Текст книги "Конструирование состава преступления: теория и практика. Монография"

Но такой шаг, также как и в случае со ст. 105, представляется нецелесообразным как раз с учетом пределов санкций. Нелогично строить новый особо квалифицированный состав, если наказание за такое преступление будет слабодифференцированным в сравнении с санкцией за преступление с квалифицированным составом. При этом будут необоснованно сужены и возможности по индивидуализации наказания.

§ 3. Криминолого-композиционные, логические и языковые правила конструирования состава преступления

Криминолого-композиционные правила:

Правило № 1: признаки, вводимые в состав преступления, должны адекватно отражать объективную реальность. Законодатель, образуя состав, должен отобразить в уголовном законе признаки множества разновидностей одного вида общественно опасного деяния, которые существуют объективно. То есть задача законодателя состоит в том, чтобы выявить в реальной действительности и зафиксировать эти признаки в законе с наибольшей полнотой и точностью, используя метод научной абстракции. Как правильно отмечал еще в начале прошлого века известный ярославский криминалист В. Н. Ширяев, «всякая уголовно-правовая конструкция, как бы логически правильна она ни была, созданная вне условий действительности, может возбуждать справедливые сомнения в ее практической пригодности»^[398]. Таким образом, состав преступления должен быть «слепком» реальной действительности, схематичным отражением реальных общественно опасных деяний, характеризующихся многообразием фактических обстоятельств. В теории познания под «отражением понимается процесс воспроизведения особенностей одного тела в структуре другого. В результате взаимодействия структуры отражаемых систем как бы «снимаются» и воспроизводятся в преобразованном виде, в форме «следов», «отпечатков» в специфических структурах отражающих систем»^[399]. В качестве отражающей системы в случае с конструированием состава преступления и предстает уголовный закон, в котором необходимо оставить обобщенный «отпечаток» одного вида преступлений.

Понятно, что это задача не из легких, на что указывал еще в конце позапрошлого века бернский профессор Карл Штосс, известный своими разработками в области уголовно-законодательной техники и руководивший разработкой проекта общешвейцарского УК: «Нелегко формулировать некоторые составы, например, мошенничества, ростовщичества, банкротства, чтобы ясно указать типический образ преступления. Только путем глубокого проникновения в существо каждого преступления и путем выделения всех побочных и случайных элементов такая задача может удасться законодателю»^[400].

Если указанное правило нарушено, и состав сконструирован искаженно, то применение уголовного закона будет малоэффективным ли, вообще, невозможным. Поучительна в этом плане история со ст. 173 УК РФ о лжепредпринимательстве. Под последним понималось «создание коммерческой организации без намерения осуществлять предпринимательскую или банковскую деятельность, имеющее целью получение извлечение имущественной выгоды или прикрытие запрещенной деятельности, причинившее крупный ущерб гражданам, организациям или государству». Статья 173 с момента ее появления в УК РФ (в 1996 г.) подверглась мощной и обоснованной критике, поскольку само по себе «создание коммерческой организации без намерения осуществлять предпринимательскую деятельность» не могло причинить ущерб^[401]. Очевидно, что законодателем был допущен явный технический сбой, ибо в реальной действительности ущерб причинялся в результате деятельности таких фиктивных организаций. К сожалению, вместо реконструкции состава (путем указания на регистрацию и использование псевдохозяйствующего субъекта) Федеральным законом от 19 мая 2010 г. № 92-ФЗ^[402] его вообще ликвидировали как «не оправдавший надежд» (да еще и с учетом курса на либерализацию уголовно-экономического законодательства).

Правило № 2: признаки, вводимые в состав преступления, в своей совокупности должны отражать общественную опасность запрещаемого поведения либо существенно измененный ее уровень. Отдельный признак сам по себе не отражает необходимого уровня опасности, но в своей сумме набор признаков, закрепляемых в уголовном законе, призван обеспечить искомую общественную опасность, которая служит основанием криминализации (в основных или недифференцированных составах). Соответственно, «претендент» на статус дифференцирующего признака (квалифицирующего или привилегирующего; специального – образующего специальный состав) либо набор таких признаков должен обеспечивать существенный перепад в уровне общественной опасности запрещаемого деяния.

