Текст книги "Любовь и пустота"

«Приручение» монашества

Первоначально монашество было неформальным внутрицерковным движением, и неслучайно монастыри именовали в древности оплотами православия. Очень часто именно монахи, которым нечего было терять, возвышали свой голос в защиту истины, свидетельствовали о ней «даже до смерти» перед лицом не только императоров, но и епископов. Иногда эта сила становилась неуправляемой, и тогда многолюдные лавры и монастыри превращались в рассадники ересей и раскола, и совершенно логично, что Церковь своевременно озаботилась «приручением» монашества, включением его в церковную иерархическую структуру и богослужебную жизнь. Да и само монашество настолько впечатлило христиан, что традиции монастырского богослужения окончательно вытеснили древние «мирянские» чины, а система постов и дисциплины, принятая в некоторых монастырях, сегодня доминирует в Русской Церкви, распространяясь на всех без исключения. Монашеское облачение, потеряв свою практичность и простоту, превратилось в большинстве случаев в часть богослужебного облачения. Монастыри подчинены епископам, большинство из которых никогда в монастырях не жили и стали монахами только потому, что без этого невозможно стать епископом. Русские монастыри, главным образом мужские, фактически являются приходами или существуют для обслуживания святых мест и реликвий. Сейчас архисложно встретить простого монаха – если ты в мужском монастыре и принял постриг, тебя обязательно рукополагают. Один влиятельный епископ как-то говорил мне, что цель монашества – сохранять уставное богослужение. Это прозвучало просто кощунственно. Разве мы – орден музейных работников? Монастыри редуцированы до обслуживания прихода или церковной старины. Да, такое служение монастырской общины возможно, даже в таких условиях она может оставаться крепкой и дружной семьей. Но почему бы не дать монахам «амнистию», чтобы они просто занимались созиданием своей монашеской общины во Христе?

Возразят: а как же цель монашества, его задачи? Это важная тема, поскольку она, как ничто иное, способна вскрыть «комплекс монашеской неполноценности». Монахи вынуждены постоянно оправдываться, доказывая, что они не иждивенцы, а весьма необходимы, обосновывая свою нужность и важность. Какая у монашества может быть цель? Какие перед монахами стоят задачи? А какая цель у семьи? Человек создает семью – прекрасно! Но ему говорят: цель христианской семьи – чадородие. Вранье! Грубое и неубедительное. Есть вещи, не поддающиеся целеопределению и формально ненужные, лишние. Например, красота – красивое здание, картина, танец, симфония. Никакой от них пользы народному хозяйству, но без этой красоты что-то страшное с нами происходит, и сами не знаем почему. Нельзя ставить вопрос «Какова цель и задача монашества?», поскольку монашество само по себе есть цель и задача, как и всякая семья не имеет цели, а сама по себе – цель и задача. Попытки сформулировать эту цель неубедительны. Например, цель монашества – молитва; или: задача монастыря – сохранение традиции уставного богослужения; или: монастырь есть оплот православия. Все эти определения и характеристики являются плодом «комплекса монашеской неполноценности», попыткой доказать свою нужность и полезность для общества и Церкви. Не надо никому ничего доказывать. Монастырь как вариант семьи и общины просто есть способ быть, совершенно естественный и удобный для людей определенного склада. Естественный, ибо, еще раз повторюсь, монастырь есть семья, община, то есть та форма жизни, к которой человек Господом и предназначен, просто в силу того, что не хорошо быть человеку одному (Быт. 2: 18).

