Текст книги "Типы лидеров"

Институты, несомненно, влияют на то, что способны делать лидеры, а их решения, в свою очередь, отражаются на институтах. То, какую форму правления – президентскую, парламентскую или президентско-парламентскую – выберет для себя страна, находящаяся в процессе перехода от жестко авторитарного режима, будет иметь определенные последствия. Существует обширный список трудов, посвященных сравнительному анализу преимуществ президентского и парламентского строя для развития демократии. Многое свидетельствует в пользу того, что парламентаризм в большей степени способствует расцвету демократии по сравнению и с президентской, и с президентско-парламентской системой (в последней полномочия высшей исполнительной власти поделены между президентом и премьером)[221]221
  См., в частности: Arend Lijphart (ed.), Parliamentary versus Presidential Government (Oxford University Press, New York, 1992); Alfred Stepan, Arguing Comparative Politics (Oxford University Press, Oxford, 2001), esp. Part III, ‘The Metaframeworks of Democratic Governance and Democratic States’; и Robert Elgie, Semi-Presidentialism: Sub-Types and Democratic Performance (Oxford University Press, Oxford, 2011).


[Закрыть]. Президентско-парламентская система встречается на политическом ландшафте все чаще. Сегодня такое раздвоение исполнительной власти присутствует более чем в пятидесяти странах[222]222
  В Elgie, Semi-Presidentialism (p. 24) перечислены пятьдесят два государства с президентско-парламентским устройством (по состоянию на декабрь 2010 года).


[Закрыть].

Кроме того, среди двойных систем исполнительной власти существует различие между странами, где премьер-министр и кабинет подотчетны только законодательному органу, и странами, где премьер-министр и кабинет отвечают и перед президентом, и перед парламентом. Основным поставщиком статистики, свидетельствующей о том, что президентско-парламентское правление не настолько демократично по сравнению с парламентской системой, являются страны второй из этих групп[223]223
  Это одно из главных соображений Elgie, в пользу которого он приводит массу доказательств.


[Закрыть]. В демократически устроенной президентско-парламентской системе существует возможность неудобного «сожительства»: президенту, избранному в различное время с законодательным органом, приходится искать способы работы с премьером и парламентским большинством других политических убеждений. Это может приводить к потенциально дестабилизирующим систему трениям, хотя французская Пятая республика удивительно спокойно переживала подобные электоральные казусы.

Напротив, в России периода президентства Владимира Путина парламент был доведен до состояния почтительной покорности и зависимости. До этого система породила серьезный конфликт законодательной и исполнительной власти, в котором Борис Ельцин использовал для усмирения своих самых непримиримых противников танки и снаряды (эта экстремальная версия «сильного лидерства» практически не вызвала даже намека на критику со стороны большинства правительств Запада). На деле это стало роковым шагом к реставрации правления «твердой руки», и Россия двинулась в сторону большего авторитаризма. Выбор Путина в качестве преемника Ельцина лишь укрепил уже зародившийся тренд[224]224
  Elgie, Там же, pр. 51–152. Политологи используют термин «премьерско-президентская» республика для систем, в которых премьер-министр и кабинет подотчетны только законодательному органу, и «президентско-парламентская» для разновидности президентско-парламентского строя, при котором премьер-министр и кабинет подотчетны и парламенту, и президенту. Последнее относится к России. О Путине как о лидере см.: Richard Sakwa, Putin: Russia’s Choice (Routledge, London, 2004); Alex Pravda (ed.), Leading Russia: Putin in Perspective (Oxford University Press, Oxford, 2005), Chapters 2 and 6–13; Lilia Shevtsova, Putin’s Russia (Carnegie Endowment for International Peace, Washington, DC, revised and expanded ed., 2005); Angus Roxburgh, The Strongman: Vladimir Putin and the Struggle for Russia (Tauris, London, 2012); и Fiona Hill and Clifford G. Gaddy, Mr Putin: Operative in the Kremlin (Brookings Institution, Washington, DC, 2013).


[Закрыть]. Помимо прочего, это заставляет вернуться к старому вопросу о причинно-следственных связях – действительно ли лидеры и политические элиты в странах с традицией авторитарного правления выбирают президентско-парламентскую систему с сильным креном в сторону президента, что приводит к чрезмерной концентрации полномочий у главы исполнительной власти. Не следует излишне полагаться на внешний вид институтов. Российская традиция персонализации власти, разумеется, предполагала, что, уступая президентство своему протеже Дмитрию Медведеву на четырехлетний срок и переходя на позицию премьер-министра, Путин на самом деле оставался сильнейшей фигурой этого тандема[225]225
  Lilia Shevtsova and Andrew Wood, Change or Decay: Russia’s Dilemma and the West’s Response (Carnegie Endowment for International Peace, Washington, DC, 2011); и Angus Roxburgh, The Strongman.


[Закрыть]. Он остался начальником, а Медведев – подчиненным, и это понимали все.

