Текст книги "Траектория чуда"

Люся была странным существом нездоровой худобы и неопределяемого с виду возраста. У нее был огромный набор каких-то совершенно невероятных проблем – мать при смерти, дочь с задержками в развитии от неизвестно куда девшегося мужа, брат с какими-то отклонениями, проблемы с собственным здоровьем, в общем, все тридцать три несчастья. На наших совместных посиделках за чашечкой кофе или кружечкой пивка всем этим в манере, не более естественной, чем золотой зуб во рту годовалого младенца, Люся постоянно грузила Жанну, а с ней до кучи – и меня. Именовала она меня почему-то вообще не иначе, как «мой дорогой», что меня просто бесило. На мой взгляд, ничего общего у Жанны – воплощенного изящества, с этой в высшей степени странной, постоянно непричесанной и вообще неприятной особой просто и быть-то не могло. Но что-то явно и очень сильно связывало Жанну с ней. Я не мог понять, что, но от этого раздражение мое только усиливалось.

В общем, как говорят наши братья – хохлы, – коханя вмэрло. Я еще по привычке звонил Жанне почти каждый день, еще говорил ей автоматически «целую» в конце телефонных разговоров, которые становились раз от разу все короче и короче, но не виделись мы уже недели три, а когда последний раз трахались, точно и не припомню. И стоило ли форсировать ситуацию, чтобы после такого перерывчика опять начинать, я абсолютно не был уверен. Но воспринимал ситуацию эту я очень болезненно, душа привыкла к общению с Жанной даже больше, чем тело хотело постели с ней. Внутри меня начала нахолаживаться такая пустота, что иногда хотелось выть на луну. Ни работа, ни дом, ни даже бутылка водки не могли заглушить эту постоянно ноющую боль внутри. Она стояла последние пару месяцев постоянно каким-то настолько осязаемым комком в горле, что у меня возникла мысль, не хроническая ли это простуда, и хотел уже пойти к ЛОРу.

Хорошо, что не пошел, потому, что сейчас четко ощущал – комок ушел, и лекарством стало общение с Талией. Именно общение, именно духовное, а не телесное, потому, что телесного-то, собственно, хм, и не было совсем. Из этой констатации проистекал третий вопрос.

Я не верю в любовь с первого взгляда. Даже просто для того, чтобы почувствовать к человеку хоть какие-либо чувства, кроме индифферентного и вежливого безразличия, нужно время, но с Талией все выходило не по теории. Я стоял в ванне и четко осознавал, как бы сканируя внутренним ментальным локатором всю историю наших взаимоотношений, что слабых мест в простом определении: «Этот человек мне нравится», по существу, нет. Мне нравилось в ней все – внешность, запах, голос, интонации, взгляд на некоторые проблемы, которые так или иначе сегодня были обсуждены, нравилось, как она занимается оральным сексом и нравилась музыка, которую она слушает. Нравилось, что мое полотенце синее, а ее красное, и нравится, что на раковине лежит именно мыло Protex. Мне даже, к ужасу моему, нравилось, что Талия сейчас – не вполне женщина, и нравилось то, что в скором будущем она может стать, скажем так, практически полностью женщиной, и это позволило бы отношениям с нею стать совершенно полноценными. По крайней мере, для меня. Так что же, передо мной очередной кандидат в идеалы, да еще такой необыкновенный? Но ведь созерцание идеала или общение с ним может привести только к двум вариантам развития событий – к поклонению идеалу, или к любви к нему. М-да, перспектива наступления ни одной из этих ипостасей меня как-то не согревала.

Ладно, и последний на сегодня, четвертый по счету вопрос. Что же, черт тебя дери, из предыдущих трех вопросов вытекает? «А хрен его знает!» – неожиданно громко вслух ответил сам себе я и выключил воду. Утро вечера мудренее, типа – время, может быть, покажет. Пока надо птицей лететь домой, срочно включать мобилу, а то благоверная моя Галина сейчас начнет задавать гораздо более простые и конкретные вопросы, на которые ответить будет гораздо труднее, чем на все нагромождение философско-этических торосов, которые я тут себе понастроил. Я вытерся, вылез из ванны, мельком взглянул на себя в зеркало – стареющий, толстеющий, лысеющий, но очень еще даже ничего мужчинка с интересной проседью в темных волосах и синими, как номерные знаки на ментовских лайбах, глазами. Подмигнул своему отражению и вышел из ванной.

