что не мог понять, зачем Аламазоиу возводить на себя напраслину. Смущался же он потому, что Грязнуля ласково гладил его и всячески выказывал знаки расположения, в то время как к Аламазону отнесся сурово и даже враждебно.

– Как же ты собирался это осуществить? – продолжал допрос начальник тайной службы.

– Ночью пробраться во дворец, а там и в комнату падишаха.

Все окружающие заохали от возмущения.

– Теперь вы поняли, уважаемые, насколько он опасен? – обратился Фискиддин Фискал к окружающим. – Он ведь посягнул на главную реликвию государства – изоб – ражение священного Осла! А тем самым и на власть нашего падишаха, ибо известно, что владыка без священного изображения – это почти и не владыка. Но это еще не все. Ведь если бы он забрался в покои властелина, то что могло бы его остановить? Кто может поручиться, что ему не дано задание… – тут Фискиддин Фискал сделал паузу, чтобы все могли по-настоящему оценить значение его слов, – задание поднять руку на самого Грязнулю Первого!

Придворные закатили глаза от ужаса. Грязнуля Первый завопил;

– В зиндан его! В темницу, и немедленно!

И все подхватили:

– В темницу!

Когда два здоровенных стражника с копьями наперевес вели Аламазона к выходу, Ишмат чуть не расплакался, глядя ему вслед. Хотя именно Аламазон был причиной всех бед, постигших их, потому что затеял это путешествие, Ишмат все равно в глубине души продолжал восхищаться своим отважным другом.

СМЕЛЫЕ ПЕХОТИНЦЫ АЛАМАЗОНА

Сарбазы не очень желали обременять себя лишними трудами. Они не стали возиться с канатной лестницей, а, открыв решетку люка, толкнули пленника вниз. Если бы не куча полусгнившей соломы, мальчик мог бы разбиться. Он с грохотом упал и некоторое время лежал без движений, потом потихоньку пришел в себя.

Темница вполне оправдывала свое название – ничего не было видно вокруг. Аламазон повернулся на бок и стал растирать ушибленную ногу, прислушиваясь.

Чувствовалось, что в темнице он не один. И в самом деле, вскоре раздался голос – оттуда, где сверкали чьи-то глаза.

– Кто ты, эй, несчастный?

Голос был детский, и Аламазон горделиво представился, словно его должны были знать во всем Юлдузстане.

– Смотрите на него! Сам в темнице, а нос – на небе! – снова заговорил тот же мальчишеский голос. – А ну-ка иди сюда. Мне как раз нужно вытереть ноги. Этим хочу сказать, что мы тебе покажем.

– Сначала я вытру свои ноги, – упрямо и спокойно ответил Аламазон. – Теперь кроме глаз он увидел и зубы – они сверкали в темноте, мальчик смеялся.

– Он еще сопротивляется! Если не умеешь приземляться, зачем нужно было летать?

В темнице стало шумно. Привыкнув к темноте, Аламазон увидел, что здесь находятся еще трое невольников. Несмотря на то, что воздух был спертый и душный и кроме соломы на каменном полу ничего не было, держались они бодро. Старший мальчик, который разговаривал с Аламазоном, подошел к нему:

– Ну-ка, давай поборемся – кто сильнее? Я здесь старший, и ты должен это признать.

– Сначала поборемся, – хладнокровно ответил Аламазон. – И я покажу тебе, на что способен мушкетер из Таштака!

Спустя некоторое время противник его лежал на лопатках. Потом он встал, отряхнулся.

– Ладно, признаю твое первенство! Где это ты так научился?

– Расскажу потом, – Аламазон помолчал. Надо присмотреться к ребятам, понять, кто они такие. И он сразу начал это выяснять. – Лучше давай сперва познакомимся!

Ребята согласились охотно. Выяснилось, что старшего из них, который боролся с Аламазоном, зовут Ушастик – за уши, которые у него действительно велики. Двух остальных – Тапочка и например. А вообще все это не имена, а прозвища, потому что все трое – сироты, бездомные музыканты, которые зарабатывали тем, что играли на свадьбах. Жили они все вместе в брошенной хижине, все, что зарабатывали, делили меж собой. Однажды не выдержали строгого запрета и стали купаться в сас. Тутто их и накрыли вездесущие сыщики.

– И таких тут было много раньше, если хотелось плюнуть, надо было встать, – закончил Ушастый. – Но все они – кто получил положенное ему количество плетей и ушел, кто раскаялся. Раскаяться, вообще-то, должны были все, и в знак раскаяния поцеловать ногу Грязнуле Первому. Мы это делать отказались, вот почему нас и не выпускают из этой дыры.

Смелость и упрямство мальчишек понравились Аламазону. «С такими не пропадешь», – подумал ок. Особенно понравился ему маленький Например – быстрый, ловкий, словно зверек, он всегда улыбался и сыпал острыми словечками, то и дело к месту и не к месту вставляя свое «Например», отчего и получил это прозвище. От сырости он прихворнул, теперь сильно кашлял, но не терял бодрости и не сетовал на упрямство друзей, из-за которых он сидел здесь.

