Текст книги "Типы лидеров"

Становятся ли демократические лидеры все более властными?

На протяжении двадцатого столетия большинство центральных правительств демократических стран приобретали значительную власть. Однако преобладающее влияние центра исполнительной власти – не то же самое, что доминирование главы исполнительной власти, хотя и существуют некоторые свидетельства в пользу соображения о нарастании количества полномочий лидеров демократий. Наиболее однозначно это проявляется в роли, которую играют главы правительств в международной политике. Как отмечалось в главе 1, они выдвинулись на передний край внешней политики благодаря возросшей скорости коммуникаций. Это позволило как упростить взаимодействие между премьерами и президентами, так и увеличить ожидания по поводу того, что это произойдет. Мудрые руководители государств уделяют своим Министерствам иностранных дел огромное внимание и тесно сотрудничают с возглавляющими их высокопоставленными политиками, поскольку даже те из них, кто прежде был больше вовлечен во внутриполитическую проблематику, не могут уклоняться от выхода на международную арену. Подавляющему большинству это очень быстро приходится по душе. Как Гарольду Макмиллану, британскому премьеру, чье пребывание в должности совпало с президентствами Дуайта Д. Эйзенхауэра (в его последние годы) и Джона Ф. Кеннеди в Соединенных Штатах, генералу Шарлю де Голлю во Франции, Никите Хрущеву в Советском Союзе и канцлеру Западной Германии Конраду Аденауэру, который, по ироничному замечанию, был «политиком» дома, но с выездом за рубеж немедленно превращался в «государственного деятеля»[263]263
  Схожее различие, однако без ироничности Макмиллана или Трумэна, выявил после своего ухода с поста президента Дуайт Эйзенхауэр, написав о Хрущеве: «В нашем понимании, он не … государственный деятель, а скорее могущественный, умелый, жесткий и крайне амбициозный политик». См.: Jim Newton, Eisenhower: The White House Years (Doubleday, New York, 2011), p. 195.


[Закрыть]. (Не менее иронично, но по другому поводу выразился Гарри Трумэн, сказав, что государственный деятель – это мертвый политик[264]264
  Билл Клинтон в речи на съезде Демократической партии в 1984 году, цит. по: Stephen Graubard, The Presidents: The Transformation of the American Presidency from Theodore Roosevelt to George W. Bush (Allen Lane, London, 2004), p. 626.


[Закрыть].)

Одной из причин, по которым не стоит использовать термин «президентализация» применительно к описанию функций премьер-министра в парламентских демократиях, является то, что полномочия человека на наиболее известной из президентских должностей – президента США – ограничены на внутригосударственном уровне намного жестче, чем в случае подавляющего большинства премьеров европейских стран. В первую очередь это связано с неукоснительностью американского разделения власти. Разные избирательные циклы президентской и законодательной власти означают, что конгресс может контролироваться партией, отличной от президентской, а иногда реакция правительства на действия различных внешних факторов и лоббистов препятствовала исполнению воли президента даже при наличии у его партии большинства. При этом расхождения между партией, представленной в Белом доме, и партией, контролирующей Палату представителей, в последние годы стали накладывать на президентскую власть еще больше ограничений, чем в прошлом. Это стало результатом повышения фракционной лояльности и уменьшением числа конгрессменов, голосующих независимо от позиции партий.

Самостоятельная политическая сила в лице Верховного суда США, способного по формальным юридическим основаниям отменить президентские решения или отклонить поддерживаемые им законопроекты, также является серьезным препятствием, с которым не приходится сталкиваться большинству премьер-министров. И, несмотря на то что американский президент действительно является воплощением центральной исполнительной власти в степени, несвойственной премьер-министрам парламентских демократий, одни только размеры и сложность структур федерального правительства затрудняют ему задачу определения государственной политики. Действительно, есть мнение, что «аппарат Белого дома является единственной организацией в структуре федеральной власти, на которую президент может влиять лично и от которой может ожидать ответственности и лояльности»[265]265
  Harold M. Barger, The Impossible Presidency: Illusions and Realities of Executive Power (Scott, Foreman & Co., Glenview, 1984), p. 227.


