Текст книги "Что на роду написано…"

Следующие два дня Павел только и делал, что пытался расхлёбывать странным образом появлявшиеся то тут, то там трудности. На одном из заводов полностью встали поставки литий-ионных аккумуляторов, деньги за которые перевели ещё месяц назад. Дело против конкурента, откровенно укравшего разработку инженеров Павла, внезапно «потеряли» в суде. В офис одной из дочерних компаний пришло внеплановое уведомление о проверке. Где-то не прошла проплата, где-то прервали переговоры контрагенты, где-то заморозили банковский счёт… И таких проблем разом миллион. Всё это Павел решал, стоило ему включиться лично, но бессмысленная суета истощала. Смешно, но Платов, будь он от природы человеком неудачливым, уже был бы готов поверить в мистические неприятности. Но нет: по жизни ему чаще везло, чем наоборот. Да и не бывает такого, что вот всё работало, и вполне хорошо, и вдруг развалилось в один момент.

А информационные атаки продолжались: количество появлявшихся каждый день статей и статьюшек на сайтах-помойках удивляло Павла едва ли не больше всего остального. Платова прямо называли «олигархом-убийцей», привыкшим решать вопросы силой. По подсчётам Романа Сабурова, за несколько дней в медиаполе вышло более двухсот «разоблачений». И он был уверен, что этот наброс в ближайшее время не остановится.

Глава 3

2017 год, Москва

Полковник Следственного комитета Кашин Аркадий Игоревич появился в кабинете Платова неожиданно. Только что было пусто, а тут вдруг материализовался человек. Ключ от всех дверей у подобных людей всегда покоится где-то в нагрудном кармане.

Лет сорок пять плюс-минус. Довольно высокий, как и его шеф Панасенков. С густой щёткой волос и усами в форме велосипедного руля, Кашин напоминал белого офицера. В структуры вроде СКР такие приходят в основном потому, что больше нигде себя найти не могут.

– Павел Николаевич, добрый день, – начал Кашин, представившись и взяв из рук помощницы Платова кофе. – Сергей Олегович Панасенков осуществляет общее руководство следствием, координирует взаимодействие вовлечённых ведомств…

При воспоминании о Панасенкове Платов немного поморщился, но промолчал.

– Я же занимаюсь этой историей… предметно. Вы уже ответили на все вопросы, но я бы хотел поговорить с вами, как бы поточнее это выразить… неформально. То есть вне рамок официального следствия. Видите ли, мой визит в сегодняшнем его виде – это в каком-то смысле моя личная инициатива… И всё, что я вам скажу, должно остаться между нами. Если вы, конечно, согласитесь.

– Смотря что вы от меня хотите, – сказал Павел, наблюдая, как от чашки собеседника поднимается лёгкий дымок. – Я ценю, что вы захотели уделить мне время. Но я не до конца понимаю цели визита. Ваши коллеги вроде бы уже решили, что я объект не самый перспективный.

– Будь вы, как вы сказали, «перспективным», наша встреча вряд ли была бы возможна в таком формате.

Кашин отхлебнул кофе явно без удовольствия. Видно было, что он привык усваивать кофеин исключительно вместе с сигаретой.

– Я видел статьи о ваших, скажем так, непростых отношениях с убитыми. Много статей. И их явно больше, чем бывает в подобной ситуации… Да и выводы у авторов – точнее, автора – уж больно в лоб. Давайте договоримся так: я расскажу вам, почему я здесь, а вы решите, хотите ли вы продолжать разговор.

– Для заключения сделки мы с вами слишком мало знакомы, – сказал Платов, закуривая. Кашин тоже достал сигареты, пока хозяин кабинета выдвигал пепельницу ровно на середину стола. С первой же затяжкой кофе станет для гостя вкуснее. – Что вам нужно?

– Помощь, – просто ответил Кашин. – Видите ли, в этой истории сплошные белые пятна. И пояснить их можете, наверное, только вы.

