Текст книги "Раскаты"

«А ведь я уже слышал подобную легенду», – подумал Марков.

– …а монах их постоянно прогонял. Он долго прожил в лесу, в какой-то пещере, а потом исчез. Говорят, что ушел странствовать, да так и сгинул неизвестно где.

– Интересная история, – сказал Марков.

– Это еще не все. Нянька знала много других историй, но почему-то именно эта запомнилась мне сильнее всего. Отшельник и генералы… – задумчиво сказала Катя. – Небылица, а такая странная. И вот однажды привиделось мне во сне – стою я одна, посреди голого, истоптанного поля; а вдалеке, в белых одеждах, с котомкой на спине, стоит этот монах. Все, как нянька расписывала – седой, как лунь, борода до пояса, брови хмурые, а глаза печальные, блестят от слез.

«Что с тобой, дедушка?» – я подбежала к нему, да встала, как громом прибитая. Передо мной овраг – огромный-преогромный, глубокий – страшно подумать, сколько падать. А там внизу, на самом дне, города и села шумят, реки текут, леса шелестят. Между городами и селами маленькие желтые ниточки протянулись, и по ним ходят крохотные точки. Люди, не иначе.

«Видишь – земля моя родная, непреклонная? – плача, спрашивает меня монах. – Видишь, как она пропадает?»

«Не вижу, дедушка», – ответила я, и вдруг откуда-то сверху, с небес, на дно оврага ударила молния. Я вздрогнула и отшатнулась, но монах крепко схватил меня за руку, подтянул к самому краю:

«Смотри, милая, как ее гложет-раздирает, как ее корежит…»

А на дне оврага страшный пожар! Огонь слизывает и города, и леса, и тропинки с точками. И поднимается он все выше – даже я чувствую его жгучий жар!

Катя замолчала. Марков склонился к ней – посмотреть, что случилось, но она продолжила:

– Я проснулась в слезах, истошно закричала. Бабушка меня полночи укачивала. Нашептывала, что это все глупый кошмар и не по-настоящему, – девушка повернулась к Маркову. Ее глаза заблестели от слез. – Как же, не по-настоящему, если огонь такой горячий был? И эти приступы… Я молюсь, потому что вижу, как все происходит – ложь, насилие и кровь, целое море крови… Мы с тобой утопнем, Антон… – прижимаясь к его груди, прошептала она надломленным голосом.

– Катя… – он обнял ее, но найти нужных слов утешения не смог.

– Вот что я решила, – поднимая голову, твердо заявила она. – Если вместе тонуть, так не нужно нам никого венчания, никаких молитв. Я хочу стать твоей женой – сегодня, сейчас!

Ее желание привело их в эту дешевую комнатушку. Девушка заглянула в спальню, мигом оглядела всю обстановку:

– Годится. Заплати ему, Антон, я пока разденусь.

Когда Марков вернулся в номер, Катя, стесняясь, стояла перед кроватью, в сорочке и панталончиках – его подарки.

– Катя, ты уверена? – спросил Марков.

– Боишься, что опять припадок начнется? – зеленые блестящие глаза смотрели на него насмешливо и вызывающе. Марков быстро разделся. Вся одежда, хранящая запах улицы, дешевых духов и одеколона, навалилась на узенький диванчик у стены.

Он подошел к ней, стянул через верх сорочку, обнажая холмики маленьких грудей с коричневыми сосками. Нагнувшись, стянул панталоны. Перед глазами мелькнул темный треугольник волос.

У девушки было красивое, крепкое, в меру полное тело. Катя распустила волосы – длинные темные пряди покрыли ее плечи и спину; медленно легла на кровать и протянула руки:

– Иди ко мне…

И они с головой погрузились в колыбель отчаянных ласк и грубой нежности. Более опытный Марков, по привычке, стал подстраивать девушку под себя, но искрящиеся изумрудами глаза напомнили ему, что она теперь его жена, и имеет полное право распоряжаться им.

Катя дернулась и жалобно вскрикнула, когда он, самый первый и последний, вошел в нее. Волны качающей боли вкупе с толчками плоти заставили ее инстинктивно прижаться к нему.

