Текст книги "Конструирование состава преступления: теория и практика. Монография"

Настоящий калейдоскоп мнений наблюдается в науке по вопросу о компонентах законодательной техники. В своих определениях последней И. Л. Брауде, Д. А. Ковачев говорят о правилах^[88]; И. К. Ильин, Н. В. Миронов – о приемах и методах^[89]; А. С. Пиголкин – о правилах и приемах^[90]; Б. А. Миренский – о правилах, средствах, приемах и методах^[91]; С. С. Алексеев, В. М. Галкин – о средствах и приемах^[92] и т. д. Некоторые ученые, по всей видимости, не считают данный вопрос принципиальным. В частности, Д. А. Керимов в одной работе определяет законодательную технику как совокупность правил^[93], в другой – как систему требований, оперируя, кроме того, понятиями технических средств и приемов^[94]. Не решает, как представляется, рассматриваемой проблемы и Ю. А. Тихомиров, именующий любую составляющую законодательной техники термином «элемент»^[95].

В то же время выяснение статуса составляющих законодательной техники немаловажно. Во-первых, пока это не сделано, понятие исследуемой техники и, как следствие, понятие конструирования состава преступления, будет иметь неопределенное содержание. Во-вторых, разные компоненты законодательной техники имеют различную природу, подчиняются самостоятельным законам. В частности, из-за того, что одни ученые рассматривают юридическую конструкцию как технический прием, а другие – как техническое средство, в теории наблюдаются существенные противоречия в вопросах о ее понятии и механизме работы.

Проанализировав все многообразие проявлений интересующей нас техники, мы пришли к выводу, что ее первичными компонентами являются средства, приемы и правила. Средство в узком смысле трактуется как «орудие (предмет, совокупность приспособлений) для осуществления какой-либо деятельности»^[96]. Поэтому под средствами законодательной техники должны пониматься не явления или методы (способы), а sui generis нематериальные инструменты законодателя, например юридические конструкции (конструкции преступления, освобождения от уголовной ответственности и др.), термины (отнесение к указанным средствам материальных предметов – текстов законов, журналов, компьютеров и т. д.^[97] труднообъяснимо). В отличие от средств приемы – это способы в осуществлении чего-нибудь^[98]. Следовательно, приемы исследуемой техники суть способы построения нормативных предписаний и нормативных актов в целом, в том числе соединенные с использованием определенного средства. В качестве их примера можно назвать приемы построения формальных, материальных и формально-материальных составов преступлений, примечания, дефиниции и т. д.

Подчеркнем, что приемом является и использование технического средства^[99]. Так, в настоящее время детально исследовано использование языковых средств в праве – законодательный стиль. Говорится о монологическом и т. п. приемах. С. С. Алексеев систему таких приемов именовал законодательной стилистикой^[100]. В данном случае языковые единицы (к примеру, термины и обычные слова) – это средства, а их употребление – прием законодательной техники. Однако не все приемы сводятся к использованию технических средств. Таковы, например, ссылочный и перечневый приемы.

Правила законодательной техники регулируют применение ее средств и приемов. Скажем, обширный их блок посвящен использованию языковых средств. Имеются в виду правила о ясности и точности языка, недопущении экспрессивности, языковой стандартизированности, композиционности, унифицированности стиля и др. Немало правил регламентирует использование такого технического приема, как дефиниция. Суть этого приема состоит в определении какого-либо понятия, встречающегося в нормативном акте. Правила требуют при этом фиксировать в определении существенные, имеющие правовое значение признаки, избегать «порочного круга» в дефиниции и т. д.

Нетрудно видеть, что правила носят зависимый от средств и приемов характер, они как бы привязаны к ним, поэтому вряд ли правильно ставить данные компоненты в один ряд. Думаем в связи с этим, что технические средства и приемы следует считать основными первичными компонентами в содержании законодательной техники, а правила – производными. Средства, приемы и правила мы не случайно называем первичными компонентами техники. Отдельные из них, будучи связанными между собой, могут образовывать, на наш взгляд, и более крупные единицы в содержании законодательной техники. В данном смысле можно говорить, например, о методиках построения санкции и языкового оформления нормативных предписаний. Здесь возможна аналогия с содержанием права, элементарными единицами, «кирпичиками» («клетками») которого являются нормативные предписания – стандартные (правовые нормы) и нестандартные (например, правовые предписания о принципах и целях). Однако в содержании права можно вычленить и более весомые компоненты – «нормативно-правовые общности» (правовые институты, субинституты и другие блоки однородных предписаний). Роль клеточек в содержании законодательной техники как раз и играют ее средства, приемы и правила, а роль «общностей» – методики.