Платов задумался. Разобраться в происходящем очень хотелось. Кроме того, не было желания, сил и времени тушить бесконечные большие и маленькие пожары, затыкать пальцами протечки, грозящие перерасти в потопы, ликвидировать последствия толчков – явных предвестников будущих серьёзных землетрясений. Нужно как можно быстрее найти источник многочисленных проблем, чтобы воронка неприятностей не разрослась до непомерных объёмов чёрной дыры, затягивающий в себя всё и вся. Полковник СК Аркадий Игоревич Кашин мог бы в этом помочь.

С другой стороны, где гарантия, что разговор тет-а-тет с новым следователем не часть навязанной Павлу игры? По классике: одна жертва – две разные по психотипу ищейки, действующие на контрасте. Но не как обычно рисуют в детективах с мягкой обложкой: «злой» и «добрый» следователи. Это против Платова бесполезно. Зато его вполне реально подловить на схеме «тупой следак-формалист против умного прямолинейного профи».

А Павлу сидевший напротив Кашин действительно нравился. Аркадий Игоревич не выглядел тем, кто держит фигу в кармане. Во всяком случае, чутьё говорило Платову именно это, и оснований не доверять интуиции не было. «То есть для отработки схемы всё подходило почти идеально», – говорили мозг и логика Платова.

Но вслух он сказал совсем другое.

– Давайте попробуем, – озвучил Павел принятое им буквально полсекунды назад решение.

Осторожность и рациональность проиграли тому, что сделало Павла Платова Павлом Платовым, – умению рисковать в самый неожиданный и с виду неподходящий момент в совокупности с почти никогда не подводившей его проницательностью.

– Так о чём вы хотите поговорить?

– Вы, думаю, знаете, что, когда речь идёт о заказном убийстве, шансы у следствия почти нулевые. Можно выйти на исполнителей, можно даже, если сильно повезёт, установить посредника. Однако найти реального заказчика… В таких историях всё идёт через третьи-четвёртые руки, связать концы с концами – миссия практически невыполнимая. Но… – Кашин помялся, стараясь подобрать нужное выражение, – когда идёт нормальное (полковник особенно выделил это слово) следствие, мы стараемся отработать все версии. Тем более когда убивают троих сразу, включая нашего коллегу…

– А сейчас, я так понимаю, следствие не нормальное, – уточнил Павел как бы сам себе, не ожидая, что полковник подтвердит этот тезис.

– У нас пока никаких зацепок. При этом в интернете нам «заказчика» открыто навязывают. Нагло и топорно. Моё начальство вас в этой роли уже отработало – чисто для порядка и в качестве реакции «на многочисленные публикации в прессе».

Кашин, скривив лицо, будто бы передразнил формулировку типового пресс-релиза Следственного комитета РФ. К таким проявлениям актёрства полковника Павел был не готов.

– Учитывая, что один из погибших из нашей системы, мы ещё какое-то время будем барахтаться и изображать рвение. Для того его и убивали в общем-то… Однако скоро меня завалят рутиной и образуется никому не интересный «висяк».

– С этим понятно… – прервал Павел. – Но вы, как я вижу, с таким раскладом не согласны?

– Вроде того, – неопределённо ответил следователь. – Мне почему-то кажется, что с вашей помощью мы многое сможем прояснить. История уж больно тёмная. Но кто-то зажёг прожектор, который светит в вашу сторону.

– Почему вы думаете, что именно я смогу навести вас на след? Может, я просто часть, пусть и заметная, какой-то другой игры… – поинтересовался Павел Николаевич больше для проформы. Ему был интересен ход мыслей полковника.

– Пресловутый прожектор освещает ваше имя. И он зажжён либо для нас, чтобы следствие максимально плотно занималось Павлом Николаевичем Платовым. Либо он светит персонально для вас – вам пытаются на что-то указать… В любом случае только с вашим участием можно разобраться в происходящем, – Аркадий Кашин тут же приступил к своим обязанностям. – Давайте вместе подумаем, кто по вам работает. Недоброжелатели? Бизнес-партнёры, с которыми конфликт? Конкуренты?