«Люблю, люблю… Только болью я могу доказать тебе, как я тебя люблю…»

Марков покрывал поцелуями ее лицо и шею, и медленно ускорялся…

– Еще, еще… – девушка, качаясь в такт с его ритмом, кусала губы. «Отче наш…» – завелось в ее голове, но Катя замотала головой, прокричав длинное богохульное ругательство. Обняв Маркова руками и ногами, она двигалась с ним, сливалась с ним воедино…

– …не могу, – услышала она его резко охрипший голос и ощутила его дрожь.

Два тела, блестящие от пота, разъединились. Парень лег на спину. К нему, прижимаясь и глядя любовным взглядом, пристроилась Катя.

«Это было ошибкой», – понял он вдруг. Встреча с Ильиным, приведшая его к особняку с Катей, этот дешевый номер… ошибка. Одна длинная, странная ошибка.

– О чем ты задумался? – ласково спросила девушка.

Марков поднялся, стал искать брюки:

– Мне надо покурить.

Обвенчавшись и поженившись, Марков и Катя вскоре покинули комнатку.

– Куда теперь? – спросила она.

Был первый час ночи. Отправить ее домой? Гапон, скорее всего, поймет, что случилось…

«Да и черт с ним!»

– Поехали к тебе? – предложил Марков.

Они долго искали извозчика, но так и не нашли. Пришлось идти до маленького особняка пешком. К тому моменту Катя сильно утомилась и погрустнела.

– Антом, ты сам не свой, после… – девушка робко промолчала. – Что-то случилось?

– Я не знаю, – равнодушно ответил он.

Они встали возле двери.

– Хочешь зайти? – предложила она.

– Нет, – быстро ответил Марков.

– Тогда до завтра? – неуверенно спросила Катя. – Завтра собрание, в час дня.

– До завтра, – парень даже не поцеловал ее на прощание.

На душе было мерзко – от самого себя и своей лжи. Когда он решил, что будет обладать этой девушкой, в нем говорила похоть. Когда он видел ее болезнь, но упрямо цеплялся за свое, в нем говорила гордость. Когда он гулял с ней и целовался, в нем говорила радость. Но в том гостиничном номере не было ничего – абсолютно ничего! Ни похоти, ни радости, ни тем более любви! То ли девушка напрочь остудила его пыл своим решительным рвением; то ли он наконец-то понял, какую цену придется платить за настоящую преданность и верность…

«Где же она, эта проклятая любовь? Притаилась в темном дворе, сейчас выпрыгнет – вуаля, ты влюблен? – Марков достал смятую пачку папирос и закурил. – Получается, я сам себе внушил любовь к ней? Соблазнился ее улыбкой, ее чудеснейшими глазами; но почему, почему я не чувствую к ней любви?!»

20

После ужина Арцыбашев закурил и задумался. Он глянул в окно – убедиться, что снег еще не перестал идти.

– Саша, ты пойдешь в гостиную? – спросила Софья Петровна. – Ника хотела сыграть на фортепиано.

– Лунную сонату? Она же недоучила ее.

– Она сыграет небольшой фрагмент, – сказала женщина.

– Пусть выучит полностью, тогда и послушаем, – Арцыбашев поднялся и пошел на кухню. Через несколько минут он вышел, держа в руках большой бумажный сверток.

– Мама, я съезжу ненадолго в одно место, хорошо?

– Саша? – непонимающе спросила Софья Петровна.

– Мне нужно проведать одного человека.

– Сейчас?

– Да. Василий! Вели Григорию готовить машину, – сказал Арцыбашев, спускаясь в фойе. Мать неотступно следовала за ним:

– Саша, если ты собрался к своей очередной шалаве…

– Ревнуешь? – улыбнулся он.

– Саша, я серьезно!

– Подержи, пожалуйста, – он передал женщине сверток, а сам стал переобуваться. Потом надел теплое пальто и шапку, застегнулся, забрал сверток:

– Спасибо.

– Там еда? – спросила Софья Петровна. Через бумагу она чувствовала горячее тепло.

– Да, мама, там еда, – раздраженно ответил Арцыбашев. – За меня не беспокойся, к полуночи точно вернусь. Василий, открой дверь – на улице подожду.

Красный «форд» подъехал к запертым воротам клиники и просигналил. Во всем особняке было темно – одиннадцатый час, все-таки. Машина просигналила еще раз, и еще.