[Закрыть]. По замечанию Гарольда Сайдмена – перешедшего на научную работу бывшего американского госчиновника, – даже если президент недолюбливает членов своего правительства, не согласен с ними и подозревает их в нелояльности, «он не может лишить их власти без того, чтобы очень серьезно не ослабить собственную». Сайдмен продолжает:

«Обладатель «самого могущественного поста в мире» быстро осознаёт суровую правду. Его исполнительная власть зиждется на очень хрупком фундаменте – праве назначать американских государственных чиновников. Количество условий, которые необходимо соблюсти при назначениях, может серьезно ограничивать его в выборе кандидатур. Он может увольнять чиновников администрации, но и здесь его возможности ограничены. Отставка высокопоставленного сотрудника – крайняя мера, которую можно использовать только в исключительных обстоятельствах»[266]266
  Harold Seidman, Politics, Position, and Power: The Dynamics of Federal Organization (Oxford University Press, New York, 3rd ed., 1980), pp. 85–86.


[Закрыть].

Хорошим примером ограничений, которые существуют в праве назначения, являются трудности, испытанные Биллом Клинтоном в 1993 году при выборе кандидатуры на должность заместителя министра юстиции по вопросам гражданских прав. Его первым выбором была преподавательница Университета Пенсильвании Лани Гвиньер, с которой они вместе учились на юридическом факультете Йеля. Очень скоро выяснилось, что ее кандидатура вряд ли будет одобрена сенатом ввиду наличия достаточного количества противников, и Клинтон не стал ввязываться в заведомо проигрышное затяжное сражение. Его следующим кандидатом стал другой юрист-афроамериканец, Джон Пейтон, который также встретился с противодействием конгресса и сам отказался от борьбы. «В конце концов», как замечает сам Клинтон, он выдвинул кандидатуру Девала Патрика, «еще одного блестящего юриста-афроамериканца с богатым опытом работы в области гражданских прав», и «он отлично справился с порученным делом». Но при этом Клинтону пришлось поплатиться потерей дружеских отношений с Гвиньер[267]267
  См.: Bill Clinton, My Life (Hutchinson, London, 2004), pp. 523–524; и Taylor Branch, The Clinton Tapes: A President’s Secret Diary (Simon & Schuster, London, 2009), p. 70.


[Закрыть]. Относительно недавно, в 2013 году, проблемы случились у президента Барака Обамы, пытавшегося закрыть намного более высокую государственную вакансию. Сначала он выбрал в качестве преемницы Хиллари Клинтон на посту госсекретаря Сьюзен Райс – постоянного представителя США при ООН (и своего давнего советника по внешнеполитическим вопросам). Яростное сопротивление республиканцев заставило президента скрепя сердце согласиться с ее отказом претендовать на эту должность[268]268
  ‘Obama’s trust wasn’t enough to save Rice appointment’, International Herald Tribune, 15–16 December 2012. Тем не менее в 2013 году Обама преодолел сопротивление конгресса назначению республиканца Чака Хэйгела министром обороны вместо ушедшего в отставку Леона Панетты.


[Закрыть]. И это всего лишь малая часть примеров ограничений, накладываемых на то, что считается одной из главных президентских прерогатив, – «права назначать чиновников».

Нет никаких сомнений в том, что в минувшем веке центральные органы государственной власти США в целом добавили себе полномочий, хотя, может быть, и не в такой степени, как в европейских демократиях. Однако тенденция к увеличению полномочий главы американской исполнительной власти в рамках правительства представляется чрезмерным упрощением, если рассматривать ретроспективу ста и более лет. Теодор Рузвельт был более властной фигурой, чем такие президенты межвоенного периода, как Уоррен Гардинг, Калвин Кулидж и Герберт Гувер. Благодаря своему мастерству политика и симпатиям населения преемник Гувера Франклин Д. Рузвельт поднял господствующую позицию президентской власти на новые высоты. Он первым воспользовался возможностями радио в качестве инструмента влияния на общественное мнение, начав свои исключительно эффективные «беседы у камелька». Рузвельт обладал в высшей степени уверенной манерой руководства, но его влияние основывалось и на немедленно предпринятых конкретных шагах, в числе которых были впечатляющая инаугурационная речь, созыв чрезвычайной сессии конгресса и борьба с последствиями финансового кризиса. Он прислушивался к настроениям в обществе и очень умело выбирал время для своих инициатив. Он был необычайно решительным президентом и без смущения пользовался своим правом вето[269]269
  У президента есть право наложить вето на закон, принятый конгрессом и представленный ему на подпись для вступления в силу. Тем не менее президентское вето может быть преодолено, если обе палаты конгресса проголосуют за его отмену не менее чем двумя третями голосов каждая. Сам факт наличия права вето может привести к согласованию позиций различных ветвей власти с целью избежать его использования президентом. При этом использование права вето может оказаться рискованным делом, поскольку очень многое зависит от того, чью сторону примет общественность. Президент, пользующийся популярностью, как Рузвельт, может более широко использовать это право, чем непопулярный.