Указанные компоненты законодательной техники тесно взаимодействуют, образуя единый механизм оформления воли правотворца. При этом их совокупность обладает, по нашему мнению, всеми признаками системного образования. Данная система включает две подсистемы – внутреннюю и внешнюю законодательную технику. Названные подсистемы в свою очередь состоят из элементарных единиц (средств, приемов и правил) и их блоков (методик).

Но какова задача законодательной техники в уголовном правотворчестве? Указанная техника решает, на наш взгляд, задачи разного уровня. Настолько разного, насколько неоднородны компоненты самой техники. Например, язык права призван максимально точно и ясно передать содержание уголовного права, логические приемы и правила – обеспечить последовательность и внутреннюю непротиворечивость выражения воли законодателя, прием обобщения – компактно разместить уголовно-правовые предписания. И так далее. Думается, что для обозначения этих и всех иных задач, стоящих перед законодательной техникой, вполне пригоден термин «оптимум» (лат. оptimum – наилучшее). «Оптимально» означает «наилучший вариант решения какой-либо задачи или достижения какой-либо цели»^[101]. Отсюда задачей искомой техники выступает оптимальное выражение воли правотворца в уголовном законодательстве.

Итак, законодательная техника в уголовном правотворчестве представляет собой систему средств, приемов и правил, используемых для оптимального выражения воли правотворца в уголовном законодательстве. Данная система включает две подсистемы – внутреннюю и внешнюю законодательную технику. Названные подсистемы в свою очередь состоят из элементарных единиц (средств, приемов и правил) и их блоков (методик). Законодательная техника объемлет выработку как внешней формы, так структуры и содержания права, за исключением его сущности. Сущность же уголовного права определяется законодательной волей, формируемой на основе познания и учета целой группы факторов (политических, экономических, криминологических, исторических и т. д.).

После изложенного становится понятной наша позиция по вопросу о сущности конструирования состава преступления. Рассматривая построение состава как один из видов законодательно-технической работы, мы оставляем за рамками данного процесса формирование законодательной воли, т. е. идеи установления уголовно-правового запрета. Предвидим, что у ряда исследователей, вопреки нашей позиции, появится соблазн широко истолковать данное понятие, отождествив его с понятием создания состава преступления. Вместе с тем, нельзя не видеть, что процесс образования состава, равно как и правотворчество в целом, многогранен и охватывает различные по содержанию операции. И среди этих операций можно обособить и условно выделить ряд содержательных компонентов, что и было показано в первом параграфе. При этом наличие различных «пластов» в правотворчестве признает большинство специалистов в теории права и «отраслевиков». Так, уже упоминалось, что при описании процесса криминализации нередко указывается на его стадийность: сначала имеет место этап анализа и оценки оснований криминализации, на котором решается главный, центральный вопрос – о допустимости, возможности и целесообразности установления уголовно-правового запрета, а на следующем этапе осуществляется формулирование уголовно-правовой нормы^[102]. Это самое формулирование применительно к составу и выражается в его конструировании, которое с научной точки зрения нуждается в изолированном рассмотрении от глубинных процессов криминализации.

Заметим также, что понятие конструирования состава охватывается более общим понятием законодательной техники. Сегодня большинство научных школ страны рассматривает процесс юридического конструирования в качестве составляющей законодательной техники. Из этого традиционно исходит и ярославская научная школа, возглавляемая Л. Л. Кругликовым, представителем которой является автор этих строк. Таким образом, мы солидарны с позицией о том, что «проблема конструирования составов преступлений упирается в более общую проблематику, связанную с законодательной техникой»^[103]. А последняя, как уже отмечалось, не имеет отношения к формированию законодательной воли. После принятия решения о необходимости криминализации (в широком смысле) начинается этап собственно конструирования состава преступления с присущими этому процессу особыми средствами и приемами, применение которых подчиняется определенным правилам. Разумеется, в реальной действительности формирование идеи введения уголовно-правового запрета зачастую происходит одновременно с разработкой самой нормативной конструкции состава и содержания его признаков, но путем анализа как логического приема «стадия конструирования» вполне может быть обособлена и подвергнута автономному научному исследованию.

