Текст книги "127 часов. Между молотом и наковальней"

Что ты делаешь, Арон? Убери нож от своего запястья! Что ты пытаешься сделать, убить себя? Это самоубийство! Мне все равно, насколько хорош твой жгут, в руке слишком много артерий, чтобы ты мог остановить кровотечение из каждой. Ты истечешь кровью. Разрезать запястье – это все равно что нанести себе удар ножом в живот. Если тебе удастся прорубить кости и освободиться, ты сможешь в лучшем случае доползти только до места спуска в каньон. Нет никакой разницы в том, хорош твой жгут или плох, – спасатели найдут в каньоне твое тело, изъеденное канюками, где-нибудь в следующем месяце. Отрезать себе руку – это медленное самоубийство.

Я чувствую, что меня мутит, и опускаю левую руку, в которой держу нож. Я не могу этого сделать. Может быть, я не готов к ампутации в данный момент. Может быть, мой внутренний голос прав, утверждая, что это будет самоубийство. Мне нужно отчаяться, чтобы пойти на это. Кто знает, может, завтра сюда забредет какой-нибудь случайный турист. Все, в чем я хочу быть уверенным, так это в том, что, если возникнет необходимость в этой длительной и неприятной операции и мне придется пилить собственные кости, как я пилил камень, моя сила духа не дрогнет. Я содрогаюсь от этой мысли, мои глаза мягко закрываются, а рот открывается. Я представляю, как пятна моей крови покрывают стены каньона, окровавленные ошметки разорванной плоти и мышц руки висят вдоль двух белых костей, покрытых рябыми отметинами после моих попыток распилить их. Затем я вижу, как моя голова падает на грудь, а тело безжизненно сползает вниз, обвисая на костях, всего лишь слегка поцарапанных ножом. Это похоже на заключительные кадры фильма, но они не исчезнут в затемнении в преддверии финальных титров. Это мой реальный кошмар, предчувствие, которое заставляет меня отложить нож в сторону. Меня тошнит.

Я медленно моргаю. Кровавый образ кружится передо мной в тошнотворном водовороте, но мало-помалу мое состояние стабилизируется, я прихожу в себя, вновь обретая душевное равновесие. Покончив с отвратительным сеансом хирургической практики, я переоцениваю ситуацию. У меня больше нет вариантов, я исследовал каждый из них, все они оказались либо неэффективными, либо чреватыми возможным смертельным исходом. Я представлял себе последовательность осуществления каждого из них на всех этапах, и в настоящее время я не могу реализовать ни один из них. Я попадал в безвыходную ситуацию в каждом из них. Я умру прежде, чем придет помощь. Я не могу отколоть часть валуна и вытащить руку, я не могу поднять валун, и я не могу отрезать себе руку. Впервые глубокая депрессия накрывает меня. Оптимизм, на котором я держался весь последний день, улетучивается, и я чувствую себя одиноким, злым и испуганным. Я начинаю ныть про себя: «Я умру». Вероятно, через пару дней, но уже не так важно когда.

Я умру здесь.

Я загнусь здесь.

Я иссохну здесь, с рукой, пойманной в ловушку, когда обезвоживание прекратит свою гнусную игру и наконец-то убьет меня.

Зачем я вообще пью воду? Это только продлевает мои мучения. Ужасно, но я желаю внезапного наводнения, чтобы разом со всем покончить. Мысль о том, чтобы перерезать себе вены внезапно посещает меня. Но вдруг отчаяние превращается в подростковый гнев. Я ненавижу этот валун. Я ненавижу его! Я ненавижу этот каньон. Я ненавижу этот холодный могильный камень, прижимающийся к моему правому предплечью. Я ненавижу слабый затхлый запах зеленоватой слизи, тонким слоем покрывающей основание стены южного каньона за моими ногами. Я ненавижу ветер, который бросает песок мне в лицо, и тусклый полусвет этой клаустрофобной дыры, где даже песчаник выглядит угрожающе.

«Я… ненавижу… это!» При каждом слове я ударяю ладонью левой руки по валуну, в то время как слезы застилают глаза.