На мой взгляд, монашество уже давно всем отдало все долги, и его следовало бы оставить в покое, дать хотя бы некоторым монастырям чуть больше свободы и самоуправления, позволить развиваться, создавать новые уставы и даже форму одежды, открыто, без репрессий и окриков обсуждать свои проблемы. Может, монашеству следовало бы иметь и свой епископат? Это только некоторые идеи и мысли – даже не идеи, а предположения, требующие обстоятельного разговора, потому что торопиться тут нельзя. Уж очень это хрупкий организм. Чтобы ему восстановиться после царской опеки и советских гонений, должны пройти даже не десятилетия. Поэтому вопрос «Исчезнет ли монашество?» следует заменить другим: «Когда оно, наконец, появится?» Откуда этот вопрос и не оскорбляю ли я им современных русских монахов, и себя в том числе? Может, я неисправимый пессимист? Вовсе нет. Просто мне кажется, нам следует быть реалистами, потому что монашество в том виде, как оно существует сейчас в Русской Церкви, если и есть, то скорее не живет, а выживает, чудом и милостью Божией, но в любом случае находится в весьма униженном состоянии. Тогда спросим иначе: а нужно ли его спасать? Не дать ли ему спокойно сойти со сцены? Ведь было время – жила Церковь и без монашества, и чем эти картонные клобуки, может, и без них справимся? Не справимся. Уже не справимся. Вначале я помянул, что монашество есть культурная универсалия, религиозная форма, которая появляется на определенном этапе развития религии, следовательно, исчезает при ее деградации. Если Церковь пребудет до Второго Пришествия, – что бесспорно, – то и последний монах, не сам по себе, а вместе со всей Церковью, встретит Спасителя, улыбнется и поклонится Ему от лица всей своей древней братии.

Бремя взрослого человека

Человек живет только первые семнадцать лет своей жизни. Потом – «отрабатывает». Люди вообще живут долго. Если бы я был котом, то давно бы уже умер. Все мои коты-ровесники, как и пони моего года рождения, – глубокие старцы и старицы. Исключение составляют слоны, их жизненный цикл взросления и старения хронологически близок к человеческому. Но что значит – жить? В детстве часто слышал от взрослых безотрадное: «Разве это жизнь?» Это говорилось о пьющих мужьях, повышении цен, низкой зарплате и просто несправедливости и угрюмом хамстве, с которыми мы все постоянно встречаемся; иногда просто глядя в зеркало. Взрослым быть тяжело – это не жизнь! Дети мечтают быстрее повзрослеть, стараются подражать взрослым, копируют их поведение и манеры. Взрослые вздыхают о детстве и с огромным удовольствием поменялись бы местами со своими малышами. Лежишь в кроватке – тепло, уютно, мамочка всегда рядом, нужно много спать и как следует кушать. И требования очень простые и вполне приемлемые: «хорошо себя вести, слушать маму и расти». Вот это – жизнь! И почему я в пионерском лагере не хотел спать в тихий час? И покормить меня было большой проблемой. Сейчас бы туда – в детство с его беспечностью и бездумностью. Ребенок не думает, чем платить за квартиру, не бегает на три работы, не… не… не… У детей есть замечательный талант – они могут дни напролет заниматься последней ерундой и совершенно по этому поводу не переживать, не раскаиваться в праздности и уж никак не ставить себе в вину «бесцельно прожитые годы». Можно возразить: очень многие взрослые живут так же, то есть именно – живут, и жизнь для них не каторга или постылая повинность, а праздник в ярких красках. Что тут скажешь? Как говорят в Белоруссии, «Бог дал – грех завидовать».

За детьми приятно наблюдать. Они такие хорошенькие, несмотря на вредность и капризы. Они так славно пыхтят, сооружая какие-нибудь им одним видимые башенки, что-то напевают, а как они здорово едят, смеются, бегают, спорят, дерутся и, конечно же, спят. Их не портит лысина или отсутствие зубов. А какие они милые дурачки, какие глупости говорят и как себя ведут, бывает, совершенно как сумасшедшие… Но представьте себе вот этот стиль детского поведения во взрослом варианте. Взрослые дядя или тетя, пытающиеся оставаться детьми. Это уродство и фальшь. Если бы взрослый человек вдруг начал себя вести, как здоровый семилетний и даже двенадцатилетний ребенок, был бы повод за него тревожиться. Потому что это ненормально, неуместно и не к лицу зрелому человеку. А почему, собственно? Да потому что мы живем лишь первые 17 лет нашей жизни, а все остальное время «отрабатываем» это счастье. Вот оно, ключевое слово – «счастье». Взрослые настойчиво пытаются остаться детьми, потому что там было счастье. А что это такое? Беззаботность и свежесть восприятия. Справедливости ради следует заметить, что не у всех в детстве было такое счастье. Может, не было такого счастья, но детство все равно было у каждого.

