Текст книги "Раскаты"

Арцыбашев заглянул в следующий павильон, продающий всякий антиквариат. В нем витал особый, сладковато-плесневелый запах ветхозаветной старины. Среди хрустальных ваз и бронзовых статуэток, книг в золоченых переплетах и полустертых картин, лишь одна вещица привлекла его внимание – черепаховый гребень с самоцветами на рукояти.

«Почти такой же, как у той, – Арцыбашев вспомнил девушку Маркова. – Нет, этот богаче выглядит».

– Вам помочь с выбором, господин? – спросил молодой, строго одетый человек за прилавком. Доктор молча ткнул на гребень.

– Начало восемнадцатого века, Кастилия.

– Цена?

– Семьдесят.

– Он настоящий?

Лицо служащего немного напряглось.

– У нас есть юридически заверенные документы с описанием его родословной. Увы, но камни фальшивые. По сути, это простая безделушка, созданная в качестве маленького и приятного подарка женщине, у которой есть все.

Через несколько минут Арцыбашев ушел из павильона. Гребень, завернутый в разноцветную бумагу, лежал в кармане пальто.

Доктор вышел на морозную улицу и закурил. Как он сразу не догадался купить что-нибудь небольшое и при этом очень полезное? У Ники были какие-то заколки, ленты, расчески и прочее, что помогало держать ее длинные волосы в нужной форме. Но гребень – вещь чисто женская, маленьким девочкам не положенная…

«Отличный выбор», – похвалил Арцыбашев сам себя и пошел к машине.

– Долго вы там, Александр Николаич… – протянул Гришка. Он стоял и притоптывал возле «форда», пытаясь согреть ледяные руки и ноги, ругая себя, что не одел, как все, шубу и шапку, а решил напоследок покрасоваться в английской кожаной куртке.

– Что такое, Гриша – ж… па примерзла? – съехидничал Арцыбашев. – Будет тебе наука под старость, когда недержание начнется – здесь тебе не Краснодар. Давай-ка, напоследок, заедем в клинику; посмотрим, как у них дела.

– Александр Николаич!

– Давай-давай – заводи и поехали! Нечего стонать – я предупреждал, что никому твои выкрутасы не интересны, модник непутевый. В клинике обогреешься.

– Александр Николаевич! – едва Арцыбашев вошел в фойе, к нему подлетела взволнованная медсестра Надя. – Мы до вас никак дозвониться не могли! Управляющий ваш одно и то же твердит – не вернулся домой, и все! – чуть не плача, возмутилась она.

– Тихо, Надюша, что случилось? – спокойно ответил доктор.

– Она очнулась, понимаете? Очнулась!

– Кто? – доктор непонимающе посмотрел на нее, но через миг его лицо прояснилось.

– Да, Александр Николаевич, да! – радостно улыбаясь, ответила Надя.

– Тише ты, стрекоза! Давай по порядку.

Девушка начала сбивчиво рассказывать:

– Я иду мимо, слышу – из ее палаты доносится какой-то невнятный шепот или стон. Я осторожно заглянула и представляете, что вижу? Она очнулась и пытается встать! Я сразу кликнула в коридор, ну и ее придержала. Прибежала Нюра, и мы ее спокойно уложили…

– Так, – внимательно выслушав, Арцыбашев призадумался. – Она что-нибудь говорила?

– Она постоянно стонала и охала…

– Я не об этом! Она говорила – русским языком, членораздельно?

– Кажется, да… – сомневаясь, ответила Надя.

– Что значит – кажется? Ты что, русский язык забыла? – рассердился Арцыбашев. – Ты или Нюра слышала? Мне очень важно знать!

– Кажется… она, кажется, спрашивала, где она находится…

– Отлично! – Арцыбашев обнял девушку и поцеловал в щеку.

– Александр Николаевич?

– Ждите – я сейчас переоденусь и приду к ней.

Он бегом добрался до кабинета.

«А Маслов знает? – доктор дернул ручку, она не поддалась. – Как всегда, где-то гуляет!»

Арцыбашев зашел к себе, накинул халат, нашел среди записей медкарточку Дымченко и тем же торопливым бегом спустился на первый этаж.

Отдышавшись, он расправил халат и вошел в палату:

– Здравствуйте.

Девушка, лежавшая на кровати, непонимающе посмотрела на него.

– Меня зовут Александр Николаевич, – Арцыбашев сел на заранее приготовленный стул возле изголовья.

– Где я?.. – прошептала девушка.

– В моей клинике. Я хирург, а они, – он указал на Нюру и Надю, – мои помощницы.

