Текст книги "Олимпийское противостояние. Поколение победителей"

Молод-цы!

Среди лучших советских актеров, композиторов, писателей было немало страстных болельщиков. Дмитрий Шостакович, Юрий Трифонов, Михаил Яншин… Все-таки как велика стилистическая и смысловая разница между понятиями «болельщик» и «фанат»!

Но главным болельщиком всего СССР, пожалуй, стоит назвать Льва Абрамовича Кассиля. Дело даже не в том, что Кассиль написал несколько повестей и киносценариев о спорте, среди которых выделяется популярнейший «Вратарь республики». Он сочинял сказку спорта, создавал болельщицкий канон, задавал тон околоспортивной жизни… «Болельщик всегда остается болельщиком. От этого не излечиться, от этого не избавиться», – конечно, это слова Кассиля. Пылкий болельщик московского «Спартака», он даже несколько раз комментировал матчи для радиослушателей. Его, как талисман, брали с собой футболисты даже в экзотические по тем временам зарубежные вояжи.

Что может быть естественнее истинно русского возгласа «Мо-лод-цы!»? Переходя на иноязычные проявления эмоций («Bay», «Йесс»), мы порабощаем себя и теряем. Без «молодцов» не бывать России страной победителей… А ведь этот спортивный клич существовал не всегда. У него есть точная дата рождения. Январь 1956 года, Кортина д’Ампеццо. Первые зимние Олимпийские игры с участием советских мастеров. В небольшой группе советских туристов – Лев Кассиль. Наши болельщики ломали головы: как поддержать советских спортсменов – так, чтобы на весь мир было слышно? Пришлось испробовать разные варианты: «Давай! Давай!», «Ещ-ще штучку!», но слаженного хора не получалось. У иностранцев выходило лучше, а наши кличи звучали сиротливо. И тогда Лев Кассиль предложил скандировать по слогам: «Мо-лод-цы!». Серьезные посланцы СССР прорепетировали этот номер на прогулке, а потом выдали на стадионе, на хоккейном матче. И – сработало. Клич действительно прозвучал на весь мир, быстро стал узнаваемым. Кассиль с удовольствием пояснял иностранцам, что означает это звучное русское слово. Наши хоккеисты стали тогда олимпийскими чемпионами. В финале последнего матча им устроили овацию – и слово «Молодцы» зазвучало на разные лады. «Моу-лед-си!», – кричал стадион.

Придумки Кассиля пробуждали болельщицкий азарт, привлекали внимание к соревнованиям – не только футбольным и хоккейным.

В июне 1970 года главные новости приходили из Мексики, с чемпионата мира по футболу. Врачи запретили Кассилю ехать в эту далекую жаркую страну. Пришлось ночами страдать и восхищаться у телевизора. Сначала сборная СССР проиграла Уругваю в четвертьфинале: и гол-то пропустили курьезный. Наши защитники и вратарь посчитали, что мяч вышел за линию и замерли, когда уругвайцы забивали. А в финале бразильцы во главе с Пеле разгромили Италию, за которую болел Кассиль. Писатель не выдержал футбольных переживаний и умер от инфаркта прямо во время финала чемпионата мира. Одного месяца не дожил до 65-ти! Рыцарь советского спорта.

Шостаковича не просто при жизни, но еще в молодости признали гением. Казалось, он весь – в музыке, в сложных симфонических метаниях. Но футбол его интересовал не меньше симфоний! И в Ленинграде, и в Москве он не пропускал ни одного тура, неизменно сидел на стадионе, на деревянной лавке. Трудно представить себе более обстоятельного болельщика: в середине тридцатых он даже поступил в школу футбольных судей. Переписка Шостаковича полна футбольными впечатлениями: «Зенит» уже смазал две верные штуки. Но вот Шелагин, находясь метрах в пятнадцати от ворот, забивает эффектный мяч в ворота Разумовского. Мяч прошел в самый верхний, задний угол ворот. После этого идет бурная атака ««Локомотива», и Грищенко берет «мертвеца» от Карцева. Передает Бодрову, Бодров – Шишаеву Шишаев – Шелагину, и тот метров с 25-ти пустил мертвого низовика». В ежедневниках Шостаковича футбольных записей не меньше, чем сугубо композиторских. В самых заветных тетрадях, рядом с нотными записями – сводки футбольной статистики, над которой композитор размышлял часами. Он ликовал, когда, с помощью потрепанного «гроссбуха», удавалось разрешить споры футбольных болельщиков о нюансах давно минувших матчей.