Отголоски моих страданий растворяются в полумраке каньона и исчезают во второй половине дня. Затем другой голос – голос моего разума – начинает разговаривать со мной холодно и спокойно.

Этот валун сделал то, что должен был сделать. Валуны падают. Это их природа. Это то, что он должен был сделать. Он был создан для этого, он ждал тебя. Если бы ты не пришел и не толкнул бы его, он еще долго – кто знает сколько – находился бы там, где он был. Ты сделал это, Арон. Ты создал эту ситуацию. Это ты решил приехать сюда вчера. Это ты решил самостоятельно спуститься в эту узкую расщелину. И это был твой выбор – никому не говорить, куда ты собираешься. Ты отказался идти вместе с девушками, которые не дали бы тебе попасть в эту ситуацию. Ты сам захотел, чтобы все было так. Ты шел к этой ситуации давно. Дело не в том, что ты получил по заслугам – ты получил именно то, что хотел.

Понимание моей ответственности за то, что произошло, усмиряет мой гнев. Отчаяние не покидает меня, но я перестаю в порыве ярости стучать по камню. Одна мысль вновь и вновь возвращается в мою голову: «Кристи и Меган были ангелами, посланными, чтобы спасти меня от себя самого, а я отверг их». У всего происходящего есть причина, и прелесть жизни отчасти заключается в том, что по определенным причинам истинных мотивов произошедшего нам знать не дано – и в этом моя уверенность становится сильнее. У них могло не быть крыльев и арф, но Меган и Кристи пришли в мою жизнь, чтобы выполнить свою миссию. Они пытались уберечь меня от несчастного случая. Я убежден, что им каким-то образом было известно, что со мной произойдет. Я снова и снова вспоминаю последний вопрос Кристи: «Как ты думаешь, какую энергию ты там найдешь?» Они несколько раз звали меня с собой, но мои упрямство и амбиции не позволили мне их услышать. Я сам загнал себя в эту ловушку. И как бы странно это ни звучало, я всю свою жизнь искал именно таких ситуаций. Иначе как бы я оказался здесь? Мы сами являемся творцами своих жизней. Я толком не понимаю как, но я всегда получал то, что хотел. Значит, я каким-то образом хотел, чтобы произошло что-то подобное. Я искал приключения и нашел его.

Я помню разговор с Меган, когда она рассказывала о том, как заблудилась в районе Сидар-Меса в юго-восточной части штата Юта, изобилующем каньонами и древними осыпающимися скальными утесами. Вместе с другом они всю ночь грелись у костра из можжевеловых веток. В ответ я рассказал ей историю о том, как когда-то тоже заблудился в Сидар-Меса, после того как вышел из каньона уже после наступления темноты. Не найдя следов, по которым мы рассчитывали вернуться к моему пикапу, я и моя подруга Циглер в течение часа блуждали по окрестностям. По счастливой случайности мы нашли мой автомобиль, стоявший на плоской вершине горы. Затем я рассказал Меган о том, как в феврале вместе со своей подругой Рэйчел Полвер попытался пройти 35-километровый маршрут по каньонам Чут и Крэк, расположенным в хребте Сан-Рафаэль-Риф в центральной части штата Юта. Пройдя по маршруту двадцать пять километров, мы подошли к склону из песчаника, по которому Рэйчел никак не могла подняться. В течение часа я всячески подбадривал ее, пытался подтолкнуть, тянул за собой, показывал ей, как надо делать, даже подставлял ей собственную спину, чтобы она могла преодолеть трехметровый подъем. Но все было без толку, у нее не получалось. Тогда мы пошли назад и шли до тех пор, пока в двухстах метрах от склона не нашли бревно весом килограммов семьдесят, которое затем приволокли в каньон, чтобы использовать как лестницу. И теперь мне кажется, что эти разговоры о том, как кто-то застрял или потерялся в стране каньонов, были невольным предчувствием той ловушки, в которую я попал. После этого разговора я должен был понять, что жизнь моя подвергается риску, и должен был уйти вместе с Кристи и Меган.

