Текст книги "Траектория чуда"

– Да, забавно, – выдавил через зубы из себя я, наливаясь изнутри свирепой ненавистью к собеседнику.

– Рад, что вам понравилось, – опять хохотнул Голос, но тут же перешел на серьезный тон. – Так что летите освобождайте свою семью, Глеб Аркадьевич, и…

Я не расслышал последних слов Голоса, потому что громом над ухом раздался мелодичный сигнал начала информационного сообщения по аэропорту, и приятный женский голос дикторши на чистом русском языке начал что-то вещать про какой-то рейс, благополучно совершивший посадку. Мама дорогая, это в Женеве-то! Я судорожно нажал красную кнопку окончания разговора и застыл, гадая, успел ли Голос услышать русскую речь? Но, подумав, решил, что вряд ли, так как мне показалось, что не расслышанное мною, пожалую, все-таки было: «…прощайте», а Голос обычно резко отключался сразу же после окончания им разговора. Откуда ни возьмись, рядом со мной появился Гоха, видимо, обеспокоенный моим отсутствием.

– Ну, что, что? – вцепился он мне в рукав, безошибочно определив, с кем я разговаривал.

– Он сказал, где они, – ответил я, только сейчас сам осознавая это.

Гоха схватил меня за плечи и что есть силы затряс, смешно выкатив глаза и скаля зубы. Да и сам я понимал, какая неожиданная удача свалилась на меня. Голос, сам того не зная, в самом конце партии, которую он безупречно провел, постоянно опережая меня на несколько ходов, кажется, дал-таки промашку. Только он об этом еще и не догадывается. Хотя что это я все приписываю ошибке противника? Разве не сделал я всего, что нужно, для того, чтобы тот ошибся? Ведь если бы я сейчас на самом деле торчал в Швейцарии, для исхода партии его ошибка не имела бы никакого значения. Ай, да молодец я, хоть и сукин сын! «Победа, победа, победа!» – стучала у меня жилка на виске, и в такт ей радовалась каждая клеточка моего тела. Но пока я пребывал в совершеннейшей эйфории, Гоха уже взял быка за рога:

– Так, диктуй адрес, – начал командовать он. – Я еду вытаскиваю твоих, а ты встречаешь этого кренделя…

– Я сам поеду, – перебил Гоху я, еле удерживаясь, чтобы прямо сейчас не сорваться к машине.

– А ты встречаешь этого кренделя! – повысил голос Гоха. – Ведь я не видел его не разу, как я его узнаю-то, а?

Да, черт, Гоха прав! Я снова засуетился в поисках бумаги и ручки, но тут одна мысль снова остановила меня. Дача Романа находилась по старой Каширке хоть и недалеко от Москвы – километров тридцать, не больше – но дорога к ней была на редкость путанной. Из дюжины поворотов, которые делала сначала узкая бетонка, а потом и вовсе грунтовый проселок после съезда с шоссе, штуки четыре были такими, которые я, побывав у Романа в гостях всего два раза, помнил исключительно визуально, да и то нетвердо. В общем, нарисовать схему маршрута, по которой можно было бы с гарантией приехать к месту, я был явно не в состоянии. Особенно будучи настолько взвинченным, как сейчас. Поэтому я вкратце обрисовал Гохе ситуацию с моим картографическим фиаско, и в заключение взял его руками за плечи и, глядя прямо в глаза, сказал с максимально возможным нажимом:

– Поэтому ты, Гораций Феоктистович, останешься здесь встречать нашего кренднля, а я поеду на дачу к Роману освобождать свою жену и дочь. Ты его узнаешь. Он толстый, лысый и наглый. На нем обязательно будут очень дорогие швейцарские часы, и обувь фирмы «Экко». Не узнать невозможно.

Последний раз такое выражение лица я видел у Гохи на прошлой неделе когда он явно собирался за мои издевки запустить мне в голову телефоном. Но, как и тогда, прямо-таки прущее из него желание громко ругаться матом кореш похоронил в себе.

– Ладно, черт с тобой, лети, – сказал он, на морской манер подавая мне руку «крабом», – я что-нибудь придумаю.

Я крепко пожал руку друга, и бегом бросился к машине, на ходу набирая номер Романа. Мне показалось, что услышав мой голос, он искренне обрадовался, но у меня не было времени на дружескую беседу. Я попросил его ответить на один вопрос: как долго он не был на даче? Роман не удивился и просто ответил, что с того самого дня, когда не слишком мягко спланировал с крыши. Я поблагодарил и распрощался. Все сходилось.