Накануне чемпионата всякий раз он испытывал охотничье волнение: «Я вытащил свой футбольный гроссбух, стер с него пыль, накопившуюся за хоккейный сезон, и перевернул страницу. Написал: «Первенство СССР 1941 года» и разграфил лист пока на 14 частей (ходят слухи, что в первенстве будет 14 команд). Все готово для занесения первой записи, которая, очевидно, будет произведена 2 мая 1941 года. Осталось меньше двух месяцев. А всякого рода товарищеские матчи… Ух, скорее бы». Это любовь! Только инфаркт помешал Шостаковичу побывать на чемпионате мира в Лондоне. Пришлось довольствоваться больничным телеприемником…

Страстный болельщик Дмитрий Дмитриевич Шостакович не пропускал ни одного матча. На фототелеграмма – переписка Шостаковича и Лебедева

Ходило немало анекдотов о диалогах Шостаковича с «простецкими» болельщиками. Так, однажды, он сообразил «на троих» с двумя стадионными попутчиками и на их вопрос «Где ты работаешь?» честно ответил: «Композитор». – «Ну, не хочешь – не говори».

В балете «Золотой век» Шостакович хотел показать конфликт пролетарской и буржуазной культуры. Современным театралам хорошо известна постановка Юрия Григоровича, в которой нэпманы противоборствуют комсомольцам. Но этот знаменитый спектакль «Большого театра» состоялся после смерти композитора, а в изначальном либретто речь шла не о нэпманах, а о футболе. Либретто написал известный кинорежиссер Александр Ивановский. И назывался балет «Динамиада». Ивановский еще в 1928 году каким-то чудом предвидел, что московское «Динамо» наделает шуму в Англии! Он придумал страну Фашландию и промышленную выставку «Золотой век», на которую прибывает советская футбольная команда. Лондонская танцовщица влюбляется в советского футболиста… «Динамо» побеждает буржуазных (они еще и фашисты!) спортсменов, потом динамовцев арестовывают. И – это все-таки революционный балет – мировой пролетариат освобождает советских футболистов. А советская оптимистическая музыка побеждает развратные фокстроты…

Шостакович мечтал написать футбольный гимн или марш. Но, когда появился «Футбольный марш» Блантера, отказался от этой затеи. Понравилась ему эта простая бодрая мелодия! Отныне футбольные матчи открывала музыка Блантера: знаменитый песенник написал ее по заказу комментатора Синявского, по дороге со стадиона домой. Шостакович одобрил работу Блантера – и на матче «Торпедо» (Москва) – «Спартак» (Харьков) состоялась премьера марша. Матч открывал чемпионат СССР 1938 года и окончился со счетом 2:2. Команды эти проведут чемпионат серенько, и игра забудется, но марш останется в нашем футболе навсегда. «Это наш Мотя сочинил!», – говаривал Шостакович. А длится марш, по расчету Блантера, ровно минуту: ровно столько требуется футболистам, чтобы прошествовать к центру поля перед началом матча. И нет для ценителей футбола более заразительного аперитива, чем этот марш.

Не будь маршей, песен о футболе – и соревнования стали бы тусклыми. А статистика? Таблицы, цифры, данные о голах – кажется, какая-то скучная бухгалтерия. Но из-за нее болельщики ночей не спят, спорят, грезят. Оказывается, в цифрах есть не только «магия чисел», но и романтика.

Спорт или искусство?