Мысли о предчувствиях смешны, но усталость, скопившаяся от бодрствования на протяжении тридцати двух часов, несомненно, уже начала затуманивать мой разум. Я чувствую себя вялым и отупевшим, недостаток сна усугубляет мое истощенное состояние. Прежде чем я погружусь в тяжелую дремоту, во время которой могу упасть, я, чтобы не поранить правую руку и снять нагрузку с ног, пристегиваю лесенку к веревке, подвешенной к спусковому кольцу, и размещаю ее таким образом, чтобы веревка позволила снять нагрузку с моих ног. Теперь обвязка закреплена на якоре, нагрузка на ноги уменьшена. На моих часах уже 14:45.

Я не знаю, какого случая ждал, но после пятнадцати часов решаю вытащить свою видеокамеру, чтобы впервые сделать запись. Используя уже ставшую для меня стандартной процедуру снятия рюкзака, я распускаю лямки, и рюкзак оказывается у меня на коленях. Помимо буррито, единственные полезные вещи в моем рюкзаке – это фотоаппарат и видеокамера. На дне рюкзака также валяются плеер, запасные батарейки и пустой резервуар от кэмелбэка, все остальное уже было пущено в ход. Включая устройство размером с ладонь, я переворачиваю цифровой экран таким образом, чтобы попасть в видеоискатель, нажимаю кнопку записи, а затем устанавливаю видеокамеру поверх валуна.

Начнем с самого начала. Предположим, что тот, кто увидит запись, обнаружит ее уже после твоей смерти. Можешь оставить камеру поверх валуна и нацарапать на стене: «Включи меня». Быть может, камеру унесет от тебя наводнением. Расскажи, как все произошло.

Я начинаю: «Сейчас пятнадцать часов пять минут, воскресенье. Двадцать четыре часа назад я застрял в каньоне Блю-Джон, выше Большого сброса. Меня зовут Арон Ралстон. Мои родители Донна и Ларри Ралстоны из Энглвуда, штат Колорадо. Кто бы ни нашел эту видеокамеру, пожалуйста, передайте ее моим родителям, сделайте это. Я был бы вам очень благодарен».

Я долго моргаю и почти не смотрю на экран камеры. Я зарос щетиной, последний раз я брился четыре дня назад у себя дома в Аспене. Но что меня действительно пугает, так это мой изможденный взгляд. Мои глаза – огромные широко открытые чаши, в которых отражается мучительное напряжение всего пережитого за последний день. Кожа огромными мешками оттягивает нижние веки глаз.

Моя речь звучит невнятно, вяло, прерывается тяжелыми вздохами. Я изо всех сил стараюсь говорить разборчиво: «Итак… вчера я проходил по каньону Блю-Джон… В субботу, примерно в четырнадцать сорок пять, я добрался до места, где нижняя часть каньона снова сужается. Я прошел несколько спусков свободным лазанием… не так уж плохо… добрался до второй группы каменных пробок, где нахожусь сейчас. Потому что, когда я спускался, то наступил на один из валунов, он выскочил, соскользнул вниз и придавил мою правую руку, поймав ее в ловушку».

Я поднимаю вверх видеокамеру и сначала показываю место, где мое предплечье и запястье исчезают в невообразимо узкой щели между валуном и стеной каньона. Затем поворачиваю камеру, чтобы сделать панорамный вид, полностью показывающий мою руку, которая уже приобрела серовато-голубой цвет в точке защемления.

«То, на что ты смотришь – это моя рука, застрявшая между валуном и стеной каньона… так вот, она зажата. Нормального кровообращения в ней нет целые сутки. Скорее всего, она уже погибла».

Я поворачиваю камеру, чтобы показать якорь, спусковое кольцо и свисающие с него стропы обвязки.

«Система из веревки, которую ты видишь, предназначена для того, чтобы я иногда мог присесть и мне не приходилось все время стоять. Я не был привязан веревками, когда произошел несчастный случай, а надел обвязку позднее, чтобы сесть. Я прикладываю массу усилий, чтобы согреться. И у меня очень и очень мало воды. Когда я попал сюда, ее было меньше литра. Сейчас у меня около трети литра воды, я думаю, что ее хватит только до утра».

