Текст книги "Типы лидеров"

В послевоенной Великобритании и Клемент Эттли, и Уинстон Черчилль оставляли отраслевые решения на усмотрение министров и правительственных комиссий и крайне редко отменяли их. Энтони Иден, сменивший Черчилля во главе правительства в 1955 году и тогда же приведший Консервативную партию к победе на всеобщих выборах, был придирчивым премьером и постоянно во все вмешивался. Он был чувствителен к критике вообще, но особенно болезненно воспринимал критические отзывы в консервативной прессе относительно себя самого и возглавляемого им правительства. В свойственной ему ироничной манере Р. Э. Батлер рассказывал, что Иден оказал ему любезность, назначив ответственным за результаты Консервативной партии в сельской местности: «Так что я стал получать бессчетное количество телефонных звонков – ежедневно и ежечасно, что свидетельствовало о его добросовестных, но весьма нервозных попытках присматривать за нашими делами»[327]327
  Butler, The Art of the Possible, p. 184.


[Закрыть]. Иден снял Батлера с должности министра финансов и сделал министром без портфеля с титулом лорда – хранителя печати[328]328
  Движимый самыми добрыми намерениями, Эттли перевел на эту должность Бевина, которому здоровье уже не позволяло работать министром иностранных дел. Это не слишком порадовало Бевина, который говорил, что он не лорд, не уборная и не морской котик, имея в виду буквальный перевод названия его должности. (Три слова английского Lord Privy Seal – Лорд – хранитель печати – переводятся по отдельности как «лорд», «уборная» и «морской котик». – Прим. пер.)


[Закрыть]. Особенно много Иден занимался внешнеполитической деятельностью, в частности Суэцким кризисом (о котором рассказывается ниже), и несколько меньше вмешивался в экономику по сравнению со своим преемником Гарольдом Макмилланом.

Макмиллан сменил Идена на посту премьер-министра в январе 1957 года и оставался им в течение почти семи лет, вплоть до подачи в отставку в октябре 1963 года. Он был зятем английского герцога, правнуком шотландского крофтера и внуком основателя издательского дома «Макмиллан». (Последний из перечисленных, Дэниэл Макмиллан, был сыном крофтера и вынужден был оставить школу в десятилетнем возрасте.) Плюс ко всему его мать (как и мать Черчилля) была американкой. Гарольд Макмиллан любил вращаться в аристократических кругах. Как заметил Рэб Батлер, он «имел доброе сердце и горячее желание помогать низшим слоям общества и вредную привычку радоваться тому, что принадлежит к высшим»[329]329
  D. R. Thorpe, Supermac: The Life of Harold Macmillan (Pimlico, London, 2010), p. 86.


[Закрыть]. Какую именно из разноплановых сторон своего происхождения будет подчеркивать Макмиллан, зависело от места и аудитории, к которой он обращался. Посещая штат Индиана, где родилась его мать, он выступал в образе «одного из своих, парня из нашего городка, выходца из простой семьи первых поселенцев», хотя восторженная аудитория могла удивиться при виде столь неправдоподобного «коренного жителя»[330]330
  Там же, pp. 345–346. Хужерами называют уроженцев штата Индиана.


[Закрыть]. На должность премьер-министра он пришел с практикой государственной деятельности, уступавшей только опыту его соперника в борьбе за этот пост Батлера. В годы войны Макмиллан в ранге министра представлял британское правительство в Северной Африке. В консервативных правительствах Черчилля и Идена он последовательно занимал должности министра жилищного строительства, министра обороны, министра иностранных дел и министра финансов.

Как премьер-министр Макмиллан, естественно, играл важную роль во внешней политике, но уделял большое внимание и экономике. Его стремление обеспечить экономический рост и готовность рискнуть инфляцией ради снижения безработицы привели к отставке всего экономического блока правительства во главе с министром финансов Питером Торникрофтом. Следующий министр финансов, Селвин Ллойд, часто расходился с Макмилланом во взглядах на экономическую политику. Однако, когда дело дошло до возможности его отставки в связи с поддержкой премьером политики роста государственных расходов, на опасность которой неоднократно указывал Ллойд, Макмиллан и министры, настаивавшие на увеличении затрат, пошли на попятную[331]331
  Здесь моим источником был Селвин Ллойд. Моя беседа с ним 7 июля 1966 года проходила на условиях анонимности, и в своей статье ‘Prime Ministerial Power’, Public Law, Part I, Spring 1968, pp. 28–51, p. 41 я обозначаю его как «очень высокопоставленного члена кабинета». В той же беседе Ллойд отзывается о Черчилле и (как ни удивительно) Идене как о более «ориентированных на кабинет» по сравнению с Макмилланом.