Развиваемый взгляд на процесс конструирования состава преступления, как представляется, согласуется и со здравым смыслом. Например, решение человека построить дом принимается с учетом целой группы важных факторов (наличие потребности в жилище или в улучшении жилищных условий, обладание необходимыми денежными средствами, согласие родных и близких, наличие земельного участка или возможность его приобретения, и пр., и пр.). Когда же идея «дома» вызреет и человек примет окончательное решение, тогда начинается процесс построения дома, включая разработку его проекта, использование разнообразных архитектурных решений и т. д. Сходные процессы, как мы могли убедиться, наблюдаются и при установлении уголовно-правового запрета, когда после возникновения идеи его введения собственно и начинается конструирование состава преступления.

Думается, поэтому, что вполне закономерным результатом являются результаты проведенного нами анкетирования ученых. На вопрос «Правильно ли рассматривать конструирование состава преступления в рамках учения о законодательной технике?» 84 % респондентов ответили утвердительно^[104].

Выше отмечалось, что понятие законодательной техники охватывает процесс конструирования состава преступления в динамическом аспекте, ибо в статике они не сопоставимы (техника – система технических компонентов, а процесс конструирования – деятельность по их применению). В связи с этим отметим, что в содержании законодательной техники конструирование состава преступления образует, на наш взгляд, самостоятельную методику как систему средств, приемов и правил конструирования искомого состава. Дело в том, что совокупность технических компонентов, задействуемых законодателем в процессе образования состава преступления, не является разрозненной и отвечает всем признакам системы.

Отсюда, методика конструирования состава преступления есть составная часть законодательной техники в уголовном правотворчестве. При этом данная методика является комплексной и вбирает в себя компоненты как внутренней, так и внешней техники, ибо конструирование состава выражается не только в определении комбинации его признаков и их содержания, но и языковом оформлении данного содержания. Посредством языка состав преступления обретает завершенный вид. Разумеется, не все компоненты внутренней и внешней техники участвуют в конструировании состава, ибо объектом законодательной техники является все уголовное право, а объектом построения состава – лишь последний. Поэтому, например, технические средства построения структуры права как компоненты внутренней техники (построение по типу правовой нормы, разработка институтов уголовного права и т. д.) не входят в методику конструирования состава преступления. В последнюю включаются также не все элементы внешней техники. Так, правовой язык используется в конструировании состава, ибо лексические единицы в обрисовке состава сродни кирпичам, используемым в строительстве здания. Однако, например, вопросы структурирования нормативного акта и размещения нормативного материала (а это компетенция внешней техники) находятся за рамками конструирования состава, ибо они вторичны по отношению к этому процессу. Признаки состава можно дислоцировать в различных местах нормативного акта (Общей и Особенной частях; статьях, примечаниях и т. д.), однако эти вопросы прямого отношения к конструированию состава не имеют.

Базовым средством внутренней техники, входящим в методику конструирования состава, является юридическая конструкция преступления. К инструментам внешней техники, участвующим в образовании составов преступлений, относятся, прежде всего, языковые средства (терминология, грамматические обороты и т. д.). Приемы конструирования состава носят разнообразный характер. Во-первых, это различные способы применения конструкции преступления как базового средства, например, приемы построения формальных, материальных и формально-материальных составов; приемы образования простых и сложных составов. Во-вторых, это приемы, не связанные с определением комбинации признаков состава, а решающие содержательные вопросы, например, о моменте окончания преступления или о дифференциации ответственности. Соответственно, можно выделить такие, в частности, приемы, как построение: усеченных составов и составов создания опасности и др.; основных, квалифицированных и привилегированных составов. В-третьих, в процессе построения составов преступлений задействуются и общие приемы законодательной техники (например, фикции и презумпции). В-четвертых, целый блок приемов построения составов связан с использованием языковых средств.

После изложенного представляется возможным сформулировать определение как самого процесса конструирования состава преступления, так и методики, обсуживающей этот процесс.

Конструирование состава преступления – это процесс реализации идеи запрета общественно опасного поведения, формируемой на основе правотворческих факторов (криминологических, политических, экономических, исторических и др.), путем разработки и закрепления в уголовном законодательстве определенной комбинации признаков данного поведения и определения их содержания^[105].

Соответственно, методика конструирования состава преступления – это составная часть законодательной техники, охватывающая систему средств, приемов и правил, призванных оптимизировать процесс разработки и закрепления в уголовном законодательстве определенной комбинации признаков общественно опасного поведения и определения их содержания.