Еще один порыв ветра обдувает меня, я безудержно дрожу всем телом в течение пяти секунд.

«Мне трудно сохранять нормальную температуру тела… Уф-ф-ф. Я в полнейшей заднице». Я морщусь, осознавая все значение своих слов, гримаса перекашивает мое лицо – я уничтожен.

«Никто не знает, где я нахожусь, за исключением двух девушек, с которыми я познакомился вчера во время прогулки по каньону Блю-Джон. Это Кристи и Меган из Моаба… из местной Outward Bound… Они вышли из каньона Блю-Джон по западному рукаву, а я пошел дальше. Я приехал на велосипеде, который все еще припаркован километрах в полутора к юго-востоку от перевала Бёрр, у дерева, примерно в пятидесяти метрах от обочины дороги, слева, если ехать на юго-восток. Ключи от велосипедного замка у меня в кармане. Это красный Thin Air, Rocky Mountain. Он все еще стоит там».

Ветер поднимается, при его порыве я прищуриваюсь, чтобы песок не попал мне в глаза. Шум ветра заглушает мой голос, поэтому я останавливаю видеозапись. Собравшись с мыслями, я возобновляю ее и начинаю рассказывать о вариантах спасения, которые я перепробовал.

«То, как я вижу это… есть четыре варианта. Ух-х-х, я дрожу. Ух-х-х… Я пытался переместить камень при помощи веревок. Я установил якорь и подвесил несколько веревок так, чтобы смог вставать ногами в веревочные петли и при помощи своего веса пытаться сдвинуть валун. Но он не поддался».

Я трясу головой, зеваю, безуспешно борясь с усталостью, которая волнами накатывает на меня.

«Я пытался отколоть камень. Но учитывая результаты, которых я добился за двадцать четыре часа изнурительной работы, мне потребуется сто пятьдесят часов, чтобы расколоть камень, если это вообще возможно. Я думаю, часть проблемы заключается в том, что моя рука фактически поддерживает камень. Это означает, что каждый раз, когда я откалываю часть камня, он немного сдвигается и снова оседает на мою руку. Я не чувствую, как это происходит, движения могут быть микроскопически малы, но я отчетливо вижу, что небольшой промежуток между валуном и стеной каньона – вот здесь – стал еще меньше с момента, когда я начал откалывать камень. Под веревкой видны осколки камней. Я сумел выкрошить достаточно большую часть камня у того места, где сейчас лежит веревка. И даже там, где вы не сможете увидеть, потому что это место закрывает моя рука. И потому что камень снова сдвинулся».

Я останавливаюсь, чтобы облизать пересохшие губы, пытаюсь сглотнуть, затем глубоко и удрученно вздыхаю. Когда я перечисляю неудавшиеся варианты спасения, в моем голосе звучит тоска. Отчаяние снова овладевает мной.

«Итак, это были два варианта, но есть и третий – отрезать себе руку».

От недавних воспоминаний мое лицо перекашивается, мне требуется десять секунд, чтобы прийти в себя и продолжить подробный рассказ о плане, который я ненавижу всем сердцем.

«Я сделал жгут и пару раз примерил его, думая о своем плане, который был настроен осуществить… но это почти наверняка стало бы самоубийством. Отсюда четыре часа до моей машины. Если бы это получилось… Если бы это было возможно на скальном участке четвертого класса… Мне пришлось бы возвращаться тем же путем, которым я пришел сюда, а это четыре часа, и у меня нет никакого транспорта, только велосипед, но… м-м-м… Выйти по западному рукаву – это было бы спустя два с половиной часа… может быть, меньше, через два… но затем снова участок четвертого класса, который мне, возможно, не пройти с одной рукой. Если выбирать между потерей крови и обезвоживанием, я откажусь от первого варианта. Я думаю, что умру, если отрежу себе руку…»

«…М-м-м, четвертый вариант – это если кто-то придет. Но это участок каньона, который и так не слишком популярен у туристов, а его продолжение и того меньше. Я думаю, что сюда вряд ли кто придет до того, как я умру от обезвоживания и переохлаждения…»

«…Странно… температура восемнадцать градусов, по крайней мере, такой она была вчера в это время. Я думаю, что сейчас она на один или два градуса ниже. Ночью было двенадцать градусов – вполне терпимо. Я долго дрожал от холода, проваливался в сон, а когда просыпался, вновь начинал долбить камень. На самом деле я не спал, а сидел и пытался заснуть».