– Водки нажрались, не иначе! – пожаловался Гришка. Он очень хотел водки, и завидовал остальной прислуге, оставшейся дома, организовавшей свой небольшой столик, «втайне» от Арцыбашева. – О, проснулись!

На первом этаже, в фойе, загорелся свет, а потом вышел и сам сторож:

– Александр Николаич?

– Давай быстрее, мы тут мерзнем! – закричал в ответ Арцыбашев.

Сторож, пряча лицо в воротник (он успел немного отметить), открыл ворота, и машина медленно подъехала к крыльцу.

Арцыбашев зашел в фойе. Скинув пальто и шапку прямо на стойку регистратуры, прошел в коридор. Комната дежурной сестры – самая первая. Внутри нее – стол с маленьким самоваром и керосиновой лампой, возле стены шкаф и диванчик, на котором можно вздремнуть после долгой смены. Медсестра, на этот раз Полина, облокотившись на стол, читала потрепанную книгу, прикладываясь к чашке с горячим чаем, от которого пахло пряностями и медом.

– Добрый вечер, – тихо сказал Арцыбашев.

– Александр Николаевич? – девушка вскочила, оправляя примятую форму. – Вам…

– Ничего особого, сиди, – разрешил он. – Что читаешь?

– Мопассан, – бросив взгляд на обложку, растерянно ответила Полина.

«Мопассан, – подумал Арцыбашев. – Почему женщины так падки на французов?»

– А наша пациентка что-нибудь читает?

– Я не замечала. Но она часто гуляет, – Полина продолжала стоять. – Много гуляет, Александр Николаевич… – она говорила, стараясь не дышать на доктора, хотя тот уже понял по запаху из кружки, что глинтвейн, приготовленный девушкой к празднику, получился очень хорошим.

– В саду тоже? – не обращая внимания на эту мелочь, спросил Арцыбашев.

– Да.

– Что она там делает, не смотрела?

– Ничего особенного, – пожав плечами, ответила медсестра. – Ходит туда-сюда, в беседках сидит. Кажется, ей у нас очень скучно.

– Она еще не спит? Я пойду к ней, – Арцыбашев со свертком направился в самый конец темного коридора. Дверь в палату была приоткрыта, но доктор все же постучал.

– Ольга Витальевна? – осторожно спросил он.

Внутри было посветлее, чем в коридоре. От широкого окна шел темно-бронзовый свет, заполнивший комнату приятным тусклым сумраком. Ольга, в длинной ночной рубашке, поверх которой халат, лежала на кровати, свернувшись калачиком. Появление доктора оставило ее равнодушной.

– Ольга Витальевна?..

– Я не сплю, – ответила она. Ее приятный голос, обладающий чистым и мягким, немного звонким тембром, гораздо лучше подходил взрослой женщине, а не молоденькой девушке.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Арцыбашев.

– Нормально, вроде бы.

Он сел в изножье кровати.

– Вы приехали из дома? – спросила Ольга.

– Почему вы так решили?

– Пахнете по-домашнему, – ответила она с доброй усмешкой. – Запах жареного гуся я ни с чем не спутаю. И красное вино… – она вздохнула, чуть потянулась. – Битки со сметаной…

– Я вам привез, – Арцыбашев протянул сверток с остатками ужина. – Надеюсь, не успело остыть, пока ехал. Угощайтесь.

Девушка села, поджав ноги к подбородку, повернулась к доктору:

– Зачем все это?

– Чтобы вы не голодали.

– А капельницы, массажи, большие и вкусные обеды?

– Таковы правила нашей… моей клиники.

– Все для богатых посетителей? – Ольга лукаво улыбнулась. – Вы же знаете, что мне нечем платить.

– Я не прошу оплаты, – не успел Арцыбашев закончить, как девушка издала тихий насмешливый вздох.

– Самсонов приезжал сюда, хоть раз? – спросила она.

– Нет. Но он передал деньги – пятьсот рублей.

– Всего пятьсот… – горько усмехаясь, сказала девушка. – Вот во сколько он оценил мою любовь и преданность.

– Ольга Витальевна…

– Просто Ольга, – поправила она. – Он ведь давно уехал, верно? Ваши работницы не хотят ничего говорить. Думают, я начну биться в истерике или буйствовать. А то и вовсе слечу с катушек, и снова попробую самоубиться.