Платов задумался.

– Недоброжелатели… – протянул он, будто смакуя каждый слог. – Да как у всех, собственно. Тем же убитым не за что было меня любить, чего уж там… Некоторым подрядчикам, кое-кому из бывших партнёров тоже… Но всё это мелко, пожалуй.

– Попробуйте вспомнить, – чуть настойчивее сказал Кашин, – может, что-то связано с вашим текущим основным проектом?

– С калининградским заводом? – скептически усмехнулся Платов. – Я тоже сначала об этом подумал. Вы ведь в курсе про отменённый кредитный комитет?

Кашин кивнул, отодвигая чашку с чуть недопитым кофе в сторону.

– Нет, не то. Такие вопросы решаются иначе: подкупить, отжать, закрутить интригу… Убийство лишнее. Да и убивать двух человек, не самых последних в стране, ради одного решения… Вы же представляете, сколько на это нужно ресурсов и денег?

– Именно это меня и удивляет, – Кашину явно не сиделось на месте. Чувствовалось, что он из «шатунов», привыкших думать, расхаживая из угла в угол. – Немотивированность убийства. По крайней мере в концепцию бизнес-разборок ситуация не особо вписывается. Опять же, такие быстрые назначения… Возможно, я не прав, но мне кажется, дело тут всё же не в бизнесе.

– Тогда в чём?

– Подумайте, Павел Николаевич, – Кашин потёр переносицу, словно поправляя невидимые очки. – Попробуйте вспомнить: есть ли у вас враги? Кто-то, кто не пожалел бы ни времени, ни средств, чтобы организовать вам крупные неприятности?

– Очевидно, есть, но я пока не понимаю кто. Судя по всему, этот «кто-то» крайне целеустремлённый… Не припомню никого подобного. Но вы правы: об этом стоит подумать…

Платов почувствовал, что Кашин приехал не зря. Впервые за долгое время Павел осознал, что ситуация имеет какое-то потенциальное объяснение. Поэтому он и сказал, взглядом нашаривая бумагу и ручку:

– Давайте так: вы оставите мне свой номер, а я вам – свой. Будет лучше, если мы станем держать друг друга в курсе событий. По рукам?

Кашин кивнул, но телефон записывать не стал – сразу вбил его в контакты мобильника.

* * *

…Когда Платов вышел из офиса и сел в машину, то обнаружил, что из его размышлений исчезла конкретика. Мысли перескакивали с предмета на предмет, пока рука привычно тянулась за ремнём безопасности, а затем проверяла список входящих в телефоне. Курить уже не хотелось – надымили с полковником прилично; музыка тоже не помогала сосредоточиться. Поэтому Павел потянулся к бардачку, где рядом с документами лежала колода игральных карт. Старый надёжный способ медитации – наравне с перебиранием чёток.

Разделить колоду пополам, подровнять карты, врезать друг в друга. Снять небольшую стопку большим пальцем, уронить в ладонь, затем ещё одну, ещё…Тасуя карты с характерным звуком, напоминающим разом и шелест купюр, и треск радиоприёмника, Платов как бы настраивался на нужную волну, подсказанную разговором с Кашиным. Вольно или невольно следователь подтвердил догадку, мелькавшую у Павла и раньше: на настоящее явно влияли дела минувших дней. Насколько глубоко в прошлом нужно искать начало логической цепочки, пока было не ясно. Что-то, что сам Платов давно перелистнул и отложил в сторону, настойчиво хотело напомнить о себе. Вернее, кто-то – не считать же судьбой чужую злую волю…

Мелькали пёстрые рубашки. Раз-два-три, раз-два-три… Руки сами исполняли подобие вальса, кружа в танце короля, даму и валета треф. Комбинация выглядела перспективно. Недаром в один из летних дней много лет назад на неё возлагал надежды парень по имени Виталик…

Середина 1970-х годов, Киев

– Терц! – победоносно объявил Виталик и выложил на стол козырных короля, даму и валета. – Ну и «белла» в придачу.