Тапочка, хотя больше молчал в своем углу и не ввязывался в разговоры, был по натуре отважным и прямым и никогда не хитрил. У него была одна особенность – он умел так тихо ходить, что почти невозможно было услышать его шаги, словно ноги его были обуты в бархатные мягкие тапочки. Оттого его так и прозвали – «Тапочка».

Прошло два дня. Ребята совсем подружились. Друзья рассказывали Аламазону о своей жизни и занятиях. Они даже умудрились тихонько, чтобы не слышали стражники, пропеть ему несколько песен, которые особенно охотно распевали в Юядузстане. Обидно было думать, что такой талантливый и трудолюбивый народ вынужден терпеть лишения, подчиняться глупому и избалованному тирану. И Аламазон без конца размышлял, как приступить к делу, с чего начать?

«В первую очередь надо посрамить Грязнулю Первого», – звучали в его ушах слова Хумо Хартума. Но как это сделать?

– Надо выбраться отсюда, – сказал он на следующее утро. – Любыми путями, но выбраться.

– Думаешь, до тебя это не пытались сделать? – спросил Ушастик.

– А если даже сбежим, куда пойдем отсюда? – подал голос Тапочка. – Везде сыщики. Нас мигом поймают!

– Да, если будем стоять, открыв рот! – быстро заговорил Например. – А если подумаем, например, то можно и найти. Вон хотя бы тот подземный лаз! Колодец Уракудук помните, например?

– Браво, Напримерчик! Этим хочу сказать, что ты молодец! – закричал Ушастик.

– Тише! – одернул их Аламазон. – Стражники услышат, и все наши планы провалятся!

– Правда! Тише едешь – дальше будешь. Этим хочу сказать, что переждать какое-то время в колодце стоит, сказал Ушастик.

Как-то, когда бродячие музыканты возвращались со свадьбы темным вечером, Тапочка одной ногой провалился в какую-то яму. Утром они обследовали ее. Это оказался древний колодец-лаз, ведущий куда-то в подземелье. Они исследовали довольно большой отрезок этого лаза, обнаружили там место, где могли прятаться люди. Обнаружили, поиграли немного и совсем забыли об этом. Правда, на всякий случай, когда уходили, завалили вход каменной глыбой.

– Тогда чего же нам ждать? – обратился ко всем Аламазон. – Пока нас за уши выволокут отсюда и заставят целовать ноги? Или проткнут копьями?

– Да, но ногами не выкопаешь проход! – возразил Ушастик.

– А если нам встать на плечи друг другу? – подал идею Аламазон.

– Как это, например? – не понял Например.

– Ну, вот самый большой из нас – Ушастик – встанет покрепче и будет держаться за стену. Потом Тапочка встанет на его плечи, а я на него.

– А почему это ты должен стать на мои плечи? – подозрительно спросил Тапочка.

– Ну, пусть будет наоборот! – рассмеялся Аламазон. – Ты встань на мои. Но помни: чем ты выше заберешься, тем больнее ударишься, когда будешь падать. А падать мы будем не раз, потому что ведь не учились этому!

Он строил план побега не на пустом месте. Еще когда стражники подвели его к люку, он заметил, что на нем не видно никаких замков, а лестница-канат была привязана к краю люка. К тому же зиндан был построен, вероятно, в последнее время, когда приходилось сажать многих «преступников» одновременно, и он не был слишком глубоким. Поэтому, если три человека смогут вскарабкаться друг на друга, то один из них, вероятно, сможет дотянуться до каната. А там уже проще – подняться вверх, дождаться, пока стражники отвлекутся или же самим отвлечь чем-нибудь их внимание, и потихоньку выбираться.

Мальчики, сев в кружок, чтобы их не подслушали сверху, еще раз обсудили план действий.

Да, приятно смотреть на акробатов, сидя на земле или траве, но самому, да еще не имея никаких навыков, выделывать такие трюки оказалось довольно сложно. Ине только сложно, но и больно. Ведь едва они, кое-как держась за стену, вставали друг на друга и пробовали сделать хоть шаг в сторону, как тут же разлетались в разные стороны и с грохотом летели вниз. Раз за разом наши акробаты пытались дотянуться до канатной лестницы, но безуспешно. И только к вечеру они кое-как научились держаться друг на друге. Далось это нелегко – на каждом были царапины и кровоподтеки, одежда их была мокрой от пота. После каждой попытки они теперь отдыхали, без сил лежа на влажной, скользкой соломе – измученные, удрученные неудачей.

– Ставлю на пари свое ухо – еще немного, и мы будем на свободе! – несмотря на усталость, Аламазон пытался шуткой подбодрить своих новых друзей. – Мы выйдем на свободу, мои пехотинцы!

Глядя на них, усталых, подавленных, никто бы не смог вообразить, что спустя некоторое время о них будет говорить вся подземная страна!