* * *

Лидеры всегда действуют в исторически обусловленных политических культурах. В своем руководстве они не могут полагаться исключительно на разум и логику, но должны уметь апеллировать к эмоциям и делиться с окружающими самосознанием своей партии или объединения. К немногочисленным лидерам – представителям государственной власти, почтение и восхищение перед которыми передается из поколения в поколение, относятся те, кто смог привить всей стране понимание цели, заложить фундамент обстановки взаимного доверия и предложить ви́дение, далеко выходящее за рамки повседневности. При этом и в демократиях, и даже среди авторитарных режимов есть много различных способов руководства. Личность и взгляды лидера значат очень многое, а некоторые лидеры значат намного больше по сравнению со всеми остальными. Это не означает, что чем больше власти сосредоточено в руках лидера, тем эффективнее его руководство и замечательнее его личность. Другими словами, из этого не следует, что оптимальным образцом для руководителя исполнительной власти является лидер-начальник. В следующих главах я остановлюсь на этом более подробно.

Глава 2
Демократическое лидерство: мифы, силы, способы

Уже на второй странице предисловия к своим мемуарам Тони Блэр спешит заявить: «я три раза выигрывал всеобщие выборы»[226]226
  Tony Blair, A Journey (Hutchinson, London, 2010), p. xvi.


[Закрыть]. И добавляет ниже: «Политологи и действующие политики любят порассуждать о том, как те или иные тенденции скажутся на результатах голосования (причем очень часто их предположения оправдываются), но обычно им бывает свойственно приуменьшать значение лидера»[227]227
  Там же, p. 50.


[Закрыть]. Действительно ли это «приуменьшение» или специалисты просто понимают, что некоторые политические лидеры далеко не настолько важны, как это представляется им самим? Если лидеры и все остальные считают, что им принадлежит решающая роль в победе на выборах, это скажется на том, как будет работать правительство. Руководители, воспринимающие такую победу в большей степени как личный триумф, а не заслугу всей партии, обычно склонны считать себя вправе сконцентрировать власть в собственных руках. Приведенные цитаты из Тони Блэра (которые можно дополнить его многочисленными высказываниями в интервью) заставляют задаться двумя вопросами. Первый, наиболее важный – вопрос общего плана: на самом ли деле избиратели стран парламентской демократии голосуют за (или против) лидеров той или иной партии? Президентская система, где глава исполнительной власти избирается прямым голосованием граждан – вопрос отдельный. Второй вопрос более конкретен: насколько оправданно использование Блэром местоимения первого лица единственного числа, когда он говорит о победах лейбористов на всеобщих выборах в Великобритании в 1997, 2001 и 2005 годах?

Вопрос оценки деятельности демократических лидеров после выборов еще более важен, чем оба вышеупомянутых. Действительно ли главы правительств демократических стран стали за последние годы авторитарнее? Оправданны ли призывы предоставить больше полномочий людям во главе исполнительной власти? Или все же лучше поговорить о коллективном руководстве, при котором авторитетные деятели политической партии контролируют те или иные вопросы исполнительной власти, но в важных вопросах обращаются к поддержке партийного руководства, которому подотчетны (наряду, разумеется, с подотчетностью парламенту и, в конечном итоге, избирателю)?

Лидеры и итоги выборов

Политолог Энтони Кинг считает «попросту неверным» «квази-всеобщее» представление» об огромной важности фактора личностей лидеров и кандидатов для результатов выборов. Кинг не отрицает значения личных качеств лидеров, замечая лишь, что «оно совсем не так велико, как принято считать». Опираясь на результаты современного исследования выборов в шести странах, он заключает, что «особенности характера и другие личные черты лидеров и кандидатов определяют итоги выборов лишь в исключительных случаях»[228]228
  Anthony King (ed.), Leaders’ Personalities and the Outcomes of Democratic Elections (Oxford University Press, Oxford, 2002), p. 216.


[Закрыть]. У специалистов, серьезно изучавших роль лидеров в результатах выборов (а за десятилетие, прошедшее с момента публикации работы Кинга, их стало больше), нет единого мнения по этому вопросу. Некоторые из них приписывают лидерам большее электоральное влияние, но их работы не дают достаточных оснований, чтобы оправдать отдельных политиков, относящих заслугу победы на выборах в первую очередь на собственный счет.

Учитывая сокращение числа членов политических партий и снижение среднего срока пребывания в рядах партии, можно было бы предполагать, что на этом фоне неуклонно растет роль личных качеств партийного лидера. Действительно, приводились некоторые аргументы в пользу предположения об увеличении значимости руководителя партии в глазах избирателей, в немалой степени благодаря изменениям в освещении политики средствами массовой информации, происходившим на протяжении последних пятидесяти лет[229]229
  См., в частности: Lauri Karvonen, The Personalisation of Politics: A Study of Parliamentary Democracies (ECPR Press, Colchester, 2010), pp. 4–5. Телевидение стало новым мощным фактором персонификации политики, поскольку проще изобразить человека, чем проблему. Между тем изменилась и подача политической тематики в газетах. В исследовании политических публикаций в The Times за период начиная с 1945 года говорится, что «возросла общая заметность премьер-министров, получили большее распространение комментарии относительно их лидерских качеств, и в наши дни их описывают в намного более личном плане, чем три десятилетия назад» (Karvonen, pp. 87–93).


