Текст книги "Маятник культуры. От становления до упадка"

Первобытный синкретизм в высокой культуре

Начиная разговор о значении термина «первобытный синкретизм», мы должны бы обратиться к этимологии, к происхождению слова. И пойдем по совершенно ложному пути. Первоначальное значение слова – это «собрание граждан острова Крит». Его исходное значение не дает нам ничего. Слово совершенно утратило связь с первоначальным своим смыслом. Что же значит «синкретизм»? Это нерасчлененность, характеризующая неразвитое состояние какого-либо явления (от греч. synkretismos – «соединение»). Такое определение будет, пожалуй, наиболее верным, но не слишком понятным. Синкретизм – это неразличение, неразуподобление функций предмета или явления.

Вот, пожалуй, частный случай синкретизма. В Фивах произошла великая трагедия. По незнанию царевич Эдип убил собственного отца и женился на собственной матери. Мало того, пребывая в неведении, этот мудрый и добродетельный человек прижил от матери, царицы Иокасты, четверых детей. Так сколько же детей было у царицы Иокасты? Получается, что пятеро, ведь ее муж был ей и сыном, а своим детям Эдип был и братом, и отцом, а они, между прочим, стали еще и внуками собственной матери. Как тут разобраться? Эдип был синкретичным членом семьи – он совместил в себе разные функции семейных отношений, и нельзя сказать, кем он был в большей степени – дядей, отцом или братом. Но какое отношение эта душераздирающая история имеет к нашему разговору?

В первобытной культуре нельзя различить искусство, науку, религию – они синкретичны. Все они восходят к тем временам до возникновения культуры, когда в сознании древнего человека он сам, время, пространство, сон и явь существовали в нерасторжимом единстве.

Культура была заложена в его сознание Творцом, дремала, как дремали время и пространство внутри ядра Вселенной. И вдруг силой необъяснимых, спонтанных причин ядро культуры взорвалось – и появились науки, искусства, ремесла. Как они появились – и какими они были?

Вы первобытный человек, вы подошли к скале, нарисовали на ней мамонта. Это живопись? Да, это искусство живописи каменного века. Теперь мы обращаем с вами внимание на то, что мы рисуем с вами мамонта, медведя, бизона – какое-то свирепое существо. Древнейшие люди рисуют то, что нуждается в изучении. Если они изучали, рисуя, то их рисунки – это первобытная наука. Они осваивали таким образом анатомию агрессивных хищных или промысловых зверей (человека рисовали не в пример хуже и реже). На этапе каменного века рисунок мамонта – это и живопись, и наука: различить их невозможно. Древние мечут в рисунок камни (позднее – копья). По сути, это репетиция охоты. Ты повторяешь движения, которые потребуются на охоте. Это же первобытная физкультура! Вы мечете копье с намерением убить душу этого животного, то есть подчинить его себе сначала духовно – на мистическом уровне, а затем уже умертвить его физически. Вы верите в это, стало быть, это первобытная религия. А кроме того, вы сейчас репетируете охоту, вы же, по сути, играете в нее. Вы же понимаете, что на самом деле вы никакого зверя не убили. То есть, если вы во все это играете, – это первобытный театр. Вы танцуете, поете, пляшете, при этом, заметьте, поэзии без музыки и без танца не существует, так же как танца без музыки и поэзии. Еще в IV веке до Р. Х., совсем недавно, Платон и прочие старики осуждали тех людей, которые играли на музыкальном инструменте и при этом ничего не пели. Это было нехорошо, это был дурной тон: как это можно – играть и при этом не петь? А также осуждали поэтов, которые читали стихи, а при этом никто рядом не играл на флейте или сами они себе не аккомпанировали на кифаре. Это нехорошо, если человек читает стихи без музыкального сопровождения. До IV века разорвать поэзию и музыку было невозможно. До сих пор поэзию, в которой автор изливает свои душевные переживания, мы называем «лирика» в воспоминание о том, что раньше у него в руках была лира, и делим длинные стихи на строфы. Строфа – по-русски «поворот», то есть вы допели куплет, танцуя, дошли до края площадки, там вы сделали поворот и поете и танцуете, двигаясь в другую сторону. Так что поэзия, музыка и танец – это синкретичные явления.