* * *

Я умею ездить очень быстро. Дело тут даже не в скорости, так как сейчас все, кому не лень, пуляют так, насколько им позволяют лошадиные силы под капотами их авто. Я умею быстро передвигаться по Москве, а в этом умении километры в час по спидометру – не главное. Нужно знать, каким маршрутом поехать, потому что в Москве, как в Зоне у Стругацких, самая короткая дорога – не обязательно ближняя. Оптимальные маршруты движения в столице могут меняться не только в зависимости и от времени суток, и по дням недели. А еще нужно знать, на каком отрезке дороги в каком ряду держаться: где быстрее сквозить чуть не по разделительной, а где красться вдоль тротуара. В общем, для того, чтобы по Москве ездить, а не дрейфовать вместе с «пробками», нужно знать массу разных водительских хитростей. Я знаю их все. И сейчас, лавируя между частниками и грузовиками, плотным потоком двигающимися через Химки в Москву по Ленинградскому шоссе, я лихорадочно раздумывал, как мне лучше попасть на Каширку.

На карте златоглавой направления на Питер и Каширу – диаметрально противоположны, и выбор передо мной стоял непростой: то ли пятьдесят с копейками верст по МКАД, то ли километров на двадцать меньше, но через весь город. Вроде бы, первый вариант предпочтительнее, – половину Кольцевой при разрешенных на ней ста в час можно махнуть минут за тридцать. Но это – если не вляпаться в «пробку». Через Москву, конечно, тоже не сахар, но до начала неизбежного часа пик еще около двух часов. Я решил ехать через город.

До Войковской долетел птицей, но после моста Победы скорость сильно упала. Перед тоннелем на траверзе Сокола минут семь плелись, как неживые, но под землю опять ушли со свистом. Два неизбежных длинных светофора у Динамо отняли еще лишних минут пять. Но, наконец, они были позади, и ввиду Беговой опять встала дилемма – прямо, на Садовое, или направо, на Третье транспортное? Времени раздумывать не было, и я резко заложил руля направо, уходя на Беговую улицу. Было почти совсем свободно, и уже минут через пять-семь я проехал под Кутузовским проспектом. Дальше стало потеснее, но до длиннющего тоннеля под Ленинским тоже доехал быстро. В тоннеле была авария, но большого затора она еще не успела собрать. Но все равно пришлось тащиться на первой передаче и, выехав из-под земли, к очереди на съезд на Варшавку я подъехал в четверть шестого, проделав этот путь от МКАД за пятьдесят пять минут. Не ахти, но и без особых потерь времени. Дальше по крайней мере все было ясно – держи прямо, да на развилке Варшавского и Каширского не промахнись уйти под землю.

Совершенно автоматически шныряя по рядам, я с максимально возможной скоростью продвигался вперед по прилично забитой Каширке. Головою, сердцем, всем собою я был в предстоящей встрече с женой и дочкой. Господи, как они там, девочки мои? Галина говорила, что Юлька вроде заболела. Может, надо остановиться у аптеки и купить ей каких-нибудь лекарств? И усмехнулся, поняв, что просто не смогу остановиться, не смогу ни на минуту отсрочить встречу со своими! Была уже почти половина шестого, а я только еще проехал комплекс МИФИ, и катился вниз, в седловину между Борисовскими и Царицынским прудами. Я в дороге уже час десять, – во сколько же я буду на месте? И какого черта не звонит Гоха, ведь самолет должен был уже сесть?

Я протянул руку, взял вмобильник, который, садясь в машину, бросил на пассажирское сиденье «лицом» вниз, и обнаружил, что он выключен. Такой матерной тирады, какую я выдал в пространство, я не позволял себе уже давно. Извиняло меня только то, что адресовал я ее самому себе. Ну, надо ж быть таким дебилом, чтобы со времени прилета так и не зарядить нормально аккумулятор?! Сколько он простоял на зарядке вчера в офисе? От силы полчаса, максимум минут сорок. Естественно что бобик сдох. И это когда от связи просто зависят вопросы жизни и смерти! Болван, идиот! Но как хорошо, что именно для таких случаев у меня в «бардачке» валяется автомобильный адаптер. Я на ходу воткнул штекер адаптера в гнездо прикуривателя, и дисплей «Сименса» приветливо озарился оранжевой подсветкой. Фу ты, слава Богу! Дав аппарату хоть чуть хлебнуть энергии, на пересечении с Ореховым бульваром я набрал Гохин номер. Он ответил на первом же зуммере.

– Ты где пропал? – заорал в трубку он, от негодования путая падежи. – Я названиваю уже минут двадцать, а мне – «временно недоступен», да «позвоните позднее»!