Данный правотворческий фактор учитывается, прежде всего, на этапе принятия решения о необходимости криминализации. Но и в последующем при конструировании состава преступления потребность в его учете не отпадает, поскольку отсутствие в проектируемой законодательной конструкции одного единственного признака может привести к утрате запрещаемым поведением свойства общественной опасности или повышенного (пониженного) ее уровня.

Разумеется, роль различных категорий признаков в этом процессе различна. Так, вменяемость фактически не определяет общественную опасность^[403] (ведь и деяния невменяемых общественно опасны), объект, последствия, способ и вина, напротив, едва ли не ключевые показатели ее наличия (не единственные, конечно). Правда, в отдельных случаях даже «неприметный», казалось бы, признак может служить довеском, только при наличии которого запрещаемое поведение «тянет» на уровень общественно опасного. Таковы, например, мотив (ст. 154, 285 УК и т. д.) и цель (ст. 201, 309 УК и др.).

Следовательно, конструируя состав преступления, законодатель должен помнить об основании криминализации и дифференциации уголовной ответственности, согласовывая каждый свой шаг с этой базовой посылкой. Например, недостаточность одних лишь вредных последствий для констатации общественной опасности или их отсутствие в составе могут быть компенсированы указанием на умысел лица, опасный способ совершения деяния или повышенную опасность личности субъекта преступления. Законодатель должен комбинировать все мыслимые признаки, чтобы итоговый их набор отвечал генеральному критерию криминализации или дифференциации уголовной ответственности.

Возникает, правда, вопрос о том, как рассматриваемое требование соотносится с нашей позицией о том, что состав преступления не заключает в себе общественной опасности. Он ее не содержит в себе, но призван отразить. Дело в том, что стремление законодателя максимально полно зафиксировать общественную опасность при обрисовке состава преступления ограничивается целым рядом объективных и субъективных причин. В частности, формализмом права. Право рассчитано на многократное применение, и состав в этом плане – не исключение. Он априори не может учитывать исключительные, единичные ситуации, когда, несмотря на соответствие содеянного его признакам, оно не является общественно опасным. Даже нарушение такого абсолютного «табу» как запрета убийства, когда потерпевший незаконно лишается жизни, может быть малозначительным (при этом мы не имеем в виду случаи из гл. 8 УК, в которой описаны негативные признаки состава). Это возможно при определенных исключительных условиях (например, в случае причинения смерти неизлечимо больному, испытывающему мучительные страдания, без шансов на малейшее улучшение состояния, исключительно из милосердия и т. д.).

Другой объективной причиной, по которой состав преступления в реальной действительности может не отражать общественной опасности является изменчивость представлений о последней из-за социальных и экономических преобразований в стране, подвижности нравственных норм и т. д. (вспоминаются составы спекуляции и обмана потребителей). Конечно, здесь необходима правка уголовного закона, но она далеко не всегда является своевременной. К причинам объективного характера следует отнести и саму по себе сложность реализации в уголовном правотворчестве вышеуказанного правила, ведь «законодатель нигде не раскрывает прямо или косвенно содержание, структуру, характер и степень общественной опасности»^[404]. Это затрудняет и без того сложную задачу по фиксации в законе искомой опасности. Нельзя забывать и о причинах субъективного характера, ведь ввиду отмеченной трудоемкости задачи по оценке общественной опасности и ее отражению в уголовном законе решение данной задачи людьми, скрывающимися за термином «законодатель», далеко не всегда оказывается успешным. Поэтому остается лишь согласиться с А. В. Наумовым: «Будет ли новая редакция Кодекса (или новый Кодекс) идеальной? Никогда»^[405].

В итоге всего этого результат конструирования (состав преступления), оказавшись в уголовном законе, превращается в воплощение признака уголовной противоправности, не совпадающего с признаком общественной опасности. Поэтому в ст. 14 УК РФ общественная опасность содеянного, наряду с признаком уголовной противоправности, обоснованно признается самостоятельным условием уголовной ответственности.