– Не играет твой терц, – отрезал Паша Платов. – Терц от туза и туз сбоку. Я доплыл, партия!

Виталик обжёг Пашу взглядом:

– Ещё партию, за расчёт.

– Не-а, – Паша хрустко потянулся. – Еду к Корочам, они пригласили на вечер какого-то лауреата. Потешимся малость. Хочешь, поехали?

– Нет настроения, – Виталик пытался скрыть злость в голосе.

– Ну как знаешь, – Паша снял со стула кожаную куртку. – Зяма, запиши на Виталика пятнадцать штук. Поехал, ещё за Наташей заехать надо.

Зяма, держатель катрана, уважительно проводил Пашу до дверей, взглянул в глазок, отпер внушительные запоры:

– Заходите почаще, Павел Николаевич. Всегда рад!

Спускаясь по грязной лестнице, Паша в очередной раз задался вопросом, почему в последнее время он видит в глазах Виталика если не ненависть, то глубокую неприязнь.

Они дружили с детства, вместе росли, ещё в школе начали играть в деберц. Уравновешенный и спокойный Виталик даже чаще выигрывал у любившего рисковать Паши. Играли тогда, конечно, не на тысячи, а на копейки. Но уже в то время, вспоминал Паша, Виталик всегда тяжело переживал поражения и как-то очень неохотно расставался с проигранными деньгами. Хотя, Паша знал это точно, человеком он был не жадным и, если обращались, всегда выручал друзей деньгами.

«Вот оно!» – Паша поймал промелькнувшую мысль. Зависть! Не к тому, что Паша часто выигрывал (Виталик сам играл очень прилично), – а к тому, как Паша легко и бесшабашно платил, когда проигрывал, и спокойно, даже безразлично, получал выигрыш.

«Да, – думал Паша, – люди больше всего завидуют даже не богатству, славе и успеху. Больше всего вызывают зависть человеческие качества, которые ты в себе не можешь преодолеть».

Подъезжая к Наташиному дому, Паша всегда останавливал машину метрах в двухстах от парадной. По двум причинам. Во-первых, чтобы не столкнуться с извечным недругом – Наташиной мамой. А во-вторых, полюбоваться на то, как Наташа размашистыми шагами с развевающейся гривой светлых волос, красивая и лёгкая, подходила к машине. А затем влетала на сиденье рядом, обнимала его за плечи, бросив при этом «дрянной мальчишка», и целовала его в щёку.

Пытаясь извернуться и накрасить ресницы в зеркале заднего вида – своего у неё почему-то никогда не было, – сквозь заколки, торчащие во все стороны изо рта, Наташа процедила:

– Как сыграл?

– Выиграл. У Виталика.

– Много?

– Порядочно.

Наташа, закончив манипуляции, оценивающе посмотрела на себя в зеркало и задала сама себе вопрос:

– Зачем я это делаю?

– Что? – не понял Паша.

– Крашусь. Единственное, что может испортить мою красоту, – это макияж.

Паша рассмеялся. В этом была вся Наташа: небрежная в одежде, не любившая краситься, она всегда выглядела стильно, а нежная кожа лица смотрелась будто омытая утренней росой.

Однажды, собираясь на какую-то ресторанную тусовку, застёгивая молнию на юбке, она её сломала. Недолго думая, пристегнула юбку булавкой, и они отправились в ресторан. Извиваясь под громобойный рок-н-ролл Нила Седаки, Наташа не заметила, что булавка расстегнулась и юбка рухнула на пол. Зал ахнул.

«Хорошо, что она хотя бы не забыла надеть трусики», – отстранённо подумал Паша. А в следующую секунду, ничуть не смутившись, Наташа скомандовала:

– Паша, лови!