[Закрыть]. В интервью 1966 года (в то время опубликованном анонимно) Ллойд заметил: «Если бы в июне 1962 года я объявил о своей отставке из-за отсутствия достаточной поддержки со стороны премьера, правительство Макмиллана могло пасть»[332]332
  Беседа с Селвином Ллойдом 7 июля 1966 года.


[Закрыть]. Лояльный Ллойд все же не стал этого делать и всего лишь месяц спустя стал одной из самых известных жертв макмиллановской «ночи длинных ножей», когда без лишних церемоний была уволена треть членов правительства. Таким образом премьер-министр попытался освежить имидж правительства и укрепить его позиции после серии поражений на дополнительных выборах. Эффект оказался прямо обратным, и, по словам современного биографа Макмиллана, это действие показало его «крайне жестким и, в конечном итоге, максимально неэффективным»[333]333
  Thorpe, Supermac, p. 519.


[Закрыть]. Это внезапное и радикальное применение власти разрушило невозмутимый образ, который тщательно разрабатывал Макмиллан.

В своих дневниках он сам неоднократно высоко оценивал жесткость как ценное качество руководителя. Так, он пишет об индийском премьер-министре Джавахарлале Неру как о человеке «талантливом, полном обаяния, высокообразованном и жестком – все самые лучшие лидерские качества»[334]334
  The Macmillan Diaries, volume II: Prime Minister and After, 1957–1966, edited with an introduction by Peter Catterall (Pan Macmillan, London, 2012), p. 89.


[Закрыть]. Разумеется, жесткость применительно к демократическому лидеру (в том числе и Неру) означает нечто совершенно иное, чем жестокость авторитаризма. Как бы то ни было, но увольнение одним махом трети кабинета в 1962 году принесло Макмиллану больше вреда, чем пользы. Если бы болезнь и усталость не заставили его подать в отставку в 1963 году, велика вероятность того, что он был бы смещен с поста лидера партии (и премьер-министра) до следующих выборов, поскольку «ночь длинных ножей» увеличила число его противников. Один из переживших макмиллановскую отбраковку министров, Реджинальд Бивинс, писал: «Это было крупномасштабное наживание врагов – врагов в лице уволенных, врагов в лице их друзей в парламенте – и удар по атмосфере взаимного доверия в партии в целом». И далее: «Тогда я убедился в одном: ни один премьер-консерватор не останется на своем посту, если сделает что-то подобное. В июле 1962 года Гарольд Макмиллан совершил политическое самоубийство, причем даже более очевидное, чем если бы добровольно подал в отставку»[335]335
  Reginald Bevins, The Greasy Pole: A Personal Account of the Realities of British Politics (Hodder and Stoughton, London, 1965), pp. 137–138. Об этом же, хотя и не со столь догматических позиций, писал и лорд Р. Э. Батлер, указывая, что подобные действия могут стимулировать разногласия в правящей партии, поскольку «у всех, кто ушел, есть друзья, которые вокруг них сплотятся». (The Listener, 16 September, 1965, p. 409). Позже Ллойд отмечал «крайнюю жесткость» Макмиллана, которая заставляла мириться с ним не по причине дружбы, а потому что «он стал потенциальной опасностью». (Thorpe, Supermac, p. 524.)


[Закрыть]. Такая неблагоприятная реакция на увольнение Макмилланом своих коллег показывает, что в условиях демократии у жесткости есть свои пределы.

В послевоенной истории Великобритании не было премьер-министров, претендовавших на контроль над политикой в большей степени, чем Маргарет Тэтчер и Тони Блэр. Из них двоих Тэтчер оставила более значительный след. Период ее пребывания в должности связан с внешнеполитическими успехами, в первую очередь с окончанием «холодной войны». Ее роль в отношениях между Западом и Востоком была намного глобальнее, чем у любого другого послевоенного британского премьера. Теплые отношения, которые она поддерживала и с Рональдом Рейганом, и с Михаилом Горбачевым, отнюдь не мешали ей спорить с обоими, и это было действительно очень важно. Ее советник по внешнеполитическим вопросам сэр Перси Крэддок неодобрительно отзывается о том, что Горбачев стал для нее «своеобразной иконой», и сетует, что «она стала для Горбачева проводником к Рейгану, отправив его в Вашингтон как человека, с которым можно иметь дело, после чего выступала агентом влияния в обоих направлениях»[336]336
  Percy Cradock, In Pursuit of British Interests: Reflections on Foreign Policy under Margaret Thatcher and John Major (John Murray, London, 1997) pp. 100 and 201.