– В больнице?.. Вот, черт… – по лицу девушки скользнула слабая улыбка разочарования. – Вытащили все-таки…

– Вы помните свое имя?

Девушка не ответила.

– Оставьте нас, пожалуйста, – приказал Арцыбашев медсестрам. Когда они ушли, он придвинулся ближе:

– Вы помните, как вас зовут?

– Эльза… – неохотно ответила она.

– Это ваше сценическое имя. А по-настоящему?

Ее темные брови нахмурились.

– Ольга… Дымченко… Зачем вы меня спасли?..

– Потому, что я врач.

– Нет… – девушка устало прикрыла глаза. – Я вас помню… вы были там… видели меня… За окном снег… сейчас январь?..

– Пока что декабрь.

– Декабрь… а тогда был октябрь… Вы же знаете, кто я… успели узнать… и зачем-то… – она тихо всхлипнула. – Это он приказал?..

– Слушай, дорогая моя, – грубо и резко заговорил Арцыбашев. – Мне безразличны причины твоего неудавшегося самоубийства. Будь на моем месте поп, он бы объяснил твое спасение вторым шансом; но я, как врач, заявляю – ты жива лишь потому, что приземлилась на спину, а не на голову, и тебя вовремя стали спасать.

– И зачем?.. Лучше бы я умерла… – простонала Ольга. – Лучше бы… Зачем вы меня спасли?.. Я не хочу жить…

«Вот и поговорили», – мрачно подумал Арцыбашев.

– Надя! Нужен укол!

После него девушка успокоилась, а потом заснула.

– Следите, чтобы больше такое не повторялось, – сказал он медсестре. – Внутри она поломалась не меньше, чем снаружи.

Арцыбашев вернулся в кабинет. Швырнув карточку на стол, он полез за коньяком.

«Что ты еще мог ожидать от нее – слезы благодарности? – наполнив стакан до половины, доктор опустошил его несколькими мощными глотками. – Наивный, как мальчишка».

Стянув с себя халат и расслабив галстук, он завалился в кресло и снял телефонную трубку:

– Алло? Соедините с центральным отделением полиции. Мне нужен помощник полицмейстера Яковлев. Передайте, что звонит Арцыбашев.

Пока телефонистка соединяла линии, доктор развернулся и посмотрел в заиндевелое окно. За ними проглядывалось беззаботно-веселое, голубое небо…

– Да? – спросил Яковлев глухим голосом. – Слушаю вас, Александр Николаевич.

– Добрый день. Звоню насчет нашей пациентки, цирковой гимнастки – помните?

– Помним, Александр Николаевич, как же не помнить! Не беспокойтесь – ваша справка давно у нас.

«Какая справка?» – удивленно подумал Арцыбашев.

– Алло? Александр Николаевич?

– Да, я вас слушаю. Я просто не совсем понимаю… – Арцыбашев опять замолчал. В его голове лихорадочно закрутились мысли.

– Алло? – нетерпеливо повторил Яковлев.

– Да, вы там говорили насчет справки… Получается, больше ничего с нашей стороны не нужно? – решил проверить Арцыбашев одну спонтанную догадку.

– Не нужно, Александр Николаевич, – ответил Яковлев. – Дело давно закрыто, и я рад, что госпожа… Эльза, да?

– Да.

– Я рад, что госпожа Эльза и господин Самсонов нашли общий язык.

– А уж я-то как рад… Вы не знаете, где он сейчас?

– Да где-то в Европе – у него же турне. Он так сокрушался, что пришлось уехать без нее!

– Воистину – очень плохо, – согласился Арцыбашев и положил трубку. Потом позвонил по внутренней линии в регистратуру:

– Иван, будь любезен – спроси-ка у Нади, сможет ли она остаться на вторую смену? Я помню, что завтра выходит Нюра, но ты спроси. Сможет? Отлично. А Нюру, пожалуйста, отправь ко мне.

17

Через пару минут Нюра появилась на пороге кабинета.

– Александр Николаевич? – приятно улыбаясь, медсестра легкой походкой прошла до стола. – Звали меня?

– Звал, дорогая, – Арцыбашев поднялся, медленно обошел стол и встал возле девушки. От нее приятно пахло дорогим парфюмом. «Молода и горяча…» – Арцыбашев смотрел на ее красивое личико, борясь с проснувшимся инстинктивным желанием впиться в пухлые губки жадным поцелуем. Конечно, она начнет сопротивляться, больше для виду. Когда он с силой дернет ее накрахмаленный халатик – так, что отлетят пуговицы, и ее большая упругая грудь в шелковой сорочке вывалится наружу, девушка томно вздохнет, закроет глаза, и полностью отдастся развратным чувствам.