[Закрыть], делая это столь часто, что к концу его второго президентского срока количество его вето «составляло более 30 % всех отмененных президентской властью решений, считая с 1792 года»[270]270
  William E. Leuchtenburg, ‘Franklin D. Roosevelt: The First Modern President’, in Fred I. Greenstein (ed.), Leadership in the Modern Presidency (Harvard University Press, Cambridge, Mass., 1988), pp. 7–40, at pp. 13 and 23. Cм. также: Charles M. Cameron, ‘The Presidential Veto’, in George C. Edwards III and William G. Howell (eds.), The Oxford Handbook of the American Presidency (Oxford University Press, Oxford, 2009), pp. 362–382.


[Закрыть]. Какое-то время считалось, что пребывание Рузвельта на своем посту возвещает о начале продолжительного возрастания могущества того, что впоследствии окрестили «современным президентством». Его началом было принято считать конец 1930-х и второй президентский срок Рузвельта. Однако именно в этот момент он переоценил свои силы, попробовав увеличить число членов Верховного суда. Одержав безоговорочную победу на выборах 1936 года, Рузвель, очевидно, счел, что находится на пике своего могущества, и попытался расширить количественный состав суда, чтобы ввести в него сторонников своего «Нового Курса». Его законопроект не только провалился, но и способствовал консолидации противников его внутриполитической повестки. Один из видных специалистов по американской президентской власти замечал:

«Некоторые из числа конгрессменов, отколовшихся от Рузвельта в 1937 году, впредь уже никогда не были столь же лояльны к нему, как в годы его первого срока. Схожим образом эти разногласия привели к разладу между представителями различных течений в стане реформаторов, подорвали двухпартийный консенсус относительно Нового Курса, подтвердили подозрения республиканцев-прогрессистов в том, что сторонники Нового Курса на самом деле стремятся к расширению своего могущества и концентрации власти в Вашингтоне»[271]271
  George C. Edwards III, ‘The Study of Presidential Leadership’, in Edwards and Howell (eds.), The Oxford Handbook of the American Presidency, pp. 816–837, at p. 833. Рузвельт также утрачивал доверие со стороны многих демократов-южан (об этом в главе 3), но это было связано с их озабоченностью долгосрочными последствиями политики «Нового курса», способными подорвать расистские основы их власти на Юге. См.: Ira Katznelson, Fear Itself: The New Deal and the Origins of Our Time (Norton, New York, 2013), esp. pp. 156–194.


[Закрыть].

Трумэн, как уже отмечалось в главе 1, намного больше полагался на своих министров, чем это было свойственно Рузвельту, и больше поддерживал их в целом. Его преемник Дуайт Д. Эйзенхауэр также был не настолько доминантным политиком, как Рузвельт, и более охотно делегировал ответственность своим подчиненным, доверяя им больше, чем в свое время Рузвельт. Опыт, полученный Эйзенхауэром во время Второй мировой войны, включал в себя немалую долю дипломатической работы, поэтому он был несравненно лучше подготовлен к работе на международной арене, чем президенты, переезжающие в Белый дом с позиции губернатора штата. Так, например, когда его иностранными визави были французский президент Шарль де Голль или британские премьеры Уинстон Черчилль, Энтони Иден и Гарольд Макмиллан, он в каждом из этих случаев имел дело со своими знакомыми с военных времен. Тем не менее Эйзенхауэр предоставлял большую свободу действий своему госсекретарю Джону Фостеру Даллесу. В Западной Европе его очень не любили, а Черчилль характеризовал этого политика как «унылого, незамысловатого, непонятливого, равнодушного человека», и еще более афористично в другом месте – «Dull, Duller, Dulles»[272]272
  Graubard, The Presidents, pp. 807–808; and Jim Newton, Eisenhower: The White House Years (Doubleday, New York, 2011), p. 86.