Обратим внимание, что последняя дефиниция основывается на определении законодательной техники в уголовном правотворчестве, поскольку методика конструирования состава преступления является ее составной частью. Поэтому в дефиниции в качестве составляющих методики названы средства, приемы и правила, в качестве цели – оптимизация процесса конструирования состава преступления. Действительно, названная методика имеет своей целью, как и в целом законодательная техника, отыскание наилучшего (оптимального) варианта построения состава преступления в уголовном законодательстве.

Необходимо отметить, что в науке уголовного права предложена иная трактовка понятия конструирования состава преступления. Так, по мнению Д. В. Решетниковой, «под конструированием составов преступлений понимается особая юридическая деятельность, в результате которой на базе научно обоснованных правил определяются и разрабатываются внешние формы и структура внутренне логичного, функционально оправданного и встроенного в систему действующего уголовного законодательства «corpus delicti», включая взаимное расположение его составных частей и внутреннее строение каждого компонента»^[106].

Отдавая должное данной дефиниции, следует указать и на спорные ее положения. Во-первых, как это ни печально, результат конструирования составов преступлений в настоящее время нередко далек от «внутренне логичного, функционально оправданного и встроенного в систему действующего уголовного законодательства». Возможно, это цель конструирования, но в таком случае в искомом определении данный результат и следовало указывать в качестве цели. Во-вторых, и это самое главное, данная дефиниция неоправданно сужает определяемый предмет, поскольку конструирование состава сводится к разработке «внешней формы и структуры состава, включая взаимное расположение его составных частей и внутреннее строение каждого компонента». Если внешняя форма – это языковая оболочка состава, а структура – строение состава, включая строение каждого из элементов, то «за бортом» конструирования оказывается техническая проработка содержания признаков состава. В частности, определение законодателем момента окончания определенного преступления относится к содержанию признаков состава, хотя, вне сомнения, этот принципиальный вопрос находится в сфере конструирования того или иного состава. Справедливости ради заметим, что, несмотря на неполную (по нашему мнению) дефиницию, ее автор в своей работе понятием конструирования охватил как определение момента окончания преступления, так и многие иные «содержательные» вопросы образования составов.

До сих пор мы сознательно не касались этимологии слова «конструировать», поскольку такой подход в юриспруденции не всегда приводит к «установлению истины по делу». В данном случае с филологической точки зрения допустима как узкая трактовка термина «конструирование», развиваемая нами, так и широкое его понимание. Конструировать – значит, «создавать конструкцию чего-нибудь, строить» либо «вообще создавать что-нибудь»^[107] (курсив наш. – А.И.). Таким образом, в узком смысле слова построение, конструирование состава – это понятие более узкое, нежели понятие его создания. Так же, как создание права (правотворчество), более широкое понятие в сравнении с законодательной техникой, не затрагивающей существо законодательного решения.

Теперь соотнесем понятие конструирования состава преступления с понятиями криминализации и дифференциации уголовной ответственности. Криминализация и дифференциация ответственности посредством создания составов преступлений – это правоворческие процессы, т. е. охватывающие как сущность законодательного решения, так и воплощение последнего в уголовном законодательстве. Криминализация, рассматриваемая в широком смысле, как процесс формирования идеи уголовно-правового запрета и ее реализации в уголовном законодательстве, поглощает и дифференциацию уголовной ответственности. В узком же смысле криминализация – это создание нового основного или автономного состава преступления (за исключением специального), начиная с этапа формирования идеи его введения и заканчивая ее оформлением в уголовном законе. Дифференциация уголовной ответственности – это градация ответственности за преступление посредством образования квалифицированных или привилегированных, а также специальных составов. В процессе дифференциации также можно условно выделить как стадию формирования законодательной воли, так и стадию ее воплощения в уголовном законе. Конструирование же состава преступления – это процесс технической проработки воли законодателя при формулировании уголовно-правового запрета. Построение состава преступления начинается после принятия решения о необходимости криминализации какого-либо деяния и состоит в технической проработке содержания его признаков (обеспечении полноты и непротиворечивости состава, выработке оптимальной законодательной конструкции, внешнем его оформлении).