С позиции рассматриваемого правила обратим внимание на тот факт, что показатели размера ущерба или масштаба деяний порой остаются неизменными в УК РФ относительно длительное время. Это обстоятельство наводит на мысль об утрате ими социально-экономической обусловленности с учетом инфляции (повышения уровня цен на товары и услуги и, как следствие, снижения покупательной способности денег, их обесценение). В России, как известно, с учетом этого «хронического» фактора регулярно индексируют пенсии, зарплаты и т. д. (ст. 134 ТК РФ, ст. 25 Федерального закона «О государственном пенсионном обеспечении в РФ» и т. д.). Но почему тогда не подвергаются ежегодной корректировке стоимостные показатели преступлений (размеры причиненного вреда, извлеченного дохода и т. д., и т. п.)? Очевидно ведь, что девальвируются не только рубль как денежная единица, но и уголовно-правовые нормы, в которых эта единица использована в описании запрета (в экономической и всех иных сферах). Так, по данным Федеральной службы государственной статистики (Росстата), инфляция в России в 2013 г. составила 6,5 %, а в 2012 г. – 6,6 %. Подчеркнем, что это официальные сведения, по неофициальным же данным в эти годы уровень инфляции не опускался ниже 10 %. Что нас ожидает к концу 2014 г., прогнозировать не беремся, но с учетом существенного падения курса рубля ясно, что показатель инфляции будет еще большим.

Получается, что происходит ежегодное фактическое понижение стоимостных границ преступного на сумму, соответствующую индексу инфляции. Невнесение в таких условиях соответствующих корректив в уголовный закон вступает в противоречие с рассматриваемым правилом об обеспечении общественной опасности или ее «перепада», а также нарушает принципы справедливости и равенства. Так, криминообразующий показатель ущерба в ст. 158–160 УК РФ в их системном единстве со ст. 7.27 КоАП РФ с 2008 г. составляет 1 тыс. руб. За это время рубль обесценился приблизительно на 40 % (опять-таки по данным Росстата), а, значит, в сравнении с 2008 г. граница уголовно наказуемых хищений только официально понизилась на эту величину. Следовательно, применение ст. 158–160 УК в 2008 г. и в 2013 г. с позиции экономического обоснования ущерба существенно отличается, что, естественно, грубо нарушает принципы равенства и справедливости.

Приведение ситуации в порядок возможно двумя путями. Либо посредством ежегодной корректировки в УК РФ стоимостных показателей преступного (равно как и размеров штрафов) с соответствующим их округлением (например, не 1 млн руб., а 1,05 или 1,15, или 1,3 млн руб.). Но при этом варианте возникнет необходимость в придании данным поправкам обратной силы, что представляется несправедливым. Поэтому наиболее приемлемым представляется другой вариант решения проблемы, а именно возврат к использованию в УК РФ обезличенного показателя (аналога МРОТ). Показатель «МРОТ» на основании Федерального закона от 08.12.2003 № 162-ФЗ был заменен в УК РФ указанием на твердые денежные суммы. Его «минусом» была многопрофильность, поскольку МРОТ использовался для самых разных целей – регулирования оплаты труда, определения размеров пособий и т. д.

Специфика же уголовно-правового регулирования требует использования собственной условной величины, которая бы не применялась в иных целях и ежегодно бы индексировалась с учетом уровня инфляции. Сегодня такой положительный опыт имеется в Республике Беларусь, в УК которой применена категория «базовая величина». Именно к ней привязаны стоимостные показатели как преступлений, так и наказаний (в частности, штрафа). Думается, что именно по такому пути и следует пойти российскому законодателю, чтобы уголовный закон стал более адекватным реальной действительности (включая состояние дел в экономике), а, значит, более справедливым, гибким и эффективным.