Талия, уже одетая в тот же домашний и очень милый наряд, в котором встречала меня несколько часов назад, сидела в кресле нога на ногу и курила. Из динамиков магнитолы неторопливо лились фантастические гитарные пассажи.

– Карлос Сантана? – улыбнулся с порога ванной я.

– Ты просто меломан, или…? – туша в пепельнице сигарету, вернула мне улыбку Талия.

– Просто, а ты? – переспросил я.

– А я – просто музыкальная школа, консерватория, отборочный тур конкурса имени Чайковского и…все, – рассмеялась Талия, но глаза при этом у нее были грустные-грустные. – Пришлось уйти с третьего курса.

– А на каком инструменте ты играла? А почему не продолжаешь учиться? А что конкурс – не прошла? – закидал ее вопросами я, потихонечку одеваясь.

– Нет, почему не прошла? – задумчиво ответила Таша. – Прошла в финальный тур. Но он начинался еще через несколько месяцев, а тут как раз начали происходить такие изменения в организме, что я утром не узнавала себя вчерашнюю в зеркале. Представляешь, я к тому времени уже года три принимала гормоны, и все как-то без толку. Я уже отчаялась, если честно, а тут как начала грудь расти – буквально как на дрожжах. За три месяца на три размера. Скрывать не стало никакой возможности. Сокурсники стали поглядывать подозрительно. В общем, пришлось выбирать между музыкой и собой. Так и ушла в бессрочную академку. Ну, и выступить на конкурсе, соответственно, не пришлось. А училась я по классу скрипки.

Боже, еще и скрипачка! Фантастика! Ведь талант извлекать из человеческих душ эмоции посредством музыки я всегда ценил выше всех прочих аналогичных дарований, типа живописания или способности к письму.

– А почему не восстанавливаешься сейчас? Ведь у тебя все стабилизировалось? – от души недоумевал я.

– Как ты себе это представляешь, ушла в академку мальчиком, вернулась девочкой? – опять невесело усмехнулась Таша. – Там еще полно народу, с кем я училась, преподаватели. Да это будет не учеба, а кунсткамера сплошная! Нет, в этой стране мне уже не учиться и не играть.

Я слушал эту исповедь молча, забыв, что застегивал рубашку. Боже, какая драма! Таша уже давно закончила рассказывать свою невеселую историю, а я все стоял, теребя пальцами пуговицы.

Она улыбнулась, подошла ко мне, и сама застегнула мне рубашку.

– Не бери в голову, а то что-то загрузила я тебя, – улыбнулась мне она.

– Как не брать в голову, когда тут буквально Ванесса Мэй тебе рубашку застегивает, – отшутился я, находясь, на самом деле, все еще под впечатлением всей истории короткой жизни Талии.

– Ванесса Мэй – подготовишка! – заносчиво и задорно хмыкнула она, застегивая последнюю пуговицу. – Ну вот, туалет его величества завершен.

– Спасибо, – поблагодарил я ее, положил ей руки на плечи и поцеловал в пробор волос на голове.

Надо было идти, но уходить не хотелось. Так бы и стоял вечность, полуобняв это непонятно-полое существо с грустными глазами доброй волшебницы.

– Иди, Антонушка, тебе пора, – первой нарушила молчание Талия.

– Вообще-то, меня зовут Глеб, – сознался я.

– Иди, Глеб, – совершенно не удивилась Талия. – Хотя я уже так привыкла к имени Антон, и идет, по-моему, оно тебе больше, чем Глеб.

Я вынул кошелек, достал двести долларов и положил их на стол, подоткнув краешки бумажек под пепельницу.

