Текст книги "Дневники. 1941–1945"

Прежде всего нужно было поесть. Нас накормили в столовой начсостава. Суп с мясом, прекрасные мясные котлеты с вермишелью, чай и белый хлеб. Это был поистине царский ужин. Мы сидели в тёплой столовой, нам подавали пищу интересные девушки, каждому из нас были даны отдельная тарелка, ложка и даже вилка. Перед этим мы могли помыть руки мылом и сходить в тёплую уборную. Как все эти прелести были далеки от нас так недавно и как быстро дичает человек. Ведь через месяц мы могли бы уже рычать, пить кровь животных, рвать зубами сырое мясо, покрывать женщин силой и жить в пещерах…

Потом мы пошли в баню. Тело моё не видело давно такого наслаждения. Убогая баня № 3 показалась нам раем. Тело месяц не мылось. Бельё было грязно, как смола. Тёплая вода и мыло! Мы отходили от горечи путешествия, от мороза, от болезней, от всего плохого. Мы начинали жить! И прежде всего эту жизнь дали нам слова седого и спокойного грузина с далёкого кавказского местечка Гори…

Где спать? Женщины были устроены. Вместе с женщинами устроились некоторые мужья. Мне места не находилось. Пришёл человек из ВМАТУ. Он повёл меня и ещё двух человек во двор общежития в ворота и спустился по тёмным скользким ступеням в подвал.

– Осторожней, – сказал он, – скоро дадут свет, но пока темно.

Я пригнулся. Мы шли по какому-то лабиринту. Дверь. Комната. Окошко выходит в сугроб. В углу печка. Она холодная. Нужно принести дров. Представитель ВМАТУ зажёг спичку, которая моментально погасла.

– Вторую зажигать не буду. Со спичками туго. Тут уже есть кровати.

Я нащупал руками ржавую и мокрую кровать. Она стояла ребром. Вероятно, недавно была принесена со двора.

– Кровати есть, нет досок, – сказал я.

– Досок нет, но как-нибудь без досок. В крайнем случае, поищите во дворе. Если найдёте пилу, нарежьте сами.

Он ушёл, оставив нас в подвале. Мне стало грустно. После бани в таком подвале при моём пневмотораксе, ишиасе… Мои спутники молчали.

– Я ещё вернусь, – пообещал я и вышел во двор.

Холодный воздух и луна, скрытая за свинцом снежных, набрякших туч. С Камы дул ветер. Снежок пронёсся по косогору и ворвался на улицу, во двор. На улице было значительно лучше.

– Пойдём с нами, – сказал Сергей, – мы идём ночевать в кубрик.

– Хорошо, – согласился я.

Собрались командиры и пошли к помещению училища. Часовой снаружи и внутри. У меня не было пропуска. Я проходил по билету ССП СССР. Прошли длинным семинарским коридором, вышли во двор и снова оказались в корпусе. На третьем этаже нам был приготовлен кубрик – комната площадью в 25–30 метров с морскими кроватями в два этажа. На кроватях было постелено бельё и серые военные одеяла. Неизмеримое блаженство испытало тело, опустившись на эту чистую кровать. На другой день она казалась жёсткой, короткой и неудобной, но сейчас…

Мы заснули как убитые. Я лежал вверху, подо мной храпел и стонал Сергей Шабанов. Ночью я проснулся. Холодно. Накрылся пальто, прикрыл кожанкой Серёжу. Командиры спали, прикорнув под одеялами. Только Юра Буховец спал, разбросавшись по-черноморски. Казалось, он плыл на спине после кораблекрушения. Первый сон на чистом постельном белье!

10 ноября прошёл в неопределённости. Нужно было искать квартиру. Где?! Пошли с Морозовым в газету «Звезда». Куда же может обратиться писатель? Человек в зелёной гимнастёрке раскладывал фотографии на столе. Представились. Улыбнулся.

– Раньше сюда не ездили, теперь все здесь…

Понял, что здесь нельзя рассчитывать на сочувствие. Спросили комплект «Звезды», прочитали новости, поблагодарили и ушли на улицу. Узнали, что в городе Брики, Катанян. Это были чужие и неприятные люди. После мы встретили липкого и облезшего Брика. Он пригласил к себе.

– Угощать будем только воздухом, – предупредил он.

Я знал его гостеприимство. Ещё при первом и последнем посещении в Москве. Тогда Лиля Брик тоже собирала дань с гостей. У меня сложилось впечатление, что от каждого посещения гостей Лиля Брик вместе со всеми своими мужьями оставляет на следующий день – на пропитание. Неужели сейчас я должен был обратиться к Брикам?..