И ловко прыгнула ему на руки.

Зал стих. Оркестр смолк. Паша, стоя посреди танцплощадки с полуобнажённой дамой на руках, лихорадочно думал, куда двинуться. К столу – невозможно. Может, сразу в машину? Но в это время, безмятежно взмахнув рукой, Наташа весело провозгласила:

– Ну подайте же, наконец, девушке шампанского!

Зал грохнул. Мужчины встали и дружно зааплодировали.

Встречаться они начали ещё в школе. Платов-старший, убедившись наконец к десятому классу, что из Паши не получится ни физика, ни математика, ни даже продолжателя врачебной династии, но может вырасти приличный футболист, перевёл сына в школу, в которую тот хотел, – престижную «Смоленку». До революции там размещалось что-то вроде питерского института благородных девиц. Для Паши «Смоленка» имела массу преимуществ. Во-первых, рядом с домом и в ней учились многие Пашины друзья и подружки. Во-вторых, «Смоленка», как бы подхватив дух своей предшественницы, благоволила к гуманитариям, спорту, и в ней даже проводили уроки этикета, хороших манер и бальных танцев. А секрет был прост: директором школы была милейшая Зоя Васильевна, прекрасный педагог и жена руководителя Украинской ССР.

Никакие танцы Паша посещать не собирался. Но однажды из любопытства зашёл посмотреть, как вальсируют и на что похож менуэт в исполнении его одноклассников. Пары ещё не составились, и, решив не дожидаться начала занятия, Паша пошел к выходу из актового зала.

– Ну наконец-то! – приятный девичий голос остановил Пашу, и чья-то лёгкая рука коснулась его плеча.

Два огромных смеющихся голубых глаза пригвоздили оглянувшегося Пашу к месту, и, внезапно покраснев, он грубовато проронил:

– Что «наконец-то»?

Голубоглазое изваяние сделало книксен и представилось:

– Наталья.

– Павел, – ещё более смутившись, пробормотал Паша. – Но что «наконец-то»?

Девушка рассмеялась, обнажив ряд белоснежных зубов, и уже спокойно пояснила:

– Наконец-то пришёл человек нормального роста, а то приходилось танцевать с кавалерами, которые до плеч мне едва достают.

Любуясь новой знакомой и ещё больше смущаясь, Паша с жалостью вздохнул:

– Я не танцую.

– Будешь танцевать! – Лицо девушки стало серьёзным, а голос – повелительным. – Мало того что девушка сама приглашает к танцу, так он ещё и выпендривается!

Она крепко взяла его под локоть и повела в центр зала.

Звучали первые аккорды вальса-бостона.

– Положи правую руку мне на талию. Так. В левую возьми мою руку. Правильно, – и, приобняв Пашу левой рукой, она прижала его к себе. – Вот и вся наука.

Почувствовав прикосновение её груди, Паша окунулся в глаза Наташи и с грустью и нежностью подумал: «Пропал Пашка!»

– Но я не умею.

– Научишься.

Наташа ещё ближе прижалась к нему. «Труба», – подумал Паша и, ничего уже не замечая вокруг, кроме двух захлестнувших его голубых озёр, растворился в объятиях девушки.

Паша улыбнулся воспоминаниям. Сосредоточившись на дороге, он сбросил скорость и пытался вести машину аккуратнее. Они въезжали в Печерск, движение стало плотным и медленным. Он посмотрел на Наташу – она, задумавшись, смотрела в боковое стекло и вдруг тихо произнесла:

– Не играй больше с Виталиком, – и, повернувшись к нему, добавила: – Не знаю, за что, но он тебя в последнее время ненавидит.

– Я и сам это заметил, – сказал Паша и припарковался у большого сталинского дома с гербом Украины под самой крышей.