– Спасибо, – поблагодарила Талия и добавила, опустив глаза: – Знаешь, мне не хотелось бы, чтобы ты думал, что деньги – главное для меня.

– Я так и не думаю! – серьезно и искренне воскликнул я.

Таша в ответ наградила меня таким благодарным взглядом, что я расцвел. Потом подошла ко мне и сказала, заглядывая в глаза:

– Мне очень хорошо и легко с тобой, Антон, то есть, Глеб. Я очень благодарна тебе. Может быть, еще увидимся когда-нибудь?

Непонятно как-то это прозвучало, – не приглашением, а, скорее, просто допущением… И глаза ее были полны грусти. Все-таки странная она…Хотя – и неудивительно. Я обнял ее за плечи, ободряюще улыбнулся:

– Конечно, увидимся! К сожалению, завтра я занят…

– Да и меня не будет всю следующую неделю, – со смехом поддержала шутку она. – Если хочешь, оставь мне свой номер для связи, я позвоню тебе сразу же, как вернусь в город.

Хотел ли я? Если честно, то сейчас, обуреваемый ураганом противоречивых эмоций, я не знал, но все же нацарапал ей на клочке бумаги номер своего мобильного. Больше, к сожалению, задержаться не было ни одной причины. Надо было идти. Я наклонился, чтобы на последок чмокнуть Талию в щеку, но она подставила губы. Прощальный поцелуй, казалось, длился вечность, но и он кончился.

– Ну все, беги, – прошептала она.

Я еще минуту стоял и смотрел на нее, потом повернулся и пошел к выходу. Открыл дверь, вышел на лестничную клетку. Талия, как давеча, встала в проеме, прислонившись плечом к косяку.

– Я буду скучать, – сказала мне она на прощанье.

В ответ я сделал ей дебильное чао ручкой и через ступеньку побежал вниз по лестнице. Звук закрывшейся двери донеся до меня, только когда я был уже на первом этаже.

Глава 3
Галина

Пятница, ночь

Когда я вышел из благоухающего все теми же ароматами подъезда на свежий воздух, мои часы показывали одиннадцать. На улице было темно, тепло и тихо. Как в мае, пахло липами. Наверное, именно эти минимум полувековые великаны создавали во дворе этот специфический микроклимат, когда даже в такие жаркие дни в квартирах пятиэтажек, не дотягивающихся крышами до верха даже самых низкорослых деревьев, было свежо и прохладно. Я включил телефон, и сразу же раздался звонок. Определитель, разумеется, высветил домашний номер. Голос Галины дрожал от гнева.

– Глеб, где ты? – без лишних формальностей типа «здрасьте» спросила супруга, но, слава Богу, не дождавшись ответа и не заставив меня лишний раз врать, перешла от вопросительной части своего монолога к повествовательной. – Ну как можно так долго быть не на связи, мы все извелись, ну сколько может это продолжаться, когда ты будешь, в конце концов?

Как хорошо, что при таком количестве последовательных вопросов отвечать можно только на последний. Тем не менее я уже был готов дать разгневанной супруге развернутую версию того, почему мой телефон в течение четырех последних часов не работал:

– Галюш, ну что ты нервничаешь, ты же знаешь, что у Сереги в офисе телефон не берет, мы тут сидим с шести часов, кумекаем, как быть дальше с работой, я вот только вышел, еду домой, Серега вот тебе кланяется.

В роли моего якобы партнера по бизнесу Сереги, которого я выдумал исключительно для отмазок перед Галиной, сейчас выступал драный уличный кот непонятной масти, усевшийся у моих ног видимо, в ожидании подачки. По крайней мере, передавая Галине привет от несуществующего Сереги, я смотрел именно на это хвостатое существо.

– Кланяйся, – шепнул я ему, и котяра в ответ непонимающе мяукнул.

– Ну, слава Богу, – сразу перешла на октаву ниже Галина, – а то я уже извелась вся. Передавай привет Сергею, и быстро домой, хорошо? Надеюсь, вы не выпивали?