[Закрыть]. Однако сам Крэддок намного позже, чем Тэтчер, осознал глубину перемен в Советском Союзе после 1985 года и масштаб горбачевского радикализма. В действительности конструктивная роль, сыгранная Тэтчер в отношениях между Востоком и Западом в 1980-х годах, была ее самым очевидным внешнеполитическим достижением. Ее чутье в вопросах внешней политики было впечатляющим далеко не всегда. Во времена, когда Нельсон Мандела томился в заключении в тюрьме на острове Роббен, она в большей степени симпатизировала южноафриканскому режиму апартеида. Она питала слабость и к авторитарному чилийскому лидеру Аугусто Пиночету, отчасти в знак благодарности за его поддержку во время Фолклендской войны в 1982 году. Эту войну принято считать внешнеполитическим успехом, поскольку она помешала Аргентине силой захватить Фолклендские острова. Несмотря на то что британская армия преподала аргентинцам хороший и своевременный урок, принадлежность островов по-прежнему остается актуальным вопросом в Аргентине (где их называют Мальвинскими). Основной же причиной считать этот конфликт внешнеполитическим достижением является то, что успешный возврат островов силой британского оружия привел к падению аргентинской военной диктатуры Леопольдо Гальтиери и восстановлению демократии в стране.

Несмотря на то что внутренняя политика Тэтчер была крайне противоречивой, она относилась к переосмысливающим лидерам – тем, кто переосмысливает правила политической игры. (В этом качестве о ней рассказывается в следующей главе.) Политические решения, которые она энергично проводила в жизнь, опираясь на очевидное большинство в партии на протяжении большей части своего премьерства, шли вразрез со многим из того, что в послевоенный период воспринималось как само собой разумеющееся (в том числе представлению об огромной власти профсоюзных лидеров). Когда политическая партия популярна у избирателей, высокопоставленные партийцы-заднескамеечники в большей степени склонны терпеть властность лидера, чем когда ее положение становится шатким. Так происходит отчасти потому, что они, как и многие политические обозреватели, слишком верят в решающую роль лидера в результатах выборов.

К концу 1980-х годов растущая непопулярность политики консерваторов, в первую очередь введение подушного налога, или «налога на избирателей», упростила задачу тем, кому не нравился стиль руководства Маргарет Тэтчер. Один из наиболее эффективных членов правительства, Джеффри Хау, в конце концов устал все чаще и чаще слышать, что ей виднее, и выступил в Палате общин с объявлением о своей отставке. Это ускорило уход Тэтчер, состоявшийся в ноябре 1990 года. Даже спустя долгое время она говорила, что о Хау будут помнить не благодаря его достижениям, а из-за «этого брюзгливого предательства»[337]337
  Margaret Thatcher, The Downing Street Years (Harper Collins, London, 1993), p. 840.


[Закрыть]. После поистине разгромного выступления Хау в парламенте от Тэтчер отвернулась большая часть членов ее кабинета. Позже она писала, что «премьер-министр, который понимает, что лишился или лишилась поддержки своего кабинета, фатально ослаблен»[338]338
  Там же, p. 851.


[Закрыть].

Это мягко сказано. Лидеров, которые пренебрежительно относятся к своим коллегам или партиям, со временем смещают. Маргарет Тэтчер и Тони Блэр являют собой яркие образцы премьеров, уверившихся в своей незаменимости для партии и страны и убежденных в том, что их предназначение – руководить. Различие между ними состоит в том, что Тэтчер, в отличие от Блэра, не пыталась противопоставить себя партии. И все же, когда в 1990 году вопрос ее лидерства повис на волоске из-за властного стиля руководства правительством и высокомерия по отношению к министрам, ей не хватило союзников именно там, где она более всего в них нуждалась. «Моим самым слабым местом были члены кабинета министров», – писала она[339]339
  Там же, p. 847.


[Закрыть]. Изучив коллег на предмет возможного преемника, Тэтчер решила, что Джон Мейджор лучше, чем кто-либо еще, подходит на роль «гаранта и хранителя» ее «наследия», хотя и в нем она усмотрела «некую неопределенность»[340]340
  Там же, pp. 860–861.


[Закрыть].