Говоря о популярности «фигурки» в СССР, нужно припомнить чемпионат Европы, прошедший в Москве в 1965-м году. Возможно, именно тогда и москвичи, и телезрители по всей стране признали этот спорт навсегда своим. У нас уже были собственные чемпионы: в парном катании победили Белоусова с Протопоповым, а в других дисциплинах москвичи предпочитали болеть за французов Алена Кальма и Николь Асслер. Французов в СССР любили: сказывалась и революционная романтика, и восхищение недостижимой для нас беззаботной непосредственностью поведения. Недаром пел Утесов: «Шевалье – наш друг, и наш друг – Монтан, и Жерар Филипп – месье Фанфан-Тюльпан». Широкоплечий Кальма, к огорчению болельщиков, проиграл австрийскому сопернику. Но драматургия поражения означала моральную победу: он коснулся рукой льда после рискованного прыжка, хотел победить с особым шиком – и проиграл по-мужски. Советская пресса превозносила антибуржуазность «ледового д’Артаньяна»: «Вы мне даете тысячу долларов в неделю и думаете меня этой ценой заманить в свои профессиональные конюшни. Не выйдет! Я свою свободу ценю гораздо выше. Я возмущен тем, что дельцы суют свой нос в спорт и даже влияют на исход борьбы!» – в русском переводе филиппики Кальма напоминали даже не Дюма, а Луи Арагона.

Николь Асслер восхищала красотой быстрых вращений в волчке и стоя. Тем более, вращалась она, плавно вздымая широкие шелковые рукава, под «Уральскую рябинушку» свердловского композитора Родыгина – «Ой, рябина кудрявая, белые цветы…». По-русски женственное и целомудренное катание, за которым публика, заполнившая динамовский дворец, следила затаив дыхание. Фигурное катание стало первым спортом телевизионной эры: слава пришла к нему через телевизионные приемники. Этот спорт любили женщины, жаждавшие эстетичного зрелища и молодежь, привлеченная современными музыкальными ритмами в показательных выступлениях. Приметным штампом прессы стала дискуссия «Фигурное катание – спорт или искусство?».

Любой обзор истории советского спорта окажется куцым, если пропустить элегантно-ажурную тему фигурного катания. До конца пятидесятых годов «фигурка» в СССР была не слишком популярна и слишком неуспешна. В этом виде спорта СССР долго не мог достичь уровня 1913 года. Первый мировой чемпионат фигуристов состоялся в 1896 году не где-нибудь, а в Санкт-Петербурге. И, хотя представители России первых мест на чемпионатах мира и Европы не занимали, призерами становились не раз. А в Советском Союзе, несмотря на расцвет конькобежного спорта, дорогостоящее фигурное катание долгое время было третьестепенным физкультурным деликатесом. Первыми весомый драгметалл заработали Нина и Станислав Жук – рисковые новаторы в парном катании. Они были призерами первенств Европы, только от олимпийских амбиций в Скво-Вэлли-1960 осталось одна досада. Но советское парное катание уже достигло мирового уровня – вскоре Белоусова и Протопопов сначала обосновались на второй ступеньке пьедестала, а в 1964 году, на Олимпийских играх в Инсбруке, сенсационно победили немецкую пару. В ФРГ в честь Марики Килиус и Ханса Юргена Боймлера уже выпустили открытки, провозглашавшие их олимпийскими чемпионами Инсбрука. И вот – ошибка в произвольной программе и русская пара вырывается вперед. Уже после соревнований немецкую пару дисквалифицировали и лишили даже серебряных медалей: оказалось, что накануне соревнований они заключили контракт на рекламу трикотажа, чем нарушили тогдашнюю олимпийскую этику.

В 1964 году Людмила Белоусова и Олег Протопопов завоевали первую в истории советского фигурного катания золотую олимпийскую медаль