– Конечно, нет, – ответил я тоном, которым говорят: «Конечно, да». Теперь мысли Галины будут плотно прикованы к вопросу, пьяный ли я еду за рулем или не очень. Того мне и надо, пусть думает об этом, а не о том, где я на самом деле был. Я передал коту Сереге привет от жены, сел в машину и поехал домой.

Со Щелчка в мои родные Медведки так поздно вечером быстрее всего, ясно, по МКАД. Подсвечивая себе дорогу одинокой фарой (вторую недавно расколотил вдребезги каенюка из-под колеса прущегося с бешенной скоростью впереди КамАЗа), долетел по практически пустой уже Кольцевой за каких-то пятнадцать минут, и всего-то в половине двенадцатого подъехал к дому, находясь в прекрасном расположении духа. Поднявшись на лифте, коротко звякнул в дверь, чтобы не разбудит Юльку.

– Кто? – послышался приглушенный дверью голос Галины.

– Кто, кто? Жан Кокто, – скаламбурил я, запоздало сообразив, что вряд ли я рассказывал Галине про этого великого французского режиссера и драматурга.

Галина открыла дверь, мрачная, как тень отца Гамлета, и я широко улыбнулся ей навстречу.

– Рада, что у тебя хорошее настроение, – саркастически усмехнулась Галина.

– Не вижу причины, чтобы оно у меня было плохим, – парировал, разуваясь, я. – Что-то случилось?

Тут Галина открыла рот, и не закрывала его все следующие минут пять, в течение которых я ходил по нашей маленькой квартирке и раздевался. Начала она с того, что рассказала мне, что она устала от моих проблем на работе, от безденежья (всем бы гражданам Российской Федерации такого безденежья!), что предстоящей зимой ей не в чем ходить, в то время, как у Риты (Рита – это у нее как Фима Собак при Эллочке Щукиной), три (!) норковых шубы.

– Копеешных! – вставил с трудом я, но на Галину моя реплика не произвело никакого впечатления, однако изменить направление генерального наступления заставила:

– У Юльки проблемы в саду, – продолжала она уже на полтона выше, как будто я не только имею непосредственное отношение к тому, что хулиганка Юлька опять что-то натворила в саду, но и являюсь прямым ее соучастником.

– Что, опять? – обозначил, однако, родительский интерес к теме я.

– Да, опять! – воскликнула Галина. – А отец неизвестно где!

Совершенно бронебойная логика. Я вздохнул. Мы с Галиной женаты уже скоро десять лет, и я давно уже привык к такой ее манере поведения. Если ей вожжа попадает под хвост, остановить ее может разве что только бульдозер. У меня, к сожалению, другая фамилия. Но, слава Богу, Галина – не бегун на длинные дистанции, она – ярко выраженный спринтер. Я точно знаю, что скоро спонтанно возникший праведный гнев моей дражайшей пойдет на убыль, а потом и вовсе сойдет на нет. Главное, попав под ее горячую руку, выдержать первые пять минут. По моим ощущениям заканчивалась четвертая.

– Галюш, милая, ну ты же знаешь, – заученно прервал своей репликой ее бенефис я, снимая брюки. Что говорить дальше, я не знал, но я знал, что дальше говорить ничего не нужно, у Галины еще минута, она подхватит. Со вступлением она не запоздала:

– Весь вечер звонила твоя чокнутая тетка Эльмира, я дала ей твой мобильный, но ты был недоступен, поэтому она перезвонила и полчаса пудрила мне мозги по поводу этой своей безумной идеи.

Да, вот это уже серьезно. После разговора с моей тетушкой Эльмирой даже у человека с гораздо более крепкими нервами, чем у Галины, может появиться желание выговориться. Боюсь, что пяти минут сегодня ей может не хватить. Но я уже разделся, и главное, что мня сейчас беспокоило, так это, чтобы Галина не обратила внимания на то, что после такого жаркого дня я почему-то не настолько взмылен, как хотел казаться.