Исследуя феномен первобытного синкретизма, возьмем другой срез, удаленный от каменного века, – Грецию эпохи классики. Был такой достойный, умный и образованный человек, его звали Аристотель. Этот Аристотель знал все. Он был специалистом по физике, он знал всю физику, авторитет его был незыблемым вплоть до эпохи Возрождения. Он был специалистом по логике, он знал все о том, как нужно мыслить. Он был специалистом по этике, то есть он знал, каким должен быть идеальный человек. Он был специалистом по поэтике, то есть знал, как сочинять стихи и драмы. Он был специалистом по метафизике – объяснению незримого мира. И он был специалистом по зоологии – с него началась эта наука. Он был педагогом и воспитателем Александра Македонского. Да, конечно, он был еще и практикующим врачом, то есть он знал все о медицине. Он был энциклопедистом, он знал совершенно все, что мог знать человек IV столетия до Р. Х. Подумав о дарованиях Аристотеля, мы можем сказать: уже выделились в культуре различные области, например наука, а в науке выделяются как самостоятельные отрасли медицина, логика, зоология, физика и прочее. Но были люди, которые могли овладеть всеми этими знаниями. Можно ли найти сейчас такого человека, который знал бы все о мировой культуре? Нет, такого человека нет. Можно ли найти человека, который знал бы всю медицину? Нет. Если человек является великолепным хирургом-офтальмологом, если он может с легкостью удалять катаракту, это не значит, что он может делать такую простую операцию, как удаление аппендикса. Сейчас мир перенасыщен узкими специалистами. По сути дела, всякий современный ученый является гением в крошечной области. Как говорил Козьма Прутков, «специалист подобен флюсу: полнота его одностороння».

То же самое происходит с искусством. Мы уже с вами видим, что нет искусства театра, есть театр оперы, балета, драматический театр. В драматическом театре будут выделяться направления – это театр Станиславского, театр Брехта, театр парадокса и прочее. Получается, что специалист по классическому русскому балету вряд ли сможет поставить балет-модерн в духе Мориса Бежара.

Так что первоначально единая синкретическая мировая культура распадается на множество вот таких отдельных областей человеческого знания. Мы можем констатировать. Подобно тому как Вселенная стремится к расширению, точно так же и мировая культура, спонтанно происходящая из «протоядра» культуры, постоянно расширяется, ее духовное пространство становится с течением времени все больше и больше.

Первобытный синкретизм в материальной культуре

Как синкретизм проявляется в предметном мире? Вы поднимаете с земли камень и, постучав камнем о камень, делаете первобытный каменный топор. Это топор? Да. Это топор. Несомненно. А может быть, это все-таки молоток? Ведь древние греки называли их громовыми молотами. Да, это молоток, совершенно верно. А может быть, это скребок, которым вы отделяете мясо от шкуры убитого животного? Да, конечно, это скребок. Может, это нож? Это нож. Может быть, это деньги? Вы же можете обменять то, чем режут мясо, на собственно мясо? Ну, конечно, это деньги. А может быть, это игрушка? Ну, если в это играть, то, несомненно, игрушка. А предмет один – это камень, которым постучали о камень. Этот предмет объединяет в себе все функции всех будущих предметов. По прошествии тысяч лет, на этапе мезолита (10–5 тысяч лет до Р. Х.), мы видим, появляются предметы: наконечник копья, наконечник стрелы, сверло, игла. То есть разные функции предметов, для каждой функции свой предмет. Их становится еще больше на этапе неолитической научно-технической революции: мотыга, гончарный круг, предметы для прядения, ткачества, шило, бусы. «Пространство» материальной культуры тоже имеет наклонность к расширению.

А теперь посмотрите на современное состояние материальной культуры – сколько появилось предметов, которые еще не так давно казались чудными, странными смешными выдумками! Если бы я попросил вас подарить мне ножницы, вы непременно уточнили бы, какие ножницы. Садовые, маникюрные, хирургические? В III веке до Р. Х. у вас не было бы этого вопроса, так как ножницы были одни – для стрижки шерсти. То есть материальная культура проделывает такой же путь, что и культура духовная. Из синкретичной она становится дискретной. В ней наблюдается разуподобление функций предметов, и для каждой функции оказывается нужен отдельный предмет.