Квартира братьев Корочей находилась на втором этаже самого известного дома Киева. На его фасаде было столько мемориальных досок, что, казалось, здесь жили, размножались и умирали практически все республиканские знаменитости. Квартира была огромной, как и полагалось соратнику Ильича и бессменному председателю Президиума Верховного Совета Республики, несгибаемому коммунисту Демьяну Коротченко. В партийных кулуарах – Демьян Богатый.

Несколько лет назад верный ленинец почил, и квартира досталась его внукам Сталену и Никите. В просторечии – Стакан и Ника. Родители предпочитали жить в цековском доме, рядом на Печерске. Впрочем, предки постоянно находились за границей на дипломатической службе.

Вот так два невзрачных и не шибко умных братца влились в тусовку, предоставляя свои хоромы всей загульной компании для приятного отдохновения.

Дверь открыл младший, Никита. Тут же бросившись на шею Паше, как будто они расстались не вчера, а не виделись многие годы. Паша брезгливо отстранил пьяненького подростка.

– Сначала поздоровайся с дамой, неуч.

Склонившись, тот попытался поцеловать руку Наташи, но она, шлёпнув его по темечку, гордо проследовала в гостиную.

– Приветствую заслуженный коллектив бездельников, пьяниц и загульных, – Паша махнул рукой всем собравшимся.

– Заждались! – пробасил из дальнего угла уже изрядно выпивший Царевич. – Догоняй!

Усадив Наташу в кресло рядом с неопасной генеральской дочкой, Паша прямиком пошёл к ломберному столику, на котором громоздились бутылки со спиртным. Смешал для Наташи в равных долях водку с томатным соком, себе налил на три пальца коньяку и присел на подлокотник Наташиного кресла.

Выпив почти залпом коньяк, Паша догнался стаканом портвейна и почувствовал, как благостно разливается по телу тепло.

– Что-то ты резко стартанул, братец. Вся ночь впереди.

– Знаешь, Нат, не могу я трезвым смотреть на этот опостылевший сброд. С души воротит.

Паша окинул взглядом окутанную табачным дымом огромную гостиную. В противоположном углу пьяный Царевич безуспешно пытался укусить за грудь «ничью девушку» – красивую и до смешного глупую донскую казачку, племянницу «тиходонского небожителя». Рядом, как, впрочем, всегда, увивался Поручик – беспринципный подхалим, старательно выполняющий все прихоти и поручения Царевича.

Машка по прозвищу Переходящее Красное Знамя, затащив старшего Короча за рояль, склоняла побледневшего Стакана к сожительству.

Полусумасшедший Вовочка, какой-то родственник Хрущёва, смешивал напитки, уже который год маниакально пытаясь изобрести коктейль «Вдохновение».

Жора Ревуцкий, тихий пьяница, пригласивший на сегодняшний вечер молодого лауреата конкурса имени его деда – основоположника украинской симфонической музыки, прилежно набирался какой-то гремучей алкогольной смесью. Пара гостиничных проституток, неизвестно кем приглашённых, тихо ворковала в углу широченного дивана. Любимцы города Шура Мордан и Гурам Ардашели, всегда выпившие, но никогда не пьяные, огромные и толстые, протаскивали в дверь два ящика одновременно: с коньяком «Энисели» и прекрасным вином «Киндзмараули» – привет из солнечной Грузии. Какие-то ещё малоинтересные персонажи пили, хохотали, обнимались и валялись в отключке.

Были там и знакомые, с которыми Паша с удовольствием проводил время в других местах и при иных обстоятельствах. Симпатичные молодожёны Игорь и Марина, аспиранты-медики, так были увлечены друг другом, что, тихо беседуя, даже не замечали творящегося вокруг разгула.

Близкий Пашин товарищ Витя Браницкий, стоя у рояля, наигрывал Summertime из «Порги и Бесс». Услышав знакомые голоса, Паша повернулся и увидел своих югославских приятелей – братьев Боги и Бату и их сестру Баяну. Они тепло поздоровались, девушки чмокнулись, а Бата, указав на стол с напитками подбежавшему Нике, объявил:

– Все очень хочет выпить!