Тони Блэр относился к своей партии с куда большим высокомерием, чем госпожа Тэтчер к Консервативной. Рассказывая о своих переговорах с лидером либерал-демократов Пэдди Эшдауном (которого в 1997 году он хотел ввести в состав правительства, но не смог ввиду масштабов победы лейбористов), Блэр писал об их общем «бесцеремонном отношении к партиям»[341]341
  Blair, A Journey, p. 119.


[Закрыть]. Блэр отмечал, что для «обходного маневра» по отношению к своей партии он «выстроил альянс с широкими кругами общественности» и что он был «твердым и непоколебимым», особенно в первые три года его руководства[342]342
  Там же, p. 201.


[Закрыть]. Высокомерие по отношению к людям, благодаря которым он поднялся к вершинам власти (ведь члены партии, в отличие от остальных избирателей, голосовали непосредственно за него), хорошо видно в его описании предвыборного периода, когда «партийцы, давным-давно отправленные вкалывать на партийную каторгу куда-нибудь подальше от центра власти, внезапно вновь образовались на виду, причем с сильно возросшим самомнением…»[343]343
  Там же, p. 287.


[Закрыть].

Наряду с внешней политикой в числе приоритетов Блэра была реформа института государственных услуг с участием частного сектора и расширением рыночной составляющей. Кроме того, он посвящал много времени поискам компромиссного решения проблемы Северной Ирландии, и его роль в этом процессе заслуженно считается положительной. Однако в том, что касалось внутренней «реформы», в случае разногласий с Блэром уступать должна была партия, а не человек, которого она выбрала себе в качестве лидера. По выражению самого Блэра: «Я не собирался ссориться с партией, я собирался заниматься реформированием. Но если реформам сопротивляются, ссоры не избежать»[344]344
  Там же, p. 486. Блэр претендовал на эмоциональную связь с британским народом и чувствовал, что чем дольше он остается на своей должности, тем слабее она становится. «Это было печально и для меня, и для людей. Моя связь с ними всегда была более сильной, более эмоциональной, если хотите, чем обычные отношения между лидером и нацией», – пишет он (p. 658). Он объяснял эту разочарованность своим нарастающим нежеланием менять политический курс под влиянием оппозиции и несогласных: «Соответствие» общественному мнению больше не было путеводной звездой. На его место пришла необходимость «делать то, что правильно». (Ibid., p. 659.)


[Закрыть]. Как и Маргарет Тэтчер, Блэр беспокоился по поводу своего «наследия». Когда на последнем году пребывания Блэра в должности его отношения с Гордоном Брауном стали хуже некуда, премьер говорил: «Браун считал, что я порчу ему будущее, а я считал, что он губит мое наследие»[345]345
  Там же, p. 609.


[Закрыть]. Время от времени Блэр подумывал о том, чтобы убрать из правительства своего самого грозного соперника, но в конце концов решил не делать этого, понимая, что может тем самым ускорить свой собственный уход с Даунинг-стрит. Кроме того, признавая «несомненные энергичность, интеллект и политический вес» Брауна, он считал его присутствие в правительстве «огромным плюсом», несмотря на все трения. Чем дольше находился в должности Блэр, тем больше становилась его уверенность в собственной важности и превосходстве своего мнения. «Если случался конфликт, то это была, по крайней мере, битва титанов», – писал Блэр о своих отношениях с Брауном[346]346
  Там же, p. 117.


[Закрыть]. Он приобрел уверенность в том, что, глядя в зеркало, видит титана.

Вопреки британской традиции в период премьерства Блэра главе его администрации Джонатану Пауэллу и пресс-секретарю Алистеру Кэмпбеллу было разрешено давать указания чиновникам, что раньше могли делать только министры (преемники Блэра Браун и Кэмерон покончили с этой практикой). В силу своей близости к Блэру они имели очень сильное влияние на министров и (особенно в случае Кэмпбелла) на лейбористов-заднескамеечников. Ощущение невероятной собственной значительности в связи с работой на Даунинг-стрит обретали и менее важные по сравнению с Кэмпбеллом и Пауэлло, персонажи. Тони Райт был депутатом-лейбористом и пользовался большим уважением среди коллег по парламенту. С его приходом на должность председателя комиссии Палаты общин по вопросам государственного управления этот доселе малозаметный орган стал выпускать очень качественные отчеты, которые вызывали необычайно серьезный интерес. До появления на этой должности, предоставившей ему больше независимости от исполнительной власти, Райт выступал на самые разные темы, опираясь на свои знания политических и конституционных проблем, приобретенные во время преподавательской работы в университете. После одного из таких выступлений на его пейджере появилось следующее сообщение: «Вы окончательно достали премьер-министра. Сейчас же звоните номеру 10»[347]347
  Tony Wright, Doing Politics (Biteback, London, 2012), p. 31.