И тем не менее детство надо вовремя отпускать. Иначе оно превратится в болезнь и проклятие. Пытаться удержать свое детство сродни попытке петь детским голосом, когда он давно уже поломался. И самое главное, поиски детского счастья лишают человека настоящего зрелого счастья. В детстве мы как бы живем на территории этики эвдемонизма, и в этом нет ничего зазорного. Страшное слово «эвдемонизм» происходит от греческого eudaimonia, то есть «счастье». Дети – святые эгоисты. Они ищут счастья и наслаждений, причем именно для себя. Подрастая, они постепенно освобождаются от этой эгоцентричности, «заражаясь», если повезет, подлинно человеческим, учась брать на себя ответственность за другого, и мера этой способности к ответу за ближнего есть мера зрелости человека. Как происходит это «заражение», от кого они «заражаются» – от родителей, книг, фильмов, – это уже личная история. Но итог должен быть один: однажды все мы переходим на территорию этики долга, то есть становимся взрослыми.

Мой знакомый рассказывал, как он много лет принимал наркотики. Лег в клинику. Пролечился. Вышел. Первая мысль: я уже никогда не буду так счастлив, как когда кололся. «И стало очень грустно». Вот главная движущая сила зависимостей любого типа – счастье без груза ответственности, то есть инфантильность, гниющее детство. Ему очень хотелось быть счастливым именно так – ярко и бездумно. Но если вам 30 лет и все кони с вашего года уже померли – о каком счастье, товарищи, вы тут говорите?

Однажды рыдал возле церкви один пьяненький: «Сирота я. Одинокий. Никому не нужный. Отца и мать похоронил. Работа нелюбимая. Зарплата маленькая. Друг погиб от передозировки. Любимый друг. Он-то меня понимал. Хоть и общались редко. Афган я прошел. Сплю плохо». Спрашиваю: «Сколько вам лет?» Отвечает: «Сорок шесть». У него два мальчика. Заканчивают школу. Жена вызванивает по телефону каждые пять минут. Ищет. А он взял водки и пошел в церковь. У него «афганский синдром», и он круглый сирота.

Если вы ломаете руки оттого, что нет вам жизни и счастья, – так его и не должно быть, вы свое уже в детстве получили. Лучше сказать так: взрослый человек тоже может быть счастливым, но не путем ребенка, а путем взрослого – делая других счастливыми, ты становишься счастлив сам. Взрослый – это человек, задача которого делать счастливыми ближних – свою супругу, родителей, деток, друзей… Родину. Да, не смейтесь, именно так. Как пелось в старой пионерской песне:

 
Подымай, дружище, мир из пепелища,
Выручай планету, человек!
 

Это красиво и благородно, особенно для мужчины: заботиться о любимой женщине, досмотреть родителей, дать жизнь и достойное воспитание детям, быть в ответе за то, что происходит в стране. В 23-м письме Сенеки есть такая фраза: res severa est verum gaudium – «серьезное дело доставляет истинную радость». Один мудрый политик сказал нечто похожее: «Подлинное счастье – заниматься делом, которое того стоит». Эти фразы каждый мальчик должен бы услышать от своего отца, и тогда он не захочет оставаться ребенком, потому что быть настоящим мужчиной куда увлекательнее и благороднее. Бремя взрослого человека – дарить счастье людям вокруг себя, трудиться ради ближних, быть за них в ответе, и тогда это тяжкое иго – благо, и бремя его – легко.

Человеческий лик Бога

Когда Бог был ребенком

Кто поверил слышанному от нас?

Ис. 53: 1

Испытывайте самих себя, в вере ли вы (2 Кор. 13: 5). В этом призыве апостола Павла заключена вся динамика внутренней жизни христианина, сокрытой и непонятной взору человека, внешнего Церкви. А между тем честно задавать себе этот вопрос – то же, что и каждый год идти в первый класс, ежедневно усыновлять собственных детей, предлагать руку и сердце своей жене, каждый день праздновать новоселье в родном доме, каждый год впервые в жизни встречать Рождество. Что это значит? Значит то, что христианин вынужден непрестанно воцерковляться. Эта задача стоит как перед новоначальным христианином, так и перед преуспевшим, каким, бесспорно, был апостол Павел, говоривший: Братия, я не почитаю себя достигшим; а только, забывая заднее и простираясь вперед, стремлюсь к цели, к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе (Флп. 3: 13–14). Поэтому, испытывая себя, христианин тщательно готовится к каждому причастию, каждый церковный праздник пред-празднует, а перед Рождеством и Пасхой выдерживает многодневные посты. В древности эти посты были установлены для людей, только входивших в Церковь, то есть готовящихся к Крещению, возрождению водою и Духом. Но почему мы, люди церковные, должны держать пост, как оглашенные? Чтобы простираться вперед, нужно забыть заднее, отказаться от претензий на свою опытность и обладание истиной, встретить Рождество впервые в жизни.

