Текст книги "Что на роду написано…"

Арт Пашин
Что на роду написано…

Посвящаю любимым жене и дочери и друзьям юности, которых осталось так немного…

Благодарю Александра Газова, Марию Пономарёву, Викторию Хруслову, без участия которых эта книга могла не состояться.

Отдельная благодарность Наталье Пилипенко.

© Арт Пашин, текст, 2024

© Издательский Дом ЯСК, 2024

Предисловие

«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Так Тютчев сказал о тех, чья жизнь переплелась с тектоническими потрясениями современной им эпохи – войнами, сокрушительными землетрясениями, пожарами, гибелью сотен тысяч людей. Автору этой книги не пришлось быть ни свидетелем извержения Везувия, ни пожара Рима или мировой войны. Но всё рассказанное им – это о том, как события обычной жизни человека вне эпохальных событий мирового масштаба могут потрясать судьбу не меньше, чем трагедии, сокрушавшие цивилизации. Почти все и почти всё, что написано, было на самом деле, и не оставляющее читателя напряжение сюжета тоже подлинное и почти документальное. Уверен, что с тем же интересом, с которым я читал эту книгу, прочтете её и вы. Те, кто постарше, найдут о чём вспомнить, следующему поколению вольно принять это как плод фантазии, но это подлинная часть истории нашей страны.

Александр Адабашьян

Пролог

2017 год, Лондон

На 17-м этаже Чейз Манхэттен банка, занимавшего один из самых высоких небоскрёбов лондонского Сити, в переговорном зале викторианского стиля деловито беседовали трое немолодых мужчин. Жёсткие белые воротнички рубашек, неброские дорогие галстуки и прекрасно сшитые костюмы несколько обезличивали переговорщиков. Но если приглядеться, сразу становилось ясно, насколько они отличались по темпераменту, манерам и, главное, по происхождению. А если внимательно прислушаться к их неторопливой беседе и кратким замечаниям при просмотре документов, приходило понимание: трое профессионалов собрались обсудить важный проект, но делали это без всякого напряжения, время от времени перебрасываясь только им понятными шутками и безобидно подкалывая друг друга.

Сэр Монтегю Спенсер, один из старейших членов совета директоров банка и председатель кредитного комитета – сухощавый, седовласый, с безукоризненным пробором и слегка выцветшими серо-зелёными глазами с полузакрытыми веками, – источал спокойную уверенность представителя многомиллиардной финансовой империи.

Барни Штейковски, основатель и владелец влиятельного американского инвестиционного IT-фонда, напротив, был крупным лысеющим мужчиной с кирпичным от загара лицом, бегающими маленькими глазками и тяжеловесными беспокойными руками. Выходец из бедной семьи польских евреев, он в благодатные 70-е вихрем ворвался в финансовый американский пул. И благодаря врождённой звериной интуиции быстро разбогател, вкладывая деньги порой в рисковые и поэтому сверхприбыльные проекты. Его фонды инвестировали в новейшие технические и IT-разработки, и тут уж интуиция Барни конвертировалась в баснословные дивиденды.

Сэр Монтегю с уважением относился к деловой хватке Барни, иногда советовался с ним относительно перспектив рынка ценных бумаг. Но стоило американцу отвернуться или повесить телефонную трубку, как Спенсер вздыхал и непременно шептал: «Ах, если бы он ещё умел носить костюмы…»

Третьим собеседником был человек славянского типа. Русые с проседью волосы, благожелательное выражение лица с правильными чертами. Синие глубокие со смешливой искринкой глаза выдавали характер добродушный в общении, хотя твёрдый подбородок скорее говорил о решительности характера. Одет мужчина был с той элегантной небрежностью, которой нельзя научиться, такой вкус даётся только от рождения. Звали его Павел Платов, предприниматель из Москвы. Собственно, он и был инициатором сегодняшнего совещания.

Перед ним лежала так и не раскрытая папка с документами, содержание которых он знал почти наизусть.