При реализации в ходе конструирования составов преступлений рассматриваемого правила следует не только не занижать необходимую границу криминализации, но и без должных оснований – не завышать ее. Так, в ст. 285¹ и 285² УК РФ представляется явно завышенной величина крупного размера (свыше 1,5 млн руб.) и особо крупного размера (свыше 7,5 млн руб.). Например, родственное преступление – должностное злоупотребление – может выразиться в манипуляции с многократно меньшими суммами (500 руб., например). Поэтому совершенно обоснованно, на наш взгляд, в 2004 г. группа депутатов Государственной Думы Федерального Собрания РФ разработала законопроект об уменьшении крупного и особо крупного размеров в ст. 285¹, 285² УК РФ, соответственно, до 250 тыс. и до 1 млн руб. Верховный Суд РФ поддержал данный законопроект. Однако профильный комитет Государственной Думы РФ не одобрил его, указав, что предлагаемые изменения не подкреплены судебной практикой и криминологическими данными. В итоге данный проект незаслуженно сняли с рассмотрения Думы^[406]. Огромный показатель крупного размера – одна из главных объективных причин редкого применения ст. 285¹, 285² УК РФ. Сегодня идет отсчет одиннадцатого года применения этих статей (введенных в УК в декабре 2003 г.), накоплена определенная следственно-судебная практика, которая не оставляет сомнений в правильности идеи, положенной в основу упомянутого выше законопроекта. Поэтому для оптимизации борьбы с бюджетными преступлениями в ближайшей перспективе планку крупного и особо крупного размера в рассматриваемых статьях УК целесообразно снизить.

Правило № 3: при конструировании состава преступления следует учитывать криминологические показатели запрещаемого поведения. О взаимосвязи уголовного права и криминологии написано немало. «Состояние (количество совершенных деяний), структура и динамика общественно опасного поведения (преступности) являются криминологическими основаниями… норм уголовного права, которые предусматривают ответственность за совершение конкретных преступлений»^[407], – обоснованно отмечал В. Д. Филимонов. «Криминологическая составляющая (данные о состоянии преступности) должна лежать в основе последующей ее уголовно-правовой характеристики (уголовного законодательства), т. е. опережать последнее, а не быть приложением к рассмотрению уголовного законодательства»^[408] – пишет и А. В. Наумов. Трудно не согласиться и с тем, что «отсутствие необходимого объема криминологических знаний рождает неверные, искаженные представления о том, что такое хороший, полезный проект будущего нормативного акта»^[409]. Криминологические факторы играют решающую роль на этапе формирования законодательной воли, когда принимается решение о необходимости установления уголовно-правового запрета. Вместе с тем, и на этапе конструирования состава преступления законодатель обязан сообразовывать содержание состава с криминологическими показателями.

В частности, в завершенном своем виде состав преступления должен отражать относительно распространенные и типичные общественно опасные деяния. Запрещаемые «деяния должны быть более или менее распространенными», «возможная повторяемость – необходимое свойство деяния, отнесенного законом к числу преступлений»^[410]. Иными словами, сконструированный состав не должен отражать весьма случайные в реальной действительности деяния.

При этом из всей массы признаков различных разновидностей одного вида общественно опасного поведения законодатель, опираясь на данные криминологии, должен выделить наиболее типичные признаки и закрепить их в законе. В итоге признак состава должен быть типичной характеристикой запрещаемого поведения, а не его индивидуальной чертой. Так, похищение человека может быть совершено днем или ночью, в городе или поселке, его субъектом, равно как и потерпевшим, может быть мужчина или женщина и т. д., и т. п., но все эти детали не являются принципиальными. Даже если такие детали несут в себе определенный заряд опасности (например, наличие или отсутствие у субъекта судимости), то это еще не достаточное основание для их помещения в состав преступления, поскольку некоторые из них подлежат учету при дифференциации ответственности посредством Общей части УК, а некоторые – при индивидуализации наказания.

Типизация признака происходит путем абстрагирования от единичной ситуации и фиксации в законе определенной степени выраженности того или иного свойства запрещаемого поведения. Так, крупной будет кража в размере от 250 тыс. руб. 1 коп. до 1 млн руб. включительно: и 260 тыс. руб., и 350 тыс. руб., и 500 тыс. руб. и т. д. (п. «в» ч. 3 ст. 158, примечание 4 к ст. 158 УК).