Я начинаю рассказывать наиболее вероятный сценарий своего спасения.

«Итак, кто-то может заметить, что меня не было на вечеринке в понедельник вечером, или меня хватятся, когда я не приду на работу во вторник. Но никто не знает, что я поехал в Юту. Я думаю, что, возможно, кто-то найдет мой пикап. Может быть, это будет в среду или четверг – самое раннее, когда кто-то догадается, где бы я мог быть, и доберется до меня. Минимум через три дня…»

«…Судя по тому, как ухудшилось мое состояние за последние двадцать четыре часа, будет удивительно, если я доживу до вторника».

Я с чувством обреченности понимаю, что прощаюсь со своей семьей и что независимо от того, сколько мне придется страдать в этом месте, их боль будет более продолжительной, чем мои страдания. После долгой паузы произношу самое трудное – мне надо попрощаться с моими родными и извиниться перед ними за то, что им придется пережить из-за моих исчезновения и смерти.

«Простите меня».

На глаза наворачиваются слезы. Я останавливаю видеозапись и костяшками пальцев вытираю глаза. Потом запускаю ее еще раз.

«Мама, папа, я люблю вас. Соня, я люблю тебя. Я горжусь вами, ребята. Я не знаю, что во мне привело меня к этому. Но это то, что я искал в этой жизни. Я искал приключений и риска и только в этом находил смысл жизни. Но я всегда ухожу один и не говорю никому, куда иду – это ужасно глупо. Если бы кто-то знал, куда я направляюсь, или если бы я был с кем-то еще, вероятно, помощь уже была бы в пути. Даже если бы я просто поговорил с рейнджером или оставил записку в своем пикапе. Как глупо, глупо, глупо».

Я в последний раз останавливаю видеозапись, выключаю камеру, затем убираю ее. Как я уже сказал, наилучший выход – ожидание возможного спасения. Теперь моя стратегия меняется. Мне нужно беречь тепло, экономить воду и, самое главное, сохранять силы и рассудок. Вместо того чтобы пытаться освободиться самому, я буду ждать, когда меня найдут.

Глава 6. Зимняя рапсодия

В конце концов у меня начали вызывать отвращение люди, в том числе и я сам, которые не пытались изменить свою жизнь, а делали лишь то, что должны были, а не то, что могли бы. От них я заразился одиночеством, которое охватывало меня в конце каждого бесцельно прожитого дня.

Я знал, что способен на большее[15]15
  Твайт Марк. Поцелуй или убей. – Сиэтл: The Mountaineers Books, 2001.


[Закрыть].

Я никогда не был более счастливым, чем в год после моего ухода из корпорации.

В 2002 году я принял участие в экспедиции на Денали, мне повезло присоединиться к «Бродячим псам», одной из сильнейших команд по приключенческим гонкам. В нее входили Маршалл Ульрих, Чарли Энгл и Тони Дизинно. Я помогал руководителю команды Гэри Скотту в подготовке поездки: заказе продуктов, бронировании авиабилетов, приготовлении еды и мытье посуды, перевозке грузов, установке лагеря, принятии решений по время восхождения. Группа состояла из физически и морально прекрасно подготовленных людей, они быстро осваивали навыки ледовых восхождений. «Бродячие псы» преподали мне несколько бесценных уроков работы в команде. Из опыта, приобретенного мной в этой поездке, я понял, что могу быть лидером команды и обучать людей туризму.