Первым закончил чтение бумаг банкир. Сняв очки и нетерпеливо постукивая пальцами по полированной поверхности стола, он ждал, пока разберётся в цифрах и графиках непоседливый инвестор.

Наконец Барни отложил папку и вопросительно посмотрел на Спенсера.

– Ну и как тебе всё это нравится, Монти?

Лишь на мгновение девятнадцатый баронет напрягся: за 50 лет общения с американскими партнёрами он так и не поборол в себе отвращения к амикошонству янки, превращавших славное имя потомка Ричарда Львиное Сердце в подобие собачьей клички, и постоянному похлопыванию по плечу.

Лорд Спенсер аккуратно сложил документы и, положив на них руку с тонкими узловатыми пальцами, буднично произнёс:

– Мне в этой истории нравится всё. Во-первых, мне нравится мистер Платов. За многие годы нашего знакомства и не столь долгого, но активного сотрудничества он ни разу не дал повода усомниться в своей порядочности и компетенции, – банкир вскинул близорукие глаза на гостя. – Это не комплимент, Павел, а констатация факта. Во-вторых, мне нравится, как подготовлены бизнес-план и финансовая модель: чётко, доступно, финансово и юридически выверенно, без лишней патетики. Короче, проведена большая трудоёмкая и грамотная работа. В-третьих, я лично имею слабость к полезным ископаемым. То, что лежит в земле, незыблемо, а значит, придаёт любому пакету акций солидность и устойчивость. Хотя, конечно, есть вопросы и требуются некоторые разъяснения по ряду позиций.

– Ещё бы, – хмыкнул Штейковски. – Я-то и примчался сюда из Чикаго, не жалея своего драгоценного времени и керосина для моего «боинга», только потому, что позвонил Паша, – произнося это непривычное имя, он всегда делал ударение на последний слог. – Никто не обвинит Барни Штейковски, что он не помнит добра.

Спенсер удивлённо посмотрел сначала на американца, потом перевёл взгляд на Платова.

– А! Ты не в курсе, Монти?

Павел Николаевич предостерегающе махнул рукой:

– Не стоит ворошить прошлое, Барни.

– Нет, стоит. Благородные и мудрые поступки нужно рекламировать. Когда у Паши начались неприятности с вашими МИ-6, Скотленд-Ярдом и нашим ФБР, – продолжал Штейковски, – Паша сразу смекнул, что его фирме на нефтяном рынке конец. Чем бы ни закончилось расследование, реноме компании, якобы замешанной в коррупции, поднять невозможно. А у него осталось ещё почти на миллион тонн нефти не выбранных квот на экспорт и переработку от российской «Нафты». Бочка нефти в те годы стоила меньше бочки газировки – 8–10 долларов за баррель. Фьючерсы рушились. Но сведущие профи понимали, что так будет недолго. Поэтому Паша и придерживал объёмы. А тут скандал. Паша среагировал мгновенно: позвонил мне в Нью-Йорк и предложил перекупить квоты по 8 долларов. Что я мгновенно и сделал. К концу года плетс перевалил за 40 долларов, и мы заработали больше 400 % на объёме. Никогда не пойму этих русских! Когда я спросил, куда перевести его долю, Паша попросил рассчитаться со всеми английскими банками по займам, а остаток перечислить в какой-то онкологический институт. К этому времени МИ-6 и Ярд удивительно быстро разобрались в ситуации, с Паши сняли все обвинения, и он вернулся в Россию. Правда, наша ФБР наложила лапу на все его английские активы до окончания разбирательства. Так что, думаю, долевые совсем бы не помешали. Но, как вы говорите, – Барни повернулся к Платову, – «у русских своя гордость»… Этого мне никогда не понять. Но уважение вызывает.

– Безусловно, – подтвердил Спенсер.

– Одного в толк не возьму, – Барни встал, плеснул в бокал немного виски, разбавил содовой и жестом пригласил присоединиться присутствующих. Спенсер и Платов отказались. – Зачем ты меня сюда вызвал? Из бумаг я понял: проект стоящий. Но это ваши дела: кредиты, банковские гарантии. Основным инвестором являешься ты, Паша. Моя епархия тут как-то не просматривается.