[Закрыть] (игра слов с фамилией Даллес (Dulles) и ее корнем dull, в дословном переводе: «Тупой, еще тупее, Даллес». – Прим. пер.).

Верховный суд может быть настоящей преградой президентским намерениям. В этом смог убедиться Гарри Трумэн, когда во время корейской войны суд не дал ему временно национализировать сталелитейную промышленность, где в тот момент происходили внутриотраслевые распри. В то же время Высший суд в своих лучших проявлениях способен иногда добавить президентству блеска. Во всяком случае, так было с Дуайтом Эйзенхауэром. Он хотел избегать конфликтов по поводу гражданских прав и скорее нехотя, чем с удовольствием, принял знаковый вердикт Верховного суда по делу «Браун против отдела народного образования города Топика», состоявшийся в 1954 году. Вердикт подразумевал десегрегацию школ и предрешал конфликт между федеральным правительством и южными штатами, желавшими сохранить раздельное и неравноправное образование. Движущей силой поддержки движения за гражданские права федеральными властями был министр юстиции в правительстве Эйзенхауэра Герберт Браунелл, а наиболее важные судебные решения выносил Верховный суд во главе с республиканцем либеральных взглядов Эрлом Уорреном, которого выдвигал на эту должность сам Эйзенхауэр. В недавно изданной биографии Эйзенхауэра явно симпатизирующий ему автор Джим Ньютон пишет, что в том, что касалось гражданских прав, а точнее – прав чернокожих американцев, «достижения Эйзенхауэра стали победой его стиля руководства над личным мнением: он доверил главную роль Браунеллу». Поэтому, хотя Эйзенхауэр «время от времени и артачился, администрация продвигалась вперед, несмотря на личные сомнения Айка»[273]273
  Newton, Eisenhower: The White House Years, p. 218.


[Закрыть].

Хотя решение Верховного суда и вызвало в южных штатах ответную реакцию, которой он опасался, Эйзенхауэр был полон решимости отстаивать федеральное законодательство. Когда белые расисты попытались препятствовать черным ученикам в посещении школы в Литтл Роке, штат Арканзас, мэр города Вудро Уилсон Мэнн обратился к федеральным войскам за помощью в «восстановлении спокойствия и порядка». Он сознательно сделал это в обход властей штата, прекрасно сознавая, что они полностью на стороне противников расовой интеграции. Федеральная власть проявила куда больше понимания. Помимо своей приверженности верховенству закона, Эйзенхауэр понимал, насколько сильно бьют по международной репутации Америки облетевшие мир фотографии издевательств белой толпы над черными школьниками, пытающимися всего лишь осуществить свое законное право посещать школу. Президент ввел в город федеральные войска, и их присутствие позволило обеспечить выполнение закона. Как указывает биограф Эйзенхауэра: «Расисты, у которых хватало смелости нападать на беззащитных старшеклассников, отпрянули при виде армии США»[274]274
  Там же, pp. 250–252.


[Закрыть].

Хотя стили руководства президентов различаются между собой и некоторые из руководителей находили больше времени на приятное времяпровождение, чем другие, всех их роднит между собой один непреложный факт: каждый американский президент оказывается в условиях жесточайшего давления. На протяжении двадцатого века Соединенные Штаты были одной из великих держав, затем одной из двух «сверхдержав», а позже, вследствие распада Советского Союза, стали неоспоримо наиболее влиятельным политически и самым могущественным в военном отношении мировым государством. Хотя и американским президентам случается (иногда к их вящему удивлению) сталкиваться с вполне реальными границами своего авторитета на мировой арене, то, что их внешнеполитические решения обычно значат больше, чем решения их иностранных коллег, остается неизменным. Все они, несомненно, согласились бы с Эйзенхауэром. Перенеся серьезный сердечный приступ, он выразил некоторое недоумение по поводу врачей в письме к приятелю. Айк писал: «Мне велено избегать любых ситуаций, которые могут вызвать раздражение, огорчить, встревожить, испугать и, главное, разгневать. Когда я получаю подобные врачебные предписания, то говорю докторам: А вы хоть понимаете, в чем состоит работа президента?»[275]275
  Там же, p. 202.