Пойти в советские и партийные организации? У меня стояло в памяти посещение горьковского горкома партии. Скучно и одиноко. Командование школы предложило убираться из общежития «посторонним».

Прошёл ещё день. Авдеенко со свойственной ему ловкостью уже нашёл комнату, ему дали грузовик, дали дров. Он начинал жить. Он собирался уже в колхозы за мясом и мёдом[128]128
  Вера Тихоновна вспоминала (20 февраля 1990 г.), что в Перми они прекратили встречи с Авдеенко, которые устроились на квартире какого-то большого деятеля местного значения, а они потом – в семиэтажке, как называлась Центральная гостиница города. Авдеенко в Перми пришёл к С.Ф. Шабанову и потребовал вернуть ему часы, подаренные им Шабанову ещё в Москве. Шабанов при нём взял часы эти и на глазах советского писателя Александра Авдеенко разбил об пол. Это был будильник. (Рассказ записал В.П.)


[Закрыть]. Прошли ещё ночь и ещё ночь в кубрике. Верочка спала в общежитии. Казалось, никогда не будет над головой своей крыши, своего уголка. И вот помог случай. На афише значилось имя М. Слонимского. Здесь М. Слонимский. Я встречался с ним в Ленинграде, в Москве. Он жил в гостинице. Я пришёл к нему. Он принял тёплое участие в моей судьбе. Мы пошли к секретарю горисполкома Л.С. Римской. О! Это была настоящая женщина. Когда-нибудь мы отблагодарим этого доброго шефа эвакуированных страдальцев. Римская сердечно приняла участие в моей судьбе. Прошло три дня, и мы получили номер в гостинице, № 114. Мы не верили, когда вступили под крышу гостиницы. Верочка пришла с куклой Лили. Номер получен. Скорей, скорей ключи! Скорей, скорей открывать его! Две кровати, трюмо, электрический свет, письменный стол. Неужели здесь снова можно спать по-человечески, жить и работать?.. Главное – работать! Итак, началась жизнь в Молотове.

19 ноября 1941 года, г. Молотов

Сегодня Верочка пошла отоваривать свои карточки в магазин № 29, куда мы ходили вчера, но было уже поздно. Всё время расходуется на добычу пропитания. Пермь – совершенно пустой город относительно продовольствия. Ему посвящаются все разговоры. Очевидно, неминуемы дрязги. Пока в номере 114 тепло, уютно, стёкла расцвечены морозными узорами. Сейчас позвонил Серёжа. Он говорит, что превратился в сосульку. Ездил на аэродром, сдал письма. Сегодня самолёт полетел в Моздок, следовательно, на Кубань. Я написал вчера письма нашим в Покровку и Ване в Воронцовку. Кубань фактически отрезана от нас. Может быть, экипаж бомбардировщика бросит наши письма в Моздоке, и они дойдут до мамы, Вовочки и Нади. Что они там делают? Мы разъединены. Верочка мечтает достичь Кубани, но как? Ростовский мост взорван, дорога через Ростов – Батайск перерезана, там идут кровопролитные бои. Осталась дорога через Калмытчину и Сальские степи: Сталинград – Тихорецкая. По этой дороге уже давно не ходят пассажирские поезда. К тому же она находится под наблюдением немецких бомбардировщиков. Можно ехать до Астрахани, потом на пароходе до Махачкалы и оттуда на Кубань. Но не доберётся ли Гитлер раньше до Кубани, чем мы? Ведь, чтобы достичь Астрахани, надо дождаться вскрытия рек, навигации, а это не раньше мая месяца… Пока волею судьбы застряли в Молотове.

22. XI, г. Пермь[129]129
  В дневнике писателя название города меняется то на современное ему – Молотов, то на старое – Пермь, что утвердилось ныне.


[Закрыть]

«Распрягайте, хлопцы, кони», «В саду ягода малинка»…

Пишу под звуки радио. Москва передаёт указанные в заголовке песни (солистка Муратова, оркестр коменданта Московского Кремля). Помню маршала Кулика[130]130
  Кулик Г.Н. – Маршал Советского Союза.