– Батарейка села, – попытался отбиться от справедливого Гохиного наезда я, и осекся.

Как – недоступен? Как – позвоните позднее?

– Ты хочешь сказать, что система отвечала тебе по-русски? – чувствуя, как в предвестии беды замирает сердце, попросил уточнить Гоху я.

Тот, видимо, смекнув, что что-то у меня сильно не так, тон сбавил:

– Естественно, по-русски, – буркнул он в ответ. – Иностранной мове я не обучен.

От пронзившей мой мозг после Гохиных слов догадки я чуть было с размаху не влетел в точеный зад идущей впереди новенькой «Вольво», но, к счастью, вильнув, ушел в сторону. А Гоха уже спокойнее продолжил:

– Прилетел наш крендель-то. Ты описал его совершенно точно, так что узнал я его без проблем. Никто, кроме меня, его не встречал. При нем только небольшая сумка и кейс, который он не выпускает из рук. С югов – с кейсом, странно, да? Сейчас он со всем барахлом сам садиться за руль Мерседеса, ждавшего его на стоянке в пяти машинах от нас. Я еще как мы подъехали, обратил на него внимание, потому что у него оба зеркала оцарапаны, прямо стесаны обо что-то. Я пасу его из своей «Волги». Ты сам где? Еще не доехал?

– Гоха, я перезвоню тебе через пять минут, – механическим голосом ответил я.

Я аккуратно прижался к обочине и включил аварийку. Внутри меня бушевала адреналиновая буря, но не от возможной аварии, которую я только что чудом избежал. Я сидел, уставившись в стекло невидящим взглядом. При выключенном телефоне проклятая система отвечала по-русски, я не смог обмануть ее. И это значило, что со вчерашнего вечера Голос знал, что ни в какой я уже не в Женеве, что я в Москве. Знал, и валял со мной дурака. Да можно было и сразу понять – невозможно было среди бела дня на глазах у соседей по даче двух человек против их воли запихнуть в подвал! Тем более невозможно это было сделать в одиночку. Почему в одиночку? Да потому, что если бы в транспортировке пленников на дачу принимал участие Шуляев, он бы никак не успел на самолет! Это значило, что нет моей семьи в подвале на даче у Романа, и не было никогда. Как же я дешево купился!

Но зачем Голос отправил меня по ложному следу? Чтобы мне побольнее было? Да нет, вряд ли. Ведь он позвонил неожиданно вскоре после планового звонка. Почему? Да элементарно – сначала Голос думал, что даже и находясь в Москве, я не опасен, так как про сегодняшнее возвращение Шуляева ничего не знаю. Но в эти сорок минут между звонками произошло нечто, что изменило мнение Голоса о степени моей опасности для его планов. Что же? Да снова элементарно – он увидел меня в аэропорту, и ему понадобилось срочно убрать меня оттуда. Более изящного и надежного способа, как сообщить мне место, где якобы томится в заточении моя семья, было и не придумать. И вот сейчас я здесь, на краю Ойкумены, в прямой видимости Кольцевой дороги, а где моя семья? Боже, какой же я никчемный кретин, жалкий, напыщенный болван, возомнивший себя великим конспиратором! Я закрыл глаза, и с размаху врезался лбом в рулевое колесо, искренне жалея, что это не каменная стена. Боже мой, Галюша, Юленька, где же вы?! Но это был глас вопиющего в пустыне, и не было на этот вопрос ответа. Зато, наверное, уже был ответ на вопрос, где Шуляев. Я открыл глаза, обретшие, мне казалось, силой ненависти прожигать дыры в предметах. Да, опять осталась последняя ниточка – Шуляев и, клянусь Богом, он все расскажет мне!

– Гоха, ну, где вы? – перезвонив, коротко бросил в трубку я.

– Веду нашего кренделя по Ленинградке, – бодро, как лейтенант на плацу, отрапортовал Гоха, – только что пересекли МКАД. К счастью, хоть у клиента сил двести пятьдесят под задницей, но на его скорость это не сильно влияет, так что вишу у него на хвосте без проблем. Ты сам-то где? Забрал своих?

– Гоха, это была подстава, пустышка, – замогильным голосом сказал я. – Моих там, куда меня отправил Голос, нет и никогда не было. Я думаю, что он засек меня в аэропорту.

– Б-а-а-лин! – чертыхнулся Гоха, после чего в трубке повисло молчание.

– Что делать будем? – в отчаянии спросил я.

– А что делать? – решительно отозвался он. – Теперь как раз все ясно. Делать будем то, что делаем – следить за ним. Кабы еще знать, куда наш кренделек катится!