[Закрыть]. Нередко возросшая «персонализация» превращалась в своего рода «президентализацию» политики в рамках парламентской системы правления[230]230
  См., в частности: Thomas Poguntke and Paul Webb (eds.), The Presidentialization of Politics: A Comparative Study of Modern Democracies (Oxford University Press, Oxford, paperback 2007).


[Закрыть]. Тем не менее усиленная концентрация внимания партий и СМИ многих стран на высшем руководстве не означает, что избиратели так же зациклены на нем, как многие политики и политические обозреватели[231]231
  Иногда это замечают и политические комментаторы, например Рафаель Бер, который писал: «Представление о том, что под видом парламентских в Великобритании проводятся президентские выборы, широко распространено в Вестминстере и является совершенно неправильным… Президентскими их изображают в СМИ, но избиратели считают иначе». (‘Project “Ed’s Charisma” – the mission to help Miliband loosenup’, New Statesman, 28 September–4 October 2012, p. 10.)


[Закрыть]. Наряду со всей сомнительностью идеи, что во всем мире лидеры приобрели большее значение для итогов выборов, преувеличением является также и изображение премьеров с нарастающим «уклоном в президентство» и все более автономных в исполнении своих обязанностей.

В недавней научной монографии Лаури Карвонена о «персонализации» (не путать с «президентализацией») политики приведены данные исследований почти всех наиболее стабильных парламентских демократий мира. Финский политолог не нашел «однозначных свидетельств правильности представления о том, что значение оценки лидера для выбора партии в современных условиях возросло». И вопреки бытовавшим ранее предположениям о том, что люди без выраженной партийной ориентации будут придавать большее значение личности лидера, данные свидетельствуют об обратном[232]232
  Karvonen, The Personalisation of Politics, p. 102.


[Закрыть]. Наиболее выраженную поддержку лидерам оказывают самые преданные партийцы, считающие себя обязанными помогать капитану команды, а говорить о каком-то особенно сильном влиянии лидера на неопределившихся нельзя. В другом недавнем исследовании подчеркивается, что «партийная принадлежность является шаблоном, по которому судят о партийных лидерах и который (в значительной степени) определяет восприятие лидеров избирателями»[233]233
  Amanda Bittner, Platform or Personality? The Role of Party Leaders in Elections (Oxford University Press, Oxford, 2011), p. 73. Тем не менее Биттнер принадлежит к числу ученых, которые делают акцент на важности оценок лидеров, особенно в условиях остроконкурентных выборов. Она замечает, что «в научной литературе сегодня нет единого мнения относительно того, насколько важны лидеры партий как таковые» (p. 139). Однако среди серьезных ученых вряд ли найдется кто-то, считающий, что лидеров можно вообще не принимать в расчет. Тем не менее доказательная научная литература считает, что их роль сильно преувеличивается как большинством политических журналистов, пишущих с позиций персонификации политики, так и многими политиками.


[Закрыть]. То есть если в ходе предвыборной кампании вы уже стали более расположены к германским христианским демократам, австралийским либералам, французским социалистам или британским лейбористам, то, скорее всего, поддерживаете и их лидеров вне зависимости от персоналий.

Лидеры в центре всеобщего внимания, особенно если это действительно внушительные фигуры, – отнюдь не новое явление. Наиболее очевидный пример – легендарное соперничество выдающихся британских политиков девятнадцатого века Уильяма Гладстона и Бенджамина Дизраэли. Тем не менее во второй половине двадцатого века телевидение добавило персонализации политики новое измерение. Такие важные элементы образа партии, как внешний вид и поведение лидера, стали еще более значимыми составляющими предвыборной борьбы. Несмотря на это, телевидение уже почти наверняка не является столь же важным источником информации о соперничающих кандидатах, особенно в большинстве демократий, где вопрос о предоставлении телевизионного времени не решается с помощью денег. Частным случаем являются Соединенные Штаты, где на телевидении существует платная политическая реклама. Многим зрителям, далеким от идеологической борьбы, приходится так или иначе сталкиваться с политической пропагандой в рекламных паузах, правда, только когда они смотрят трансляции, а не запись. Однако в целом резкое увеличение количества телевизионных каналов позволило не вовлеченным в политическую повестку телезрителям уклоняться от зрелища дебатирующих политиков. Намного более важным – и здесь США не являются исключением – стало появление Интернета с его широчайшим выбором возможностей для политической дискуссии и обмена мнениями, не увязанного со взглядами и личностями лидеров.

Хотя ни один серьезный аналитик не будет утверждать, что отношение к лидеру не имеет значения для решения избирателя, «это не так важно по сравнению с «привычными» образом и установками партии, равно как и социально-экономическими факторами»[234]234
  Karvonen, The Personalisation of Politics, p. 20.