[Закрыть] в ГАБТе на вечере Маяковского. Он любит песенку «В саду ягода малина». Он слушал выступление хора Александрова и передёргивал плечами, шевелил губами в такт песни. Тогда мы смотрели на этого блестящего маршала с лицом ставропольского тавричанина и в мыслях своих превозносили его. Потом у него арестовали жену, и он очень тосковал. Осталась девочка, началась война, и маршала Кулика не слышно. Во всяком случае, имя его не популярно. Может быть, его постигла судьба дважды Героя Советского Союза Кравченко, расстрелянного в эти лихие дни. Так быстро умирают прославленные ветераны. Ведь Воздушная армия особого назначения почти вся уже выбита либо в сражениях, либо маузерной пулей комендантов ЧК. Где вы, прославленные воздушные боги, летавшие над Европой, пылающей Испанией, над долинами и горами Китая, над Формозой, в огненной песчаной пыли Маньчжурии? Как быстро у нас гибнут люди! Сколько имён калейдоскопично проносятся мимо наших глаз и исчезают. Люди – как мотыльки! Но оставим про это…

Сегодня на Свердловск улетел на «Дугласе» М.Б. Храпченко[131]131
  Храпченко М.Б. – литературовед.


[Закрыть]. Он летит из Куйбышева. Храпченко сообщил нам, что в Москве во время командировки на два дня, находясь в ЦК партии, погиб Афиногенов. Фашистский бомбардировщик пикировал днём на здание ЦК и заложил крупную бомбу. От Афиногенова ничего почти не осталось. Нашли обрывок руки с характерным его пальцем, большим пальцем на правой руке (обрублен наполовину). Итак, Афиногенов погиб! Афиногенов, бросивший меня в Москве во время паники, умер. Мёртвые сраму не имут. Ещё одна жертва войны! Но снова продолжается «В саду ягода малинка»… Жизнь идёт, и смерть отдельных людей не изменяет её течения. Перекатываются камни по дну и поскрипывают – и всё… Сегодня ты, а завтра я.

Я просил Храпченко отпустить меня в Москву. Походатайствовать перед властями из Куйбышева. Отказал. «Пишите пьесу в Молотове. Заплачу». Так начинался этот день.

…Началось генеральное наступление на Москву. Немцы окружают нашу столицу. Напор жесток. Оснований для оптимизма почти нет. Москва полна сибиряками и уральцами. На аллеях кухни и палатки солдат. День и ночь маршируют вооружённые люди. Москвичи поголовно участвуют в обороне. Роют рвы, строят баррикады, тушат пожары и т. п. В Москве почти нет гражданских людей. Москва – лагерь, тревожный и грустный! Прибыла техника, но опять-таки мало, о чём мы признаёмся.

Мы ходим по Перми, унылые и неприглядные. Пока с нами Сергей, хорошо. Но сегодня прилетел его генерал. Вероятно, завтра решится судьба Сергея. Постепенно теряются дружеские нити. Война безжалостно обрубает их. Взята Керчь. Крымская авиация перебазировалась – Краснодар, Тоннельная. Армия, сдавшая Керчь, Симферополь, Джанкой, Евпаторию, Сарабуз, отошла на Тамань. Немцы окружают Ростов-на-Дону. Вероятно, пали Дебальцево, Шахты, Миллерово. Есть сообщения, что на пути в Вешки ранен Шолохов. Скоро непосредственно разгорится костёр войны на Кубани. Мы ежедневно кладём на пол карту и сидим, тревожно уставившись в чёрные надписи: Керчь, Ростов, Тихорецкая, Ново-Покровская. Падёт Ростов, и один переход до наших. Сердце начинает холодеть. Что будет? Верочка стремится как-нибудь добраться до наших. Она молит Сергея устроить ей перелёт. Я бы тоже, не задумываясь, улетел туда и спас наших. Что будет? Страшные мысли ползут по душе, они не дают минуты спокойствия, они точат сердце. Бедные мама, Волчёнок, Надюша со своей Ларочкой. А там где-то ползёт под проволокой и миномётным огнём великий безымянный воин моей родины – Тимко. Что с ним? Неужели погиб и он, этот замечательный парень? Редеют ряды мужчин страны, остаются паникёры, трусливые хлюпики, «пайковщики»… Поэтому грустно и нудно в Перми… Постепенно начинают седеть сердца многих. Неужели ещё долго продлится эта страшная эпопея страданий? Все взоры обращены к союзникам. Все выпрашивают у них помощи, как милостыни. Стоит многомиллионная страждущая страна. Нет, она не стоит, она уже брошена на одно колено, она ещё огрызается, но насколько хватит её сил?

24. XI, г. Молотов

Оторваны от настоящей жизни. Чувствуешь себя дезертиром. Где-то идут кровавые сражения. Пишет Ставский, говорит по радио Исбах[132]132
  Исбах Александр Абрамович (1904–1977) – советский писатель, литературовед.