Чокнулись, и троица примостилась рядом с Пашей и Наташей.

Не успели Боги и Паша обсудить перспективы лучших баскетбольных команд Европы, Советского Союза и Югославии, как в середине залы материализовался, покачиваясь, Жорик Ревуцкий, подталкивая к роялю молодого паренька, почти мальчишку!

– Не уважаемые никем дамы и господа. Хочу представить на ваш неизысканный вкус талантливого пианиста, победителя конкурса исполнителей имени моего легендарного дедушки. Пианист Владимир Сук!

Вялые аплодисменты прозвучали как пощёчина музыканту. Смутившись и поправляя нелепую бабочку, он направился было к роялю, но тут из дальнего угла неожиданно пробулькал грохочущий смех Царевича:

– Хочу задать молодому дарованию вопрос: а как в связи с тобой называют твою мать?

– Не надо, Валерик, – захлёбываясь от хохота, пытался урезонить разошедшегося Царевича почти трезвый Поручик.

– Ну ладно, неважно, – успокаиваясь, буркнул Царевич. Видимо, всё-таки дошло, какую гадость он ляпнул. Но тут вопрос Царевича наконец дошёл до туповатой казачки, она ойкнула, прыснула и громко объявила:

– Сукина мать!

Кто-то хихикнул. Но потом в помещении наступила гробовая тишина.

По лицу мальчика покатились слёзы, и он, всхлипывая и вытирая рукавом мокрые щёки, попятился к двери.

Паша весь напрягся и стал приподниматься.

– Не смей, – Наташа мёртвой хваткой вцепилась в Пашину руку. – Он тебя посадит.

Пытаясь вырвать руку, Паша процедил:

– Но когда-нибудь надо расквасить это свиное рыло. Гнусный ублюдок.

Быстро сориентировавшись в ситуации, Баяна крепко обняла Пашу, а Бата и Боги загородили собой Пашу от Царевича.

– Нам только международного скандала не хватало, – попытался перевести всё в шутку Бата.

Паша как-то обмяк. Не говоря ни слова, налил себе полный стакан водки, одним махом выпил, не закусывая, и закрыл глаза, пытаясь успокоиться.

– Так-то лучше, – пробасил наблюдавший всю эту сцену Гурам. – А теперь лучший грузинский коньяк будем пить. Нервы успокаивает!

Паша выпил с Гурамом и продолжал пить со всеми подряд: с Шурой, по очереди с Боги и Батой, а потом, наоборот, с Ба-той и Боги, с каким-то невесть откуда взявшимся военным.

Наташа, не вмешиваясь, следила за кондицией. Вдруг резко встала, обняла Пашу за плечи:

– Пойдём. Хотел напиться? – Паша тупо кивнул. – Ну вот и напился. Поехали домой.

Паша снова кивнул и на негнущихся ногах побрёл к лифту…

2017 год, Москва

Платов вздохнул, откладывая карты в сторону. С возрастом он всё лучше понимал, что время относительно. Что такое 30 или даже 40 лет для переживания, однажды затронувшего до глубины души? Ему не нужно было прикладывать усилия, чтобы вспомнить жест, каким Наташа просила сигарету. Или ухмылку Царевича, плохо закончившего, несмотря на все отцовские связи. Когда папа управляет целой республикой, легко потерять голову от вседозволенности.

Зачем делать карьеру, если можно кутить на родительские деньги, числясь в каком-нибудь НИИ? Смысл вкалывать инженером или тренером, когда сладкая жизнь гарантирована и так? И это люди, у которых были все возможности: неглупые, красивые, с лучшим образованием и связями… Большинство бездарно профукало всё полученное на старте, утопив перспективы на дне стакана. Всё-таки сложно не избаловать человека благами, если он на своей шкуре не прочувствовал тяжесть их добычи.