Задача поста в том и состоит, чтобы правильно постящийся принял и пережил события праздника «очище́нными смыслы». А важно это еще и потому, что Церковь не вспоминает данным праздником всем известный факт древней истории, она участвует в нем, точнее, все молящиеся в храме в этот день стоят не у иконы Рождества, не у подсвечника, а в вифлеемской пещере, у яслей Богомладенца. Церковь, как машина времени, переносит нас в далекую и древнюю Палестину, и чтобы коснуться этой тайны, нужно «очистить смыслы», облегчить ум. «И вознесше ум, к Вифлеему вознесемся мыслию…» – поет Церковь накануне Рождества. Возносить ум нам помогают церковные песнопения, эти богословские лекции, доступные даже простецам. Святитель Игнатий (Брянчанинов) так и писал: «Церковные песнопения, сочиненные святыми отцами, содержат в себе полный курс догматического и нравственного богословия» (Письма). Только песнопение, то есть чистая и возвышеннейшая поэзия, способно в какой-то степени передать смысл величайшего таинства Боговоплощения, непостижимого даже для ангелов. Однако рождественские песнопения поразят нас, если мы прислушаемся к ним «как в первый раз». Поразят своей нелепостью, если хотите, абсурдом. Вот, например, такой текст из стихиры предпразднства Рождества: «Отверзите мне врата, и вшед в ня, узрю, яко младенца, пеленами повиваемого, дланию же содержащаго всю тварь…» Здесь все понятно и привычно? Нет, потому что абсурдно. Абсурдно и нелепо петь о младенце, держащем в своей ладошке всю тварь, то есть все творение Божие. Причем можно понять и принять разговоры об архетипе младенца, о красивых мифах. Но перед нами не «величайший мальчик» и не «radiant boy»[12]12
  «Сияющий мальчик» (англ.).


[Закрыть], а младенец в пеленах, в самых настоящих пеленках. И этим снова и снова Церковь подчеркивает, что воистину «Слово стало плотью». Сын Божий, Бог Слово, Творец стал самым настоящим человеком, воспринял не только полноту человеческой природы, но и полноту человеческой жизни, полноту человеческих возрастов. Для чего это восприятие? Снова отвечают рождественские песнопения: «Христос раждается прежде падший воскресити образ» (тропарь предпразднства) или, как писал святой Ириней: «Сын Божий стал Сыном человеческим, чтобы и человек стал сыном Божиим».

А вот еще на эту же тему: «Послужити Христос вольно приходит, Егоже образ Зиждитель ныне приемлет, обнищавшаго Адама обогащая Божеством, странное обновление и возрождение, яко благоутробен, даруя» (канон, песнь 7-я, Минея, 20 декабря ст. ст.). Здесь о своем удивлении перед величием совершаемого таинства восклицает сам поэт: «странное обновление и возрождение»; и говорит о Христе как о слуге, но прислуживающем по своей воле, ради того, чтобы обнищавшее человечество обогатить Своим Божеством. «Како Твоей паче ума нищете удивляюся!» (стихира на вечерне, предпразднство Рождества).

А как вам такая стихира: «Ясли же, яко престол огнезрачен, в нихже яко младенца, Дева Мария полагает, во обновление создания, Неопределеннаго» (в Неделю святых отец – воскресенье перед Рождеством). Снова говорится о Том, Кому нельзя положить предел, прочертить границу, дать определение, – о Боге Творце, пришедшем обновить Свое создание. Это величественно и торжественно. Но как принять остальное – то, что Он, совершая таинство обновления, в виде младенца полагается в ясли, то есть в кормушку для скота, ставшую Неопределенному и Невместимому престолом огнезрачным? Нелепо и абсурдно! Но это еще и первый новозаветный образ Евхаристии. Младенец лежит в ясельках, в кормушке для скота. Оскорбительно? Мы же не скоты какие-нибудь! И вовсе не обидно, даже приятно почувствовать себя на минутку осликом из рождественского вертепа или маленьким пони.