Синкретизм в первобытном и детском языке

Третье проявление первобытного синкретизма – это язык. Как мы говорили 40–20 тысяч лет назад, толком никто не знает. Но мы можем восстановить этот древнейший, «Адамов» язык по наблюдениям за детьми.

Вы – дитя. Идете по улице, видите собаку и говорите: «Ав-ав». Что это за часть речи – ав-ав? Для взрослого человека это детское звукоподражание. Взрослые собаки XX века лают «гав-гав», старые собаки XIX века лаяли «тяв-тяв». Но ведь ребенок проходит мимо собаки, показывает на нее и говорит нам: «Ав-ав». Он не передразнивает собачий лай, перед нами, собственно, и есть «ав-ав». То есть ав-ав – это существительное, это «собака» на детском языке. Вот «ав-ав» залаял, издавая звуки «ав-ав». Дитя оживляется: «Ав-ав, – говорит младенец, – ав-ав». К какому лексико-грамматическому разряду мы на этот раз припишем слово «ав-ав»? В данном случае это глагол. Ребенок проходит мимо собачьего ошейника, собаки нет, ошейник лежит. «Ав-ав», – говорит ребенок, показывая на собачий ошейник. То есть, это «собачий ошейник». И слово «ав-ав» выступает в данном случае как притяжательное прилагательное. Что получается? Одно синкретичное слово «ав-ав» обслуживает все будущие слова «взрослого» языка, попадающие в смысловое поле «собака». В детском языке и, как мы можем предположить, в первобытных выкриках, не различаются лексико-грамматические разряды, то есть в языке еще не появились такие категории, как имя существительное, имя прилагательное, глагол, междометие. В небольшом количестве первобытных выкриков содержится пока прообраз всех будущих частей речи. И вот постепенно язык меняется, коллективное сознание народов определяет функции слова, появляются части речи.

Посмотрите на современное состояние языков. Нам кажется, существует так много разных языков, но, как ни странно, все эти языки происходят из одного праязыка. Когда-то был единый для всего нашего континента праязык, который постепенно распадается на множество иных языков. Бо́льшая часть языков Европы восходит к одному из диалектов этого праязыка – праиндоевропейскому. Давайте попробуем восстановить какой-нибудь индоевропейский корень. Для этого я расскажу вам о правиле satem. Лингвисты давно обратили внимание на сходство согласных звуков [s] и [к]. Посудите сами. Мы даже в латинских словах можем по-разному произносить эти звуки: «кербер», если говорим на классической латыни, и «цербер», если на средневековой. Древнеиранское слово satem значит то же, что и латинское слово centum («кентум»), а оба они означают наше «сто». У них общий праиндоевропейский корень, только в одном языке корневой согласный произносится как [с], а в другом как [к]. Теперь возьмем два внешне не похожих слова. «Художник пишет картину». В слове «писать» корень – «пис». А как будет «картина» по-английски? Picture. Корень «пик». Паре глухих согласных [s]/[к] соответствует пара звонких [z]/[g]. По-русски мы говорим «золото», а по-английски? Gold. Оба слова указывают на какой-то другой, общий для них согласный звук, который когда-то звучал в древнем праиндоевропейском языке, а тот, в свою очередь, восходил к еще более древнему праязыку древнекаменного века.

Мифологический синкретизм

Для начала расскажу вам сказку. Давным-давно богу-царю Ра надоели люди. Они проявили неблагодарность к богу солнца и смеялись над тем, что он состарился. Он направил в Египет богиню войны и раздора Сехмет в образе львицы. Та стала убивать и пожирать людей. Богиня Исида упросила отца остановить бойню. Но унять львицу Сехмет было непросто. Боги пошли на хитрость. В Египет спустились боги Шу-воздух и Тот-мудрость в облике павианов. Они стали резвиться и скакать друг через дружку. Сехмет заинтересовалась потешными кульбитами обезьян. Незаметно павианы, прыгая чехардой, стали продвигаться вверх по Нилу. Заинтересованная Сехмет пошла за ними. Они миновали суданскую Нубию, прошли мимо истоков Нила и оказались в самой жаркой стране мира – Эфиопии. Сехмет захотелось пить, но напиться было неоткуда. Но на пути бог Ра дальновидно расположил озеро, полное красного пива. Пиво было повседневным напитком египтян. Его варили из ячменя, оно получалось очень крепким и имело красноватый оттенок. Сехмет показалось, что это кровь. Она жадно припала к краю озера и выпила его до дна. Напившись пива, Сехмет почувствовала себя утомленной. А когда она проснулась, то не помнила ничего, что было накануне, и превратилась в богиню мира и любви Хатхор в образе коровы. И вот теперь остается нерешенным вопрос: Сехмет и Хатхор – это разные богини или это разные проявления одной божественной сущности? Они выглядят по-разному и у них разные роли, но обе они инкарнации богини влаги Тефнут.