Изящные, щуплые ленинградцы не были похожи ни на советских, ни на зарубежных коллег. Они сделали ставку не на рискованную акробатику, а на хореографию совершенных линий и глубокое осмысление музыки. Протопопов постоянно подчеркивал, что их основная тема – любовь, что в чем-то очень важном они – из старинной ленинградской Мариинской балетной традиции. Это неимоверно трудно – отстоять право на собственный стиль и, не изменяя ему, несколько лет доказывать свое превосходство. Ленинградские фигуристы дважды побеждали на Олимпийских играх – и достигли в спорте такого авторитета, что, например, юная чемпионка-гимнастка Наталья Кучинская признавалась, что больше всего ее волнует, не сочтет ли Олег Протопопов фальшивой ее программу… Одри Хепберн писала, что Белоусова и Протопопов так впечатляюще рассказали ей о России, что теперь она иначе работала бы над ролью Наташи Ростовой. Много писал о наших первых чемпионах один из лидеров советской спортивной журналистики, знаток фигурного катания Анатолий Шелухин: «Лунная соната Бетховена – вот что открыло перед фигуристами настоящий простор для выражения самых тонких и глубоких чувств. Характерно, что Людмила и Олег, по существу, отказались от традиционного синхронного катания, от параллельных движений в первой части программы, где звучит бессмертная мелодия сонаты. Есть момент, когда они, полузакрыв глаза, проезжают мимо друг друга, словно судьба неумолимо разделяет любящие сердца. Все остальные комбинации строятся на принципе скульптурного сочетания линий, на принципе символики» («Что идет впереди славы?», 1968). Да, их искусство было достойно столь любовного и внимательного осмысления.

Побеждая, они отстаивали собственный эмоциональный лирический стиль, а побеждали Белоусова и Протопопов целую пятилетку, вместившую две белые Олимпиады. Потом была работа в Ленинградском балете на льду и редкие зарубежные гастроли по приглашениям европейских импресарио. Во время таких гастролей в Швейцарии в 1979-м они попросили политического убежища. Характер у чемпионов был, как водится, не сахарный, и спортивное руководство относилось к ним неприязненно. Сегодня Белоусова вспоминает: «Когда в очередной раз у нас не приняли документы на кандидатов в члены партии, мы все поняли, и уехали, никому ничего не сказав. Даже мама Олега ничего не знала. А иначе было и нельзя. Время строгое и злое». Пресса, которая 10–12 лет назад восхищалась чемпионами, теперь упрекала их в корыстности… Тогда, в 1979-м, Протопопову было под пятьдесят, но пара еще не раз побеждала на состязаниях профессионалов. Фигурное катание – единственный в своем роде вид спорта, в котором спортивные показатели так называемых профессионалов всегда были ниже, чем у более молодых, так называемых любителей. Профессиональное фигурное катание – это уж точно шоу, а не спорт. Подчеркну: они «сбежали», не будучи действующими спортсменами.

Катание Белоусовой и Протопопова было одухотворенным, никто не умел так слиться с музыкой, будь то «Лунная соната», «Умирающий лебедь» или «Грезы любви». Но спорт высших достижений невозможен без соревнования, которое подчас перерастает в войну на уничтожение. С Протопоповым жестоко поступили на чемпионате СССР 1970-го: низкие оценки за технику не позволили уникальной паре спортивных долгожителей попасть в сборную, а они мечтали об Олимпиадах 72-го и даже 76-го… В документальном фильме о том чемпионате Протопопов печально поделился с корреспондентом планами снять собственный кинофильм «Трилогия о любви», а потом мы увидели неразлучную пару, танцующую у берегов заснеженного Финского залива. Невеселая пара отверженных чемпионов, зима и рядом с ними – дружелюбная вертлявая собака. Одиночество.

Став тренером, отчаянный новатор и максималист Станислав Жук немедленно бросил вызов первым советским чемпионам и всей ленинградской школе. Красоте классических линий он противопоставил технику, симфонической выразительности – спортивную злость, скоростной темп. И в 1969 году свершилось: Ирина Роднина и Уланов победили Белоусову и Протопопова на чемпионатах мира и Европы. Многое решалось под ковром: с именем Протопопова молва связывала статьи против Жука, появившиеся незадолго до чемпионата Европы в Гармиш-Партенкирхене[13]13
  Ох и трудно же произносится по-русски это немецкое название! Бич комментаторов. Зато актер Георгий Жженов в роли резидента Тульева произносил без запинки и очень органично, как само собой разумеющееся: «Мы встречались с ним в разведшколе, в Гармиш-Партенкирхене


[Закрыть]. На чемпионат Роднина и Уланов поехали без тренера. Кто знает, может быть, стрессовая ситуация и помогла им открыть счет победам. С другой стороны, публика устроила обструкцию Белоусовой и Протопопову: советская пресса писала о том, что все это – проделки некой фрау Киллиус, матери той самой Марики Килиус, которая в паре с Хансом Боймлером проиграла Белоусовой и Протопопову пять лет назад. Вообще-то к провокациям советским спортсменам было не привыкать, но все же, все же…