Но больше всего нас поразят песнопения, которые мы слышим на Рождество чаще всего. Величайший христианский поэт VI века преподобный Роман Сладкопевец написал любимый всеми кондак Рождеству «Дева днесь». Многие знают его наизусть, многие поют – положенный на музыку именитых композиторов. Давайте забудем на минутку свой церковный опыт и прислушаемся к этому очень христианскому творению. Вот этот кондак по-русски:

 
Сегодня Дева рождает Того, Кто вечен,
И земля пещеру приносит Неприступному.
Ангелы с пастырями славословят,
Волхвы со звездою путешествуют,
Ибо нас ради родился ребенок – Предвечный Бог!
 

Сразу возникают вопросы. Что значит «сегодня», «днесь»? С этого слова начинаются многие церковные песнопения, и значит оно то, о чем говорилось выше, – Церковь ничего не вспоминает, она вне времени, для нее все события – здесь и сейчас.

«Дева рождает». Мы так привыкли к этой фразе, что не способны ей даже удивляться. Но ведь это абсурд. Девственница не может быть матерью, не перестав быть девой, как и для роженицы невозможно девство. Есть же в мире процессы необратимые. Однако для Того, Кто, не переставая быть Богом, стал человеком, возможно и такое.

Следующая нелепость: «Дева рождает Того, Кто вечен». Спрашивается, как это можно родить вечного, да еще и человеку? Вечному рождаться не пристало, как говорится, по определению. Ведь родиться – значит начать быть, воплотиться, стать материальным, плотским. Не унижение ли это для Бога, не насмешка ли над религией?

Однако если Вечному и Неприступному надлежало родиться, то всякому здравомыслящему человеку понятно, где и при каких обстоятельствах это нужно делать – в столице, во дворце, в царской семье. Нет! Бог смеется над нашим здравым смыслом и рождается в пещере, в загоне для скота, в хлеву. Младенец Христос родился под землей, и этим было явлено не только смирение Бога. «В представлении о Божественном Младенце, словно погребенном в пещере, – писал Честертон, – кроется мысль о подрыве того мира, о подкопе под тогдашние дворцы и башни, и даже Ирод, могучий правитель, почувствовал под ногами это землетрясение и задрожал в своем заколебавшемся дворце» («Вечный Человек»).

О потрясении устоев говорит и следующая фраза. Ангелы – бесплотные чистые духи, умные силы – распевают песни, и не с кем-нибудь, а с пастухами, с людьми, по воззрениям Древнего Востока, презренной профессии. В свое время египтяне – интеллектуальная и культурная элита древнего мира – отказались, при всем уважении к Иосифу Прекрасному, жить в одной земле со скотоводами-евреями и выделили им особое место для проживания – землю Гесем. А тут ангелы поют одним хором с пастухами, которые к тому же, как поется в других песнопениях, играют на свирелях («свиряюще»). Чудесный хор с музыкальным сопровождением! Кроме этих простых пастушков, не нашлось на земле никого ни во дворцах, ни в виллах, ни в ученых кабинетах, с кем бы ангелы запросто пели, возвещая «чудо преестественное».

Но что там пастухи. Тут «волхвы со звездою путешествуют». Волхвы были образованнейшими людьми своего времени. Кроме того, предание говорит и об их царственном достоинстве. Эти трое – Гаспар, Мельхиор, Вальтазар, мощи которых покоятся в Кельнском соборе, – были царями. И вдруг эти уважаемые люди срываются с места и идут в путь за какой-то там звездой. Здравомыслящий человек только покрутит у виска.

И вот какая картина получается: Дева рождает Вечного, пещера становится дворцом Невместимого, волхвы безумствуют, пастухи распевают с ангелами песни. Нелепости как глыбы обрушиваются на слушателя, и он недоумевает: почему мир вдруг сошел с ума, тронулся, почему все перевернулось с ног на голову? Преподобный Роман отвечает еще большей нелепостью: «ибо нас ради родился ребенок – предвечный Бог!» Бог – ребенок? Лучше и не придумаешь, тем более для мира античности. Не так должен являться Бог. Он должен прийти в величии и славе, разверзая небеса, испуская молнии, чтобы земля тряслась в ужасе и горы трепетали в страхе. А кто такой ребенок? Недочеловек, слабое и неуклюжее существо. Детство – это недоразумение, которое надо пережить, болезнь, которую надо вытерпеть. Так думал древний мир, ветхий мир, который рассыпался от прикосновения Младенца. Младенца, написавшего на знамени новой религии: будьте как дети (см. Мф. 18: 3).