[Закрыть], собирают в Перми «Харрикейны», и лётчики летят на английских машинах сражаться. А ты вынужден лежать в номере 114 пермской гостиницы, есть щи, пахнущие баней, и страдать от нового приступа фурункулёза.

Люди окружающие тоже бледны и мелочны. Группа ленинградских писателей, уже давно сбежавших в места не столь отдалённые, занята добычей продовольствия в этом пресловуто голодном крае. Здесь уже давно живёт сбежавшая из Москвы семейка Бриков в новом, модернизированном составе, т. е. не Ося, Володя и Лиля; Ося, Примаков и Лиля, а Ося, Катанян и всё та же знаменитая Лиля. Они живут в Курее. Брик сидел с нами в столовой, ел свой суп, говорил о какой-то театральной халтуре, разворачивал и съедал бутерброды с красной икрой и маслом и приглашал к себе, но с бриковским предупреждением: «Угощать будем только воздухом». Постараемся на угощение не отозваться.

Вчера были на «Иване Сусанине». Устал смертельно от тягуче-церковного Глинки, от ленинградских балерин с худыми спинами и мертвецкими ручонками, от бесконечных арий Сусанина – Яшугина. Скучная опера. На малой сцене Пермского театра оперы и балета, оккупированного кировцами, балет бывшей Мариинки выглядит довольно-таки убого. Публика в антрактах бросается в буфет, где выдают по одному бутерброду с чёрным хлебом и страшной колбасой. В курилке благовоспитанные джентльмены спускаются вниз и смотрят в рот на счастливых курцов, имеющих свой табак. Потом застенчиво от непривычки просят закурить. Обычно просят у военных. Здесь много военных, особенно лётчиков. Кроме приезда за «Харрикейнами», они проводят профилактику тяжёлых машин, летают на «Дугласах», перевозят начальство из Куйбышева. Отсюда пути ведут на Мурманск, Питер, Архангельск, Куйбышев и далее в глубокий тыл.

Вчера уже было строго со светомаскировкой. Милиция нажимает. Нас, жильцов, предупреждают. Молотов на угрожаемом положении. Вероятно, это после налёта на Горький. Немцы, по слухам, в ночь с 3-го на 4 ноября, как хотели, отбомбили Горький. Оттуда тоже потекли беженцы. Где же остановится этот вал беглецов?

В Молотов прилетел с генералом Купреевым подполковник Сергей Лоб. Вчера познакомились с ним в театре. Выше среднего роста, чёрный, остролицый, грубоватый, со складками на лице. Возраст не меньше 38–39 лет. Видно, старый воздушный «пират». С ним штурман, тоже такой же «пират». Лоб, оказывается, земляк, из станицы Невиномысской. Сегодня обещали зайти пить пиво, искупаться в душе и принести спирт из антиобледенителя. «Бортачи» пьют авиаспирт, смешанный с глицерином. Называют его ликёром. Русскому всё пить доступно. Крестьяне окрестных округов выпили весь одеколон, денатурат, всю валерьяну, иноземцевы капли и т. п., настоенное или разбавленное спиртом. Пьют от хорошей жизни.

25. XI, г. Молотов

Генерал-майор Купреев принял жену Пети Попка. Зина пришла к нам, счастливая и возбуждённая. Генерал принял её хорошо, и она была счастлива. «Я не плакала, – сказала она, – хотела быть в хорошем виде…» Генерал приказал выдать ей деньги, по 1000 в месяц, без аттестата, оставленного в Москве, сказал, что её муж получил орден Ленина и скоро будет Героем Советского Союза. «Можете написать письмо ему и поздравить. Письмо я прикажу доставить по назначению».

– Вы знаете что-либо о нём?

– Знаю, что не так давно он был жив. Подвесили бомбы к самолёту и отправили в воздух. Потом я не знаю… Сражается он хорошо. Настоящий герой. Слава о нём гремит по Черноморью…

Зина была счастлива… Была она экспансивна, не весьма интересна как женщина, больна мокрым плевритом и туберкулёзом. Поднимаясь на наш этаж, задыхалась. Плакала всегда с причитаниями, ибо плач молча не давал ей успокоения. Получила туберкулёз, простудившись на аэродроме, куда прибежала перед отправлением эскадрильи мужа на фронт. Прибежала из госпиталя с температурой, босиком. Петя ценил это. Это был дополнительный фактор его отношения к ней. Когда-то я уже писал об этом.