Девушка легла и вытянулась. «Боже, какая она худая», – Арцыбашев покачал головой. Даже в сумраке он видел, что одежда, подобранная для нее – самого маленького, чуть ли не подросткового размера – практически висит мешком.

– Первое время так и было, – сказала Ольга. – Когда я пришла в себя… Это был ужас, потрясение. Как так – я жива? И ваша выбритая физиономия надо мной…

– Спасибо за комплимент.

– Не обижайтесь, Александр… не помню вашего отчества…

– Просто Александр, – разрешил Арцыбашев.

– Я была сама не своя. Вы правильно сделали, что усмирили меня. И на следующий день меня посетили те же мысли. Я жива, или нет?.. Все, как во сне – тяжелом, спутанном с реальностью… Я ведь бредила тогда?

Арцыбашев кивнул. Вспомнив, что в комнате темно, он хотел сказать «да», но девушка его опередила:

– Я поняла. Свет из окна падает вам на лицо. У вас странное лицо, Александр. Никогда такого не видела.

– Какое?

– Совершенно равнодушное, холодное. Нет – оно, безусловно, красивое, но… как будто неживое, или…

– Безэмоциональное, – подсказал Арцыбашев.

– Да. А вы знаете? – весело спросила Ольга. – Мне однажды показалось, что он вернулся. Потом поняла, что это сон. Глупый, дурацкий сон…

Девушка опять села, положила свою худенькую, но крепкую кисть ему на плечо и сжала пальчиками:

– Все в прошлом. Я знаю, что он уехал без меня. Плевать – он для меня не семья. Цирк – вот моя настоящая семья. Была…

– А родители? Яковлев, помощник полицмейстера, не дал мне никакой информации про вас, кроме имени и даты рождения. И еще Смоленская губерния…

– Я с детства в цирке, родителей не знаю, – сказала девушка. – Видимо, когда родилась, мы колесили по Смоленщине. До шести лет меня растил и воспитывал старый конюх Виталий. Взяла его отчество, а фамилию сама придумала. Была у нас лошадь – Дымок. На ней меня учили кататься, когда решили, что я стану акробаткой, но эта животина была с норовом – все хотела сбросить или за ногу укусить. Когда я подросла – пристроили к гимнастам. Я до пятнадцати лет набивала шишки и вывихи, набираясь опыта. Потом появился Самсонов…

– Это он придумал Эльзу?

– Он самый. И еще назвал принцессой, сукин сын, – беззлобно выругалась Ольга. – Я за ним волочилась по всем губерниям и городам; спала с ним… А потом как-то услышала, что он себе новую кобылку ищет. Так он нас называл – кобылки. Я до последнего момента не верила. Даже когда он сам сказал – не поверила. Узнала, что он в «Астории» снял номер, пробралась туда. Он на диване, уже без штанов; под ним новенькая из цирка, дрессировщица стриженых крыс. Я, как дура, бросилась к нему в ноги, а он велел убираться. Так легко и просто, будто и не было совместно проведенных лет… – Ольга тоскливо вздохнула. – Вот я и убралась на высокой, сказочной ноте…

После этого девушка долго молчала. Держа Арцыбашева за плечо, она слегка навалилась на него крохотной грудью, склонила голову. Отросшие за три месяца пепельно-белокурые волосы щекотали его ухо. Арцыбашев, боясь пошевелиться, боясь нарушить хрупкое равновесие, ощущал лопаткой самый кончик ее маленького острого сосца, спрятанного под легкой ситцевой тканью.

«А ведь могла бы стать… кем?» – думал он, и не мог придумать. В какой именно момент Жизнь должна была повернуться, чтобы направить девчонку в другую сторону?

– У тебя есть, где пристроиться? Какие-нибудь сбережения, или друзья?

– Нет… – ответила Ольга. – У меня ничего не осталось, кроме самой жизни. Вот поэтому я зла на вас, Александр. Я вас хорошо помню – вы были в «Астории»; и вы привезли меня сюда. Я помню ваши руки, и даже глубокую морщинку на лбу, когда вы хмуритесь или задумываетесь, как сейчас…

– Кушай, пока не остыло полностью, – сбросив ее руку, доктор резко поднялся, небрежно кинул сверток с едой на кровать и вышел из палаты.