Олег Протопопов, подобно шахматным королям, с поражением не согласился, говорил о заговоре спортивных функционеров, которым не по душе были аристократы-ленинградцы, их утонченный стиль, их плохо скрываемое презрение к советским ритуалам… С Протопоповым были согласны болельщики-эстеты – так, в «Советской культуре» появилось письмо «читателей из Трубчевска»: «Нам кажется, что в стиле катания Белоусовой и Протопопова мы имеем дело с появлением нового, совершенно особого жанра. Это не просто спорт и не танцы на льду. Как назвать это искусство? Музыка, воплощенная в образах? Не знаем, но хотелось бы, чтобы оно развивалось. Естественно, что Белоусовой и Протопопову предстоит в самом недалеком будущем уступить место молодежи. Но, с другой стороны, они именно сейчас пришли к настоящему пониманию красоты. И обидно будет, если они уступят место молодым из-за прыжков и других, чисто технических вещей. Нам кажется, что тут происходит что-то не то».

Тренер Станислав Жук и его воспитанники – Ирина Роднина и Алексей Уланов. 1970 г.

Протопоповское направление в парном катании действительно не было продолжено, только сами первые советские чемпионы и в пенсионном возрасте преданно служат фигурному катанию, выходят на лед, готовят программы… Пожалуй, наиболее плодотворным оказалось влияние Протопопова на смежную дисциплину – спортивные танцы на льду. Трио тренера и учеников – Елены Чайковской, Людмилы Пахомовой и Александра Горшкова – создавая хореографически безупречные и очень выразительные образы, не могло избежать влияния Протопопова – между прочим, первые международные медали эта пара завоевала в прощальном для Протопопова 1969-м. А тренерский стиль Жука раскрывается в старом интервью Родниной: тогда она еще была действующей спортсменкой, но уже тренировалась у Татьяны Тарасовой: «Я когда-то спросила у Станислава Алексеевича Жука, моего прежнего тренера:

– Почему вы меня особенно нагружаете, особенно гоняете во вторник, через день после выходного?

– Эх, – он сказал, – какая ты наблюдательная. Это я тебя за воскресенье. В понедельник я тебя сразу перегружать не хочу, а во вторник ты у меня расплачиваешься за воскресенье.

– За что я расплачиваюсь?

– А за то, что вдруг ты в воскресенье минут пятнадцать не думала о фигурном катании! Я этого не знаю, но это я для профилактики».

Новые чемпионы удивляли публику смелыми комбинациями прыжков: особенно запомнились советским болельщикам их выступления под «Калинку» и «Погоню» из «Неуловимых мстителей». Ирина Роднина стала олицетворением советского спорта золотого брежневского века. Пережив драматическое расставание с первым партнером и привыкание ко второму – Зайцеву – она двенадцать лет не знала поражений, трижды победив на Олимпийских играх. Она отменно вписывалась в круговерть съездов комсомола и свою роль в пропагандистской пьесе играла со спортивным прилежанием, а в 1975-м даже вступила в партию, чтобы первенствовать на двух Олимпиадах уже в качестве коммунистки. Принимал ее в партию сам легендарный хоккейный тренер полковник Анатолий Тарасов[14]14
  С фигуристами А.В. Тарасова связывали не только коньки. Дочь полковника Тарасова стала фигуристкой и уже к тридцати годам добилась ведущего положения среди тренеров по фигурному катанию.


[Закрыть]. Сохранилась видеозапись его бурного выступления, в котором Анатолий Владимирович как будто вспомнил времена своей юности, сказал, что Роднина сумеет защитить Родину не только на спортивных соревнованиях, но и в любом бою, против любого, кто окажется не по нашу сторону баррикад!