– Я думаю, либо домой, на Профсоюзную, либо в офис к себе, на Якиманку, – рассудил я, подумав о возможных маршрутах движения адвоката. – Но нам-то что теперь с того?

– Да как сказать, – загадочно протянул Гоха и спросил: – Как у него в офисе с охраной?

– Все хорошо там с охраной, – ответил я, и невесело усмехнулся: – Ты что, задумал налет на его офис?

– На офис – нет, – засмеялся Гоха. – Хотя бы потому, что прилетел он в шортах, и в таком виде попрется, скорее, домой. Вот я и думаю – а что нам мешает прищучить его там?

«Да, пожалуй, что и ничего, – подумал я, – приезжает он домой, сообщает Голосу, что все тип-топ, отдыхает спокойно, а тут и мы».

– Ты сам-то где, родной? – тем временем продолжал Гоха. – На Каширке? Давай разворачивайся, и шуруй на Профсоюзную, думаю, там и встретимся.

– По дороге в магазин электротоваров заскочить? – спросил я на прощание.

– На кой хрен? – не понял он.

– Как – на кой? – невесело усмехнулся я. – Паяльник купить.

Надо же, я еще и шучу! Гоха хохотнул, оценив юмор:

– Не траться, думаю, какое-нибудь подручное средство типа утюга у адвоката и дома найдется.

Воодушевленный новым планом действий, я с визгом провернувшихся на мокром асфальте шин отвалил от обочины, и через каких-то четверть часа бешеной гонки по Кольцевой был уже возле станции метро Теплый Стан. Отсюда до Новых Черемушек, где жил Шуляев, можно было добраться за десять-двенадцать минут, и я снова остановился, набрал Гохе и доложил ему о своем местонахождении.

– Шустро ты, а мы только еще проезжаем Динамо, – отчитался о своих перемещениях Гоха. – Клиент плетется еле-еле, видимо, никуда не торопится.

– А чего ему торопиться-то? – хмыкнул я. – Он считает, что дело сделано, и…

– Погоди-ка, – перебил меня Гоха, – чего-то он засуетился, перестраивается вправо. Похоже, решил свернуть не Третье кольцо. Так что ты стой там, где стоишь, и жди, пока яснее станет, где клиент прописан.

– Понял, конец связи, – почему-то по-военному дал отбой я, и бросил телефон на сиденье.

Но не успел я открыть окно, чтобы впустить в машину немного свежего воздуха, как «Сименс» зазуммерил опять.

– Ну, чего? – буркнул в трубку я, снова увидев на дисплее Гохин номер. – Клиент включил форсаж, и вы уже на Профcоюзной?

– Нет, похоже, он передумал ехать на Профсоюзную, – озабоченно заговорил Гоха. – Уже практически свернул на Беговую, и поворотником показал, но в самый последний момент поехал прямо, к Белорусскому. Подрезал «Жигуля», я еле успел вырулить из потока за ним!

– Может, заметил хвост и пробует оторваться? – предположил я, не зная, что и думать о маневрах на том конце провода.

– Да, вроде, нет, – отозвался Гоха. – Похоже, просто в последний момент решил двинуть куда-то в другое место.

– И куда, интересно? – спросил я, хмуря брови.

– А черт его знает! – содержательно ответил Гоха. – Как ты догадываешься, вариантов масса: прямо по Тверской, налево на Лесную, по Брестской на Садовое, или направо на Пресню. Можно еще по Бутырскому Валу в сторону Савеловского, или вообще развернуться.

– Слышь, что ты мне географию Москвы преподаешь? – вспылил я. – Мне-то куда двигать?

– Да не ори ты, я сам весь на нервах, а тут у светофора перед Белорусским пробочка минут на пять, – пояснил ситуацию Гоха. – Как только клиент обозначит направление дальнейшего движения, я звякну.

Я чертыхнулся. Ну, и что, мне тут теперь сидеть и ждать, пока они там разродятся, куда путь держать? Да я тут с ума сойду! Нет, надо ехать им навстречу, а там, глядишь, и прояснится, куда конкретно. Я рванул по Профсоюзной, как по трассе «Формулы один», и когда ровно через пять минут Гоха опять позвонил, я был уже чуть не у Новых Черемушек.

– Он повернул налево, уже едем по Лесной, – озадаченно сообщил Гоха, – ума не приложу, куда бы он мог направляться. Может, двинешь нам навстречу?

– Уже еду, – по-деловому коротко ответил я.

Еще через семь минут, когда я уже подъезжал к площади Гагарина, Гоха позвонил снова:

– Мы на Самотеке, поворачиваем на Садовое налево, в сторону Сухаревки, – доложился он, и голос его звучал растерянно. – Похоже, ни в офис, ни домой он не собирается. Может, он на самом деле засек меня и водит?