Когда я вернулся в Колорадо после поездки на Аляску, мой интерес к работе горным гидом по диким местам Запада только возрос. Я отправился в Аспен вместе с двумя малоопытными друзьями из Чикаго, где мы занялись пик-баггингом[16]16
  От англ. рeak-bagging – вид деятельности, когда группа туристов или альпинистов пытается покорить определенный ряд вершин. Часто оформляется в виде списка.


[Закрыть]. Двум другим друзьям из Флориды я впервые показал дикую местность, когда мы вместе приехали в пустыню Эскаланте в Юте. Я носил снаряжение в экспедиции Джона Филдера, известного колорадского пейзажного фотографа, посла дикой природы, который с помощью своих фотографий знакомит людей с самыми красивыми местами мира. Он разжег во мне желание самому показывать людям все красоты природы.

Я решил вернуться в Денали в 2003 году, чтобы подняться по западному выступу скалы вместе с моими друзьями из Нью-Мексико, Колорадо и Калифорнии. Гэри Скотт, лидер нашей команды в 2002 году, был рекордсменом по скоростному восхождению на гору: в 1985 году он поднялся из базового лагеря на леднике Кахилтна, находящегося на высоте 2190 метров, на высоту 6193 метра за восемнадцать с половиной часов. Я знал, что могу быстро передвигаться по горе, и после того, как поднялся в горы вместе с Гэри, сладкоголосые сирены его победы начали призывать меня совершить еще более скоростное восхождение. Я составил план, который намеревался реализовать после нашего командного восхождения в 2003 году. Я хотел совершить одиночное скоростное восхождение на гору, а затем спуститься с нее. И все это в течение двадцати четырех часов. Весь следующий год я посвятил тому, чтобы привести себя в лучшую физическую форму, чем когда-либо.

В ноябре 2002 года я переехал в Аспен и сразу же нашел работу продавцом в магазине Ute Mountaineer. Когда я не ходил на беговых лыжах, не занимался телемарком, альпинизмом или не совершал прогулки на снегоступах, я мог разговаривать обо всем этом с покупателями магазина (лучшие истории я всегда берег для моих коллег и менеджеров). Помимо того, что я жил в городе, поблизости от которого были горы, где я без устали тренировался и совершал зимние восхождения на девять самых сложных четырехтысячников штата, я был окружен целым городом друзей-единомышленников.

Одной из приятных для меня проблем этой зимы в Аспене было стремление к поддержанию баланса между прогулками по городу, вечеринками, музыкой и тренировками. Довольно часто я отправлялся на трехчасовую лыжную прогулку в перерыве между моими рабочими полусменами, до работы успевал совершить лыжное восхождение на одну из четырех вершин Аспен-Сноумасс. Иногда я отправлялся на прогулку на снегоступах сразу же после работы, а затем тусил с друзьями в клубе допоздна. Если в Аспене не было интересных для нас музыкальных концертов, мы с друзьями могли рвануть в Вейл или даже в Денвер или Боулдер, а затем после концерта вернуться той же ночью. Не было никакой рутины, никакой скуки.

Мне нравилось жить в «горнолыжном» городе. Мои друзья из Аспена и я сам вели жизнь, которую смело можно было бы назвать «жизнью мечты». Мы использовали всевозможные уловки, находили возможности для бартера, чтобы, несмотря на скудную зарплату, которую мы получали, обеспечить себе достойный образ жизни в Аспене, одном из самых дорогих городов мира. На работе нам выдавали бесплатные пропуска на подъемник, которыми мы могли пользоваться два раза в неделю, но мы умудрялись с их помощью кататься на лыжах пять дней в неделю, экономя на поворотах, – мы сразу поднимались своим ходом к самым верхним подъемникам, где не было сканеров для пропусков. Я быстро понял, куда можно пойти, чтобы покататься по еще нетронутому снегу, если после снегопада кто-то уже успел раскатать трассу. «Если у тебя не получается проехать по трассе первым, тебе следует поднапрячь серое вещество», – мог бы сказать я людям, которые проезжали мимо меня на подъемниках, перед тем как рвануть в лес, чтобы раньше всех добраться на заранее присмотренный склон с полуметровым слоем снега.