– Ты ведь недавно устроилась, Нюра?

– Верно, Александр Николаевич.

– По рекомендации Маслова?

– Александр Николаевич… – девушка кокетливо улыбнулась. – Вы же знаете…

– Знаю, Нюра. Хотел, чтобы ты вспомнила, кто тебя устроил, и кто стал причиной твоего увольнения.

– Что? – на лице девушке застыло изумление. – Александр Николаевич?..

– Ты не ослышалась, дорогая. Ты уволена.

– Почему? Александр Николаевич, почему?!

– А вот ты найди Маслова и спроси у него, – предложил Арцыбашев. – Давай, сучка, ищи своего кобелька. И когда найдешь – попроси, чтобы он приехал сюда. Я буду ждать. А пока напишу приказ о твоем увольнении. Расчет получишь завтра. Давай, Нюра, – он подтолкнул девушку к выходу. – Постарайся управиться до конца своего последнего рабочего дня.

Несмотря на врожденную глупость, Нюра поняла – Арцыбашев не лжет и не выдумывает. Тихо и быстро поплакав в одиночестве, она бросилась на поиски Маслова – последнего, кто мог бы ей помочь.

Нюра приехала к нему на домашнюю квартиру. Дверь открыла Зинаида. Увидев перед собой молодую смазливую девушку, она грубо спросила:

– Чего тебе?

– Мне нужен Петр Геннадьевич Маслов…

Дверь с шумом захлопнулась:

– Нет его здесь, проститутка!

«Черт, где же ты мог пропасть?» – с отчаянием подумала Нюра. Ей вспоминались адреса отелей и ресторанов, в которых она успела побывать с Масловым. Один раз он привез ее на квартиру в каком-то особняке, то и дело хвастаясь, что снял ее специально, чтобы пожить отдельно от жены.

«Для любовниц своих снимал, кобель», – поняла теперь девушка. С огромным трудом, по обрывкам в памяти, ей удалось вспомнить и найти нужную квартиру в нужном особняке.

Дверь открыл Маслов.

– Слава богу! – чуть не плача, воскликнула она. – Петя…

– Ты какого черта заявилась?! – грубо спросил он. Девушка, ожидая радушного приема, растерянно заморгала, а потом горько заплакала. Маслов затащил ее в прихожую и закрыл дверь, пока не сбежались соседи.

– Что случилось? Ну, что случилось?! – крикнув, он схватил девушку за плечи и сильно встряхнул. – Да говори уже, черт возьми!

– Арцыбашев меня уволил… – пролепетала Нюра.

– За что?

– Сказал, что из-за тебя…

– Из-за меня?! В смысле, из-за меня?

– Я не знаю! Он попросил найти тебя и передать, чтобы ты к нему в клинику явился…

– Черт возьми! – Маслов схватился за голову. – Он что-нибудь еще говорил?

– Нет…

– Хотя бы намекал? Что-нибудь, хоть что-то?!

– Нет! – крикнула Нюра. – Он ничего не сказал! Позвал к себе, и сначала будто приценивался! Я думала, сейчас завалит на стол…

– И уже приготовилась расстегнуть ему штаны и ноги раздвинуть, да?!

– А что мне делать нужно было?..

– Какой тупой вопрос! У тебя что в голове пусто, что в дырке!

– Я, когда тебя искала… сначала к тебе на квартиру приехала…

– О боже! – Маслов вскинул глаза к потолку. – Ну, за что мне такое наказание?!

– Извини, но я растерялась! – оправдываясь, воскликнула Нюра. – Где тебя искать в городе?!

– Ладно, успокойся, – Маслов ушел в другую комнату, вернулся с полным фужером вина. – Выпей и возьми себя в руки. Жена знает про мою… тягу к женскому полу. Она, конечно, устроит мне головомойку, но со временем успокоится. И ты успокойся! Найду тебе другую работу – медсестрой в военном госпитале будешь.

– Опять медсестрой?

– А ты кем хотела – заведующим отделением? Давай собирайся, – Маслов отобрал пустой фужер, отнес его обратно. – Здесь тебе ночевать нельзя.

– Куда же мне ехать?

– Снимешь номер в гостинице. Мне потом позвони. На, возьми денег.

– А ты?

– А я, дорогая моя, поеду к Арцыбашеву, – решительно сказал Маслов.

Хмурый Маслов вошел в фойе клиники. На приветствие вахтера он не ответил.