Спенсер кивнул:

– По финансовой части здесь всё довольно просто. Может, у вас, мистер Платов, есть какие-то дополнительные аргументы?

– Есть, – Павел встал, на долю сантиметра ослабил галстук и зашагал вдоль огромного монитора. – Давайте уж лучше я всё расскажу доходчиво и по порядку.

Оба собеседника кивнули.

– Три года назад наше правительство, – Платов повернулся лицом к внимательно слушающим финансистам, – приняло постановление о строительстве подземных хранилищ газа – ПХГ. Известно, что наилучшая среда для хранения газа – это солевые пласты. Для размыва первого ПХГ была выбрана соляная линза вблизи Балтийского моря. По двум причинам. Во-первых, соляной пласт был огромен – более трёхсот километров в длину и несколько сот метров в глубину. А во-вторых, этот регион – анклав. У него нет общей границы с Россией.

– Да-да, знаю! – Берни попытался вспомнить название.

– Бывший немецкий город Кёнигсберг – родина Канта, – вставил Спенсер. – Теперь, кажется, Калинград.

– Калининград, – поправил Спенсера Платов. – Был немецким, потом советским, а теперь российский.

– Что-то слишком много российского в мире становится в последнее время, – как бы размышляя про себя, пробормотал британец.

– Я не политик, и на моём бизнесе это никак не отражается.

– Может отразиться, и серьёзно. Бизнеса без политики не бывает. Впрочем, как и политики без бизнеса. Но мы отвлеклись, продолжайте.

– Строительство ПХГ, – продолжил Павел, словно читая лекцию, – осуществляется путём размыва пресной водой соляного пласта. Но тут строители столкнулись с двумя большими проблемами. Нехваткой воды в регионе и ещё более трудной задачей: куда сливать отработанный рассол. В море нельзя: экологи подняли шум на всю страну, засоление Балтики грозит вымиранием редких видов рыб, а главное, уничтожением янтарных плантаций. Сливать в специально пробуриваемые штольни – дорого и малопродуктивно: подземные воды всё равно вынесут рассол в море. Об этих проблемах я узнал от своих товарищей, работающих в государственной газовой компании.

При этих словах оба слушателя заулыбались, сразу поняв, что Платов специально не хочет озвучить правильное название всемирно известного российского газового концерна.

«Мудро», – отметил про себя Спенсер.

«Русские вечно что-то недоговаривают – видимо, это у них в крови после Сталина», – подумал Штейковски.

– Не буду вдаваться в подробности, как ко мне пришла идея разделения рассола на пресную воду и собственно соль. Скажу лишь, что вскоре я послал геологов взять керны на качество соли. И, получив заключение, что соль чистая и высокого качества, я уже точно знал, что предприму дальше. Я прочёл всё, что можно прочесть о соли. Оказалось, что соль – это биржевой товар и цена её котируется на товарных биржах в зависимости от качества. Её добывают разными способами: из морской воды, шахтным и карьерным методом, скалывают от застывших солевых отложений. Но, чтобы стать пищевой, химической, медицинской или даже технической солью, сырьё требует специальной трудоёмкой и довольно сложной технической доработки.

Финансисты, слабо разбирающиеся в технических эскападах Платова, всё же слушали с нарастающим вниманием. А когда из уст Платова прозвучало слово «биржа», Спенсер начал делать пометки в своём дневнике.

– Ну и что же ты придумал гениального, Паша, чтобы покорить соляной рынок? – Барни успел снять пиджак, распустил узел галстука и уже наливал себе третью порцию виски. Как опытный биржевой маклер он сразу просчитал: там, где есть биржевой товар, дефицитный рынок и ноу-хау, там будут деньги – и, возможно, большие.