К фигуристам пришло признание вождей. Станислав Жук вспоминал: «Я часа полтора беседовал с Брежневым. Дело было в том же 1973 году на «Медео», когда мы приехали на сборы. И тут с гор сходит селевая лавина, и, чтобы показать всем, что ничего страшного не произошло, нас обязали устроить показательные выступления, на которых присутствовал Брежнев. Он мне запомнился как остроумный, добродушный человек. Спросил меня: «Где ты нашел Зайцева?». Я в ответ: «Как все родители – в капусте». Или он – мне: «Я тоже хочу к тебе тренироваться». «Пожалуйста, – говорю, – партнершу подберем». Кинохроника, отразившая этот визит постаревшего, но еще вальяжного, а не болезненного Брежнева, вошла во все документальные фильмы о Леониде Ильиче. И во все учебники, рассказывающие о советском характере, вошло то выступление Родниной и Зайцева на чемпионате мира, когда внезапно оборвалась музыкальная фонограмма, но спортсмены безукоризненно откатали чемпионскую программу в тишине. Или, ближе к закату спортивной жизни, слезы Родниной на олимпийском пьедестале в Лэйк-Плэсиде. Так случилось: даже не победы, а именно эти слезы – на фоне красного флага, под гимн СССР, стали визитной карточкой нашего олимпийского движения.

Шахматная лихорадка

Идеологам строящегося коммунистического общества важно было показать интеллектуальное превосходство советских людей – и оказалось, что легче всего сделать это с помощью древней игры. В парках культуры и отдыха СССР зашуршали деревянные фигуры – и весь мир знал, что никто в мире не играет в шахматы лучше советских евреев, от которых не слишком отставали и другие народы СССР. «Шахматы – орудие пролетарской культуры!» – этот лозунг беспрекословно бросался в глаза.

Шахматная лихорадка (так назывался удивительный фильм Пудовкина 1925 года) началась сразу после Гражданской войны и образования СССР. Шахматами увлекались многие вожди ВКПб: Ленин, Калинин, Ворошилов. Но полноценным ферзем шахматного дела стал прокурор Николай Крыленко, давший дорогу шахматным кружкам, подстегивавший интерес прессы к древней игре. Отныне шахматы водились в каждом поездном вагоне, у проводников, вместе с колодой карт; в шахматы играли на бульварах и во дворах, наравне с домино. Правой рукой прокурора в организации шахматного движения комиссар Гражданской, не раз сидевший за доской напротив Ленина Александр Ильин-Женевский[15]15
  А.Ф. Ильин-Женевский погиб как герой в сентябре 1941-го, в преддверии блокады Ленинграда. Жена партийного работника и шахматиста вскоре покончила с собой.


[Закрыть]. Стараниями Крыленко и Ильина-Женевского в Москву на первый международный турнир съехались лучшие гроссмейстеры мира. Ажиотаж необыкновенный!

Шахматная лихорадка началась сразу после Гражданской войны и создания СССР

Свидетельствует В. Шаламов: «Московский турнир 1925 года имел огромнейшее агитационное значение. Турниром был дан мощный толчок шахматному движению в СССР. Просмотрите комедию, сделанную во время турнира, и, право же, там нет особых преувеличений. Казалось, что в шахматы играет вся Москва. Росли кружки на фабриках, заводах, в школах, тысячи неофитов с волнением делали свой первый шахматный ход: е2 – е4». К 1928 году в шахматных кружках по России состояло 150000 человек. А в шестидесятые в различных шахматных турнирах принимали участие миллионы – от колхозников до гроссмейстеров.

Ильф и Петров не столь уж преувеличивали с историей про Нью-Васюки: плодотворная дебютная идея захватила всю страну. Самый многократный чемпион мира Эммануил Ласкер спасался в СССР от европейского нацизма, а великий и ужасный Бобби Фишер юношей, хлопотами матери, посетил Москву как шахматную Мекку. Уже в 1930-е годы советские шахматисты считались сильнейшими в мире. А чемпионом мира в те годы был гениальный гроссмейстер, лишь недолгое время имевший отношение к «красному спорту» – Александр Алехин.