[Закрыть]. Таким образом, ни личности лидеров, ни их оценка гражданами не являются главными определяющими выбора и итогов голосования[235]235
  Там же.


[Закрыть]. Результаты исследования, проводившегося на основе данных о выборах в девяти демократических странах за последние пятьдесят лет, свидетельствовали об определенном значении лидеров, но, что неудивительно, более выраженном в странах с президентской, а не парламентской системой. Особенно значительным было влияние лидера на итоги президентских выборов в Соединенных Штатах[236]236
  Sören Holmberg and Henrik Oscarsson, ‘Party Leader Effects on the Vote’, in Kees Aarts, André Blais and Hermann Schmitt (eds.), Political Leaders and Democratic Elections (Oxford University Press, Oxford, 2011), p. 47.


[Закрыть]. Но даже там значение личностей кандидатов и подробностей предвыборной кампании может быть переоценено. Например, представляется заманчивым отнести успехи президентских кампаний двух таких ярких кандидатов, как Джон Ф. Кеннеди (в 1960 году) и Барак Обама (в 2008 году), на счет их личного обаяния. Исследовавший данные социологических опросов соответствующего периода Энтони Кинг не согласен с точкой зрения, что трудной победой над Ричардом Никсоном Кеннеди был обязан «своей молодости, шарму и элегантности в сравнении с не слишком тщательно выбритым и ушлым на вид Никсоном». Кинг считает, что «Кеннеди победил, потому что был кандидатом от Демократической партии, а по итогам этих выборов демократы так или иначе должны были вернуться в Белый дом, поскольку пользовались поддержкой значительного большинства американских избирателей»[237]237
  King (ed.), Leaders’ Personalities and the Outcomes of Democratic Elections, p. 214. Кинг продолжает: «По большому счету, личность Кеннеди создавала для его партии трудности. То, что он был католиком, стоило демократам значительного количества голосов, особенно среди протестантов-южан». В недавнем научном исследовании американских избирателей делается вывод: «При всей заметности положения отдельных деятелей устойчивой основой американской политической конкуренции являются партии. Политические лидеры приходят и уходят, но партии, их символы, платформы и группировки составляют долгосрочную основу политической системы». См.: Howard G. Lavine, Christopher D. Johnston and Marco R. Steenbergen, The Ambivalent Partisan; How Critical Loyalty Promotes Democracy (Oxford University Press, New York, 2012), p. 2.


[Закрыть].

Некоторые политические лидеры далеко не настолько важны, как это представляется им самим.

Победа Обамы также пришлась на год, благоприятствовавший кандидату в президенты от демократов. Уходящий президент-республиканец был исключительно непопулярен. Один из специалистов по опросам общественного мнения сострил, что у Джорджа Буша-мл. «рейтинг популярности почти такой же низкий, как у короля Георга III среди колонистов 240 лет назад»[238]238
  Цит. по: Kate Kenski, Bruce W. Hardy and Kathleen Hall Jamieson, The Obama Victory: How Media, Money, and Message Shaped the 2008 Election (Oxford University Press, New York, 2010), p. 14.


[Закрыть]. В стране, где деньги значат для выборов намного больше, чем в Европе, демократы, что было очень нехарактерно, обошли республиканцев по объему затрат на кампанию. В своей предвыборной агитации они вполне успешно изображали Джона Маккейна, усиленно пытавшегося дистанцироваться от непопулярного Буша, как повторение пройденного. По результатам кампании, как писалось в одном из серьезных исследований выборов 2008 года, Маккейн «выглядел еще в большей степени Максэймом (от англ. same – то же самое. – Прим. пер.), отчасти потому, что при содействии средств массовой информации демократам удалось лишить его образ черт человека независимых взглядов, заменив их образом действующего республиканского президента»[239]239
  Kenski, Hardy and Jamieson, The Obama Victory, p. 289. Удачный образ «Максэйма» из политической рекламы демократов был подхвачен СМИ. Сотоварищи Кенски отмечают: «Чем больше человек смотрел новости, читал газеты или обращался за предвыборной информацией к интернету, тем более вероятно было то, что он станет воспринимать Маккейна как Максэйма» (pp. 288–289).


[Закрыть]. К концу 2008 года, с первыми проявлениями финансового кризиса, состояние экономики страны тоже не предвещало ничего хорошего для партии, чей представитель проживал в Белом доме на протяжении предыдущих восьми лет. Газета «The Wall Street Journal» описывала состояние американской экономики в последние месяцы 2008 года как худшее за четверть века[240]240
  Там же, p. 16.