За пределами курортных горнолыжных зон национальные парки предоставляли бесконечные возможности для приключений и отдыха в условиях дикой природы. Когда не получалось без оплаты, мы находили разнообразные скидки, где только можно, пользовались различными промоушен-акциями на высококачественное снаряжение, знакомые продавцы в кафетериях брали с нас меньшую оплату как с постоянных покупателей, мы ходили на вечеринки с ужинами, которые организовывали наши друзья, бармены и вышибалы благосклонно кивали нам, завидев знакомое лицо, иногда могли бесплатно угостить нас. И помимо этого, в том году был лучший снег за последние пять лет.

Как только зима вступила в свои права и сезон официально начался, я сосредоточился на одиночных восхождениях на четырехтысячники. Постепенно я начал выбирать все более трудные маршруты и более сложные четырехтысячники. И надо сказать, что мне повезло не только с работой, но и с соседями по дому, с друзьями, с которыми я общался и ходил на музыкальные концерты. Мне также повезло с ангелом-хранителем, который, очевидно, не возражал поработать сверхурочно, когда я совершал вылазки на природу.

Я отправился на первое восхождение на следующий день после Рождества. Я взбирался на два соседних четырехтысячника – пики Касл и Конундрум, – катался на лыжах и дважды прошел по маршруту, который гуру лыжных походов и автор путеводителя Лу Доусон назвал «путешествием через долину смерти».

После Нового года сильно возросла опасность схода лавин, поэтому 9 января, разбив лагерь под живописной северной стороной пика Северный Марун, я отказался от стандартного маршрута подъема на него. Вместо этого я поднялся на пик Пирамиды по его западному склону, несмотря на снежную бурю, которая намела опасно большое количество свежего снега в западный кар с отвесными стенами, находящийся на высоте 4201 метр. Лавины были готовы к тому, чтобы сорваться, ожидая пускового сигнала, которым должно было стать появление человека по имени Арон на опасной части склона.

Спускаясь по вершинному гребню, я перегнулся, удерживаясь руками в перчатках за разрушенные сланцевые плитки, чтобы спуститься через пятиметровую каменную гряду. Когда моя хватка ослабла, я отпустил руки и упал вниз, пролетев примерно метр, приземлившись на плоской полке около метра шириной. Перекатившись через вторую гряду, я закрепился, а затем прополз еще три метра до верхнего края заснеженного кара. Отсюда до леса вел спуск, при одном взгляде на который становилось страшно. Чтобы избежать участков, заполненных лавиноопасным снегом толщиной в тридцать сантиметров, я спускался не тем путем, которым поднимался. Спуск проходил спокойно, иногда я толкал снег вниз по склону перед собой, спуская небольшие лавины, чтобы уплотнить его, затем продолжал путь вниз. Я никогда не срывался при зимних восхождениях. Мне повезло благополучно приземлиться на полку – шаг в сторону от выступа привел бы к стремительному сходу лавины, при котором я наверняка покалечился бы, – но я испугался, и поэтому был предельно осторожен.

Начав с восхождения на пик Пирамид, я затем в течение всего января взбирался на четырехтысячники и на каждом из них с трудом избегал смертельной опасности. При подъеме на гору Холи-Кросс из-за ошибки в описании маршрута для прохождения через гору Нотч мне пришлось ночевать на высоте четырех тысяч метров, ночь оказалась безумно холодной. Я остановился на покрытом снегом выступе шириной в полметра, чуть ниже седловины, которая разделяет две четырехтысячные вершины и находится чуть выше обрыва в крутой снежный кулуар длиной пятьсот метров. Я потратил много сил, мне требовались горячая еда и питье – горячий Gatorade и картофельное пюре быстрого приготовления. Я проделал путь длиной в девятнадцать километров до вершины горы Нотч, но не взял с собой палатку, поскольку планировал до наступления темноты добраться до скальной пещеры на южной вершине. Однако пещера находилась у южной горы Нотч, а я застрял у северной вершины. Снежный покров был глубоким, в путеводителе говорилось о прохождении восточного склона южной вершины, тогда как на самом деле нужно было идти по западному. Все это вместе взятое замедлило мое продвижение, и я уже израсходовал все свои запасы энергии и воду. К тому времени, когда я понял, что пошел по неправильному пути, я уже был слишком уставшим, чтобы вернуться на седловину и оттуда пойти верным маршрутом.