Правило № 4: состав преступления должен быть непробельньм (требование полноты состава). Законодатель, конструируя состав преступления, должен учесть все многообразие жизненных ситуаций и всевозможные криминальные проявления запрещаемого поведения. Одной из причин возникновения пробелов в уголовном праве М. А. Кауфман обоснованно называет «несовершенство законодательной техники», отмечая, что «пробелы, имеющиеся в диспозициях действующих уголовно-правовых норм – это неполнота, связанная с просчетами, допущенными законодателем при описании признаков состава»^[411].

Примером неполноты состава является законодательная конструкция, предусмотренная ст. 289 УК РФ. Сразу же после принятия УК РФ и по сей день практика сталкивается со случаями регистрации должностных лиц лично или через своих доверенных лиц (номинальных субъектов) в качестве индивидуальных предпринимателей. К сожалению, в описании объективной стороны рассматриваемого преступления речь идет лишь о покровительстве организациям, т. е. такая форма коррупционного поведения отсутствует, что делает ее безнаказанной, несмотря на наличие необходимого «заряда» общественной опасности.

Сходная ситуация в свое время сложилась и с применением уже упоминавшейся ст. 173 УК о лжепредпринимательстве. Помимо отмеченного выше конструктивного дефекта, она страдала неполнотой, поскольку также не охватывала регистрацию фиктивного индивидуального предпринимателя в качестве хозяйствующего субъекта. Вместе с тем, практика фиксировала отнюдь не единичные случаи, когда индивидуальные предприниматели, обладая в соответствии со статьей 23 ГК РФ правомочиями юридического лица, регистрировались без намерения осуществлять предпринимательскую или банковскую деятельность, имея при этом целью получение кредитов, освобождение от налогов, извлечение иной имущественной выгоды или прикрытие запрещенной деятельности. Поэтому с позиции основ конструирования состава для усовершенствования ст. 173 УК требовалось указание в диспозиции на индивидуальных предпринимателей. В Государственной Думе ФС РФ даже рассматривался соответствующий законопроект^[412], но, к сожалению, в 2009 г. он был фактически безмотивно (как это нередко бывает) отклонен.

Примечательно, что наиболее часто неполнота состава проявляется в пробелах в описании его объективной стороны – как в приведенных примерах. По этому поводу справедливо отмечается, что «признаки объективной стороны, по сравнению с признаками, характеризующими иные элементы состава, более разнообразны, сложны, имеют альтернативный или оценочный характер. Поэтому неудивительно, что ошибок, пробелов, допущенных законодателем при описании объективной стороны, здесь встречается больше. Об этом свидетельствуют многочисленные изменения и дополнения, внесенные в диспозиции статей Особенной части уже после вступления в силу УК РФ и затрагивающие именно объективную сторону состава преступления»^[413].

Однако неполнота может заключаться и в признаках субъективной стороны. Неполной представляется, в частности, редакция ч. 1 ст. 209 УК, в которой целью создания банды названо нападение на граждан или организации, поскольку круг преступлений, совершаемых бандой, не ограничивается одними только нападениями – это и вымогательства, и применение опасного насилия без нападения, и т. д. То есть правотворец не проработал содержание цели, включая ее в состав бандитизма. Недостаточно продумано, по нашему мнению, содержание цели и в ст. 317 УК – в целях воспрепятствования законной деятельности сотрудника правоохранительного органа или военнослужащего по охране общественного порядка и обеспечению общественной безопасности. Ясно, что служебная деятельность указанных лиц не всегда связана с общественной безопасностью или порядком, а в целом касается порядка управления (родовой объект гл. 32 УК). Поэтому для обеспечения полноты состава напрашивается широкое изложение цели в ч. 1 ст. 317 УК – «в целях воспрепятствования служебной деятельности» (как в ст. 320 УК), тем более что такое решение отвечает системной взаимосвязи родового и видового объектов данного преступления.