[Закрыть]. Ущерб, нанесенный репутации республиканцев, увеличивало то, что восемь лет президентства предыдущего президента-демократа Билла Клинтона вспоминались как времена бурного экономического подъема. Обама одержал убедительную победу, несмотря на то, что его опросные рейтинги по показателям «лидерских качеств» и «надежности» были не выше маккейновских. Он существенно опережал республиканского кандидата лишь в чуткости[241]241
  Dieter Ohr and Henrik Oscarsson, ‘Leader Traits, Leader Image, and Vote Choice’, in Aarts, Blais and Schmitt, Political Leaders and Democratic Elections, pp. 187–214, at p. 197.


[Закрыть].

Хотя в президентских системах личность лидера обычно имеет большее значение, чем в парламентских, она, как правило, является далеко не самым главным фактором выбора. Так, исследование президентских выборов во Франции за период между 1965 и 1995 годами показало, что лишь в одном из шести случаев личность кандидата оказала, безусловно, значительное влияние на результат. Это были выборы 1965 года, на которых победил генерал Шарль де Голль. На следующих президентских выборах, состоявшихся в 1969 году, после отставки де Голля в связи с проигрышем на референдуме[242]242
  Roy Pierce, ‘Candidate Evaluations and Presidential Election Choices in France’, in King (ed.), Leaders’ Personalities and the Outcome of Democratic Elections, pp. 96–126, at pp. 124–126.


[Закрыть], личность лидера вероятно сыграла важную роль в победе Жоржа Помпиду. Рассуждая о предыдущей победе де Голля, Рой Пирс заметил: «Для того чтобы заставить людей отказаться от поддержки кандидата, за которого они изначально готовы голосовать на основе своих устоявшихся политических взглядов, требуется наличие существенных расхождений в восприятии лидерских качеств. Такие расхождения имели место во Франции в 1965 году»[243]243
  Там же, p. 126.


[Закрыть].

В парламентских демократиях с мажоритарной (основанной на простом большинстве) избирательной системой влияние лидера на выбор ощущается несколько сильнее, чем в странах с пропорциональным представительством. Последнее делает формирование правительственной коалиции более вероятным, отодвигая электорат еще дальше от вопроса назначения премьер-министра, который решается по согласованию между партиями-партнерами. Кроме того, налицо некоторые признаки того, что влияние личностей лидеров на результаты выборов больше, когда политические разногласия между партиями незначительны. Это заставило двух ученых сделать вывод: «В отсутствие партий на авансцену могут выходить лидеры. Однако, если поляризация партий в будущем усилится, мы рассчитываем увидеть снижение влияния популярности партийных лидеров на результаты выборов»[244]244
  Sören Holmberg and Henrik Oscarsson, ‘Party Leader Effects on the Vote’, in Aarts, Blais and Schmitt (eds.), Political Leaders and Democratic Elections, pp. 35–51, at p. 50.


[Закрыть]. Те же авторы обнаружили некоторые свидетельства длительного возрастания влияния лидеров на результаты выборов в США и Швеции и небольшой тренд на понижение в Канаде. Однако важно, что их сравнительный анализ не предоставил «однозначных подтверждений правильности гипотезы об общем росте влияния партийных лидеров на результаты выборов»[245]245
  Ibid., p. 49.


[Закрыть].

Прежде чем обратиться непосредственно к утверждению британского экс-премьера Тони Блэра, с которого начинается данная глава, и его роли в победах на всеобщих выборах в Великобритании в 1997, 2001 и 2005 годах, представляется полезным поместить его в общий контекст выборов, проходивших в послевоенный период (серьезные исследования на основе данных опросов общественного мнения и современных техник интервьюирования за более ранние периоды отсутствуют). Сравнительные оценки избирателями лидеров двух партий, тесно соперничающих друг с другом в предвыборной гонке, иногда могут иметь решающее значение для исхода выборов. Но это случается крайне редко. В послевоенный период единственным лидером, применительно к которому можно говорить именно о такой роли в победах и поражениях своей партии, был Гарольд Вильсон. Возможно даже, что ему удалось сделать это дважды, но лишь потому, что разрыв между двумя основными политическими партиями был минимальным, а его личное превосходство над руководителями консерваторов было особенно очевидным. Впервые это произошло в 1964 году, когда, по данным опросов общественного мнения, предпочтение Гарольду Вильсону перед сэром Алеком Дугласом-Хьюмом отдавало значительное большинство респондентов, а во второй раз – в феврале 1974 года, когда по личной популярности Вильсон намного опережал Эдварда Хита. На выборах 1964 года лейбористы обошли консерваторов всего лишь на 0,7 % голосов с большинством всего лишь в четыре парламентских места. В феврале 1974-го на первых из двух всеобщих выборов, проводившихся в том году, лейбористы получили на 0,8 % голосов больше, но не получили абсолютного большинства в Палате общин[246]246
  John Bartle and Ivor Crewe, ‘The Impact of Party Leaders in Britain: Strong Assumptions, Weak Evidence’, in King (ed.), Leaders’ Personalities and the Outcomes of Democratic Elections, pp. 70–95, esp. pp. 77–78.