Теперь…

Капитан Пётр Петрович Попок, лётчик-бомбардировщик воздушно-морских сил Чёрного моря, не вернулся на свою базу. Попок убит. Генерал знает об этом и, принимая жену героя, не сказал ей. Существуют нормативы поведения начальника. Лётчик считается погибшим через две недели после невозвращения, если только кто-либо явно не видел его гибели. Семье могут не объявить ничего до конца войны и обмена пленными.

Петя Попок, конечно, погиб. Где-то я записывал о нём. Последний раз мы встречались с ним перед войной, были в «Метрополе», возили его домой, к Химкам. Он был несколько выпивши, испугался вошедшего в троллейбус начальника отдела НК ВМФ Розенталя и спрыгнул у Белорусского вокзала. На сегодняшний день нет как такового Белорусского вокзала, нет Белоруссии, нет храброго сына Белоруссии, погибшего на защите Крыма, Петра Петровича Попка.

Смерть вырвала ещё одного воздушного волка и настоящего, хотя и многим не понятного человека из «дикой дивизии» воздушного полковника Шарапова… Жаль Петьку Попка. Когда-то я напишу о нём книгу…

Ещё две смерти: сообщили мне о гибели Вани Молчанова и Филиппа Князева[133]133
  Ваня Молчанов и Филипп Князев – писатели.


[Закрыть]. Дети их живут в лагере в Чернушках, под Пермью, отцы погибли на фронте… Жаль и их… Что делается? Можно сказать словами Писания, этой мудрой книги древних: «Доколе ты, владыко благий и милостивый, не судишь и не мстишь за кровь эту…»

Около двух часов гуляли с Верочкой по Перми. Ходили по Каме. По реке стояли дымные заводы. Дымила Мотовилиха, она делает орудия. Красноармейцы с деревянными трещотками ходят на лыжах по льду. Почему нет винтовок? Оказывается, винтовки нужны на фронте.

Приехал Морозов с завода Сталина. Рабочие, привезённые из центров, живут в клубе, спят в пальто, варят пищу на кострах во дворе. Выдача питания: тарелка овсянки-супа за 20 коп. в день и хлеб. Многие бросают всё своё нехитрое имущество и пробираются в Москву, Питер и т. п. Это рабочие авиазавода, кующего победу фронту. Мы пришли обедать к себе: тарелка пшённого супа, рыба, за которую вырвали 300 граммов талонов. Нужно учесть, что Верочка получает всего 400 граммов в месяц. Вышли голодные. Дома Верочка сварила из двадцати половинок кураги кисель в алюминиевой кастрюльке, и мы трое поужинали… Но нам можно, мы не рабочие авиазаводов… Идёт голодная зима, товарищи! Враг рвётся к Москве. Судя по всему, сдан Калинин. Какая хорошая организация в Германии, если они могут выдержать третью зиму войны!

26. XI, г. Молотов

Съели тарелку супа-овсянки и стакан фруктового чая. Это обед. Пришли домой голодные и злые. Но где-то бьются люди и земля напитывается кровью. Разве можно злиться! Успокоились. Сварили суп из вермишели и кашу. Вдруг пришли Серёжа Ш., Серёжа Лоб и его штурман. Принесли полбутылки спирта из антиобледенителя и немного мёрзлых яблок из Анапы. Погуляли! Серёжка Лоб мне нравится – честный и хороший человек. Мучается, что он не на фронте. «Хотя бы я прилетел в Москву, сгорел бы мой “Дуглас“ и пошёл бы я партизанить». – «Почему?» – спрашивает штурман с низким лбом и заросшей переносицей. – «Надоело быть генеральским извозчиком… надоело». Штурман следит за настроениями шеф-пилота. Вероятно, эту обязанность ему поручили свыше. Штурман – украинец, службист, не совсем развит, может быть и предателем по отношению к товарищу. Сопровождает его везде. Но за Лбом нечего следить. Это настоящий, прекрасный патриот своей Родины и замечательный пилот…

Видел Зину Попок. Она получила деньги, весела. Конечно, ничего не знает о гибели мужа. Я смотрю на неё, и разные грустные мысли ползут в голову…

Нет денег… Решили продать автомобиль. Нашу замечательную эмушку МБ 33–64. Ходил в Мариинку к директору, толстому еврею Боярскому. Спрашиваю своего сопроводителя Розенфельда[134]134
  Розенфельд Семён Ефимович – ленинградский писатель, друг А.П.