Мы знакомимся с древними мифами, когда их уже научаются записывать, то есть в развитый период культуры. Как правило, в это время люди уже пытаются внести какую-то логику в поступки божеств и сами божества кажутся им похожими на современных государственных чиновников – у каждого есть свой довольно определенно очерченный круг обязанностей. Но кажется, что изначально все древние боги – это проявление одной божественной сущности – многоликой, со многими именами.

Древнейшие египетские тексты рассказывают нам о происхождении богов. Первоначально мир пребывал в хаосе. Божественные сущности, видимо, уже существовали, но сами не знали об этом, пребывая в инертном оцепенении. Тексты пирамид упоминают (и то однократно) бога Неб-ер-Чера. Он воскликнул: «Хепри!» – и появился Хепри. Хепри стал испускать семя на собственную тень – и появились боги земли и неба, а от их брака – боги воздуха и воды, а дальше и все прочие боги. Получается, что все боги так или иначе проявления Неб-ер-Чера. Хепри – это то же самое, что и Ра. В одном из мифов Исида выпытывала у Ра, каково его истинное имя. Ра ответил, что на восходе его зовут Хепри, в зените Ра и на закате Атум. Мы заметили, что, оказывается, Ра мог и состариться. В эпоху Среднего царства (XXI век до Р. Х.) стал возвеличиваться город Фивы, у которого почитался свой бог солнца – Амон. Чтобы утвердить культ Амона во всем Египте, его стали именовать Амон-Ра. На недолгое время при фараоне Эхнатоне главным стал культ солнечного бога Атона, который прежде занимал провинциальное положение. Солнечным богом был и Гор, а зримым воплощением бога Гора на земле был царствующий фараон (по смерти он становился богом Осирисом). Надо сказать, что и «фараон» – греческое слово, а египтяне называли царя «Гор». Воплощением Гора на земле был и сокол – убийство сокола каралось жестокой смертью. Солнце одно, но сколько же солнечных богов? Мы перечислили отнюдь не всех.

А вот еще трудно постижимый нами пример. В современном обыденном сознании человек состоит из двух субстанций – тела и души. Гораздо сложнее был устроен египтянин. У него было несколько душ, в частности и субстанция «ба», которая по его смерти соединялась на небесах с Ра. В живописи ее изображают в виде сокола с человеческой головой. Ба имели все живые существа, и она обладала известной самостоятельностью. Естественно, что у богов было не по одной ба. Например, богиню Звездного неба называли Хабау – «имеющая тысячу ба». Вы знаете, что кошка – священное животное египтян. Она была зримым воплощением – ба – богини Бастет, покровительницы города Бубастиса. Это довольно авторитетная богиня, она была одним из 42 заседателей на последнем суде в царстве Осириса. Но она не была самостоятельной богиней, так как сама она была ба богини Исиды. Но и Исида, в свою очередь, была инкарнацией – ба – бога солнца Ра. Впрочем, Ра появился не с самого начала времен. Ему предшествовал Тему, бог первобытного солнца, того солнца, которое еще не отделилось от собственной тени. Так что Ра был ба Тему. Но кошка не была ба Тему, она была ба одной лишь богини Бастет.