– Да чтоб такой чайник, как этот крендель, засек такого профи как ты? Да ни в жисть! – подбодрил раскисшего партнера я.

– Думаешь? – уже более спокойно ответил Гоха. – Да, пожалуй. Но куда же он едет-то, черт бы его побрал? Ты сам-то где?

– Еду вам навстречу, – не стал конкретизировать я. – Отбой.

На самом деле я уже подъезжал к Октябрьской, и опять вставал вопрос, куда же дальше: налево, направо, прямо? Я было хотел снова подождать развития событий у обочины, но потом решил поехать Гохе и Шуляеву по Садовому навстречу, и повернул направо к трамвайному депо имени Апакова. Я особо не торопился, чтобы, если я правильно рассчитал скорость сближения, встретиться с ними нос к носу где-то в промежутке между Зацепой и Краснохолмским мостом, под которым можно было бы в случае чего развернуться. Я уже выезжал из подземного путепровода под Добрынкой опять на Божий свет и хотел позвонить Гохе, но он опередил меня со звонком. В трубке все странно плыло и булькало, но в голосе Гохи была явная паника:

– Глеб, я отстал от него, слышишь, я сломался прямо в Таганском тоннеле! – кричал через треск и помехи в трубку он. – Я не знаю, что делать, я убью этих слесарюг из автосервиса! Глеб, езжай в сторону Павелецкого, может, ты встретишься с ним!

В трубке часто запикало, и связь прервалась. Я на секунду закрыл в отчаянии глаза и про себя выдал длинное непечатное проклятье в адрес всего отечественного автопрома, но особенно досталось в нем Горьковскому автозаводу, равно как и приверженности Гохи Семизуйко продукции последнего. Ну надо же – так бездарно упустить Шуляева! Все, последняя ниточка оборвалась. Я открыл глаза, благо в эту минуту поток машин стоял на светофоре перед Павелецким вокзалом, и мой секундный отказ смотреть на безобразия, творящиеся в этом мире, был относительно безопасен.

* * *

Итак, я открыл глаза как раз в тот момент, когда включился зеленый, и поток тронулся. «Десятка» перевалила через трамвайные пути, и в этот момент на встречной полосе прямо напротив недоброй памяти Максима-Пиццы я заметил «глазастый» Мерседес с затемненными стеклами, с виду точно как Шулявский. Я схватил телефон и ткнул Гохин номер, пытаясь среди десятков встречных машин, отделяющих меня от «мерина», разглядеть его номера.

– Какой номер у Шуляевского «мерса»? Быстрее! – заорал я в трубку, как только Гоха ответил, потому, что интересующая меня машина, подъезжая в крайнем правом ряду к Бахрушинскому музею, включила поворотник.

– Ха-буль-буль-пять-буль-буль! – без запинки выпалил Гоха, как будто перемежал разговор со мной глотками из горлышка бутылки, и сразу же связь опять прервалась.

– Он повернул направо на Бахрушина! – на всякий случай проорал я в микрофон, но, похоже, с таким же успехом можно был кричать в устье Кольской сверхглубокой скважины.