[Закрыть]. Позже Райт писал, что его провинность наверняка заключалась в том, что он высказал «неправильную» точку зрения. Однако «по-настоящему шокирующим и чудовищным было то, что какой-то аппаратчик из дома номер 10 счел возможным использовать подобные вульгарные выражения от лица премьер-министра, который наверняка ничего об этом не знал, и посчитал приемлемым общаться в таком тоне с членом парламента»[348]348
  Там же.


[Закрыть]. Первопричиной было представление о премьер-министре как о каком-то генерале, который настолько выше своей партии, что имеет исключительное право определять политику и стратегию. Поэтому даже заслуженные парламентарии должны подпрыгивать по свистку любого ефрейтора с Даунинг-стрит.

Конструктивная роль, сыгранная Тэтчер в 1980-х годах, была ее самым очевидным внешнеполитическим достижением.

* * *

Из рассмотренного в данной главе материала можно сделать ряд кратких выводов. Партийные лидеры до некоторой степени влияют на решение избирателя, но случаи их решающей роли в победе на выборах крайне редки. Кроме того, мнение об усилении их электоральной влиятельности в западных демократиях является скорее мифом[349]349
  Holmberg and Oscarsson, ‘Party Leader Effects on the Vote’, in Aarts, Blais and Schmitt (eds.), Political Leaders in Democratic Elections, p. 50.


[Закрыть]. Возрастание властных полномочий высших государственных деятелей – общая черта президентов и премьер-министров современных государств. Однако, за исключением внешней политики, нет достаточных оснований полагать, что их личная власть по отношению к коллегам стала за последние сто лет существенно больше, хотя некоторые из них и бывают более предрасположены претендовать на доминирующую позицию. Среди президентов и премьеров наблюдалось широкое разнообразие стилей руководства и большие различия в умении распорядиться своей властью. Имеющиеся данные, в частности по США и Великобритании, не позволяют построить кривую или увидеть выраженную тенденцию нарастания властных полномочий демократических лидеров. Наконец, премьер-министры, которые, как в случаях Ллойд Джорджа, Невилла Чемберлена, Маргарет Тэтчер и Тони Блэра, пытаются приравнять руководство правительством демократической страны к личной гегемонии, платят серьезную политическую цену: они покидают свой пост по причине утраты поддержки собственных коллег, а не избирателя, как в обычном случае.

Глава 3
Переосмысливающее лидерство

Далеко не все политические лидеры, придя к власти, существенно меняют привычную картину происходящего. Эта глава в первую очередь о тех из них, которым это удается – о переосмысливающих лидерах демократических государств, которые подвергают сомнению устоявшиеся представления, наделяют новыми смыслами понятие политически возможного и производят радикальные перемены[350]350
  Jean Blondel использует понятие «переосмысление» иначе. К переосмысливающим лидерам он относит тех, кто осуществляет «умеренные перемены», в отличие от «реформаторов», которые производят «огромные изменения». В моем понимании термина переосмысливающие лидеры и являются радикальными реформаторами. См.: Blondel, Political Leadership: Towards a General Analysis (Sage, London, 1987), p. 97.


[Закрыть]. Переосмысливающее лидерство не всегда исходит именно от главы государства. Часто наиболее важные политические нововведения бывают результатом коллективного руководства. Бывает также, что основной движущей силой становится не глава государства, а другое лицо в составе высшего руководства. Тем не менее по сравнению со своими коллегами президенты и премьер-министры имеют значительно больше возможностей задавать тон государственной власти и устанавливать ее приоритеты. Поэтому в роли переосмысливающих лидеров чаще оказываются все же главы государств, чей политический ресурс намного больше, чем у любых других представителей руководства страны.

Переосмысливающие лидеры – американские президенты

Среди американских президентов двадцатого века наибольшие основания считаться переосмысливающими лидерами имеют Франклин Д. Рузвельт и Линдон Б. Джонсон (впрочем, можно было бы отнести к их числу и Теодора Рузвельта)[351]351
  В период пребывания в Белом доме Теодора Рузвельта президентство обрело новый блеск, а его понимание внешней политики и мира за пределами Америки было намного более глубоким, чем у многих из его предшественников, равно как и преемников.