[Закрыть]: «Это тот Боярский из МХАТа?» – «Каждый театр должен иметь своего Боярского», – ответил Розенфельд. Торговаться было нелепо. Окружили 3–4 дельца. Уступаю по оценке автоинспекции, но лучше бы примерно в порядке себестоимости со скидкой на амортизацию. Печально расставаться со своей эмушкой. Ведь каждый угол её ещё хранит теплоту Володи, мамы, в ней ездили Надя, Ларочка цапала стёкла ручонками, ездил Тима и сколько ещё людей! Расставание – как с живым существом.

Смотрел с половины «Игоря». Какие половецкие пляски!

А где-то умирают люди. Закрываю глаза и вижу сражения, от которых дрожит земля, носившая Игоря, Владимира и их дружины…

27. XI

В драматическом театре решили ставить мою пьесу. Ездил для беседы с актёрами. Проходила первая читка. Читал уныло и монотонно С.П. Пронский, тихий провинциальный режиссёр в бурках. Слушали унылые и голодные актёры, собранные со всех концов России. В большинстве беженцы. Они слушали пьесу и думали о своих оставленных очагах, о тарелке сегодняшнего супа-овсянки. Пронский читал монотонно… Казалось, в паутине бьётся осенняя муха. Какая унылая пьеса. Что-то невозможное говорил актёрам. После пришёл, очевидно, директор театра, толстый развязный и оптимист. Оказался Нефёдов – худрук. «Мы победим, мы начали наступление на Московском фронте, мы…» Ушёл закручинившись. Ехали долго по морозной Перми, растянувшейся колбасой над Камой. Входили и выходили спокойные оборванные люди. Здесь рабочий район. Театр тоже посещается специфически рабочей публикой. У столовой огромная очередь, плотная и чёрная. Очередь упрямая и долговременная. Серые лица, голодные глаза, оборванное платье…

А вечером балет «Лауренсия». Краски Испании, кастаньеты, Дудинская, Берг, Сергеев и им подобные. По сцене носили апельсины из бумаги, и так хотелось апельсина. Вспомнил войну в Испании и Москву, заваленную апельсинами. Их ввозили в обмен на танки наших заводов, патроны и кровь наших лётчиков…

Немцы в пятидесяти – шестидесяти километрах от Москвы. Действуют английские танки с нашими экипажами. Появились уже несколько дней Сталиногорское и Клинское направления…

Где-то умирают люди…

29. XI

Пришли деньги из Краснопресненского банка. Далёкая Москва! Банк существует, работает. Всё воспринимаешь как подтверждение жизни Родины. Наконец мы имеем около двух тысяч рублей. Серёжа поехал в деревню, расположенную в 80 километрах, за продуктами. Ночью усилился ветер. Свистит в окне. В номере стало холодно. Затыкаю щели в окне намёрзшей рогожей. Верочка пришла с «Чародейки». Беспокоится, ветер, метёт снег, что с Серёжей. Выехали на нашей машине, а если метель при этих бездорожьях? Машина старая, может подвести…

Часов в шесть я пришёл из диспансера, где делал вдувание. В номере меня ожидали два актёра из ЦТКА. Театр в Свердловске. Начинают эмигрантский сезон «Крылатым племенем». Местный драматический театр также даёт премьеру «Крылатого». Местные актёры недовольны приездом ЦТКА. Актёры призваны и едут в Киров, а потом в Зуевку. Там организуется парашютный корпус. Выходит, скоро будем выступать. Очевидно, весной. Актёры молодые, в шинелях, просили пьесу. Но у меня нет. Ушли. Пожелал им всего хорошего. Сказали: лучше уехать в Свердловск. Но нет! Очевидно, не поеду.

Сегодня первая победа Красной Армии. Немцы ворвались в Ростов-Дон, но частями Харитонова и Ремизова лихо выбиты и разгромлены. Отступают к Таганрогу. Части генерала Ремизова помогли, переправившись с левобережья Дона. Все говорят – это Кубанцы! Сталин послал телеграмму с поздравлением маршалу Тимошенко и этим двум генералам. Неужели начинаются проблески победы? Родина! Неужели ещё есть у тебя полководцы, могущие повести к победе славных сынов твоих?!

30. XI

Холодно. Верочка стирает бельё в тазике у дверей. Поели манной каши без молока, выпили по стакану чая. Слушали сообщение радио о работе эвакуированных заводов. Говорится, что все заводы мы вывезли с занятой территории в глубокий тыл и успешно восстановили или восстанавливаем. Это далеко не так. Но всё же работают заводы-дублёры, им добавили замученные эвакуацией станки.

Тяжёлое чувство эмигранта-бездельника давит моё сердце. Сидишь, как в клетке. Хочется туда. Надоело окружение голодных и предприимчивых «хорватов». Разговоры о пайке, о сосисках, о табаке и т. п. Склоки.