– А дальше всё было просто. Не секрет, что атомщики путём выпаривания из простой водопроводной воды получают дистиллят, отделяя примеси и лишние химические элементы для нужд атомных электростанций. А это значит, что можно разделить рассол на воду и чистейшую соль. Я связался с атомщиками, передал им образцы рассола, и они в своей лаборатории, несколько усовершенствовав существующую технологию, с успехом разделили мне рассол на воду, соль и асбест, вобравший в себя все излишние химические элементы. Так я получил соль «четыре девятки», что соответствует высшему биржевому рейтингу.

– Что-то ты, братец, скромничал, когда рассказывал мне, что и в школе, и в колледже больше увлекался спортом, чем науками, – Барни Штейковски коротко хохотнул и подмигнул Платову.

Спенсер нажал на кнопку селектора и, услышав голос секретарши, велел перенести встречу с корейцами на завтра.

– Ну и?.. – Барни явно проникся рассказом.

– Комиссия, созванная газовым концерном, утвердила проект. Четыре департамента, участвовавших в размыве, выдохнули с облегчением. А председатель правления дал распоряжение профильному банку в случае надобности доинвестировать строительство завода по переработке агрессивных отходов размыва – то есть рассола. Ну а дальше всё по плану. Проект, смета, выбор места площадки и так далее. Хотя нужно отметить: проектируя завод, мы с НИИ «Агрохиммаш» создали настоящий технологический шедевр. Дело в том, что при выпаривании создаётся большое количество избыточного пара, и, направив его на две установленные турбины, мы получили бесплатную электроэнергию, полностью покрывающую потребность завода. А оставшуюся можно продавать местным электросетям.

Платов оглядел собеседников.

– Итак, сырьё получаю бесплатно на переработку, газ по внутренним ценам концерна копеечный, электроэнергия производится с прибылью, чистую воду продаю концерну для размыва. В итоге востребованный биржевой товар у меня не имеет себестоимости.

Барни, которого трудно было чем-то удивить, непроизвольно затряс головой и, словно убеждая себя, монотонно проговорил:

– Такого быть не может… Нет, так не бывает…

Затем, как бы смирившись, глухо процедил:

– Хотя в России может быть всё, даже то, чего быть не может.

Посмотрел на часы, вынул из кармана телефон и приказал в трубку:

– Вылет перенести на завтра. Да, в двенадцать по Гринвичу.

Невозмутимый Спенсер, что-то проверяя в компьютере, задавал Платову вопросы по существу:

– Завод запущен?

– Да, сертифицирован и занесён в реестр действующих предприятий.

– Какова мощность завода?

– Пока запущено две очереди, каждая мощностью двести тысяч тонн в год.

– А на сколько очередей рассчитан завод?

– На пять.

Пальцы банкира быстро запрыгали по клавишам компьютера:

– Миллион тонн, так, пищевая – 70 фунтов за тонну, химическая – 120 фунтов, медицинская – 800 фунтов, для физраствора – 1200 фунтов, косметическая – 1500 фунтов, таблетки для размягчения воды – 1300–1700 фунтов, гранула – 300 фунтов… Впечатляет, – тихо произнёс он.

– И последнее, – Спенсер был сосредоточен, и казалось, что, если прислушаться, можно услышать, как у него в голове щёлкает арифмометр. – Что из данной номенклатуры можно сегодня производить на заводе?

Платов устало провёл рукой по лицу:

– Вот поэтому, друзья, я и собрал вас сегодня…

* * *

Загорелась красная лампочка на селекторе.

– Да, – Спенсер включил микрофон.

– Пять часов, сэр. Можно подавать чай?

– Ты, как всегда, точен, Николас. Подавай. Но у меня гости. Может, они захотят перекусить чем-то посущественнее.

Гости отрицательно покачали головами.

– Если я правильно помню, сэр, мистеру Платову эспрессо в двух маленьких чашечках и «Перье», а мистеру Штейковски самую большую чашку американо.

– Абсолютно, – банкир отключил селектор.