Аристократ, надышавшийся воздухом серебряного века, Алехин к 1917-му году был лучшим русским шахматистом и стремился к мировой шахматной короне. Не раз Алехина подозревали в связях с белым движением, но ему удавалось получить покровительство властей – он работал и следователем в угрозыске, и переводчиком в системе Коминтерна, официально женился на швейцарской журналистке. В 1920-м Алехин победил на первом шахматном чемпионате СССР, который состоялся в Москве, на Всероссийской олимпиаде. Через год Алехину позволили выехать заграницу, чтобы играть в престижных турнирах, собирая деньги для будущего матча за звание чемпиона мира. Отъезд гроссмейстера не считался эмиграцией вплоть до 1927 года, когда, после победы над Капабланкой, новый чемпион мира Александр Алехин посетит эмигрантский «Русский дом» в Париже. В прессе тогда впервые появились антисоветские высказывания Алехина. Жесткий ответ советской системы сформулирует Крыленко: «После речи Алехина в Русском клубе с гражданином Алехиным у нас все покончено – он наш враг, и только как врага мы отныне можем его трактовать».

Перед войной чемпион мира Алехин был готов сыграть матч за звание чемпиона мира с достойным претендентом, который сумеет обеспечить приз в 10 000 долларов. «Кандидатом в претенденты» от СССР считался Михаил Ботвинник – гроссмейстер, ярко проявивший себя на международных турнирах. Ботвинник вел беседы о деликатной проблеме призового фонда с самим Молотовым. Матч Алехина с Ботвинником, увы, не состоялся: сначала помешала война, а после войны – смерть непобежденного первого русского чемпиона. К тому времени советская шахматная школа стала сильнейшей в мире.

Михаилу Ботвиннику было 14 лет, когда в 1925-м (год той самой шахматной лихорадки!), в Ленинграде, на сеансе одновременной игры ему пожал руку побежденный Капабланка. В 1931-м году Ботвинник становится чемпионом СССР и вскоре начинает успешно конкурировать с лучшими гроссмейстерами мира.

Ботвинник видел себя государственником, чья миссия – утверждение советской шахматной школы на мировом троне. И к этой цели он шел, заручившись поддержкой сталинской империи. До смерти Алехина чемпион мира обладал значительными привилегиями: он выбирал себе соперника, выдвигал условия проведения матча. Через два года после смерти Алехина было принято решение выявить нового чемпиона мира в матче-турнире сильнейших гроссмейстеров. Турнир прошел в Гааге и Москве, из пяти участников трое представляли СССР: Ботвинник, Смыслов и Керес. Экс-чемпион мира голландец Эйве выглядел заметно слабее своих коллег, самым опасным соперником советских шахматистов стал американец С. Решевский. Преимущество Ботвинника оказалось весомым: он на три очка опередил занявшего второе место Смыслова, и 9 мая 1948 года, в День Победы был провозглашен чемпионом мира. Дважды сурового гроссмейстера на время свергали с чемпионского трона соотечественники – Смыслов и Таль. Но оба раза амбициозный Ботвинник, изучив манеру игры противника, больно бил их в матчах-реваншах. Шахматной общественности наскучило такое постоянство, и перед очередным матчем за звание чемпиона мира матчи-реванши были отменены. Проиграв Петросяну в 1963-м, Ботвинник навсегда простился с короной, но советская шахматная школа, которую он создал, продолжала торжествовать. Кроме шахмат, его интересовала наука – в особенности кибернетика. Он был человеком системы, хорошо вписывался в централизованный и мобилизационный стиль советской жизни, хотя подчас и досаждал властям неугомонной инициативностью. В специальном кондуите Ботвинник записывал фамилии недругов и просто проштрафившихся товарищей, которых приговаривал к бойкоту на определенный срок – скажем, до 12 июля 1971 года. И с точным педантизмом следовал принятому решению. Советское общество было подчинено плану – и Ботвинник жил, по-шахматному просчитывая все на несколько шагов вперед. Вот вам и гармония личности в системе. Ни один из выдающихся шахматистов не любил делать комплименты своим равновеликим современникам-соперникам. Ни один – кроме Михаила Таля, увлекательно и увлеченно комментировавшего чужие партии, умевшего восторгаться коллегами. И ни о каком другом чемпионе коллеги и болельщики, наверное, не вспоминают с такой нежностью, как Лев Харитон о Тале: «Как нечто радостное в жизни, я запомнил, как ходил на многочисленные вечера встречи с Талем в Москве после матча. Они устраивались в ВТО, ЦДРИ, Доме литераторов, журналистов и т. д. Таль отвечал на вопросы, всегда это было остроумно, живо. Так не похоже на всех других знаменитых и незнаменитых шахматистов. Помню почему-то вечер, где Таля представлял Плятт – сам бывший обаятельнейшим человеком и большим юмористом. Казалось – и наверное, так и было, – что ничего более интересного, чем эти встречи, на свете нет и не будет…». Однажды Таль принялся сравнивать гроссмейстеров с композиторами (позже этот ход повторяли многие): Ботвинник – это Бах, Смыслов – Чайковский, Петросян – Лист, Бронштейн – Дебюсси… А для себя он облюбовал легкомысленного острого мелодиста Имре Кальмана. Но ценители игры чаще сравнивали Таля с Паганини: за трагический всепоглощающий надрыв.