[Закрыть]. Примеры необычайно успешной законодательной деятельности Рузвельта и Джонсона уже приводились в предыдущей главе. Оба максимально полно использовали возможности своего поста и больше обычного доминировали в политическом процессе. Оба, будучи президентами, радикально меняли как политический вектор, так и представления о том, что возможно в рамках существующей системы. В этой книге я утверждаю, что удачные результаты редко бывают связаны с лидерством, подразумевающим попытку одного человека главенствовать над всем политическим процессом. Тем более это невозможно в американской системе, как мы имели возможность убедиться. Поэтому переосмысливающие президенты обычно стремятся в максимальной степени использовать имеющиеся у них политические ресурсы. В Соединенных Штатах на пути радикальных перемен во внутренней политике возникают особенно значительные препятствия.

Франклин Рузвельт не предпринимал ни попыток изменения системы, ни введения установления качественно новых порядков. Поэтому, не соответствуя критериям преобразующего, он является ярким примером переосмысливающего лидера[352]352
  James MacGregor Burns, Leadership (Harper & Row, New York, 1978); и Burns, Transforming Leadership: A New Pursuit of Happiness (Atlantic Books, London, 2003).


[Закрыть]. Впечатляюще творческие подходы Рузвельта к проблематике экономической депрессии 1930-х годов способствовали возрождению во многом дискредитировавшей себя политико-экономической системы, хотя не может быть и речи о том, что США были на пороге революционных перемен. В самом начале двадцатого века могущество президентской власти, особенно во внешнеполитической области, существенно укрепил его старший родственник – президент Теодор Рузвельт. Франклин Рузвельт пошел еще дальше. Одним из важных шагов стало создание в 1939 году Администрации президента, в необходимости которой, хоть и не без труда, ему удалось убедить конгресс. В своих дневниковых записях военный министр Генри Л. Стимсон выражает досаду в связи с желанием Рузвельта «заниматься всем лично» и раздраженность его терпимостью или даже потворством вашингтонской атмосфере «ожесточенных споров по вопросам распределения ведомственных полномочий»[353]353
  James MacGregor Burns, Roosevelt: The Soldier of Freedom (Harcourt Brace Jovanovich, New York, 1970), p. 351.


[Закрыть]. Рузвельт делегировал их не слишком охотно. Даже явно симпатизирующий ему биограф Джеймс МакГрегор Бёрнс сравнивал его с «примадонной, не любящей надолго покидать центр всеобщего внимания»[354]354
  Там же, p. 352.


[Закрыть]. Но стравливание между собой чиновников и фракций было для Рузвельта одним способом накопления властного потенциала в системе с сильно распыленными полномочиями.

Президент весьма успешно распорядился своей властью и способностями, не в самую последнюю очередь силой убеждения. Он сделал все возможное, чтобы подготовить американское общественное мнение к возможности участия в войне против нацистской Германии, причем во времена, когда американский посол в Лондоне Джозеф Кеннеди (отец будущего президента) говорил, что «с британской демократией покончено, и та же участь может ожидать Соединенные Штаты, если они безрассудно вступят в войну»[355]355
  Stephen Graubard, The Presidents: The Transformation of the American Presidency from Theodore Roosevelt to George W. Bush (Allen Lane, London, 2004), p. 272. Франклин Рузвельт не питал симпатии к Джо Кеннеди, а Гарри Трумэн в свою очередь до конца жизни испытывал к старшему Кеннеди сильную неприязнь. Когда Джон Ф. Кеннеди стал серьезным претендентом на выдвижение кандидатом в президенты от демократов, Трумэн язвительно заметил своей дочери, намекая на его католическое вероисповедание: «Не Папа меня пугает, а попса». (David McCullough, Truman, Simon & Schuster, New York, 1992, p. 970.)


[Закрыть]. После нападения Германии на Польшу в 1939 году Рузвельт убедил конгресс отменить запрет на поставки вооружения своим союзникам, введенный Законом о нейтралитете 1937 года[356]356
  Ira Katznelson, Fear Itself: The New Deal and the Origins of Our Time (Norton, New York, 2013), pp. 302–303.