Эту снежную предновогоднюю ночь Ильин решил провести в «Журавле». Сидя за своим излюбленным столиком, он, изредка поглядывая на пьяную и веселую толпу поздних клиентов, листал заметки. На них, в виде маленьких рассказов, была расписана вся незамысловатая жизнь Петербурга, разбавленная его собственными мыслями и соображениями. Он давно обдумывал название, и вот, кинув очередной взгляд на веселившихся, легонько хлопнул себя по голове. Все это время название было на виду – написано на каждой пьяной роже, витало в спертом от сырости воздухе, а он и не замечал!

Ильин достал чистый лист, заготовленный специально для титульника, и вывел на нем крупными печатными буквами:

«Хроники зловонного города».

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

В начале января грянула крупномасштабная забастовка всех заводов в Петербурге – событие, доныне немыслимое. Во многом, оно свершилось усилием Собрания и прочими сочувствующими организациями, в том числе революционными кружками.

Для Маркова это время стало особо жарким – он работал с утра до поздней ночи, отпечатывая все больше и больше экземпляров воззваний. Менялись тексты, менялся их объем; но идея была той же – сплотиться крепкой стеной против фабрикантов и войны!

Раз в два дня парень заявлялся в маленький особняк, с неизменным чемоданом. Распечатки выгружались, их место занимали чистые листы и образец – триста экземпляров через неделю! Четыреста экземпляров через неделю!

Марков почти перестал следить за собой. Он мало ел, плохо спал, и с каждым днем выглядел все хуже. Отношения с Катей совсем разладились – он, смущаясь своей двуличной, непонятной ему самому любви, стал игнорировать ее ласковые слова, говорил с ней холодно-равнодушным, чуть ли не пренебрежительным тоном, упорно не замечая слез непонимания и обиды на ее глазах.

Вместе с тем, Марков по-особенному осмелел – он не пропускал ни одного собрания, стараясь сидеть рядом с Гапоном с самым важным видом. Если опаздывал – бесцеремонно расталкивал слушателей, пробираясь поближе к нему. Ильин, каким-то образом узнавший новый адрес Маркова, заглянул к нему и велел внимательно следить за каждым словом священника.

– А распечатки? – спросил парень.

– Плюнь ты на эти бумажки! – сердито ответил Ильин. – Никому они не нужны, разве что сопли подтирать. Демонстрантов либо выгоняют, либо заставляют работать насильно. Гапон готовит что-то новое – мне нужно срочно знать, что именно!

Этот вопрос волновал многих. На собраниях Гапона все чаще перебивали, сыпали возмущенными упреками о туманном будущем:

– Все митинги да стачки, а заводы продолжают потихоньку дымить!

– Что-то не видно окончания войны!

– Рабочих увольняют за просто так! Мало того, что им платят копейки, так неугодных еще и гонят пинками под зад!

– Правильно говорите. Наше Собрание было создано, чтобы помогать, а оно едва справляется!

– Товарищи, успокойтесь! – громко, почти крича, обратился Гапон к слушателям. – Спасибо, – спокойно добавил он, когда все замолкли. – Я знаю обо всех неприятностях и сложностях. Я знаю, что вам кажется, будто пользы от Собрания все меньше. Я начал думать об этом еще с прошлого года, когда был убит министр Плеве, и правительство пошло на ужесточение. Мне, как и многим из вас, стало ясно, что роптанием дело не решить…

– Правильно!

– …поэтому я и мои ближайшие помощники долго и методично разрабатывали план, который заставит услышать нас и наши требования. Мы обратимся к царю напрямую.

Комната зашумела, наполнилась разнообразными возгласами – от одобрения до смятения, и даже неудовольствия.

– Мы работаем над текстом воззвания к императору! – закричал Гапон. – Тише, господа, тише! Мы напишем все наши требования – нормированный рабочий день, приемлемые условия труда… Тише, господа, прошу вас! Мы организуем шествие к Зимнему дворцу и передадим послание нашему государю!

– Да плевал он на нас! – закричали священнику в ответ. – Он даже слушать не станет, потому что мы для него – просто скот!

– Он не будет слушать одного – да, возможно! – согласился Гапон. – Не будет слушать двоих, троих… Так сколько нужно людей – десяток? Может быть, сотня?

– Тысячи! – ответили ему.