М. А. Кауфман указывает, что «преодоление пробелов в уголовном праве – это деятельность по их восполнению и устранению в процессе правотворчества и правоприменения, результатом которой является выход из проблемной ситуации, нормативное разрешение которой в уголовном законе отсутствует, либо представляется неоднозначным»^[414]. Очевидно, что восполнение пробелов в основании уголовной ответственности – исключительная прерогатива законодателя (решаемая путем реконструкции неполного состава преступления). «Никто не может, кроме законодателя, – обоснованно писала Н. Ф. Кузнецова, – брать на себя функцию конструирования составов преступлений»^[415]. С этим тезисом в полной мере согласуется и мнение о возможности применения правоприменителем аналогии для восполнения пробелов в уголовном праве, за исключением одного случая – при устранении неполноты в основании уголовной ответственности (для чего необходимо лишь совершенствование уголовного закона)^[416].

Правило № 5: состав преступления должен быть оптимальным по законодательной конструкции (набору признаков), т. е. включать все необходимые и не содержать лишних. Как верно отмечает В. Н. Курченко, четкая законодательная конструкция состава имеет большое значение для правоприменительной деятельности^[417]. Обратим внимание, что данный императив нацеливает законодателя на поиск наиболее оптимального набора (сочетания, комбинации) признаков, а не на точное определение их содержания (иначе бы это правило поглотило все остальные).

Состав преступления, как известно, описывается по схеме, включающей четыре части. При этом законодатель должен последовательно рассматривать элементы каждой части конструкции преступления (деяние, последствие и т. д.) на предмет их включения в создаваемый состав. В результате такой подход выступает одним из средств обеспечения полноты и оптимальности уголовно-правового регулирования. Представляется возможным наметить очередность совершения законодателем вышеупомянутых операций применительно к частям конструкции преступления, т. е. типовой (общий) алгоритм конструирования состава преступления: законодатель должен, на наш взгляд, в процессе конструирования состава последовательно регламентировать объект, объективную сторону, определить субъекта и, наконец, зафиксировать признаки субъективной стороны преступления.

В предыдущей главе указывалось, что базовым средством построения составов преступлений выступает юридическая конструкция преступления. Основным же правилом применения данной модели является следующее требование: при построении состава преступления правотворец обязан рассмотреть вопрос о включении или невключении в его законодательную конструкцию отдельного элемента конструкции преступления. В итоге такого подхода в уголовном законе «рождаются» самые разнообразные комбинации признаков (законодательные или нормативные конструкции составов). В. Н. Кудрявцев писал, что «теоретически возможны 576 различных конструкций состава, но практически это число во много раз меньше, так как многие комбинации в законе не встречаются»^[418].

Однако количество даже теоретически мыслимых конструкций составов гораздо больше, поскольку В. Н. Кудрявцев в основу своего расчета положил упрощенное представление о круге признаков состава. В частности, в объекте он выделил два признака (непосредственный объект и предмет преступления), по нашим же представлениям (также скромным, если учесть разнообразные подходы к структуре объекта в доктрине^[419]) их, как минимум, четыре. В результате у В. Н. Кудрявцева число комбинаций признаков объекта – 2: 1) непосредственный объект; 2) непосредственный объект, предмет^[420]. Если принять за основу четырехзвенную структуру объекта преступления (основной объект, дополнительный объект, потерпевший, предмет), то число комбинаций составит 8, а именно: 1) основной объект; 2) основной объект, дополнительный объект; 3) основной объект, дополнительный объект, потерпевший; 4) основной объект, дополнительный объект, предмет; 5) основной объект, дополнительный объект, потерпевший, предмет; 6) основной объект, предмет; 7) основной объект, потерпевший; 8) основной объект, потерпевший, предмет. В объективной стороне названным ученым выделено 4 признака против 9, выделяемых господствующей теорией (и 10 – нами). Поэтому в его подсчетах число комбинаций признаков объективной стороны составляет 8, а если за основу взять показатель 10, то количество таких комбинаций превысит 200.