С мифологическим синкретизмом мы сталкиваемся даже когда читаем про вроде бы знакомых нам древнегреческих богов. Мы хорошо знаем, кто такая богиня Артемида. Это богиня-девственница, покровительница лесов и охотников, одна из 12 олимпийцев. Ее мы всегда узнаем по луку в руках и лани – с этими атрибутами ее обычно изображают. Но в таком виде ее можно было увидеть в европейской Греции. Стоило нам приехать в город Эфес – один из крупнейших городов на побережье Малой Азии, – как мы увидели бы преудивительную фигуру. Древняя деревянная Артемида – покровительница Эфеса – уродлива. Покровительствуя плодородию, она обладает множеством грудей (а некоторые исследователи уверяют, что это «овы» – яйца). Есть богиня Илифия, покровительница женских родов, но Илифия и Артемида – это две инкарнации одной сущности. Помните историю первой великой посредственности? Этого человека звали Герострат. У него не было никаких особенных заслуг и дарований, зато его снедало неисцелимое желание прославиться, пусть даже ценой собственной жизни. В Эфесе стоял храм Артемисион – одно из чудес света, самый большой храм Древнего мира. Большей частью он был деревянным, так что Герострату удалось спалить его. Имя Герострата – это было объявлено на улицах Эфеса – подлежало забвению. Можно было разбудить любого грека среди ночи и спросить: чье имя ты должен забыть? И всякий без запинки бы ответил – Герострата. У думающих и сомневающихся людей возник вопрос к богине и жрецам. А как получилось, что Артемида не смогла защитить самое знаменитое свое святилище? Ответ сам собой нашелся по прошествии двух десятилетий. Все дело в том, что в день, когда горел Артемиссион, в далекой Македонии жена царя Филиппа Олимпия произвела на свет сына Александра. Вы догадались, в чем было дело? Естественно, рождение такого царя, как Александр Македонский, не могло обойтись без присутствия и помощи богини Илифии. Вот почему Артемида недоглядела за собственным храмом – ее словно и не было вовсе, она в образе Илифии хлопотала у ложа македонской царицы.

Вы знаете, что богиня Луны – это Селена. Но на самом деле это тоже Артемида, но в другой инкарнации, она называется другим именем, а сущность та же самая. Богиня подземного царства, ночи и перекрестков – с тремя лицами, со змеями вместо волос, носит имя Геката. Это тоже Артемида. Получается, что в давнопрошедшие времена была какая-то единая сущность, которая по-разному проявлялась в разных случаях и снискала за это разные прозвища. И постепенно эта единая сущность стала оформляться в различных богов с несходными именами и внешностью. Мы говорим: Ника – это богиня победы, на самом деле изначально Ника – это инкарнация Афины Паллады. Мы говорим: бог солнца Гелиос, но Гелиос на самом деле изначально Зевс, но в новой инкарнации, то есть это та же сущность, но в другом проявлении.

Кажется, что нам никогда не понять этот архаический принцип совмещения разных божественных сущностей в одно синкретическое целое. Но так ли нам чужда эта идея? Разве нет ничего подобного в христианской религии? А что такое, по сути, догмат о Троице, как не синкретическая формула?

Вот посмотрите, обращаются к Христу, спрашивают его о конце света, на что Христос отвечает, что: «О дне же том, или часе, никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, но только Отец» (Мк. 13:32). То есть Бог Сын не знает, когда будет конец света, это знает только Бог Отец, но при этом Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой – это одна сущность. Или, например, скользкое место в Евангелии от Луки, когда Христос говорит, что Иоанн Креститель – это пророк Илия. Пророк Илия – единственный из персонажей Священного Писания, кто заживо был вознесен на небо, – в Ветхом Завете. Давно прошедшие времена по отношению к приходу Христа. Получается, что Илия и Иоанн Креститель – это, в общем-то, одно. Лука привел слова ангела, который говорит об еще не родившемся Иоанне Крестителе как о том, кто придет в духе и силе Илии. А вот слова Иисуса: «И спросили Его ученики Его: как же книжники говорят, что Илии надлежит прийти прежде? Иисус сказал им в ответ: правда, Илия должен прийти прежде и устроить все; но говорю вам, что Илия уже пришел, и не узнали его, а поступили с ним, как хотели; так и Сын Человеческий пострадает от них. Тогда ученики поняли, что Он говорил им об Иоанне Крестителе» (Мф. 17:10–13). Христианское вероучение отрицает реинкарнацию, то есть переселение душ. Но что имел в виду Христос, когда сказал, что Илия и Иоанн Креститель – это одно и то же? Не сталкиваемся ли мы вновь с отголосками первобытного синкретизма?

Теперь посмотрите, по каким законам существует миф[6]6
  Популярный обзор концепций мифа от античности до XX века см. в кн.: Стеблин-Каменский М. И. Миф. – Л., 1976. – c. 4–31.