Барни развёл руками:

– Ну и память у вашего Николаса!

– Это его работа – всегда помнить привычки и пристрастия моих гостей. Даже если они посещают меня раз в пять лет, – сэр Монтегю с улыбкой посмотрел на Павла.

Стол был сервирован. За чаепитием не принято было говорить о делах. Спенсер пожаловался, что с возрастом первый удар в гольфе становится всё короче. Штейковски посетовал на дорожающие бензин и авиакеросин:

– Если цены на горючее не остановятся, придётся нам пересесть на малолитражки, а мне мой «боинг» поменять на «сесну».

Платов сосредоточенно молчал, ожидая продолжения беседы…

– Итак, отвечаю на ваш вопрос, сэр Монтегю, – Павел открыл папку и просмотрел заранее подготовленные заметки. – Для того чтобы предприятие стало сверхприбыльным, нужно сделать три вещи. Первое – закупить новейшее западное оборудование для производства всей гаммы солепродуктов. Второе – обеспечить экспорт в наибольшее количество стран. И третье – вывести компанию на IPO, то есть обеспечить её присутствие на фондовой бирже.

Закончив краткий отчёт, Платов откинулся в кресле и в упор посмотрел на Спенсера. Тот невозмутимо продолжал делать пометки в своём календаре.

– По поводу экспорта: я завтра вылетаю в Женеву для встречи с президентом химического концерна «Букер», имеющего двухсотлетний опыт работы с солью во всех её субстанциях. По остальным вопросам мне нужно сотрудничество с вашим банком, сэр Монтегю.

– Сколько нужно денег на оборудование?

Это уже был другой Спенсер. Деловой, сосредоточенный финансист, просчитывающий в голове все возможные плюсы и риски.

Павел сверился с записями:

– По моим подсчётам, миллионов семьдесят – девяносто.

– Не проблема, если будут государственные гарантии. А где вы, Павел, собираетесь взять деньги на пуск остальных четырёх очередей?

– Их мне выделит российский профильный банк под льготный процент. На это уже есть распоряжение нашего премьер-министра.

– И сколько?

– Пять миллиардов рублей.

– Хм, почти шестьдесят миллионов фунтов. Недурно! Думаю, можно будет обойтись и без правительственных гарантий. А выведение на IPO дружественных нам иностранных компаний – это моя любимая забава, – сэр Монтегю позволил себе слегка улыбнуться. – Мне потребуется от вас пакет документов. Согласую с кредитным комитетом. Ну и заводим карусель. Так, мистер Платов?

– Так, – Павел Николаевич утвердительно кивнул, сделал глоток кофе и с облегчением закурил.

Барни Штейковски, внимательно прослушав этот диалог, положил в пепельницу потухшую сигару. Вскинул руки и вопрошающе обратился к Платову:

– Всё это крайне интересно, Паша. Но я-то здесь при чём?

– При том, Барни. Я знаю, что ты инвестировал почти триста миллионов в электро– и беспилотное автомобилестроение.

Штейковски кивнул.

– И главная проблема, над которой ты бьёшься сейчас со специалистами из Иллинойского технологического центра, – это литьевые батареи, чтобы сделать их более компактными и увеличить продолжительность пробега. А из чего состоит электролит, Барни?

– Дистиллят, химкомпоненты, сода и… – Барни хлопнул себя ладонью по лбу. – Ну конечно, соль. И чем чище сода и соль, тем лучше электропроводимость. Ты, Паша, глыба! – Штейковски восхищённо посмотрел на русского бизнесмена. – И что ты конкретно предлагаешь?

– Создать с тобой, Барни, совместное предприятие по производству электролита для батарей нового поколения.

Штейковски с минуту о чём-то думал, затем встал и, подойдя к Платову, протянул ему широченную короткопалую руку.

– Ну вот и славно, – сэр Монтегю тоже встал и пожал руки Платову и Штейковски. – Подготовку документов поручим исполнителям. Официальные переговоры можно считать оконченными. А теперь, друзья, приглашаю вас отобедать в моём клубе.