При этом в анализируемом расчете, судя по его обоснованию в цитируемой работе, допущены, на наш взгляд, неточности. Так, при характеристике субъекта преступления отмечается, что возможны две комбинации его признаков: 1) общий субъект; 2) общий субъект, специальный субъект. Думается, что это, действительно, так (по крайне мере до тех пор, пока к числу субъектов преступления не отнесены юридические лица). Однако далее при обосновании теоретической возможности 576 различных конструкций составов оговаривается, что имеется 4 комбинации признаков субъекта и именно эта цифра использована при вычислении указанного итогового показателя^[421].

В итоге, если принять за основу даже традиционное представление о круге элементов, образующих конструкцию преступления, описанное в предыдущей главе, то получаем, что теоретически мыслимо более 14 тысяч законодательных конструкций составов. Однако В. Н. Кудрявцев абсолютно прав в том, что законодатель при построении составов задействует гораздо меньшее число комбинаций признаков.

Результатом нарушения рассматриваемого правила являются «переборы» и «недоборы» признаков в создаваемых нормативных построениях. Примеров такого рода конструктивных просчетов в УК РФ немало. Приведем лишь некоторые из них. Так, примером «перебора» представляется состав неисполнения обязанностей налогового агента, в который излишне включен мотив в виде личного интереса (ст. 199¹ УК). И без него указанное преступление достигает уровня общественной опасности, характерного для преступлений. Не случайно родственные налоговые преступления (ст. 198, 199 УК) обрисованы без указания на мотив их совершения. В этой связи Е. В. Румянцева обоснованно отмечает, что «исключение признака «личный интерес» из диспозиции ст. 199¹ УК приведет к логическому упорядочению данной нормы, позволит установить равные пределы ответственности для лиц, посягающих на охраняемые ею общественные отношения»^[422]. Ее поддерживает и О. Г. Соловьев, указывая, что признак «личный интерес» в ст. 199¹ «является излишним и приводит к необоснованной декриминализации отдельных преступных деяний в налоговой сфере»^[423].

«Перебор» с признаком «способ» имеется также в составе, предусмотренном ч. 1 ст. 183 УК. В диспозиции ч. 1, помимо конкретных видов способа (похищения документов, подкупа, угроз) указан «иной незаконный способ» собирания сведений, составляющих коммерческую, налоговую или банковскую тайну. Таким образом, выделение указанных способов практически сведено к нулю, их конкретизация в статье лишена какой-либо функционально-смысловой нагрузки, так как охватывается более общим понятием. Гораздо техничнее смотрелся бы такой, например, вариант диспозиции ч. 1 ст. 183 УК: «Незаконное собирание сведений, составляющих коммерческую, налоговую или банковскую тайну».

«Недобор» (недоукомплектовка) означает, что законодатель не принял во внимание такой признак юридической конструкции, который необходим для регламентации соответствующего уголовно-правового запрета. Примером «недобора» является законодательная конструкция состава похищения человека, в которой отсутствует цель (ч. 1 ст. 126 УК). Это служит причиной многочисленных ошибок на практике при отграничении похищения человека от убийств, изнасилований, разбоев и иных преступлений, в ходе которых возможно изъятие потерпевшего^[424]. Для исправления ситуации представляется целесообразным дополнить законодательную конструкцию похищения человека искомым признаком, указав в ч. 1 ст. 126 УК на цель удержания человека.

Еще один неполно сконструированные, по нашему мнению, составы – основной и квалифицированный составы нарушения требований охраны труда (ч. 1 и ч. 2 ст. 143 УК), которые предполагают специального потерпевшего – работника организации или иное лицо, деятельность которого постоянно или временно связана с данным производством. Думается, что это общепринятое на практике^[425] и поддержанное в теории^[426] мнение вполне обоснованно, поскольку охраняется труд, а трудятся в данной организации только упомянутые лица. Однако ошибки в понимании рассматриваемого состава неизбежны, так как в нем признак «потерпевший» отсутствует. В связи со сказанным заслуживает поддержки предложение И. В. Бессоновой о закреплении в тексте ч. 1 ст. 143 указания на потерпевшего^[427].