В эту ночь небольшое резиновое кольцо – уплотнитель топливной бутылки – едва не лишило меня жизни. Каким-то образом эта резиновая прокладка защемилась в топливной трубке горелки, и в течение пяти минут топливо лилось на снег, когда я открыл клапан. Прежде чем я понял, почему огонь такой слабый, я потерял три четверти топлива. Я сунул деформированное уплотнительное кольцо в рот и попытался выправить его своим языком, когда увидел бурю, надвигавшуюся с запада. Я знал, что мне нужно добраться до укрытия, но сначала мне требовалось подзаправиться энергией, а без воды я не смог бы ничего съесть – я должен был заставить горелку нормально работать. Тогда мне пришла в голову мысль, что есть множество вещей в самых разнообразных формах, которые отделяют жизнь от смерти. Иногда это очевидно: расстояние от вас до места, куда ударила молния, ремень безопасности, который удерживает вас, когда, находясь в автомобиле, вы врезаетесь в оленя на скорости сто тридцать километров в час, быстрые действия друга, который спасает вас, когда вы тонете в реке Колорадо. В других случаях это практически незаметно: микроскопическая спираль ДНК, которая позволяет вашему телу бороться с инфекцией, о которой вы даже не подозревали, решение подняться на другую гору и тем самым не попасть под камень, который упал на маршруте, которым вы в этот день не пошли. Мы идем по жизни, игнорируя эти тонкости, потому что каждый день переживаем миллион событий, даже не подозревая о том, что постоянно рискуем. А когда на самом деле попадаем в опасную ситуацию, остро осознаем, что означает эта доля сантиметра или секунды. Я знал, что работающая горелка – это мое спасение, и если она не будет работать, я могу остаться на горе навсегда. Следовательно, я должен был исправить дефект топливопровода.

Я вынул изо рта трехмиллиметровое уплотнительное кольцо и осмотрел деформированный участок. Но когда я держал его, моя рука дрогнула, и я уронил кольцо куда-то в темноту. Одна из тех критических ситуаций, о которых я только что размышлял, предстала предо мной во всей своей красе. Я был в ужасе, когда подумал, что уплотнительное кольцо упало с уступа вниз. Освещая землю налобным фонарем, сняв перчатки, я просеивал снег сквозь свои пальцы и все-таки нашел маленькое черное резиновое колечко. Через пять минут горелка уже весело шумела, снег топился, и я понимал, что у меня есть шанс побороться с непогодой.

Чем дольше я сражался с пургой, тем труднее становилось идти по маршруту. Я не мог снять свои очки из-за режущего ветра и снега, летящего прямо в лицо. Но в очках я практически ничего не видел, зеркальные линзы пропускали не более половины света от налобника. Я не снимал очки, но время от времени приподнимал их, чтобы найти более подходящий путь. Через час тяжелого траверса с непросматриваемыми склонами, круто уходящими вниз справа от меня, я пересек верхнюю часть покрытого снегом поля – видимость составляла около пяти метров – и приблизился к обледенелой скале. Я попытался подняться по ней, но смог преодолеть только метров десять, затем подъем в силу его технических особенностей стал слишком сложным для меня. Я вернулся обратно, чтобы найти более легкий путь. Несмотря на то, что я привык карабкаться по сложному рельефу в своих телемарковских лыжных ботинках с гибким носком, моих навыков было явно недостаточно для подъема в темноте практически по вертикали по обледенелым скалам пятой категории, да еще с тяжелым рюкзаком на спине. Потом целый час я провел в поисках выхода на южную вершину, и это крайне утомило меня. А когда я наконец-то добрался до скальной пещеры, обнаружил, что она полностью заполнена снегом. Я был слишком измотан, чтобы разгребать его, поэтому просто разложил свой спальный мешок, заполз внутрь и провалился в сон.