[Закрыть][247]247
  Наряду с почти бессменным лидером Консервативной партии межвоенного периода Стэнли Болдуином Вильсон был премьером, ушедшим со своего поста исключительно по собственному желанию, а не по воле избирателей или под давлением – мягким или не вполне – партии. Таких случаев было всего два за последнее столетие.


[Закрыть].

Относительно вторых всеобщих выборов 1974 года директор близкого к консерваторам аналитического центра Policy Exchange писал в 2012 году: «С 1974 года ни одному действующему премьеру больше не удавалось увеличить количество голосов, поданных в свою пользу»[248]248
  Neil O’Brien, ‘The Language of Priorities’, New Statesman, 9 July 2012, pp. 22–25, at p. 22.


[Закрыть]. Популярность Вильсона, несомненно, сыграла определенную роль в том, что в октябре 1974 года лейбористы смогли получить еще восемнадцать мест в парламенте, но решающей ее не назовешь. В этом высказывании термин «премьер-министр» использован в качестве синонима «политической партии», и как простая констатация факта оно является ошибочным. И далеко ходить за примером не придется: если посмотреть на результаты всеобщих выборов 2010 года, то окажется, что количество голосов, отданных за действующего премьер-министра Гордона Брауна, увеличилось на 6 % только там, где люди голосовали непосредственно за или против него – в его избирательном округе Керколди и Кауденбит[1110]1110
  Там же; and Dennis Kavanagh and Philip Cowley, The British General Election of 2010 (Palgrave Macmillan, Houndmills, 2010), p. 378.


[Закрыть]. Использование термина «премьер-министр» вместо термина «партия» – настолько же дезориентирующее, насколько и широко распространенное заблуждение.

Разумеется, политическая партия способна победить на всеобщих выборах, даже если ее лидер менее популярен, чем глава соперничающей партии. Например, когда консерваторы уверенно победили на британских всеобщих выборах 1970 года, опросные рейтинги их лидера Эдварда Хита были намного ниже рейтингов самой партии, а популярность Хита уступала популярности лидера леористов (и премьера на протяжении предыдущих шести лет) Гарольда Вильсона[249]249
  David Butler and Michael Pinto-Duschinsky, The British General Election of 1970 (Macmillan, London, 1971), pp. 24 and 64.


[Закрыть]. А когда консерваторы одержали еще более убедительную победу на выборах 1979 года, Маргарет Тэтчер по уровню популярности была далеко позади лидера лейбористов, уходящего премьера Джеймса Каллагэна. Выборы состоялись 3 мая, а по данным опроса, проводившегося 28–30 апреля, Каллагэн опережал Тэтчер на целых 24 пункта. Его личное преимущество за последнюю пару дней несколько уменьшилось, но он по-прежнему значительно опережал Тэтчер, при том, что его партия шла к поражению[250]250
  См.: Kenneth O. Morgan, Callaghan: A Life (Oxford University Press, Oxford, 1997), pp. 692–693. См. также: Anthony King in King (ed.), Leaders’ Personalities and the Outcomes of Democratic Elections, pp. 214–215.


[Закрыть][251]251
  Масштабы превосходства популярности Каллагэна над популярностью Тэтчер никак не помешали журналистам отзываться о выборах 1979 года как о полном разгроме Каллагэном Тэтчер.


[Закрыть]. Схожие примеры существуют и в других парламентских демократиях, в том числе в Австралии с ее вестминстерской моделью. Джон Говард возглавлял австралийскую Либеральную партию (эквивалент британской Консервативной партии, несмотря на название), когда она четыре раза подряд побеждала на выборах в период 1996–2004 гг. В двух случаях, в 1996-м и 1998-м, оппоненты Говарда, лидеры лейбористов Пол Китинг и Ким Бизли соответственно, опережали его, по данным опросов, по показателю лидерских качеств[252]252
  Ohr and Oscarsson, ‘Leader Traits, Leader Image, and Vote Choice’, in Aarts, Blais and Schmitt (eds.), Political Leaders and Democratic Elections, pp. 197–198. Интересное соображение о том, что лидеров консервативных партий обычно больше ценят за «компетентность», а левых – за «характер», находит свое подтверждение во многих странах и в различные периоды времени. (Bittner, Platform or Personality, pp. 78–84). В то же время эмпатичность Ховарда, наоборот, оценивалась выше, чем Китинга. (Ohr and Oscarsson, ‘Leader Traits, Leader Image, and Vote Choice’, p. 197.)


[Закрыть].

Так как же быть с утверждением Тони Блэра о том, что он три раза подряд побеждал на всеобщих выборах? В интервью редактору газеты «Financial Times» в 2012 году он говорил: «Иногда по тону СМИ можно подумать, что я три раза проигрывал на выборах, а не побеждал…»[253]253
  Интервью Блэра Лайонелу Барберу, ‘Waiting in the Wings’, ft.com/ magazine, 30 June/ 1 July 2012.