– Можно, я пойду помоюсь? – с видом невинного агнца спросил я. – Я так устал.

Все-таки моя жена – святая, ей Богу, женщина. Стоит только показать, что ее избраннику, отцу ее ребенка, тяжело, у нее сразу встречаются такой вселенский материнский инстинкт, что куда там матери Терезе!

– Конечно, милый, – мгновенно сменила гнев на милость она. Еще секунду назад это была разъяренная пума, а сейчас, спрятав когти, пума превратилась в пушистую домашнюю кошку. – Будешь ужинать?

– Естественно, – милостиво согласился я и отправился в ванную.

На ужин, если можно назвать ужином трапезу в первом часу ночи, был мой любимый гуляш с макаронами, а есть хотелось страшно. Я набросился на еду, как изголодавшийся узник концлагеря. Пока я насыщался, Галина сидела рядом, подперев кулаком подбородок, и умильно наблюдала за мной, а время от времени бросал на нее благодарные взгляды, не забывая при этом орудовать вилкой и работать челюстями. Наконец, голод был утолен.

– Спасибо, дорогая, очень вкусно, – поблагодарил я жену, зная, что подобный подхалимаж действует на нее безотказно. – Что опять натворила дщерь наша?

Я хорошо изучил одну особенность манеры общения своей благоверной со мной. Если вечером Галина встречает мня таким канзасским торнадо, как сегодня, это может говорить не только о том, что она раздражена моим поздним возвращением домой и вообще не уверена в правдивости версии о моем пребывании последние несколько часов у компаньона Сереги. Вполне возможно, что она срочно хочет излить на меня какую-то проблему, которая целиком и полностью ею в данный момент владеет, хотя сама она употребляет термин «обсудить». Поэтому в таких случаях я терпеливо играю отведенную мне роль «собеседника», вернее, слушателя, а благодарная супруга отвечает мне тем, что такое неистребимое желание общаться на серьезные темы возникает у нее не чаще пары раз в году. Вот и сейчас, несмотря на позднее время и сменившее чувство голода здоровое желание отойти ко сну, я предпочел первым начать обсуждение. В предположении, что темой дня являются проблемы нашей дочки Юльки, я тоже не ошибся. Галина сразу же с места взяла в карьер.

Сейчас Юльке – шесть. После свадьбы нам в течение почти трех лет никак не удавалось сделать нашу «ячейку общества» полноценной – с точки зрения наличия в ней детей, так что, когда это, наконец, случилось, нашей общей радости не было предела. Юлька появилась на свет долгожданным ребенком. Наверное, неудивительно, что в такой ситуации в воспитательном процессе мы что-то упустили. Хотя, «мы» – это, пожалуй, излишне самокритично. Я целыми днями работал, поднимая это долбанный бизнес, а вот Галинина оценка своих педагогических талантов, по-моему, оказалось сильно завышена. Нет, она не воспитала Юльку избалованной капризой, – наоборот, наша дочь росла ребенком на редкость спокойным и очень, очень развитым. Но в один прекрасный момент мы стали замечать в ее поведении некоторые странности. Ее перестали, в общем-то, так и не начав, интересовать куклы, а во дворе она с удовольствием отнимала у сверстников их мальчишечьи игрушки. «Пацанка!» – метко и емко окрестили ее соседи. А кроме того, она начала молча протестовать против попыток заставить ее делать что-то, чего она делать не хотела, строя исподтишка заставлявшему изощренные пакости. Нас с Галиной это, слава Богу, не касалось, и наши распоряжения, даже самые непопулярные, она выполняла все и неукоснительно. Проблемы начались в детском саду, куда год назад мы ее отдали, и где Юлька сразу же начала изводила воспитательниц и нянечек, как могла.