[Закрыть].

Из тех, кто побывал на посту президента после Франклина Рузвельта, наверное, лишь Линдон Б. Джонсон обладал столь же большой властью (как непосредственно исполнительной, так и по отношению к остальным ее ветвям), хотя и на протяжении значительно более короткого отрезка времени и при куда меньшем одобрении общественности[276]276
  Хотя у Рузвельта было больше сторонников, чем у Джонсона, врагов у него было едва ли меньше. Рассказывали, что в одном из коннектикутских гольф-клубов было запрещено упоминать его имя из опасений, что кого-то из членов хватит удар. Один из жителей Канзаса удалился жить в погреб своего дома, заявив, что не выйдет, пока Рузвельт остается у власти. Однако до того как ему представилась возможность вновь оказаться на поверхности земли, его жена воспользовалась случаем и сбежала с коммивояжером.


[Закрыть]. Один из серьезных биографов Джонсона называет его «самым неугомонным президентом-законодателем двадцатого века», перещеголявшим в этом отношении даже гиперактивного Рузвельта[277]277
  Randall Woods, LBJ: Architect of American Ambition (Harvard University Press paperback, Cambridge, Mass., 2007), p. 440.


[Закрыть]. Как и он, Джонсон лично принимал важнейшие решения и в области внешней политики, хотя далеко не со столь же положительными результатами. Достижения Джонсона во внутренней политике полностью затмили огромные потери американцев (и еще намного большие – вьетнамцев) в ненужной и к тому же проигранной Америкой войне. Джонсон считал американское вмешательство во вьетнамский конфликт отравленной чашей, унаследованной от Кеннеди, но был при этом убежден, что если уж США взяли на себя обязательства, то их следует выполнять[278]278
  Там же, pp. 512, 570.


[Закрыть].

Президентство Рональда Рейгана называли «эпохой полного делегирования полномочий». Это хорошо срабатывало при назначениях высококомпетентных людей с отличными политическими навыками – ярким примером был Джордж Шульц на посту государственного секретаря, – но «обернулось катастрофой» в лице Дональда Ригана, Джона Пойндекстера и Оливера Норта[279]279
  Joseph S. Nye, Jr, The Powers to Lead (Oxford University Press, New York, 2008), p. 80.


[Закрыть]. Актерское прошлое Рейгана вызывало скепсис относительно его соответствия президентской должности (хотя в его пользу свидетельствовал опыт губернатора штата Калифорния), на который он отреагировал в конце своего второго срока, сказав, что «на этой должности бывали такие моменты, когда, как мне кажется, человек без актерского опыта не справился бы»[280]280
  Michael Schaller, Ronald Reagan (Oxford University Press, New York, 2011), p. xiii.


[Закрыть]. По общему мнению, Рейган более чем уверенно чувствовал себя при отправлении церемониальных президентских обязанностей. Кроме того, ему хорошо удавались публичные выступления с заранее заготовленными речами, хотя на открытых пресс-конференциях дело обстояло намного хуже – его серьезным недостатком было недостаточное знание деталей. Выступая в 1984 году, Рейган сказал: «Франклину Рузвельту, Кеннеди и Тедди Рузвельту очень нравились и сама президентская должность, и связанная с ней возможность обратиться к народу с высокой трибуны. И мне тоже»[281]281
  William K. Muir, Jr, ‘Ronald Reagan: The Primacy of Rhetoric’, in Greenstein (ed.), Leadership in the Modern Presidency, pp. 260–295, at p. 260.


[Закрыть].

Рейган сосредоточился на нескольких действительно волновавших его вопросах. К ним в первую очередь относились снижение налогов, продвижение его стратегической оборонной инициативы, помощь антикоммунистическим режимам Центральной Америки и «холодная война» – как на словах, так и в условиях наращивания оборонных расходов, с одновременным поиском кого-то из советских руководителей, с кем он мог бы вступить в диалог. В принципе, он выступал за небольшой госаппарат, низкие налоги и сбалансированный бюджет. Однако даже сама мысль о том, что он смог бы этого достичь, очень далека от реальности. Налоговые льготы пошли на пользу в основном богатой части населения, а доля федерального подоходного налога в национальном доходе оставалась стабильной на всем протяжении 1980-х. Что касается небольшого госаппарата, то в 1989-м органы федеральной власти насчитывали больше сотрудников, чем в 1981 году. А отсмеявшись над дефицитом федерального бюджета, оставленным администрацией Картера, Рейган отписал в наследство своему преемнику Джорджу Бушу-мл. бюджетный дефицит в намного большей сумме[282]282
  Schaller, Ronald Reagan, pp. 45–46.