[Закрыть]. На самом деле журналистам, как и многим другим, более свойственно не раздумывая соглашаться с его настойчивым утверждением, что это прежде всего его победы, а не сомневаться в этом. В своем исследовании о партийных лидерах и всеобщих выборах в Великобритании политологи Джон Бартл и Айвор Кру показали, до какой степени стало общепринятым иллюзорное представление о первоочередном значении фигуры руководителя партии для исхода выборов, не в последнюю очередь и в случае Блэра. Кру (бывший проректор Университета Эссекса, а ныне глава Университетского колледжа Оксфорда) и Бартл пишут: «На собственном опыте мы убедились в том, с каким ошеломленным неверием, граничащим с враждебностью, в далеких от науки кругах воспринимается разговор о пренебрежимо малом влиянии личностей Блэра и [Джона] Мейджора на выборы 1997 года»[254]254
  Bartle and Crewe, ‘The Impact of Party Leaders in Britain’, p. 94.


[Закрыть].

Несмотря на то что за последние полвека приверженность определенным партиям стала намного менее устойчивой и в Великобритании, и в большинстве демократических стран, избиратели по-прежнему голосуют за политическую партию. На выборах 1997 года главная оппозиционная партия имела сокрушительное преимущество. В подлинно демократической стране правящей партии очень трудно выиграть выборы четыре, тем более пять раз подряд. Несмотря ни на что, консерваторы выиграли их четыре раза, но умонастроения в духе «настала пора для перемен» были слишком сильны, чтобы позволить им сделать это снова. Кроме того, они утратили свою репутацию эффективных экономистов, которая традиционно считалась одной из их сильных сторон. Еще во время премьерства Маргарет Тэтчер в 1990 году Британия присоединилась к европейскому экономическому проекту механизма валютных курсов (МВК), предпринятому в рамках подготовки к переходу на общую денежную единицу. 16 сентября 1992 года стало впоследствии известным как «черная среда». В этот день спекулятивные атаки на фунт стерлингов достигли таких масштабов, что правительству пришлось с позором покинуть МВК. Таким образом, оно получило возможность девальвировать национальную валюту, предварительно подняв процентные ставки до уровня, разрушительного для экономики страны. Джон Мейджор, бывший тогда премьером, позже вполне справедливо заметил: «В тот день пятая подряд победа консерваторов на выборах, и без того выглядевшая маловероятной, кроме случая полного самоустранения оппозиции, окончательно скрылась за горизонтом, если не просто стала невозможной»[255]255
  John Major, The Autobiography (Harper Collins paperback, London, 2000), p. 312.


[Закрыть].

Если бы не его скоропостижная кончина в 1994-м, следующим премьер-министром Великобритании должен был бы стать Джон Смит. Он уже работал в составе кабинета лейбористов Джеймса Каллагэна и считался значительным политиком, которого ценили, в том числе за остроумие и здравый смысл. Его «самоустранение», если использовать терминологию Мейджора, выглядело маловероятным[256]256
  Сэр Лео Пляцки был самым высокопоставленным сотрудником Министерства торговли в ранге заместителя министра в период 1978–1979 годов, когда Джон Смит возглавлял это министерство, будучи самым молодым членом лейбористского кабинета Джеймса Каллагэна. В разговоре со мной, состоявшемся, когда Смит был лидером оппозиции, Пляцки сказал: «Джон Смит был отличным министром и будет еще лучше в качестве премьер-министра».


[Закрыть]. Тем не менее Питер Мандельсон (политик из окружения предшественника Смита Нила Киннока, а затем еще более близкий соратник Тони Блэра, которого Смит держал на почтительном расстоянии от себя) был одним из тех в окружении Блэра, кто полагал, что победа лейбористов под руководством Смита не столь вероятна. Он ссылается на то, что, по данным опросов, коэффициент удовлетворенности Смитом упал «до плюс 4», наряду с этим отмечая, что аналогичный показатель Мейджора составлял «минус тридцать процентов»[257]257
  Peter Mandelson, The Third Man: Life at the Heart of New Labour (Harper Press, London, 2010), p. 150.


[Закрыть]. То есть, другими словами, разрыв между лидерами составлял 34 пункта. А с учетом нарастания разрыва между Блэром и Смитом ни одно серьезное исследование влияния руководства партий на результаты выборов 1997 года не указывает на то, что в отсутствие Блэра лейбористы не одержали бы сокрушительную победу.

Полная победа с абсолютным большинством лейбористов в 178 мест стала во многом возможной в силу избирательной системы, позволяющей перевести скромное преимущество в голосах избирателей в непропорционально большое преимущество в парламентских креслах. Доля голосов, полученных лейбористами в 1997 году, была ниже, чем на всех выборах в период между 1945 и 1966 годами, включая проигранные ими. Однако результат консерваторов оказался катастрофическим. Доля полученных ими голосов стала самой низкой за 100 лет, а по количеству мест в парламенте они показали худший результат с 1906 года[258]258
  John Curtice and Michael Steed, ‘The Results Analysed’, in David Butler and Dennis Kavanagh (eds.), The British General Election of 1997 (Macmillan, Houndmills, 1997), pp. 295 and 320.