Не знаю, но мне кажется, что вся система дошкольного воспитания, корнями и восходящая к самым махровым советским временам, во главу угла ставит принцип коллективно-хороводного нивелирования детских личностей. Кто не хочет браться за руки, чтобы образовать круг, или дружно дрыхнуть после обеда, тот белая ворона, и подлежит заклевыванию. Юлька по-детски непосредственно и категорично не хотела выполнять дебильные команды садовских менторов. Воспитательницы, естественно, платили за непослушание строптивой пятилетней девчонке взаимностью, потихоньку ущемляя ее. И тогда в помещениях группы стали происходить всякие странности. Начали исчезать лампочки из светильников, у нянечек пропадали тряпки и раствор хлорной извести из ведер для мойки полов, но особенно страдали нелюбимые Юлькины куклы. Расследование быстро установило злоумышленника. Разумеется, это было Юлия Глебовна Неказуева. Маме Гале было поставлено на вид. Галина провела с дочерью строгий разговор, но все ее доводы и увещевания разбились вдребезги об одну единственную Юлькину фразу. «Мама, они же не любят меня!» – со слезами на глазах воскликнул ребенок. Проработку пришлось закончить. Правда, портить инвентарь, необходимый для воспитательных целей, Юлька после этого перестала, но выяснилось, что она просто перешла к более тонким методам подпольной борьбы с детсадовским тупизмом. На прошлой неделе утром группу не смогли открыть, потому, что замочная скважина оказалась намертво залеплена жвачкой. Кто это сделал, хотя дверь накануне закрывала уходившая, как положено, последней, воспиталка, я догадался сразу. В тот день – редкий случай – забирал ее я. Юлька была последней, потом, уже в машине, она под предлогом того, что «кажется, что-то забыла» минут десять копалась в вещах, а потом заявила, что «жутко хочет писать» и я отпустил ее сбегать в общий туалет. Тогда-то, ясный перец, она и совершила диверсию с дверным замком. Доказательств не было, но подозрения все равно пали на Юльку, тем более, что особо-то она и не отпиралась. Галине стало окончательно ясно, что дочь не просто хулиганит и вредничает, она протестует и гнет линию к тому, чтобы мы просто оказались вынуждены забрать ее из ненавистного сада.

И вот сейчас Галина мне поведала, что сегодня Юлька залепила все той же жвачкой все краны в своей группе, да так глубоко, что всем полдня пришлось ходить мыть в соседние туалеты. Короче говоря, воспитательный процесс был сорван аж в трех группах. Юлька честно и не без гордости призналась в содеянном. Пока Галина в абсолютно растрепанных чувствах ходила взад и вперед по кухне и рассказывала мне о последних дочкиных подвигах, я сидел и тихо умирал со смеху.

– Как ты можешь! – вспылила наконец она. – Надо что-то делать!

– Давай прекратим покупать ей жвачку, – с серьезным видом предложил я, вытирая выступившие слезы.

На Галину страшно было смотреть. Казалось, что она сейчас взорвется от негодования, или как минимум расскажет все, что на самом деле обо мне думает. Ни одна из этих перспектив меня не прельщала. Я понял, что ерничать надо прекращать.

– Ладно, извини, дорогая, – извиняющимся тоном начал я собственно обсуждение проблемы. – Так ты считаешь, что Юльку надо сто пудов переводить из этого сада?

– Ну, конечно, – устало произнесла Галина, опускаясь на стул.

Так бывало всегда. Стоило мне показать, что я принимаю точку зрения Галины, как весь ее наступательный пыл тихо выходил в свисток.

– Ты уже решила, куда? – спросил я.

– Да, открылся новый частный сад в двух шагах от моей школы, очень удобно. Маленькие группы, прекрасные воспитатели, психологи. Может быть, они разберутся с ее проблемами?

Ее лицо выражало крайнюю озабоченность. Она, конечно, все уже решила.

– Да нет у нее никаких проблем, – отмахнулся я. – Абсолютно нормальный ребенок. Но переводить Юльку из этого сада, я согласен, надо. Сколько? – задал ключевой вопрос я.

– Триста, – с ужасом подняла на меня глаза Галина.

– Круто! – крякнул я.