Таким образом, понятие конструирования состава охватывается понятиями криминализации и дифференциации, взятыми в единстве, поскольку они затрагивают как сущностную, так и техническую сторону уголовного правотворчества. Для существа дела не столь важно, как именно мы запретим, например, убийство сотрудника правоохранительного органа: путем создания формального (по иной классификации – усеченного) состава или же материального. Важно, что это общественно опасное поведение будет запрещено. Для конструирования же состава – это вопрос принципиальный.

Рассматривая указанные понятия, следует обратить внимание на один немаловажный факт. Если конструирование состава оформляет идею запрета того или иного поведения, то основание криминализации или основание дифференциации уголовной ответственности в будущем найдет свое отражение в признаках состава преступления. Ввиду этого требуется рассмотреть вопрос об основании криминализации и основании дифференциации уголовной ответственности.

Г. А. Злобин отмечал, что «лишь то деяние может быть правомерно криминализировано, общественная опасность которого достаточно (с точки зрения уголовного права) высока», и указывал, что это исходный принцип, отправная точка при криминализации, «главное условие криминализации»^[108]. Как уже отмечалось, это дало веский повод ряду ученых признать общественную опасность акта человеческого поведения единственным основанием криминализации^[109]. В свою очередь, в гармонии с этой позицией находится, на наш взгляд, и господствующее мнение об основании дифференциации уголовной ответственности как резком перепаде в характере и типовой степени общественной опасности поведения^[110]. Отсюда понятно, что при формировании идеи уголовно-правового запрета и последующем воплощении данной идеи в законе посредством конструирования состава преступления многое зависит от понимания общественной опасности. И речь здесь не о старом споре, только ли преступления характеризуются искомой опасностью^[111], а о том, какие признаки человеческого поведения обусловливают данную опасность.

По нашему мнению, общественная опасность, служащая основанием криминализации и перепад которой выступает основанием дифференциации ответственности, слагается из общественной опасности деяния и общественной опасности личности его субъекта. Уголовная политика нашего государства в разные исторические периоды впадала в крайности в этом вопросе, преувеличивая то опасность деяния, то опасность личности (в последнем случае доходя даже до внедрения реакционной теории опасного состояния личности как самодостаточного основания криминализации)^[112]. Думается, что в вопросах криминализации (равно как и дифференциации ответственности, и во многих иных) истина находится посредине (est in media verum). Здесь «золотая середина» видится в том, чтобы криминализация и дифференциация (а за ними и конструирование состава) опирались на учет как объективных свойств общественной опасности человеческого поведения, так и опасности личности преступника. Если в основание уголовной ответственности всегда без исключения закладывать только деяние, то это приведет к «уравниловке», а если только личность, то неизбежен произвол^[113]. Прав, как представляется

В. Н. Кудрявцев, писавший, что в криминализации каждая крайняя позиция чревата определенными опасностями^[114].

С указанным мнением согласны не все. Так, в 2012 г. увидел свет проект Концепции уголовно-правовой политики РФ, разработанный по инициативе Общественной палаты РФ (авторы – М. М. Бабаев, Ю. Е. Пудовочкин и др.)^[115]. Принятие этого документа, по задумке его разработчиков, призвано в значительной степени остановить тот хаос, который царит сегодня в сфере российского уголовного правотворчества. Согласно же п. 10 проекта, одним из безусловных приоритетов нормотворческой деятельности должен выступать следующий императив: «Равенство граждан перед законом не исключает возможности и целесообразности дифференциации уголовной ответственности с учетом данных о личности виновного, при этом признаки, характеризующие личность виновного, не могут входить в систему признаков, определяющих основание уголовной ответственности». То есть признаки личности преступника не могут включаться в основной состав преступления (служить средством криминализации), но могут и должны дифференцировать ответственность, т. е. выступать квалифицирующими признаками.

Оставляя в стороне вопрос о крайне широкой формулировке приведенного положения проекта (его редакция означает невозможность учета в основных составах преступлений признаков, характеризующих служебное положение лица, его социальный статус и т. д., что противоречит теории и сложившейся практике криминализации), обратимся к сути проблемы. В п. 10 проекта имеются ввиду признаки субъекта преступления, прямо не связанные с самим преступлением, в частности, признак административной преюдиции.