[Закрыть]. Они стали настолько непопулярны, что любой лидер лейбористов, не пожелавший «самоустраниться», привел бы их к абсолютному большинству в Палате общин с перевесом намного более чем в сто мест. По подсчетам Бартла и Кру, если бы отношение избирателей к Мейджору и Блэру «было в равной степени благоприятным, преимущество лейбористов сократилось бы с 11,9 до 11 %, изменив результат всего на четыре парламентских места»[259]259
  Bartle and Crewe, ‘The Impact of Party Leaders in Britain’, p. 90.


[Закрыть].

Своей второй подряд победой на выборах 2001 года лейбористы были в первую очередь обязаны сложившемуся представлению об их компетентном управлении экономикой. Как указывается в одном крупном исследовании, «это стало важнейшим определяющим фактором на голосовании»[260]260
  David Butler and Dennis Kavanagh, The British General Election of 2001 (Palgrave Macmillan, Houndmills, 2002), p. 241. Батлер и Кавана уточняют: «Анализ ICM показал, что экономические результаты лейбористов были главным фактором, определяющим результаты голосования, за которым следовали образование, здравоохранение и правопорядок, причем европейская политика была на последнем месте».


[Закрыть]. Именно утрата уверенности в экономической компетентности консерваторов стала одной из главных причин их поражения на выборах 1997 года, при том, что сомнения по этой части в отношении лейбористов невыгодно отражались на их результатах в прошлом. За экономику в правительстве Блэра отвечал министр финансов Гордон Браун. Министр финансов – важная фигура практически во всех правительствах всех стран мира, но, по общему мнению, влияние Брауна на экономическую политику было слишком велико. Несомненно, что в 2001-м Блэр, как и в 1997 году, был одним из козырей лейбористов в предвыборной борьбе, но не менее понятно и то, что в их победе его роль была далеко не решающей.

К 2005 году нарастающее недовольство войной в Ираке, начатой за два года до этого, означало, что Блэр имел еще более отдаленное отношение к причинам победы лейбористов на выборах. Электорату была прекрасно известна ведущая роль, которую Блэр играл в поддержке намерения администрации Джорджа Буша-младшего предпринять военные действия против Саддама Хусейна и отправке на эту произвольно затеянную войну британских войск. Однако, поскольку главная оппозиционная партия консерваторов также живо выступила в поддержку оккупации Ирака, народным недовольством по поводу ближневосточной политики лейбористов в полной мере смогли воспользоваться либеральные демократы. Доля полученных ими голосов выросла почти на четыре пункта до 22 %, а количество мест в парламенте увеличилось с пятидесяти двух до шестидесяти двух[261]261
  David Butler and Dennis Kavanagh, The British General Election of 2005 (Palgrave Macmillan, 2005), p. 204.


[Закрыть]. Это было для лейбористов далеко не так опасно, как увеличение количества консерваторов. Большого энтузиазма у общества не вызывала ни одна из партий. Для победы Лейбористской партии потребовалось получить всего чуть более девяти с половиной миллионов голосов – на два миллиона меньше полученных ими в 1992 году, когда при более высокой явке и под руководством Нила Киннока они проиграли консерваторам[262]262
  Отдельным вопросом является то, насколько акцент на внутрипартийных переменах в Лейбористской партии и использование термина «новые лейбористы» (главными прародителями которого были Блэр, Питер Мандельсон и Гордон Браун) повлияли на масштаб победы 1997 года. Простое деление лейбористов на «старых» и «новых» могло как-то привлекать владельцев консервативных газет, но было на удивление неразборчивым. По-видимому, Блэр особенно старался дистанцироваться от истории своей партии, объединяя под понятием «старые лейбористы» таких крупных деятелей, как Клемент Эттли, Эрнест Бевин, Хью Гейтскелл, Эрнест Бевин, Гарольд Уилсон, Джеймс Каллагэн и Денис Хили. Казалось, будто все это какие-то троцкисты, «левоуклонисты» или социалисты фундаменталистского толка, некогда состоявшие в партии, но не оказывавшие никакого влияния на политику прошлых лейбористских правительств. К 2005 году вся прелесть новизны образа «новых лейбористов» исчезла. Что еще важнее, несмотря на продолжающиеся разговоры Блэра и его коллег о «старом» и «новом» лейборизме, партия под названием Новая Лейбористская так и не появилась в бюллетенях для голосования на всеобщих выборах, а значение понятия представляется просто преувеличенным. Избиратели продолжают голосовать за Лейбористскую партию, хотя к 2005 году и в значительно меньших количествах. В любом случае от этой попытки ребрендинга без лишнего шума отказался не кто иной, как преемник Блэра в качестве лидера Эд Миллибэнд.


[Закрыть]. Все это вместе взятое свидетельствует о том, что электоральная ценность личности Блэра была ниже, чем принято считать. И вопреки его собственной убежденности, она не была ключевым фактором победы или поражения на трех выборах, выигранных лейбористской партией под его руководством.