«Засранец, на девку, да не на девку даже, а на черт знает кого, две сотни баксов за раз тебе ничего, а на родную кровиночку триста в месяц круто! Заработаешь!» – усовестил меня внутренний голос, и я сдался:

– О'кей, я тоже считаю, что так будет лучше.

Я сам себе нравился в этот момент. Глаза Галины светились счастьем. Единственная на самом деле интересовавшая ее тема была исчерпана, можно было отправляться спать. Я зевнул:

– Что нужно было тетушке Эльмире? – спросил по пути в спальню я.

– Как обычно, – пожала плечами Галина. – Можешь завтра сам позвонить ей и выяснить.

Понятно, – тема моей единственной родной тетки Эльмиры ее, похоже, интересовала в этот момент чуть меньше, чем падение Тунгусского метеорита в начале прошлого столетия. Вполне можно было отправляться спать, но Галина все что-то сидела за столом, задумчиво подпирая подбородок рукой. Господи, какую еще сентенцию он готовится мне выдать? Но все, к счастью, оказалось вполне безобидно:

– Кстати, Глебушка, а ты помнишь Люсю? – не снимая подбородка с руки, и поэтому как-то сквозь зубы спросила жена, задумчиво глядя куда-то мимо меня.

Я уже было совсем расслабился, тем более, что обращалась ко мне «Глебушка» последние годы Галина крайне редко, и только в состоянии очень-очень глубокой благорасположенности ко мне, поэтому чуть было не пропустил скрытой в невинном вопросе каверзы. Я уже открыл было рот, чтобы ляпнуть: «Да, конечно», и только в последнюю микросекунду поймал эти слова за хвост. Дело в том, что с Люсей, лепшей Жанниной подругой, первая из нас двоих познакомилась вообще-то Галина. Случилось это лет шесть или семь назад на отдыхе в Кении. Мы с Жанниным муженьком Романом тогда работали вместе, дела шли, денег было валом, и мы, как-то сговорившись, отправили наших скучающих и канючащих от безделья жен отдыхать в экзотическую африканскую страну. Там они и познакомились с Люсей Зайцевой, которая поехала в дорогущую поездку за счет своей туристической фирмы, раскручивавшей тогда это направление отдыха. Ну, познакомились и познакомились, только Галина сразу почему-то невзлюбила Люсю, а вот с Жанной та сразу сошлась накоротке. Настолько, что на следующий год Люся и Жанна поехали отдыхать туда же вместе. Галина была тогда уже вовсю беременна Юлькой, и ни о каких югах для нее и речи быть не могло, но все равно она смертельно обиделась на Жанну за то, что, мол, она даже не позвонила предложить, как в прошлом году, отдохнуть вместе. А ведь, между прочим, Кению тогда для них с Жанной «нарыла» именно Галина, она же настояла, чтобы ехать именно туда, а не в какую-нибудь Турцию. В общем, с тех пор между Галиной и Жанной пробежала черная кошка в лице Люси, которую моя благоверная с той поры вообще возненавидела. Применительно же к теперешнему моему с женой разговору все это имело то отношение, что формально я с Люсей Зайцевой никогда в жизни не встречался. А поскольку за последний год с небольшим на самом деле я общался с ней сто-пятьсот раз, сопоставить все это в моем расслабленном состоянии за короткое время, отведенное для ответа на вопрос даже в такой вялой по темпу беседе, мне было достаточно непросто.

– Как-к-кую Люсю Зайцеву? – все-таки удалось в результате, деланно заикаясь, выкрутиться мне.

– Ну ту, Кенийскую, – раздражаясь моей несообразительности, недовольно ответила Галина.

– Плохо, говорят, когда не знаешь, да еще и подзабудешь, – назидательно проговорил я, глядя на жену ясным взором. – Я никогда не видел твоей Люси Зайцевой.

– Она такая же моя, как и твоя, – отрезала Галина. – Во-первых, откуда мне знать, что ты не встречался с нею, когда носился, как с писаной торбой, со своей Жанной по делам ее муженька, а, во-вторых, даже если ты ее никогда не встречал, это не мешает тебе помнить о ее существовании, верно? Я ведь именно так спросила? Не надо разговаривать со мной, как с дурой!