– И мы организуем эти тысячи! Тише, господа! Мы организуем десятки тысяч! Огромное шествие к Зимнему дворцу!

– А если и это не поможет? Что тогда?

– Значит, он нам не царь!!! – перекрыв все голоса разом, воскликнул священник.

Комната затихла. Гапон кашлянул и продолжил спокойным, засипевшим голосом:

– Остальные ячейки Собрания уже начали готовиться. Вас попрошу тоже… всем членам организации, всем заинтересованным…

Маркову стало невыносимо скучно. Идею Гапона он оценил, как бредовую и, больше не слушая, демонстративно поднялся и направился к выходу.

– Антон! – в прихожей ждала взволнованная Катя. – Неужели это правда? Неужели батюшка планирует такое грандиозное событие?

– Вот у него и спроси, – отстраненно ответил Марков, застегивая пальто. – Ты с ним живешь под одной крышей, а не я.

– Антон? – девушка испуганно отпрянула. Марков, не прощаясь, вышел на улицу.

Теперь ему надо идти в «Журавль».

Тем временем в клинике Арцыбашева разворачивалось другое, не менее грандиозное событие.

– Вы сами посмотрите, Александр Николаевич, какой срам! – возмущенно сказала медсестра Надя, ведя доктора в палату Ольги.

Гимнастка – окрепшая, но все равно тощая и жилистая, сидела на кровати в полном шпагате. Ее худые ножки обнажились чуть ли не до пояса, демонстрируя края простеньких панталон.

– Здравствуйте, Александр, – Ольга кивнула, приветствуя Арцыбашева насмешливо-радостным взглядом темно-карих глаз. – Снова здравствуй, Надя.

– Я пришла утром – она стоит на голове! – сказала медсестра. – После завтрака выгнулась дугой – смотрит на меня снизу-вверх, и подмигивает! Теперь вот это… Ой, божечки!..

Ольга, держа шпагат, начала подниматься на руках. Под тонкой молочно-белой кожей напряглись натренированные мускулы.

– Смертельный номер, – предупредила она, выпрямила спину и ноги – халат и ночнушка сползи до плеч, обнажив панталоны и отсутствие какой-либо сорочки.

– Прекратите! – стыдливо краснея, потребовала Надя. – Немедленно перестаньте!

– Как вам угодно, – Ольга мягко опустилась.

– Ну и что вы на это скажете, Александр Николаевич? – растерянно спросила медсестра.

– Вижу, пациентка почти полностью выздоровела, – спокойно ответил он. – Скоро будем выписывать. Оставь нас, Надя.

Ольга расправила одежду и села на краешек кровати, ожидая вердикта доктора.

– Разминаешься? – спросил Арцыбашев.

– Возвращаю телу былую пластику.

– И поэтому стала недоедать?

– Я циркачка, между прочим, – заметила девушка. – Я не должна весить больше сорока.

– Это вес пятнадцатилетней девочки.

– А на кого я похожа? – вспылив, Ольга вскочила и взмахнула руками. – Сами посмотрите!

Арцыбашев не смог не согласиться. Сними с девушки ночнушку и халат – останется костлявое тело подростка.

– Вы меня, кажется, выписывать собрались? – ехидно спросила Ольга.

– А вы уже себе работу подыскали, госпожа Дымченко? – с двойным ехидством спросил Арцыбашев.

– Я вернусь в цирк, – уверенно заявила девушка.

– Не надоело ломать кости и рисковать жизнью?

– Я больше ничего не умею… – Ольга закусила губу и с усталым вздохом села на кровать. Она стала походить на обиженного ребенка.

– А что, если попробовать пройти сестринские курсы, и устроиться в больницу? – предложил Арцыбашев.

Девушка перевела задумчивый взгляд на него.

– Смущает работа? – спросил он.

– Нет. В цирке от животных так воняло – хоть падай. А Виталий когда-то работал ветеринаром; у него было много всяких книг по медицине. Я их все перечитала, и кое-что даже помню.

– Это замечательно, вот только анатомия и болезни человека отличаются от лошадиной.

– Там были книги и про человека.

– Все равно – этого мало, – возразил Арцыбашев. – Медицина не стоит на месте, и знания нужно пополнять постоянно.

Доктор сел рядом с девушкой:

– Попробуем начальные сестринские курсы. Если пойдет хорошо, сможешь, со временем, повысить квалификацию, чтобы не заниматься до конца жизни выносом туалетных уток и мытьем полов.