Нашел же ведь место, где сломаться – в тоннеле! А Мерседес, поворачивая направо, на секунду все-таки показал мне свой номерной знак, и цифра 5, равно как и буква «ха», на нем явно присутствовали. Это был Шуляев! Я втопил газ до пола, и понесся на набережную на разворот. Но несмотря на то, что под мостом я успел проскочить на два мигающих зеленых, к тому времени, как я на крутом вираже еле вписался в переулок, куда буквально двумя минутами ранее повернул Шуляев, Мерседеса в поле зрения уже не наблюдалось. Я пронесся метров пятьсот вперед, и уперся в Т-образный перекресток. Черт, куда – направо, налево?! Я наудачу рванул направо, и вскоре выскочил на набережную Обводного канала. Здесь движение было односторонним и, поехав направо, я вскоре снова был бы на Садовом. Значит, на том перекрестке Шуляев ушел налево. Я врубил задний ход, почти на месте развернулся, чуть не снеся фонарный столб, и понесся обратно. Пулей пролетел мимо переулка, откуда я только что приехал с Садового, и начал притормаживать, следуя крутому повороту асфальта, уходящему направо. Гадство, опять меня занесло в эти треклятые Татарские переулки, где я был-то один-два раза в жизни, и в которых совершенно не ориентировался! Я повернул направо, и опять уперся в развилку. Боже, куда теперь?! Дорогу направо преграждал «кирпич», и я поехал налево, хотя теоретически Шуляев мог поехать и под знак. Еще один поворот, и я, осознав, что полностью потерял ориентацию в этом лабиринте, остановился, тем более, что два дорожных знака, установленных, судя по свеженькому виду, совсем недавно, говорили, что где-то впереди перекопано и проезда нет. Передо мною лежала узенькая проезжая часть какого-то переулка, на стенах домов которого, естественно, не было и следа табличек с названием. На всем просматривавшемся протяжении переулка не ехало ни одной машины, по узким тротуарам не шел ни один прохожий. Мерседеса словно и след простыл. Вообще здесь было так пусто и тихо, словно в полукилометре за моей спиной не кипело Садовое кольцо. Смеркалось, а в доме, стеной стоящем вдоль всей правой стороны переулка, не загоралось ни одно окно. Странное место, будто необитаемый островок посреди моря жизни. Мне стало не по себе. Начал накрапывать мелкий дождик, и вслед за моросью на стекле неприятный холодок мурашек пополз и по моей спине. Я упустил Шуляева, а с ним и надежды на скорое освобождение семьи. О возврате денег тут уж и говорить не приходилось. Снова только и оставалось, как милости, ждать, что Голос все-таки позвонит, и скажет, где томятся Галина с Юлькой. «Если он вообще позвонит», – подумал я, и от этой мысли мне стало совсем плохо. Но какой красавец Шуляев! Изображал из себя чайника, а сам, наверное, еще в Шереметьеве засек Гоху, и только и искал случая от него оторваться! Наверное, он даже не усек, что «хвост», сломавшись, сам отстал, и ушел в эти переулки намеренно, ибо что Шуляеву в этой глухомани делать, как не воспользоваться этим лабиринтом для того, чтобы уйти от преследования? Если, конечно, он не ехал именно сюда. Но куда же тогда, черт побери, он со своим Мерседесом подевался, ведь судя по знаку, впереди – тупик?! Что-то здесь не так. Может, нет никакого тупика, а я тут стою, аки пень? Я включил передачу, и потихонечку тронул вперед. Но нет, метрах в двухстах впереди, где переулок уходил левее, и в самом деле было перекопано, и проехать дальше не было никакой возможности. Летать, что ли, умеет Шуляевский «мерин»? Но как бы то ни стало, я его потерял. Окончательно смирившись с этим, я в два приема развернулся и поехал назад. И вдруг панорама переулка, развернувшаяся перед моими глазами на сто восемьдесят градусов, показалась мне ужасно знакомой. Ну точно, в один из тех двух раз, что я бывал в этом Богом забытом месте, мы с Жанной возили сюда Люсю. Именно в этом доме, который сейчас у меня по левую руку, жила ее престарелая мать. Ну да, она еще была чуть ли не последней обитательницей этого дома, который шел под снос. Странно, что дом до сих пор еще стоит, хоть и видно, что полностью отселен, И не странно ли, что Шуляев заехал сюда? Бывают ли такие совпадения? Благо, что это можно легко проверить.

Я остановился прямо напротив проема арки, ведущей во внутренний двор дома. Арка, вроде бы и проезжая, была такая узкая, что как и тот раз, я не решился протиснуться в нее на машине, опасаясь снести «десятке» зеркала, а вылез из-за руля, и вошел во двор пешком. Двор, образованный замкнутыми в каре внутренними стенами, был прямо питерским каким-то, по крайней мере другого такого «колодца» я в Москве нигде не встречал. Уже вовсю темнело, а во дворе-колодце, освещаемом лишь серым квадратом неба высоко вверху, был такой мрак, что я не сразу заметил машину, приткнувшуюся вплотную к стене в дальнем углу двора. Сердце у меня бешено заколотилось, потому что это был черный Шуляевский «мерс». Вихрь мыслей завертелся у меня в голове, но рациональной была только одна: позвонить Гохе и позвать его на помощь. Но автоответчик на его телефоне посоветовал мне позвонить позднее, – видимо, Таганский тоннель наглухо поглощал все радиосигналы. Оставленный с черной неизвестностью в лице Мерседеса в пустом дворе один на один, я начал пытаться строить план действий сам. Я осторожно подошел к машине и сразу обратил внимание на глубокие и явно свежие царапины на зеркалах бокового вида. Было ясно, что эти царапины были получены при проезде сквозь арку, и только то, что зеркала «мерса» имели возможность складываться вдоль корпуса, вообще позволило машине протиснуться во двор. Но ведь Гоха видел эти царапины еще в аэропорту, а это значило, что Мерседес уже заезжал в этот двор! Но зачем компаньону Голоса адвокату Шуляеву заезжать в такое глухое и уединенное место? Вывод был ясен – где-то здесь держали Галина и Юльку! Но где сам Шуляев? Через единственное незатемненное лобовое стекло было видно, что салон автомашины пуст. Значит, приехавший на ней вышел, и вошел в дом? Во двор выходило четыре больших, под козырьками, подъездных двери, и рядом с каждой из них – по двери поменьше, наверное, подвальных. На всех дверях висели внушительные висячие замки, и каждая дверь была опечатана белой бумажкой с треугольным штампом. Я подергал один замок, другой, третий – все без дураков, все заперто. Как же он вошел? А если предположить, что какая-то из дверей была не заперта, то кто же закрыл ее на амбарный замок за вошедшим? Я еще раз оглядел весь двор, прислушиваясь. Но – нет, ниоткуда ни звука, ни шороха, ни одного свидетельства, что внутри кто-то может быть. Мистика какая-то!