Ого! Комнатная комфортная температура резко поднялась до точки кипения. Я счел за благо спустить пар, пока не рвануло:

– Ну конечно, Галь, в этом смысле помню, – прекратил ехидничать я, тем более, что результат был достигнут – в компрометирующих контактах с Люсей Зайцевой ни уличен, ни даже заподозрен я явно не был. – Так что с ней?

– Я уже не помню! – соглашаясь на примирение, смешно вскинула брови Галина, и мы рассмеялись. – Да, так вот. Я сегодня встретила Люсю в метро, вернее, увидела ее издалека. Слушай, она так похудела!

– М-да? – промычал, обозначая интерес к этой вечной Галининой заморочке с похуданием, я. На самом деле я соображал, с какой тележкой Люся могла рассекать сегодня по метро, и что делала в метро моя жена Галина, которая в любую точку, находящуюся внутри круга ее жизнедеятельности, ездила на автобусе, так как подземку не переносила напрочь, страдая легкой формой клаустрофобии. Наконец до меня дошло, что речь шла о супермаркете Метро, который недавно открылся на Ярославке у Северянинского моста. Ну да, от нас – относительно недалеко, но что там было делать Люсе? Она же живет где-то напротив Павелецкого, как-то раз уже давно мы с Жанной ее туда подвозили. Ну да, старый, наполовину отселенный дом-колодец в глубине Татарских переулков. Или нет? А, там живет, или, вернее, жила ее мать – разбитая параличом старуха, недавно, вроде, умершая. Правильно, Люся живет на Проспекте Мира рядом с Алексеевской. В самом начале, когда я еще не снял для встреч с Жанной квартиру на Коломенской, мы ведь даже были с нею там, то есть, не просто были, а резвились вовсю, просто я не знал, что это Люсина квартира, а сказала мне об этом Жанна много позже, когда самой Люсе понадобилась для аналогичных целей наша съемная хата, и Жанна просила у меня для подруги ключи от нее. Или это все-таки не ее квартира? Год прошел, я уж и не помню. Да какая разница! Интересна мне эта Люся? Меня Жанна с ней одно время достала, а теперь еще и жена родная!

Тем временем Галина откуда-то извлекла альбом с фотографиями и принялась яростно его листать.

– Вот, посмотри, какая она была! – победоносно воскликнула Галина, тыча мне в нос пыльный альбом.

Я посмотрел. На снимке Галина, Жанна и Люся сидели за столом, закутанные в белые махровые полотенца, видимо, после сауны, так как такие же белые полотенечные тюрбаны были накручены на их головы, а перед каждой стояло по открытой бутылке Хейнекена. Подружки, блин! Да, на самом деле – семь лет назад Люся была не просто упитанной, а просто толстенной бамбарой-чуфарой с помидорными щеками и двумя подбородками, гораздо обширнее тоже не самой худой в то время сидящей рядом с ней Галины.

– Как раз в тот день после бани мы взвешивались, – продолжила жена. – Я тогда весила семьдесят пять, Жанка – пятьдесят семь, а Люся – восемьдесят восемь!

– Ну и что? – разыграл равнодушие я, на самом деле поражаясь тому, что Жанна за последние семь лет не поправилась ни на грамм. Не то, что Галина, которая могла фанатично сидеть месяц на какой-нибудь новомодной диете, изнемогая от голода, а потом, сбросив килограмм пять, за неделю наесть все обратно.

– Может, спать, дорогая? – предложил я, и Галина кивнула, со вздохом захлопывая альбом.

Мы улеглись в постель и уже как-то привычно повернулись друг к другу спиной.

– Спокойной ночи, милая, – попрощался с женой я.

– Завтра на дачу? – спросила меня в ответ милая.

– Угу, – утвердительно промычал я, проваливаясь в объятия Морфея.

Пожелала ли мне Галина спокойной ночи, я уже не услышал.