– У меня нет денег на эти ваши занятия, – мрачно заявила она. – Помните? Я говорила вам.

– Помню. Я заплачу и помогу устроиться в больнице. Ольга, – он взял ее ладошку и сжал пальчики, – попробуй хоть неделю поработать, как нормальный человек. Если не понравится, ты всегда можешь вернуться под купол, чтобы рисковать свернуть шею.

На ее личике появилась недобрая улыбка:

– Заплатите и устроите?

– Без проблем.

– Почему вы… – она печально вздохнула, примиряясь с положением дел. – Ладно, признаю – сама я не справлюсь. Но это… – она спешно убрала руку, – …я больше делать не могу, понимаете?.. Простите, Александр. Я понимаю вас… – девушка дернула головой, теряясь в мыслях. На ее глазах заблестели слезы. – Вы очень богатый, молодой и красивый… гораздо красивее, чем Самсонов…

– Оля…

– Я просто хочу сказать… – чуть не плача, продолжила она, – …что понимаю, почему вы привезли меня сюда и заботились обо мне, как о брошенной кукле…

– Оля…

– Но я больше не хочу быть игрушкой в чужих руках, понимаете? – слезы покапали по ее щечкам, как маленькие прозрачные градинки. – Я не хочу, чтобы меня лапали и пользовали по настроению, и грубо отпихивали прочь, когда надоест. Мне это противно! – тихо воскликнула Ольга. – Простите, Александр, но я не могу стать вашей любовницей, наложницей, или кем бы вы хотели меня сделать, чтобы я отблагодарила вас за лечение и вашу помощь…

– Ольга! – строго прикрикнув, Арцыбашев, наконец, прервал ее монолог.

– Да?..

– Ты самая бестолковая дура из всех, с кем мне доводилось иметь дело.

От удивления Ольга даже перестала хныкать.

– Возьми, – Арцыбашев протянул платок. – Вытри слезы и высморкайся, а заодно послушай. Я помогаю тебе не потому, что мне нужно твое тело или ласки! Я помогаю, поскольку могу и хочу помочь! Ясно? – Арцыбашев поднялся и смерил девушку серьезным взглядом. – Через пару-тройку недель я тебя выпишу, а до тех пор постараюсь найти тебе работу и жилье. И ничего мне взамен не надо.

2

В течение следующей недели под влиянием Гапона и Собрания в Петербурге начались тайные приготовления. Сливаясь на фоне общего будничного городского шума, шепоток заговора проникал в рабочие кварталы, в дома бедных людей, в лачуги нищенствующих. Пока заводы простаивали в стачках, принося многомиллионные убытки; пока усиливалась охрана Зимнего дворца и города в целом; пока Вторая эскадра полным ходом шла в пасмурный Тихий океан – навстречу грядущей гибели; многотысячный рабочий люд готовился и набирался смелости открыто заявить о себе.

Марков продал печатную машинку, уничтожил оставшиеся распечатки, а чемодан из-под них доверху набил бельем и костюмами. Он готовился покинуть город, надеясь, что успеет до того, как тот встанет дыбом. Парень съездил на вокзал, купил билет на поезд до Новосибирска, а на обратном пути столкнулся с Катей.

Она ждала в подъезде. Ее хмурое лицо с заплаканными глазами не сулило ничего хорошего.

– Антон, нам надо поговорить, – отрывисто бросила она.

В квартире они молча прошли в комнату – сначала Катя, вслед за ней Марков. Девушка была очень хороша – он невольно залюбовался ее статной фигурой, облаченной в черно-белое платье с шубкой поверх него. Волосы девушка собрала в косу, перекинула на грудь, то и дело нервно теребя ее кончик худыми пальцами.

– Что случилось, Катя? – спросил он. Девушка окинула комнату тревожным, напряженным взглядом, будто выискивая что-то. Марков повторил вопрос.

– Случилось? – задумчиво спросила она. – Может быть. Ты перестал ходить на собрания, ты не берешься за работу, ты игнорируешь меня, свою жену, – ее глаза заиграли недобрыми изумрудными огоньками.

– Катя, я…

– Ты меня больше не любишь? Скажи честно, Антон! Не любишь?