[Закрыть]. Карл Густав Юнг попытался объяснить происхождение мифа. Что такое миф? Это коллективное сновидение. Вы сразу думаете, это поэзия какая-то. Ну как можно коллективно видеть сны? Но Юнг дает второе пояснение: а что такое сон? Это индивидуальный миф. Что имеется в виду?

Чтобы понять, что такое мифологическое сознание и как создаются коллективные сновидения, я вам расскажу только про вещи, про которые никому не рассказываю: это моя детская тайна, которой меня никто не учил. Это странные игры, в которые я играю сам с собой. Когда я захожу в подъезд своего дома, мне почему-то очень важно добежать до лифта по красным клеточкам кафеля на полу, не по белым – заметьте, которых больше, а именно по красным. И лучше всего зайти в лифт раньше, чем дверь в подъезд захлопнется. А если уж двери лифта закрылись раньше, чем захлопнулась дверь в подъезд, это очень хорошо. Выйдя из лифта, я стараюсь открыть дверь в квартиру и зайти туда раньше, чем закроются двери лифта. Если мне это не удается, то, конечно же, коврик, на котором я стою, проваливается. В раздумьях я иду по улице или по станции метро и вдруг обращаю внимание что каждая нога моя должна наступить, конечно, на одинаковое количество трещин в тротуаре. Или, наоборот, не наступать ни на одну. Я иду по улице и вижу – стоит дерево. Я думаю: «Если я обойду это дерево справа, моя жизнь сложится так-то, а если слева – иначе». Но поскольку я не знаю, как лучше, чтобы сложилась моя жизнь, я обхожу дерево справа, но мысленно еще и слева – на всякий случай. Я не один такой. Вспомните героев Льва Толстого. Князь Андрей на балу, глядя на Наташу Ростову, думает: «Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой»[7]7
  Толстой Л. Собр. соч. в 15 т. – М., 1962. – Т. 5. – с. 228.


[Закрыть]. А вот из романа «Воскресение»: судья Матвей Никитич, «когда… всходил на возвышение, он имел сосредоточенный вид, потому что у него была привычка загадывать себя всеми возможными средствами на вопросы, которые он задавал себе. Теперь он загадал, что если число шагов от кресла до двери кабинета будет делиться на три без остатка, то новый режим вылечит его от катара, если же не будет делиться, то нет. Шагов было двадцать шесть, но он сделал маленький шажок и ровно на двадцать седьмом подошел к креслу»[8]8
  Толстой Л. Собр. соч. в 15 т. – Т. 13. – с. 33.


[Закрыть].

Разве кто-то учил меня или князя Андрея, или судью Матвей Никитича этим мифам? Никто не учил. Эти мифы существуют у человека с детства. Вот, друзья мои, руку на сердце положа, с вами такого никогда не случалось? Бывало, не раз! Получается, может, не то же самое, может, у вас в подъезде нет красных клеточек, может, вы живете на первом этаже и не пользуетесь лифтом. Но, так или иначе, получается, что у каждого человека заложено совершенно нерациональное представление об этом мире. То есть у каждого из нас есть свои мифы, которые мы сами создаем, а когда мы начинаем их обсуждать, вдруг выясняется, что мы, не сговариваясь, сочинили одни и те же мифы, которые по-разному проявляются.

Эти нами создаваемые мифы имеют отношение к разговору о синкретизме. Снится вам сон: подходит к вам соседка тетя Света, а вы ей говорите: «Мама!» А мама вдруг мужским голосом вашего друга начинает учить вас, как жить. Просыпаетесь и думаете: бред какой-то. Но вашему – то подсознанию почему-то удалось объединить три образа в один. Они слились в один синкретический образ силой закона совмещения, открытого Зигмундом Фрейдом. Точно так же соединяются в один образ бога солнца египетские боги Ра, Тему, Хепри, Атум, Амон, Атон и образ ныне царствующего фараона. Юнг называет такое проявление мифологического сознания архетипическим.