– Николас, – Спенсер повернулся к селектору, – позвони в клуб и скажи, что сегодня со мной будут двое гостей.

– Уже позвонил, сэр.

Банкир удовлетворительно кивнул и жестом пригласил партнёров к выходу.

– Прошу прощения, сэр, что не смогу воспользоваться вашим приглашением, – Платов с сожалением развёл руками. – У меня ещё несколько важных телефонных переговоров, да и рано утром вылетаю в Женеву. Так что хорошего вечера и приятного аппетита!

– Жаль.

А Барни, приобняв Платова, пробурчал:

– Мы тогда переварим всю твою эскападу вместе со вкуснейшим стейком и парой стаканчиков доброго скотча…

Никаких неотложных звонков у Платова сегодня не было. Ему просто страстно хотелось пройтись по вечернему Лондону. Проработав в этом городе около пяти лет, Павел чётко осознавал двойственное отношение к нему. Он твёрдо усвоил, что чужаку, особенно русскому, здесь никогда не возможно стать своим. Его раздражала чопорная снисходительность англичан – даже тех, которых он считал просто недоумками. Особенную злость у него вызывали туповатые английские чиновники, истязавшие его нелепыми обвинениями в последний год пребывания в Англии.

Совсем по-другому он относился к самому городу. Genius loci – среде обитания. Платову импонировали сдержанная элегантность лондонской архитектуры, бережное отношение ко всему, что касалось городского устройства, – особенно к многочисленным памятникам. И конечно, лондонские парки…

Вырвавшись в кэбе из бурлящей толпы Сити, Павел направился в сторону Найтсбриджа. Доехав до памятника животным, погибшим в войнах, он постоял несколько минут у монумента, отдал честь умирающей бронзовой лошади и побрёл в сторону Слоун-стрит. Он любил этот едва ли не последний островок имперского величия Британии, с её роскошными магазинами, «роллс-ройсами», «бентли» и «феррари», где сегодня правили бал арабские шейхи и русские олигархи.

На углу у неугомонного «Харродса» Павел перешёл через Найтсбридж и, очутившись в Гайд-парке, ощутил умиротворяющую тишину, которую нарушали лишь щебет птиц и шуршание белок.

Миновав опустевший «Спикер’с корнер», Платов через восточные ворота парка вышел к Триумфальной арке в честь победы при Ватерлоо и оказался прямо у входа в бывший особняк Ротшильдов, а ныне самый фешенебельный клуб-казино «Лиз Амбассадор». С минуту поколебавшись, Павел начал подниматься по ступенькам к резным дверям казино. Он не собирался втягиваться в игру: просто хотел проверить, помнят ли его здесь после пятилетнего отсутствия.

– Давненько к нам не заглядывали, мистер Платов, – бессменный дворецкий Томми слегка поклонился и дотронулся рукой до шёлкового цилиндра. Значит, помнят.

Платов купил в кассе одну фишку на тысячу фунтов и прошёл в большой игровой зал. Прямо у входа его подхватил под руку старый дружище Джонс – администратор зала – и, радушно улыбаясь, традиционно обвёл рукой зал:

– Шмэн-де-фер, блек-джек, покер, рулетка… Может, мистер Платов желает отдельный стол?

– Спасибо, Микки. Сегодня зашёл просто вдохнуть воздух былых побед и поражений, да и проверить фортуну.

Джонс понимающе улыбнулся:

– Удачи, сэр.

Павел встал у ближайшей рулетки, взглянул на табло – цифры и цвета были разнобойные, ничего не говорящие. Прокатив фишку между пальцами, он прикинул: «Ну что, на любимое число 26?» – она замыкала линию зеро и всегда импонировала Платову. Или цвет? Но простая логика подсказывала: если пришёл испытать «везёт – не везёт», то пятьдесят на пятьдесят – это тебе не один к тридцати шести. Поэтому, подавив соблазн, Павел поставил на чёрное. Колесо закрутилось.