В этой связи вспоминается выступление в качестве эксперта Десятой (Юбилейной) сессии Саратовской летней школы уголовного права (Саратов, 2012 г.) А. И. Долговой, которая перед слушателями Школы высказала мысль о том, что российский уголовный закон сегодня «обезличен». Солидаризируясь с этим тезисом, добавим, что сохранение в итоговом варианте Концепции и последующая реализация указанного выше императива продолжат курс на окончательное «обезличивание УК РФ». Полагаем, что противники учета свойств личности в процессе конструирования основных составов преступлений исходят из узкой трактовки общественной опасности как существенной вредоносности деяния или опасности причинения им существенного вреда^[116]. Очевидно, что именно такое – узкое – понимание общественной опасности послужило причиной изложения одним из судей Конституционного Суда РФ особого мнения по резонансному делу. «Единственным мерилом преступлений служит вред, причиняемый ими обществу», – писал он^[117].

Однако такая трактовка общественной опасности представляется, как минимум, небесспорной. Согласимся, что вредоносность не зависит от свойств субъекта преступления (в том числе, предшествующего привлечения его к юридической ответственности). Но полагаем, что общественная опасность поведения субъекта определяется не только лишь реальным или потенциальным вредом, а набором всех присущих этому поведению признаков, включая и характер самого действия (бездействия), и вред, и форму вины, и мотив или цель, и признаки субъекта, и т. д.

Здравый смысл и анализ уголовного закона, по нашему мнению, подтверждают правильность именно такого подхода. Так, при прочих равных условиях и совпадающую вредоносность умышленное причинение смерти (убийство) наказывается по УК строже, нежели причинение смерти по неосторожности. Поэтому общепризнано, что общественная опасность убийства выше, нежели опасность неосторожного причинения смерти. В равной мере ни у кого из специалистов не вызывает сомнений тот факт, что при прочих равных условиях уровень общественной опасности убийства, совершенного преступной группой (п. «ж» ч. 2 ст. 105 УК), выше, нежели уровень опасности убийства, совершенного одним субъектом (ч. 1 ст. 105 УК). Отсюда и ощутимая разница в грозящих наказаниях по ч. 1 и ч. 2 ст. 105 УК. Однако вредоносность этих двух видов убийства (простого и квалифицированного) идентична, поскольку выражается в смерти человека. Значит, общественная опасность не сводима к вреду или угрозе его наступления, она определяется более широким спектром признаков, в приведенных примерах – формой вины или групповым способом совершения преступления. И в ряде случаев она напрямую зависит от опасности субъекта преступления. Поэтому нам импонирует мнение о том, что «необходимая широта криминализации может быть правильно определена лишь с учетом всех признаков состава преступления: объекта, субъекта, объективной и субъективной сторон»^[118] и о том, что «недопустимо выводить из факторов, образующих общественную опасность, личность виновного»^[119].

В случае, например, с административной преюдицией, конечно же, вредоносность второго или третьего нарушения не повышается, но опасность личности субъекта возрастает, а, следовательно, в целом возрастает общественная опасность такого поведения. Это и позволяет учитывать данный фактор при криминализации (а затем при построении основных или недифференцированных^[120] составов преступлений). Подчеркнем, однако, что речь не идет о необходимости учета опасных свойств личности преступника в каждом случае. Понятно, например, что опасность убийства достаточна для криминализации с «запасом» и без учета прошлого убийцы. Более того, по общему правилу, опасные свойства личности должны использоваться, на наш взгляд, не как инструмент криминализации, а как средство дифференциации уголовной ответственности или индивидуализации наказания (в рамках характеристики личности виновного). Однако если опасность субъекта применительно к отдельному виду преступления свидетельствует о целесообразности ее отражения в основном составе на правах обязательного или альтернативного условия привлечения к уголовной ответственности (что подтверждается экспертными оценками, данными криминологии и правоприменительной практики), то есть все основания для этого. В частности, перспективным представляется обсуждение вопроса о более широком использовании признака административной преюдиции в составах ряда экономических, экологических и транспортных преступлений.

Если в процессе криминализации правомерен учет опасных свойств личности, поскольку они в ряде случаев влияют на типовую степень общественной опасности акта поведения, то логично этот учет производить и в сфере дифференциации уголовной ответственности. Основанием дифференциации, как уже отмечалось, выступает резкий перепад в характере и типовой степени общественной опасности, а потому при существенном увеличении опасности личности (например, в случае специального рецидива) применительно к отдельному виду преступления (с учетом данных криминологии и пр., и пр.) есть все основания конструировать квалифицированный состав преступления. Кстати, в исследованиях по вопросам дифференциации уголовной ответственности, как правило, прямо указывается на типовую общественную опасность личности виновного как основание дифференциации^[121].