Вот о каких вызывающих вещах говорит самое известное рождественское песнопение. Для иудеев соблазн, а для еллинов безумие (1 Кор. 1: 23). Такое христианство неприемлемо для мира. Люди, говорящие с Тертуллианом: «верую, потому что абсурдно», обречены на непонимание, их религия в принципе не может стать комфортной и уважаемой, жить в согласии с мудростью мира сего. Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? (1 Кор. 1: 20).

Христос пришел сразиться с князем мира сего. Пришел как дитя – безоружный и беззащитный. За девятьсот лет до этого другой мальчик, Его предок и Его прообраз, сражался со страшным и злым великаном Голиафом. Мальчик поразил его одним камешком, поразил во главу, как бы изображая древнее пророчество: будет поражать тебя в голову (Быт. 3: 15). Младенец Христос засыпал врага рождественским снегом или проще – забросал снежками. Видимо, об этом образе говорит Господь в Книге Иова, когда через едва сдерживаемую улыбку упоминает о хранилищах снега: которые берегу Я на время смутное, на день битвы и войны (Иов 38: 23).

Был и другой мальчик, также прообраз Младенца Христа. Его рождения ждали с нетерпением, а когда он родился, ему пришлось долго сносить издевательства старшего брата. Мальчик вырос, и любящий отец должен был принести его в жертву на горе Мориа, чтобы прообразовать грядущий подвиг своего далекого потомка Христа. Имя этого мальчика тоже было прообразовательным, ибо дал имя Сам Господь. Звали его Исаак, что в переводе значит «смех», или «сын смеха». Какой в этом смысл?

Бог, смиреннейшее Существо, из любви к людям становится человеком, что само по себе безумно. Становится человеком, чтобы, проведя жизнь в нищете и лишениях, скончаться позорной и мучительной смертью. Как пишет Тертуллиан: «Сын Божий распят; это вполне достоверно, ибо ни с чем несообразно. И после погребения Он воскрес; это несомненно, ибо невозможно». Вот где насмешка над миром и его мироправителем. Это же какое-то юродство. Не напрасно первые вестники Евангелия говорили о себе: Мы безумны Христа ради (1 Кор. 4: 10), по-славянски: «юроди Христа ради», то есть апостолы обрекли себя на юродство по примеру Первого Юродивого. Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих (1 Кор. 1: 21). Бог поразил гордого миродержителя тьмы века сего не в величественной битве, а в шутке. Он просто смеялся миру. А что может быть страшнее для сатанинской гордыни? Быть может, смутно и прикровенно эту истину ощущали древние египтяне, которые вывешивали над входом в дом смешные рожицы. Считалось, что именно изображения, вызывающие смех, отпугивают от дома злых духов.

И еще один важный прообраз дан в имени Исаак. Христос, как было сказано выше, освятил не только природу человека, но и все стороны человеческой жизни. Он освятил и смех, освободив его от примеси нечистоты. Эти два смеха, чистый и непотребный, были прообразованы двумя братьями: младшим Исааком и старшим Измаилом, который унижал младшего, насмехаясь над ним. «Так оба сына Авраама суть сыны смеха, – пишет святитель Филарет (Дроздов), – но один есть смех радования благодатного, другой – смех хулы на благодать и потому вместе быть не могут» (Толкование на книгу Бытия). Поэтому и изгоняется Измаил с матерью в пустыню, показывая, что нельзя человеку с неочищенным сердцем радоваться светлой благодатной радостью.

Рождество несет людям много радости и связанного с ней светлого и святого смеха. Помните, как, по воспоминаниям дивеевских сестер, смеялся преподобный Серафим: заливисто и по-детски; как шутил и смеялся преподобный Амвросий, как смешил братию преподобный Антоний Великий. Чистая радость и чистый смех – тоже дары Духа. Чтобы принять эту мысль и принять этот дар Рождества, нужно внимательным подвигом «очистить смыслы» и тогда, причастившись на праздник, петь всем своим существом: «Ты бо еси истинное желание и неизреченное веселие любящих Тя, Христе Боже наш, и Тя поет вся тварь».