Марков растерянно пожал плечами. Как объяснить ей, если сам не понимаешь?

Девушка сердито поджала губы. Ее взгляд упал на чемодан:

– Что там?

– Ты знаешь.

– Лжешь, – Катя раскрыла его, вытряхнула одежду и бросила на пол. – Ты убегаешь?

– Я уезжаю. Мне все надоело – Собрание, Ильин…

– И я тоже?

– Ты здесь не причем, Катя, – Марков устало сел на кровать и закурил. – Всему виной эта обстановка, этот проклятый город. Он будто готовится сойти с ума.

– Значит, для тебя борьба за справедливость стала чем-то безумным?

– Нет же Катя, – поспешил оправдаться парень. – Но замысел Гапона… Ты веришь, что его план сработает? Я не верю, – признался он. – Поехали со мной?

– Ты говоришь, как жалкий трус, – презрительно бросила она. – И меня хочешь увлечь… Нет, Антон! Я останусь в Петербурге!

– Да ты посмотри, как он поменялся! На улицах кордоны, на площадях батальоны солдат! Ваше мирное шествие обернется кровавой бойней! Вам не дадут пройти к Зимнему, даже на Невский выйти не позволят!

– Ты не можешь знать этого. Батюшка обо всем позаботился. Он, если тебе интересно, сильно разочарован тобой, – Катя достала платок, приложилась к влажным глазам. – А от меня, судя по всему, тебе было нужно только тело и удовольствие. Понравилось, Антон? Понравилось?!

– Да ведь это ты притащила меня в мотель! – напомнил Марков. – Начала нести ахинею про мужа и жену! Я не знаю – люблю тебя, или нет. Я не разобрался. Но я прошу… нет, я умоляю – поехали со мной, Катя! Давай уедем, пока не стало поздно, пока мы не погибли. Рванем в Сибирь, и дальше… Зачем бессмысленно умирать?

– Нет! Я лучше умру, чем буду жить с лицемером! – девушка выскочила в прихожую. – А ты, Антон, умрешь как трус, загнанный в угол! – плачущим голосом бросила она напоследок.

– Катя! Катя, подожди!

Быстрые шаги девушки отдавались на лестнице гулким эхом. Марков, собравшийся за ней, встал на лестничной клетке – что-то остановило его. Вместо того чтобы попытаться догнать и уговорить ее, парень подождал, пока в самом низу хлопнет дверь, и вернулся в квартиру – заново собирать чемодан.

Окончив дневной обход, Арцыбашев решил съездить домой. Ему было легко и весело, особенно теперь, когда судьба Ольги так удачно определилась. «Глупая девчонка, все-таки», – улыбнувшись, он вспомнил ее фарфорово-бледное лицо с глубокими и большими темно-карими глазами, розовые щечки с россыпью крохотных конопушек и алые губки, пухленькие и соблазнительные – словно умоляющие о страстном поцелуе. Обрамляло это поистине кукольное личико быстро отрастающие пепельно-белокурые волосы с серебристым оттенком.

«Надо ее подстричь», – решил Арцыбашев.

Машина подкатила к дому Чичерина. На звонок открыл Василий, скромно поклонился:

– Здравствуйте, барин. Не желаете чаю?

– Мама здесь?

– Здесь, барин – с маленькой барышней играет.

Арцыбашев скинул пальто и разулся, пошел к детской. Он услышал медленный, чеканный голос матери – она читала. Арцыбашев приоткрыл дверь, заглянул в комнату.

Софья Петровна сидела с книгой русских сказок. Перед ней, на полу, полукругом расселись все плюшевые обитатели комнаты. Ника сидела между ними, обнимая огромного медведя. Она услышала, как дверь открылась, подняла глаза на отца.

– …а Иванушка, – женщина перестала читать, обернулась. – Вот он, наш Иванушка.

– Здравствуй, мама, – Арцыбашев вошел. Дочь кинулась к нему на шею. Поцеловав ее, он спустил девочку на пол. – Есть свободное время? Хочу проехать в Пассаж, купить кое-что.

– Что? – задорно спросила Ника.

– А этот разговор не для твоих ушек, милая моя, – ласково ответил он. – Пошли в кабинет, мама?

Женщина отложила книгу и направилась за Арцыбашевым.

– Ну, рассказывай, Саша, – напряженно попросила она.