[Закрыть]. После нападения японцев на Пёрл Харбор в декабре 1941 года США вступили во Вторую мировую войну, и роль Рузвельта в качестве верховного главнокомандующего сопоставима с ролью Черчилля на посту премьера воюющей Великобритании – с той лишь разницей, что тогда его страна была намного более сильной из этих двух демократий в составе антигитлеровской коалиции. Два закона о полномочиях военного времени предоставили американскому президенту необычно широкую свободу действий, позволив Рузвельту создать огромное количество ведомств военного времени, включая управление военной цензуры, и сосредоточить в своих руках мощный контроль над экономикой страны. В одной из своих радиобесед «У камелька» 7 сентября 1942 года Рузвельт заявил о необходимости предоставления ему дополнительных полномочий в области экономического регулирования, указав, что не потерпит бездеятельности конгресса в вопросе их подтверждения – «в случае, если конгресс этого не сделает, и не сделает своевременно, я приму на себя ответственность и сделаю это сам»[357]357
  Там же, pp. 336–337.


[Закрыть]. В 1946 году специалист по конституционному праву Эдвард Коруин писал, что президент, судя по всему, претендовал на «наличие некой особой связи между собой и народом – принципа, родственного принципам власти в странах, против которых велась война»[358]358
  Цит. по: Katznelson, p. 337.


[Закрыть]. Однако очень многие, хотя и не все, из собранных Рузвельтом полномочий военного времени все-таки были официально предоставлены ему конгрессом.

Но каким бы могущественным военным руководителем он ни был, переосмысливающим лидером Рузвельта сделала в первую очередь его внутренняя политика. Он придавал огромное значение общению с электоратом и восстановлению морального состояния населения. Об этом, в том числе, свидетельствуют 337 пресс-конференций, проведенных им в течение своего первого срока, 374 – в течение второго, и его «Беседы у камелька» в радиотрансляции. По инициативе и при поддержке Рузвельта в 1933 году конгресс в течение ста дней принял множество законодательных актов, направленных на преодоление экономической депрессии. В их числе были Закон о восстановлении национальной промышленности, Закон о регулировании сельского хозяйства, Закон о чрезвычайной федеральной помощи, Закон об Управлении ресурсами бассейна Теннесси (УРТ), Чрезвычайный закон об ипотеке фермерских хозяйств, Закон о кредитовании домовладельцев и Закон о координации железнодорожного сообщения. Особо показательным фактом «президентского руководства Рузвельта в самом чистом виде» считался УРТ[359]359
  George McJimsey, The Presidency of Franklin Delano Roosevelt (University Press of Kansas, Lawrence, 2000), p. 41.


[Закрыть]. Он покрывал деятельность государственных органов и частных организаций, увязывал интересы развития промышленности и сельского хозяйства, охрану лесов и защиту от паводков и в целом являлся примером социально-экономического планирования на региональном уровне. Рузвельт лично «подготовил, внес на утверждение и лично обеспечил принятие» этого решения[360]360
  Там же.


[Закрыть].

Хотя определенное количество специфических решений эпохи Нового Курса и не выдержало испытания временем, обоснованно считается, что президентство Рузвельта «устранило психологические и политические препятствия на пути использования инструментов государственной власти для защиты людей от рыночных неурядиц»[361]361
  Там же, p. 288.


[Закрыть]. Однако Новый Курс был коллективным предприятием. Многие из его составляющих были созданы другими людьми, однако убежденность и политическая популярность Рузвельта служили ему прочной опорой. Реализация программ Нового Курса требовала законодательной поддержки, что означало не только принятие конгрессом соответствующих законов, но и то, что эти меры будут оставаться под пристальным наблюдением и контролем со стороны конгрессменов. Этого было вполне достаточно, чтобы тихо похоронить их, если бы и сами программы, и президент не стали столь популярны. Рузвельт сознательно оставался в фокусе всеобщего внимания и извлекал максимум политических дивидендов из глубокого уважения, которое питали к нему очень многие избиратели (невзирая на ненависть со стороны некоторых других)[362]362
  Там же, pp. 287 and 293.


[Закрыть].

Чтобы провести Новый Курс через конгресс, Рузвельту требовалось заручиться поддержкой демократов из южных штатов, обладавших значительной частью голосов, и он прилагал все усилия, чтобы польстить их самолюбию и заслужить их расположение. Они с готовностью поддержали законодательные акты в области регулирования бизнеса и фондового рынка, выступили за крупномасштабные государственные инфраструктурные проекты, способствовали принятию Закона об отношениях в национальной промышленности 1935 года, расширившего права профсоюзов, и Закона о государственных доходах того же года, повысившего ставку на годовой заработок свыше 50 000 долларов с 59 до 75 %[363]363
  Katznelson, Fear Itself, p. 162.