Но то Царевич; воспоминание о нём, хотя и нельзя было назвать приятным, относилось к разряду «плюнуть и растереть». Куда сложнее было с мыслями о Виталике.

Говорят, что друзья детства и юности – это та же семья, за тем исключением, что человек может её выбрать. Платов думал, что тут всё сложнее. Как ни крути, самая крепкая дружба завязывается либо в детстве, либо чуть позже, когда вы совсем молоды и жизнь вас ещё не пообломала. Крепче всего вы можете сдружиться на стадии «заготовок».

И вот в этом-то и кроется опасность: чем старше вы становитесь и чем более властный отпечаток на вас накладывают внешние обстоятельства, тем сильнее проступают различия. Однако к моменту, когда они станут очевидны, вы уже успеваете так привыкнуть друг к другу, что расставаться из-за них кажется диким.

Общаться же, игнорируя произошедшие изменения, тоже выходит с трудом. Отсюда ссоры, мелочные упрёки, невозможность быть до конца открытым…

В момент, когда кажется, что самое время прервать сложные и часто совсем ненужные отношения, особенно ясно понимаешь: друзей не выбирают – они сами находятся. Друг детства – это что-то вроде личного креста: посильно, но иной раз очень тяжело нести.

Виталик был в его жизни будто бы всегда: ровесники, чьи родители общались между собой, взрослели они рядом. При этом близостью с Виталиком, кроме Павла, вряд ли мог похвастаться кто-то ещё. Всегда как будто бы окружённый приятелями, он ни с кем особо не сходился. Окружающие даже немного сторонились его, чувствуя скрытую отчуждённость. Кроме всего прочего, он совершенно не умел проигрывать, с трудом признавая поражения.

За что бы Виталик ни брался, от игры в карты до смешивания коктейлей, он стремился достичь в этом самого высокого уровня со старанием, в котором было что-то натужное. Было ясно, что самому ему это не доставляет никакого удовольствия. Но неумение увлечь кого-то собственными интересами толкало его на то, что он стремился присвоить чужие, а присвоив, обойти всех конкурентов. За это его недолюбливали, и, если бы не Павел, возможно, быть носу Виталика пару раз сломанным. Причём сам Виталик, казалось, совершенно не отдавал себе отчёта, как выглядят со стороны его попытки самоутвердиться.

Природа отнюдь не обделила его: Виталик умел поддержать высокоинтеллектуальную беседу и, кроме того, неплохо рисовал. У него была твёрдая рука, хотя срисовывал он явно лучше, чем придумывал, а его шаржам недоставало как остроумия, так и всё той же наблюдательности, которую хорошему художнику даёт эмпатия.

Виталик явно был холодноват, и Павел, помнивший его совсем мальчишкой, иной раз чувствовал себя некомфортно под его взглядом. Смотрел Виталик как-то исподлобья и почти не моргая, будто пытаясь подавить собеседника. Наташа однажды сказала, что от его взгляда у неё болит голова, особенно когда он не в духе: «Чёрный глаз, ну или как там это называют». Платов, конечно, обернул всё в шутку, но и сам порой ловил себя на том, что после ухода Виталика испытывает облегчение.

Так и не став художником, свою жизнь он всё же связал с искусством, добившись довольно серьёзных успехов в качестве антиквара. Павел даже порой обращался к нему за советом или рекомендацией, хотя и сам довольно хорошо в этом разбирался: было приятно осознавать, что у друга, такого сложного и противоречивого, хорошая репутация среди профессионалов.

Виталик же, всегда трудно сходившийся с людьми, не стеснялся при случае подчёркивать особый статус Платова в своей жизни – тот даже был свидетелем на его свадьбе. Именно поэтому Павел с некоторым стыдом отметил, что при мысли о недоброжелателях ему на ум в первую очередь пришёл именно друг детства, причём абсолютно помимо воли.

Они давно не созванивались, но Платов интуитивно ощущал, что тот о нём помнит прекрасно. И кто знает, не поминает ли лихом.