[Закрыть]. В большинстве вопросов Рейган проявлял «исключительную вольность в деталях», и даже его ближайшие помощники часто бывали вынуждены догадываться о том, что от них требуется[283]283
  Там же, p. 39.


[Закрыть]. Ему повезло в двух отношениях. Одним из них было резкое падение цен на нефть в 1980-х годах, которое помогло американской экономике и разрушило советскую. Другим было появление Михаила Горбачева в роли лидера Советского Союза, случившееся в начале второго президентского срока Рейгана. В течение его первого срока отношения со стратегическим соперником становились все хуже и хуже, а удачный приход Горбачева, случившийся после трех последовавших друг за другом смертей престарелых советских вождей, не имел никакого отношения к рейгановской политике.

Тем не менее подобно Наполеону, любившему удачливых генералов, миллионы американцев считали, что им нравится удачливый президент. Ему не повезло получить пулю при покушении на его жизнь в 1981 году, но повезло, что она не задела его сердце. При этом он сумел подтвердить хорошее чувство юмора и увеличить свою популярность, сообщив жене: «Дорогая, увернуться не получилось», – и обратившись к медикам, вкатывающим его в операционную, со словами: «Надеюсь, вы все – республиканцы». Обаяние и оптимизм Рейгана очень понадобились ему, когда он одобрил очевидно вероломную сделку, от которой позже пришлось открещиваться как от случайной ошибки. Действительно, «афера Иран-контрас» обвалила рейтинг поддержки Рейгана до 47 %, но в сложившихся обстоятельствах и это было неплохо. Его ситуация была лучше, чем у лишенного обаяния Ричарда Никсона, чье участие в Уотергейтском скандале можно, наверное, считать проступком меньшего масштаба. Что касается Рейгана, то он разрешил тайно поставлять оружие Ирану в надежде на то, что это поможет освобождению американских заложников, удерживаемых в Тегеране. «Замечательная идея» заставить иранцев переплачивать и перекачивать дополнительную прибыль на нужды никарагуанских «контрас» пришла в голову Оливеру Норту[284]284
  Там же, p. 78.


[Закрыть]. Все это предприятие было не только противозаконным, но и бездарно состряпанным. Тайно поставленное оружие попадало не к иранским «умеренным» радикалам, а непосредственно в руки экстремистов, которые и способствовали захватам американских заложников[285]285
  Там же, pp. 77–80.


[Закрыть].

Подобно Наполеону, любившему удачливых генералов, миллионы американцев считали, что им нравится удачливый президент.

Однако этот постыдный эпизод отошел на второй план в сравнении с крупнейшим достижением Рейгана: его ролью в окончании «холодной войны», случившемся в конце 1980-х с появлением во главе Советского Союза человека, с которым можно было, как выразилась Маргарет Тэтчер, «иметь дело». В начале 1980-х годов было невозможно представить себе Рейгана, мирно прогуливающимся по Красной площади в компании генерального секретаря КПСС или выступающего с речью перед студентами МГУ, стоя под огромным портретом Ленина. Тем не менее именно это и происходило летом 1988 года. В конечном счете, популярность Рейгана и во время, и по окончании его президентства является еще одним свидетельством того, насколько важно для политического лидера умение апеллировать к эмоциям и чувствам, которые часто оказываются сильнее самых убедительных аргументов.

Если судить об успешности президента по единственному критерию – его популярности в конце двух сроков пребывания на посту, то самым успешным за последние пятьдесят лет окажется Билл Клинтон. Это не самый приемлемый критерий оценки – например, рейтинги Трумэна в опросах общественного мнения претерпевали постоянные взлеты и падения, а в последние два года его пребывания в должности были на особенно низком уровне, но с течением времени оценка его деятельности резко возросла[286]286
  Alonzo L. Hamby, ‘Harry S. Truman: Insecurity and Responsibility’, in Greenstein (ed.), Leadership in the Modern Presidency, pp. 41–75, at pp. 73–74.