Тем временем как-то стремительно почти совсем стемнело. Вроде бы, для сумерек было еще рановато, но квадрат пасмурного неба над двором-колодцем заволокло вдруг иссиня-черной тучей, поглотившей, как губка, остатки и без того скудного света уходящего дня. Стремительно начал сливаться с фоном грязных стен черный Мерседес, прямо на глазах пропадая из вида. Еще немного, и взгляд вообще перестанет что-либо различать в кромешном мраке. Тогда останется только снаружи, на улице ожидать, пока «мерин» не начнет протискиваться обратно. В отчаянии я начал снова обходить все двери, проверяя замки на них. Бесполезно – все они были заперты, но неожиданно у самой ближней к «мерсу» маленькой двери в последнем отсвете стремительно чернеющего неба, отраженном от полированного бока машины, на сухом куске асфальта под козырьком я различил какой-то отпечаток. Я опустился над ним на корточки, но закрытый моей собственной тенью, отпечаток стал совершенно неразличим. Нужен был источник света, неважно какой – спичка, зажигалка, все подошло бы. Но как раз ничего такого ни у меня в карманах, ни в «десятке» не было. Господи, кажется так уже было: полцарства за коробок спичек! В бесплодных попытках отыскать хоть что-нибудь излучающее свет я начал проверять все карманы, но ничего, кроме телефона и ключей от машины, в них не было. И тут, ярким рыжим светом освещая все внутренности растпыренного моей пятерней кармана, завибрировал лежащий в нем мобильник. Ха, вот и свет! Но прежде нужно ответить. Я выхватил аппарат из кармана, нажимая на кнопку до того, как он зальется звонкой трелью, и на цыпочках отошел подальше от двери. Судя по всему, это должен был быть Гоха, однако номер определился не его.

– Глеб, ты? – спросили меня, и я узнал голос Глюка.

– Да, я, – шепотом ответил я. – Привет, Вась.

– Чего ты шепотом, спишь, что ли? – ухмыльнулся Глюк. – Вроде, рановато еще?

– Ага, сплю, – ответил я, зажимая себе ладонью рот вместе с микрофоном, и, как в детстве в игре в прятки, затаился, присев на корточки, за Шуляевским Мерседесом.

– Ну ладно, я коротко, – соблаговолил Глюк. – Я вообще Гохе звонил, н он чего-то недоступен, наверное, тоже спит. Он просил меня пробить этого вашего Лорика по всем базам, так вот – я его нашел. Интересно?

– Да, – прохрипел я, чтобы не обидеть Глюка, подумав, что на самом деле подноготная покойничка, наверное, уже не имеет никакого значения.

– Значит так, – видимо, беря записи, начал Глюк. – На самом деле он Степанидзе, а не Степанов, родился в 65-м году в Кутаиси. Семейное положение – разведен, от брака имеет дочь Аллу, жену зовут Людмила Алексеевна, в девичестве Виревич.

– Что? – забыв о конспирации, чуть не закричал в трубку я в надежде, что не расслышал. – Как ты говоришь, ее фамилия?!

Но нет, я все расслышал правильно: у Лориковой жены и Таши была одна и та же фамилия и, оценивая наиболее вероятную в этом случае степень родства, скорее всего, они были сестрами. То есть, жена Лорика была сестрой Таши. Вот и открылся ларчик!

– Ну, ты чего, правда, что ли, заснул там? – вернул меня к действительности Глюк. – Дальше докладывать?

– Валяй, – разрешил я, уже заинтригованный рассказом.