Архетип – это тот древний прообраз мифа, которого, на самом деле не существует. Проще рассказать, начав с примера, а в качестве примера избрать язык. Вот я нарисовал вам, как кажется, букву Г, поставив ее в ломаные скобки. Это не буква – это фонема ‹г›. Самой фонемы вроде как и не существует вовсе. Мы слышим только разные, не похожие друг на друга ее звуковые проявления – аллофоны. В слове «враги» она звучит как мягкое [г’]. А в слове «враг» – это [к]. В другом падеже – «врага», это [г]. А в слове «бог» – это [х], а в слове «сегодня» – это [в]. А в слове «ага» – это фрикативное [γ]. Получается, что в чистом виде фонемы как звука не существует, но тем не менее все ее позиционные разновидности, аллофоны, указывают на ее существование. Нельзя не заметить сходства с мифами.

Существует некий архетип, которого на самом деле не существует, но есть множество проявлений этого архетипа. Вот, например, девушка боится садиться в такси, подсознание говорит ей, что таксист хочет над ней надругаться. Конечно, на рациональном уровне она понимает, что на улице светлый день, что за рулем благовоспитанный старичок-таксист, но внутреннее смущение все-таки возникает. Юнг считает, это проявление того же комплекса, который в греческой мифологии оформляется в миф о похищении Персефоны (девственницы, богини весны) стариком Аидом – богом преисподней.

Мужчины сообщали доверительно доктору Юнгу о мучительном эротическом переживании: идешь по рынку, стоит какая-нибудь пьяная баба, грязная, зловонная, жирная, торгует зеленью – и вдруг какая-то такая нежность к ней проявляется… Почему? Юнг считает, что это проявление архетипа Великой Матери. Древний прообраз жабы или змеи, из которой все произошло, весь этот мир сейчас отливается в такую форму. Ты чувствуешь в этой грязной торговке тот образ Матери Матерей, который мы видим в палеолитической скульптуре – с огромной грудью, с огромными бедрами, лишенный лица, рук, ног, именно то, что нужно мужчине. Бывают и такие удивительные проявления.

Вот еще один архетип, связанный с происхождением Земли. Мы замечаем с вами, какую культуру ни возьмем, везде сталкиваемся с одним и тем же: везде мир происходит из воды. Вот, в индийской мифологии: вода, в ней плавает яйцо, из которого вылупляется бог Брахма; нижняя половинка яйца становится землей, верхняя половинка яйца – небом. Мир произошел из воды. Возьмем еврейскую культуру. Помните, в Библии написано: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою» (Быт. 1:2). А что значит «носился»? Стремительно летел. А какое второе значение у глагола «нестись»? И в еврейском языке, и в русском – одно и то же: несется птица в гнезде. То есть Дух не просто носился над водами, а он оплодотворял эти воды. Мир опять-таки происходит из воды.

А из чего происходит человек? А его из глины делают. Его сделал в еврейской культуре Саваоф. Обратили внимание, что женщина красивей, чем мужчина, нежнее, аккуратнее как-то чище, задумались об этом. Мужчина из какого материала сделан? Из глины. Из дешевого. А женщина из какого? Из кости. Из дорогого. Это и видно, потому что генетика не лженаука. А в египетской культуре человека сделал на гончарном круге бог Хнум. А в греческой культуре – титан Прометей. В Древней Греции показывали в порядке экскурсионной программы две глиняные кучи. Они издавали резкий запах, как человеческое тело. Это была глина, которая осталась у Прометея от его работы. И все брали на память с собой по маленькой щепотке этой пахучей глины, так что до наших дней ничего не осталось.

Миф о потопе. Ной спасается в ковчеге в еврейской культуре. А в древнегреческой культуре от потопа спаслись Девкалион и Пирра, они потом идут и бросают камни: кинули через правое плечо – сзади появился мужчина, через левое – женщина. И мир вновь населяется людьми, сделанными Девкалионом и Пиррой.

Обратимся еще раз к рассказанной выше истории об истребление людей в Египте. Помните, и богиня-львица Сехмет, и небесная корова Хатхор – две инкарнации богини влаги Тефнут. Так что и это разновидность мифа о великом потопе. Разные мифы непохожие и в то же время похожие, потому что во всех них проявляется изначальный архетип, как был архетип языка в праиндоевропейском языке. И мы понимаем, что эти архетипы – они тоже синкретичны. Так что любые представления человека о мире и о самом себе восходят к единому ядру мировой культуры, в котором потом происходит взрыв, и мы видим, что культура становится дискретной, но при этом сохраняет воспоминание о своем происхождении, об этих древних, глубинных синкретических пластах.