[Закрыть]. Для принятия столь радикальных в американских условиях мер поддержки одних лишь демократов из северных штатов и либеральной части республиканцев было бы недостаточно. Впрочем, те же демократы-южане противились любым попыткам расширения прав чернокожих американцев. В эпоху Рузвельта американский Юг оставался расистским. Вследствие этого в основе Нового Курса лежал, по выражению Айры Кацнельсона, «гнилой компромисс». Рузвельт не делал почти ничего, что угрожало бы «праву» южных штатов на угнетение афроамериканцев. В то же время в отсутствие экономических мер Нового Курса, включая определенную поддержку развития профсоюзов, чернокожим американцам пришлось бы еще хуже. Эта политика, особенно в увязке с последующим участием черных военнослужащих в действующей американской армии, создала предпосылки развитию движения за гражданские права в послевоенную эпоху[364]364
  Там же, p. 486.


[Закрыть].

Очень серьезное влияние на президентство Рузвельта оказала его политически активная жена, во многих отношениях более радикальная, чем супруг. Элеанора Рузвельт признавалась, что, если бы ее муж не выставил свою кандидатуру на президентских выборах 1932 года, она голосовала бы за кандидата от Социалистической партии Нормана Томаса[365]365
  McJimsey, The Presidency of Franklin Delano Roosevelt, p. 154.


[Закрыть]. Она неустанно боролась за расширение прав женщин и афроамериканцев. Она прикладывала огромные усилия для увеличения числа женщин, назначаемых на государственные должности, и с особой настойчивостью пыталась противостоять институционально укорененному расизму, пронизывавшему американскую политическую жизнь. Учитывая необходимость поддержки со стороны демократов-южан и на выборах, и в конгрессе, ее муж ограничивался лишь формально-прохладным одобрением движения за гражданские права. В 1939 году Элеанора Рузвельт вышла из организации Дочерей Американской революции в знак протеста против отказа позволить великой чернокожей певице Мариан Андерсон выступить в Конститьюшн-холл. Общество в целом оказалось менее расистски настроенным, чем эта организация, поскольку одобрение ее поступку выразили 67 % американцев, опрошенных институтом Гэллапа[366]366
  Там же, p. 163.


[Закрыть]. Однако любые шаги, направленные на обеспечение гражданских прав, наталкивались на отчаянное сопротивление Юга, в том числе даже запрет линчевания, за который выступал Рузвельт во время своего второго срока. За него проголосовало абсолютное большинство членов палаты представителей, но он слетел после полуторамесячной обструкции в сенате, где в то время полностью доминировали демократы[367]367
  Katznelson, Fear Itself, pp. 178–179.


[Закрыть]. Тем не менее Рузвельт содействовал постепенному улучшению ситуации с гражданскими правами афроамериканцев, которым Новый Курс помог обрести определенные социальные и экономические блага. К концу 1930-х годов чернокожие американцы были «ключевой составляющей электората Рузвельта в северных штатах»[368]368
  McJimsey, The Presidency of Franklin Delano Roosevelt, p. 169; в целом о роли и влиянии Элеанор Рузвельт см. pp. 151–170.


[Закрыть].

Выступая по радио в ноябре 1934 года, Рузвельт заявил, что «недопустимость наличия в стране огромной армии безработных должна быть возведена в ранг одного из национальных принципов»[369]369
  Graubard, The Presidents, pp. 258–259.


[Закрыть]. Важнейшей частью Нового Курса были общественные работы по строительству инфраструктурных объектов, призванные сократить безработицу. Изначально президент отнесся к этой идее весьма прохладно. Важной частью Закона о восстановлении национальной промышленности, одного из наиболее примечательных законодательных актов первых ста дней президентства Рузвельта, они стали в основном благодаря настояниям и уговорам министра труда Фрэнсис Перкинс и сенатора от штата Нью-Йорк Роберта Ф. Вагнера[370]370
  Harold M. Barger, The Impossible Presidency: Illusions and Realities of Executive Power (Scott, Foresman & Co., Glenville, Ill., 1984), pp. 101–102.


[Закрыть]. Самые крупные успехи в конгрессе пришлись на первые три года его президентства и вновь повторились в особых условиях военного времени. Во второй половине 1930-х годов он испытывал трудности во взаимоотношениях с законодательным органом. Постепенно сформировавшаяся консервативная коалиция оказалась способной препятствовать его инициативам, и Рузвельт был вынужден все чаще прибегать к праву президентского вето[371]371
  Там же, p. 102.


[Закрыть].