[Закрыть]. Что касается Клинтона, то он не был «силой» в том же смысле, что и Джонсон, поскольку его влияние на конгресс было существенно меньшим. Бóльшую часть времени он сталкивался с неослабевающе враждебным республиканским большинством во главе с Ньютом Гингричем. Переубеждать таких людей, как Гингрич, было бесполезно, но у Клинтона не получилось наладить хорошие отношения с заслуженным деятелем Демократической партии Дэниелом Патриком Мойнихэном в те времена, когда тот еще возглавлял сенатский комитет по финансам[287]287
  Joe Klein, The Natural: The Misunderstood Presidency of Bill Clinton (Hodder & Stoughton, London, 2002), pp. 123–124.


[Закрыть]. Во время первого срока провалился знаковый законопроект Клинтона о здравоохранении, подготовка которого была доверена его жене Хиллари. Достижения Клинтона во внешней политике были неоднозначными, но в течение второго срока он был намного более успешен в проталкивании через конгресс постепенных изменений во внутренней повестке. Он сумел оставить своему преемнику подарок в виде сбалансированного бюджета, сохранив при этом программы медицинской помощи Medicaid (для малоимущих) и Medicare (для среднего класса), поборником которых он являлся.

Клинтону сильно вредило неослабевающее внимание к его частной жизни со стороны СМИ, оппонентов-республиканцев и неуемно враждебного специального прокурора Кеннета Старра, особенно усилившееся после скандала с Моникой Левински в 1998 году. Тем не менее к концу своего второго срока он подошел с самыми высокими рейтингами одобрения деятельности президента со времен рейтингов Кеннеди на момент его убийства[288]288
  Klein, The Natural, pp. 179–180. Рейтинг одобрения деятельности Клинтона на посту президента к концу его второго срока был на уровне 60 %, а опрос избирателей по поводу того, как бы они вновь проголосовали на выборах 1996 года, показал «практически те же результаты: 46 % за Клинтона, 36 % за Доула и 11 % за Перо». (Ibid., p. 180). «Спецгонителем» Старр назван в Drew Westen, The Political Brain: The Role of Emotion in Deciding the Fate of the Nation (Public Affairs, New York, 2008), p. 372.


[Закрыть]. Интеллект и впечатляющее владение деталями политической обстановки сочетались в Клинтоне с выдающимися бойцовскими качествами и ораторским мастерством. Он внушал оптимизм. Он умел вызвать сочувствие и сопереживание, что во многом объясняет не только его выживаемость на президентском посту (перед лицом попыток подвергнуть его импичменту), но и то, что он сохранял популярность, невзирая на постоянные злобные нападки прессы, телевидения и беснующихся политических противников. Одной из главных опор его популярности было внимание к экономике и ощущение экономического благополучия, существовавшее в Америке 1990-х годов. Тем не менее его президентство, непосредственно совпавшее с окончанием «холодной войны» и ее последствиями, стало также и президентством упущенных возможностей. В целом симпатизирующий ему биограф Джо Клайн заканчивает свою характеристику сомнительным комплиментом: «Он остается наиболее убедительным из политиков своего поколения, хотя это не так уж и много»[289]289
  Klein, The Natural, p. 209.


[Закрыть].

Ограничения, накладываемые на президентскую власть в Америке, вариации во властных отношениях между различными президентами и упрощенчество, характерное для мнения о неуклонном нарастании президентской власти в рамках существующей политической системы, важны не только сами по себе. Они дают основания проявлять осторожность в использовании термина «президентализация» для описания предполагаемого нарастания власти премьер-министров в парламентских демократиях. Другая причина, по которой использование этого термина представляется ошибочным, состоит в том, что в существующих ныне системах с двумя главами исполнительной власти наблюдается широкое разнообразие распределения полномочий между президентом и премьер-министром. В некоторых из них, в том числе во Франции, президент преимущественно является старшим политическим партнером, хотя это в большей степени относится ко внешней, а не внутренней политике. В других странах, например в Германии, Израиле и Ирландии, это устроено иначе. Канцлер Германии, премьер-министр Израиля и «Тишек» (премьер-министр) Ирландии являются бесспорными руководителями ветви исполнительной власти, в то время как президент – глава государства – имеет высокий статус и практически лишен властных полномочий.