За доской сильнейшие шахматисты мира М. Ботвинник (СССР) – С. Решевский (США)

Силу шахматиста килограммами и минутами не измеришь: тут потребен тонкий анализ. Эту игру любили все вожди СССР. Шахматами увлекались и позднейшие вожди мирового коммунистического движения: Тито, Андропов, Кастро… Суть шахмат совпадает с просветительскими мотивами социализма, с системной попыткой контролировать все сферы жизни от пешек до ферзей. Любители исторической метафизики вспомнят, что одним из прологов крушения СССР был проигрыш чемпиона мира Анатолия Карпова молодому претенденту Гарри Каспарову «Взял корону – держи! Никому ее не отдавай. За корону, знаешь, дерутся. А мы стали к тебе привыкать», – наставлял когда-то Карпова Брежнев, возведший привычку и стабильность в ранг идеала.

Молодого звонкоголосого Карпова в конце семидесятых сделали символом крепкого, перспективного советского интеллекта. НТР и комсомол, БАМ и орбитальные станции «Салют» – эти символы легко сочетались с образом шахматного гения из Златоуста. Как и всякий великий шахматный чемпион, он олицетворял эпоху. И соперником истинно советского человека был, как и подобало в семидесятые, политический беглец, враг системы. На Западе и, особенно, в среде говорливой «третьей волны» эмигрантов противостояние Карпова и Корчного политизировали с еще более ревнивым напряжением, чем в СССР. Сергей Довлатов тогда писал: «Мне говорили, что у Корчного плохой характер. Что он бывает агрессивным, резким и даже грубым. Что он недопустимо выругал Карпова. Публично назвал его гаденышем.

На месте Корчного я бы поступил совсем иначе. Я бы схватил шахматную доску и треснул Карпова по голове. Хотя я знаю, что это неспортивно. И даже наказуемо в уголовном порядке. Но я бы поступил именно так.

Я бы ударил Карпова по голове за то, что он молод. За то, что он прекрасный шахматист. За то, что у него все хорошо. За то, что его окружают десятки советников и гувернеров. Вот почему я болею за Корчного. Не потому, что он живет на Западе. Не потому, что играет лучше. И разумеется, не потому, что он – еврей. Я болею за Корчного потому, что он в разлуке с женой и сыном. Потому, что ему за сорок. (Или даже, кажется, за пятьдесят.) И еще потому, что он не решился стукнуть Карпова шахматной доской. Полагаю, он этого желал не менее, чем я. А я желаю этого – безмерно…

Конечно, я плохой болельщик. Не разбираюсь в спорте и застенчиво предпочитаю Достоевского – баскетболисту Алачачяну Но за Корчного я болею тяжело и сильно. Только чудо может спасти Корчного от поражения. И я, неверующий, циничный журналист, молю о чуде…». Валентин Зорин и Фарид Сейфуль-Мулюков редко достигали таких эверестов публицистической патетики. Надо ли разъяснять, что в шахматах писатель Довлатов не разбирался и все его столь эмоциональное боление замешано на одной политической конъюнктуре, на логике холодной войны. Шахматное противостояние империй «зла» и «добра» на Западе запечатлелось в поп-рок-операх и кинотриллерах. Но непосредственно из Карпова нелегко было смастерить образ чудовища: этот молодой человек был талантлив. «Играющий чемпион», который не почивал на лаврах, но ежегодно побеждал на турнирах. И талант его служил советской идее.