– Он из эмвэдэшного спецназа, воевал в Афгане и Чечне, дослужился до капитана, имеет награды, – как пономарь, забубнил Глюк. – Четыре года назад уволился в запас по состоянию здоровья. Так, пожалуй, больше ничего интересного, кроме, пожалуй, заболевания, по которому он был уволен. Причем во всех бумагах, с которыми он вышел на гражданку, у него стоит «хронический пиелонефрит», и только в секретном личном деле написан настоящий диагноз. Знаешь, какой?

– Нет, – честно прошептал я, однако же предчувствуя новое потрясение.

Я не ошибся.

– ВИЧ-инфекция, – победоносно сообщил мне Глюк, – ваш Лорик был инфицирован вирусом иммунодефицита. Может, из-за этого он и стал плохим парнем? Ну, у меня все, спокойной ночи!

– Спасибо, пока! – находясь от услышанного в состоянии легкой гроги, чуть слышно попрощался я с ним, и совершенно автоматически хотел нажать, отсоединяясь, на красную клавишу телефона.

Но делать этого не понадобилось. Телефон жалобно пикнул, последний раз моргнул оранжевым глазом дисплея, сигнализируя о полной разрядке батареи, и умер. Темнота вокруг меня сразу стала настолько непроницаемой, что назад к двери я крался, держась для ориентира за полированный бок Мерседеса. Черт, а чем же теперь мне подсветить подозрительный след? Я снова начал растерянно шарить в карманах, хотя точно знал, что ничего, кроме ключей от машины, там не осталось. Тем не менее я за каким-то лешим извлек их из кармана, повертел их в руке и, уже с досадой засовывая ключи обратно в карман, случайно надавил на одну из кнопок на брелке сигнализации, и внезапно на нем вспыхнул маленький красный огонек светодиода. Эврика! Я снова опустился на корточки, и нажал кнопку, поднося брелок к самой земле. Слабое красное пятнышко света на асфальте еще и пульсировало, но его оказалось достаточно, чтобы я различил, что это след подошвы. Более того, поперек следа явно шла какая-то надпись. Чуть не сломав глаза от напряжения, я прочитал: «ЕССО». Я встал. Это Шуляев носил обувь исключительно марки «Экко», и каким-то образом он недавно вошел в эту дверь! Я толкнул дверь рукой, и мне показалось, что она закрыта не так плотно, как другие. Никаких звуков из-за нее даже в гробовой тишине двора слышно не было, но зато мне вдруг померещилось, что из-под нее пробивается еле видный свет. Раньше, когда было посветлее, я его и не мог заметить, настолько свет был слаб. Я и сейчас не был до конца уверен в том, что это свет, а не полоса чуть более сухого и светлого асфальта у двери. Но нет, это точно был свет, и он свидетельствовал о том, что за дверью кто-то есть. Я вдохнул полную грудь воздуха и, придерживая дверь за скобу, что есть силы надавил плечом. От моего нажима дверь неожиданно легко подалась. Раздался очень знакомый мне калиточный визг петель, и я ввалился вовнутрь, едва удержав полотно, чтобы оно не врезалось в стену. Я замер, сжавшись в комок, слушая гремящую в ушах тишину. Но, кажется, мне удалось не наделать слишком уж много шума, и я перевел дыхание. Я с интересом осмотрел дверной запор. Замок, равно как и обе проушины, были бутафорскими, и остались на полотне, в закрытом же состоянии дверь удерживал изнутри обыкновенный шпингалет. Я подивился этой нехитрой уловке и попытался вглядеться в черноту впереди. Хотя не такая уж это была и чернота, потому что свет, который я увидел под дверью, здесь был уже не в пример ярче. Он шел откуда-то спереди снизу, из чего я сделал вывод, что передо мной – лестница. Точно, сделав пару шагов, я нащупал ногой ступеньки, и осторожно начал спускаться. Я насчитал десять ступеней, после чего лестница сделала поворот. За поворотом свет стал еще ярче, и я уже различил ступени второго марша лестницы, идущей вниз. После лестницы начинался узкий длинный коридор, в конце которого за поворотом было совсем светло. Я глубоко глотнул спертого воздуха с ароматами плесени и крыс и, стараясь не дышать, на цыпочках двинулся по коридору. Заканчивался коридор маленьким – примерно полтора на полтора метра – квадратным помещением типа тамбура, в одной стене которого была массивная железная гермодверь. Видимо, во времена «железного занавеса», а, может, и раньше, в Отечественную, подвал под домом использовался как бомбоубежище. Полотно двери с большим круглым воротком замка было приоткрыто, и свет шел из помещения за дверью. Я осторожно заглянул вовнутрь, боясь одного: чтобы те, кто внутри, не услышали гулких ударов моего сердца.