– 26 чёрное, – объявил крупье.

Удача есть, но подходить к ней нужно осторожно.

Получив выигрыш, Платов подвинул стофунтовую фишку дилеру, поприветствовал наблюдавшего за игрой пит-босса и двинулся к выходу.

В двух кварталах от «Лиз Амбассадор» высилась громада «Рица», куда Павел Николаевич и направился, перейдя на другую сторону Пикадилли. В баре гостиницы он расположился в начале стойки. Поприветствовал бармена, старого знакомого Базиля – потомка русских эмигрантов первой волны. И стал наблюдать, как заполняется ресторан.

Базиль поставил перед гостем коньячный бокал, плеснул в него «Хеннесси ХО»:

– Надеюсь, Павел, твои вкусы за последние годы не изменились.

– Нет, Василий, вкусы всё те же, а вот публика в ресторане изменилась разительно.

– Мельчаем и тихо деградируем. Прежние наши гости – английские аристократы, американские финансовые киты, политики и дипломаты – либо состарились, либо отправились в мир иной. А их место заняли вот, например, такие.

И он кивком показал на входящую в ресторан пару: пожилого мужчину в нелепом оранжевом смокинге, ведущего под руку молоденькую девушку в ботфортах и мини-юбке.

– Нувориши, – вздохнул Базиль. – И не высшего разбора.

– Налей и себе, Василий. Выпьем за времена «блэк тая» и бриллиантовых колье.

Гостиница, в которой обычно останавливался Платов, находилась в десяти минутах ходьбы. Пройдя через «Алмазную галерею», он вышел к бронзовым Черчиллю и Рузвельту, теснившимся на краю скамейки, а треть скамьи оставалась свободной – в этой части должен был восседать, как на всех фотографиях, Сталин. Но сменивший Черчилля лейборист Энтони Иден решил обойтись без вождя мирового пролетариата, и генералиссимус так и не присел отдохнуть на знаменитой Олд Бонд-стрит в центре района Мейфэр – района Байрона и Оскара Уайльда, аукционов «Сотбис» и «Кристис», известнейших ресторанов «Чеприани» и «Лонг Армс».

Гостиница «Сент-Джонс» тоже была одной из достопримечательностей района. В ней какое-то время жил лорд Байрон. Эту маленькую и очень дорогую гостиницу когда-то показал Платову великий гонщик Ники Лауда, ныне владеющий авиакомпанией, которой Павел поставлял авиаджет. Гостиница была семейной, поэтому хозяйку миссис Хард можно было нередко увидеть у стойки портье выдающей ключи гостям.

– Испания в огне, мистер Платов!

Павел вскинул руку в приветствии камарадос и, как бы рапортуя, отвечал:

– Но пасаран, миссис Хард.

Это было их традиционное приветствие. Отец миссис Хард был военным корреспондентом во время фашистского путча в Испании, дружил с Хемингуэем. И, как-то в разговоре узнав, что дед Платова там же был военврачом, миссис Хард прониклась к нему искренней симпатией.

В гостинице было всего двенадцать номеров, но нумерация начиналась со второго: номер первый был навечно арендован постояльцем Джорджем Гордоном Ноэлом Байроном.

– Зайдём к Байрону? – спросила миссис Хард, доставая ключи от байроновского номера.

Платов кивнул, прошёл в номер-музей. Здесь всё оставалось как при великом поэте.

Присев в кресло автора «Чайльд-Гарольда» и «Дон Жуана», Павел почувствовал, как уходит усталость, дневная суета сменяется причастностью к гениальному, вечному. Перелистав томик «Корсара» и сбросив с себя все сегодняшние хлопоты, пошёл в свой номер.

Утром Платов вылетел в Женеву. Подписал «протокол о намерениях» с президентом концерна «Букер». Успел пообедать в «Шале Петит» с принцем Лихтенштейнским Филиппом, старинным другом и финансовым консультантом, и вечерним рейсом отбыл в Калининград.