1 декабря 1941 г.

Серёжа с большими трудностями ездил на эмке за Кунгур за продуктами. Привёз кое-чего. Намучился изрядно. Мясо – 30 р. килограмм в глубинке. Обычно – 50. Курица в Молотове – 70 р., и куриц нет. А, чёрт с ней, с курицей. На фронтах по-прежнему уныло.

2. XII

С утра занимались пайками. Приходил директор Мариинки Радин. Составляли какие-то договора, чтобы получить по полкило в месяц масла, сыра, икры и колбасы. Вокруг этих пайков ажиотаж и борьба страстей. Каверин, Слонимский, Тынянов, Розенфельд, Казаков[135]135
  Каверин Вениамин Александрович (1902—); Слонимский Михаил Леонович (1897–1972); Тынянов Юрий Николаевич (1894–1943); Козаков Юрий Павлович (1927–?) – советские писатели, находившиеся в эвакуации в Молотове.


[Закрыть] – вот эти счастливцы. И я, конечно.

Встретил Ю.А. Завадского[136]136
  Завадский Юрий Александрович (1894–1977) – советский режиссёр, актёр, народный артист СССР. В описываемое время – муж балерины Улановой Галины Сергеевны (1909—?).


[Закрыть] на лестнице пятого этажа. Поговорили. Юное лицо с детским выражением. Мягкость интеллигента с культурой. По-моему, совсем не за зря вышла за него Уланова.

Завадский между двух огней: театр в Чимкенте и жена в Перми. Говорил о пьесе. Но мозг, очевидно, занят другим. Равнодушен к событиям места своего изгнания, Ростова, хотя Ростов сейчас – гвоздь событий.

3. XII

Разгром немецких армий под Ростовом меня не очень радует. Я знаю генерала Клейста и знаю Черевиченко, Харитонова, Тимошенко. Разбиты четыре дивизии, но Клейст имеет больше тридцати на этом участке. Не является ли это отступление манёвром для того, чтобы вытянуть на правобережье Дона солдат Тимошенко и здесь их разгромить на выгодных для немцев рубежах? А может быть, повторяется крымский вариант, когда полевые армии были подтянуты к Перекопу, а равнина Крыма была обнажена, и вот немцы, выбросив парашютные части, почти в три дня овладели Сарабузом, Симферополем, Евпаторией и т. д. Не надо забывать, что немцы стоят перед кубанскими равнинами, удобными для парашютно-десантных операций с баз северного побережья Азовского моря, Крыма, в частности, Керчи. Хочется верить, что мы начинаем побеждать, но ещё не верится.

Что делается под Питером и Москвой? Судя по всему, немцы ведут обходные операции вокруг Москвы и Питера. Не говоря о том, что захватом Тихвинского узла окончательно закрылся доступ к Ленинграду, немцы ведут окружение Москвы на близком фронте, считая с северо-востока, и далёком манёвренном, считая с юго-запада. Оставив крепкий ударный кулак – заслон для противодействия лобовому удару Красной Армии, немецкое командование обходит Москву, перерезая и закрепляя коммуникации. Захватом Солнечногорска и Дмитрова отрезаны Ленинградское шоссе, следовательно, связь с Валдайской армией генерала Клыкова, и Дмитровское шоссе. Обходом Тулы и взятием Сталиногорска выдавливается тульская группировка наших войск, угрожается Воронежу и Курску и закругляется охват Москвы. Я не говорю уже о том, что взят крупнейший химкомбинат Бобрики, отрезаны дороги к югу, нависла угроза над Рязанской и Горьковской дорогами и шоссе. Передавали, что в Москве введён осадный рацион питания. Повторяется трагедия Питера. Только чудо может спасти наши столицы. Хотя, сидя в далёком тылу, вряд ли знаешь все элементы «чуда». Во всяком случае, если не будет второго фронта на континенте Европы, мы почти не сможем устоять перед напором вооружённых сил Германии.

Сегодня начались морозы. Молотов даёт тридцать градусов с утра. Но зима опасна и для нас. Нельзя сказать, что наша армия великолепно экипирована по сравнению с германской. Надеемся на русскую выносливость, но всякой выносливости наступает предел. Здесь идёт усиленный призыв в армию. Берут многих в техчасти. Может быть, начинает более усиленными темпами поступать вооружение союзников? Но, по-моему, поступающее вооружение идёт на фронт частями и частями уничтожается. Нельзя массировать технику при сегодняшнем состоянии нашей промышленности, тронутой с места и не поставленной ещё на место…

5. XII

От наших никаких известий. Самолёту, который полетел на Моздок с нашими письмами, не повезло. Плохая погода на Волге заставила его два раза возвращаться с курса. Скоро летит на Кубань т. Криволапов. Он обещал захватить письма. Проехать лично – почти бессмысленно. Возможно только самолётом, а в эшелонах поражённой страны доехать почти невозможно. Неужели наших эвакуировали? Смотрю на карту: Ростов – рукой подать до Ново-Покровской. А в Ростове были немцы, и в Ростове они всегда могут быть. Не получится ли с Кубанью судьба злополучного Крыма?

Крым! Смотрели «Бахчисарайский фонтан». Бахчисарай давно взят. Вспоминаю наше посещение дворца Гирея в прошлом году. В Бахчисарай мы приехали через чудные крымские горы, покрытые умирающими грабами осени. Золотые, вернее, красно-медные деревья! Долина горящих скал! Орлиный залёт, ручей, где мы пили прохладную воду. Сады и равнины Бахчисарая. Деревья, сплошная ноша яблок. Яблоки на грузовиках, на волах, в корзинах сборщиц и снова на неиссякаемых деревьях. Долина, казалось, захлёбывалась в яблочных волнах. Нас вёз шофёр из «Интуриста» на разбитом линкольне. Я сидел рядом с шофёром; позади Анисимов, Софронов, девушка из Балхаша, кажется, её знали Надя, и Норин[137]137
  Норин – писатель из Карелии. Он на снимке на пляже в Ялте. 1940 г.


[Закрыть] из Карело-Финляндии. Сейчас Анисимов на фронте, Софронов неизвестно где, ранен, Норин тоже неизвестно где. Его Петрозаводск взят немецко-финскими войсками. Мы ходили по дворцу Гирея, видели былое потускневшее величие знаменитого хана, привлёкшего даже Пушкина, смотрели на невзрачный фонтан слёз. Я смотрел на бывшее могущество хана и жалел его, не зная, что ровно через год во дворец Гирея ворвутся немецкие танки, предварительно разбив в пыль своими стальными телами и несколько татарских домов, домов потомков Гирея. Я не знал, что ровно через год под великим сомнением будет могущество моей Родины.

Золотой Крым! Сокровищница солнца, муската и золотистого загара человеческих тел! Увижу ли я когда-нибудь тебя, Каффу, куда плавали на «дубах» мои предки? Родина рвётся на куски. Я сижу в ложе дирекции, рядом со мной Завадский, Верочка, Каменский Василий Васильевич[138]138
  Каменский В.В. – поэт, друг Маяковского. В селе Троица, под Пермью имел свой дом.


[Закрыть] в куртке речного капитана… Я смотрю на прекрасную Уланову, которую можно сравнить с сокровищами Эрмитажа, замечательную Татьяну Вечеслову[139]139
  Вечеслова Татьяна Михайловна – балерина Мариинского театра.


[Закрыть]… Они танцуют памяти бывшего Крыма. Неужели по твоим горам ехал на муле великий поэт, влюблённый в свою страну чистой любовью отрока? Бахчисарай! Сюда привезли рождённую в думах «восточного» поэта полячку Марию. А завтра выступит по радио вожак побеждённых поляков генерал Сикорский, объединённый с моим народом для борьбы с новым Гиреем.

Я современник Улановой… Маяковский сказал бы: дрыгоножество. Но красота искусства понятна только когда смотришь на эту девушку 30 лет. Мне сказал Завадский:

– Смотрел Риббентроп, смотрел Гарриман, Бивербрук – и всем нравится. Нашёлся же общий язык, язык искусства. Сошлись же на взаимном понимании эти разные люди и политические враги. Нет ли общего языка, на котором договариваются даже враги?.. Не будет ли в будущем это язык искусства?

Завадский фантазирует. Пока есть секрет выплавки стали в соединении железа с ванадием и молибденом, не страшны для войны секреты балетного па и пируэта. Война будет существовать. Ведь я уверен, что даже гунны Гитлера, задавив сотни людей во время последней сечи, вылезут из танков и, раскрыв рты, будут смотреть предсмертный танец красавицы Марии. А потом? Они набросятся на неё, кровожадные и гнусные, и растерзают. А потом? Снова в танки и снова давление костей и гусениц, сделанных из железа и хрома. Снова война – страшное слово, которое придумал мир…

Несколько фактов о трагедии промышленности во время войны с гитлеровской Германией