«Что же это может быть?.. – ломал он голову над одним-единственным, но таким важным вопросом. – Заметил нехватку припасов? Недостачу высчитал? Нет, я все делал чисто и аккуратно, комар носа не подточит. Тогда что? Нюру уволил без колебаний – значит, настроен серьезно взяться за меня. Ну-с, ничего, мы еще повоюем».

Навстречу ему шла медсестра Надя.

– А вы слышали, Петр Геннадьевич? – радостно спросила она. – Наша цирковая принцесса проснулась.

«Справка! – Маслов чуть не пошатнулся от ужасной догадки. – Вот в чем я напортачил! Чертова справка! Арцыбашев, честный дурак, сразу Яковлеву звонить стал! Вот где я прокололся! Надо было поделиться, а не утаивать…»

Однако на душе у Маслова стало намного легче. Выяснив свою ошибку, он понял, как нужно действовать. Это будет несложно! Может, даже получится восстановить Нюру…

«Нет, – решил Маслов. – Она приелась».

Без стука он вошел в кабинет Арцыбашева. Доктор все еще сидел за столом, потягивая коньяк.

– Итак, ей потребовался один час и сорок семь минут, чтобы найти тебя, – Арцыбашев отставил стакан, поднялся и подошел к Маслову. Тот улыбнулся:

– Александр Николае… – Арцыбашев схватил его за лацканы пиджака и опрокинул на диван, придавил всем своим весом:

– Ты что себе позволяешь, Петя?! С ума сошел?! Хочешь за подлог сесть, и меня за собой утащить?!

– А что оставалось делать?.. – натужно ответил Маслов. – Она лежит, как полено, и проку от нее никакого… А тут плевое дельце подвернулось…

– Плевое дельце?! – взревел Арцыбашев. – Шкуру с тебя спустить – вот плевое дельце! Ты меня дураком выставил, ты мою репутацию подмочил, скотина!

– Я могу поделиться… – задыхаясь, прошептал Маслов. – Верну половину… отпустите…

Арцыбашев швырнул его на пол и отошел, поправляя пиджак и галстук.

– Много отдали за бумажку? – сердито спросил он.

– Полторы тысячи… – Маслов, тяжело дыша, хотел подняться, но получил тычок в спину:

– Лежи, псина!

– Лежу… Я дам половину… – Маслов умоляюще посмотрел на Арцыбашева. Тот усмехнулся. – Хотите, верну все?..

– Ты, видимо, думаешь, что меня взбесила твоя жадность. Нет, Петя – не жадность, а тупость. Я с уважением отношусь к людям, которые зарабатывают деньги своими руками, умом, хитростью, дыркой между ног – неважно чем, но зарабатывают!

– Я заработал, – отметил Маслов. – И работая с вами… то есть, на вас, я зарабатывал…

Арцыбашев покачал головой:

– Ох, Петя, какой же ты дурак! Ты не заработал – ты отобрал. Юрист объяснил, для чего была нужна эта справка. Ты и Самсонов отобрали у девочки все ее деньги… – злобно прошипел Арцыбашев. – Просто и нагло ограбили ее!

– Да сколько бы она там заработала, за свои выступления? – спросил Маслов. – Сотню? Пятьсот?

Арцыбашев наклонился, схватил его за шиворот.

– Нет, не надо! – крикнул Маслов, не понимая, что с ним сейчас сделают. Арцыбашев прижал его к стене. Мощные кулаки ушли костяшками в его шею. Маслов с ужасом понял, что его тело поднимается, что его душат!

– Падаль!.. – Арцыбашев отпустил, и Маслов, хрипя и откашливаясь, повалился на пол. – Когда твой отец пришел ко мне, умоляя взять тебя на работу, я согласился. Твой отец клялся, что стащил тебя с морфиновой иглы, прочистил твои загнивающие мозги!

– Так вы… знали…

– Конечно, знал, дубина ты стоеросовая! Тебя не хотели брать ни в одну больницу, а я рискнул! Я закрывал глаза на твои фортели с этой смазливой, как ее… неважно, с сего дня она уволена!

– Не надо так со мной, – отдышавшись, Маслов неуверенно поднялся на ноги. – Не надо, как с сопливым интерном! Я всегда помогал зарабатывать – клинике и тебе. Тебе, в первую очередь! Ведь ты забираешь львиную долю! А деньги за справку я верну, вот увидишь…

Арцыбашев, прикрыв лицо ладонями, расхохотался.

– Ты ничего не понял из того, что я сказал! Вообще ничего! Боже, с какими идиотами доводится жить и работать! Скажу прямо – собирай вещи и проваливай из клиники. Здесь ты больше не работаешь.

– Не работаю? Не работаю?! – вскипел Маслов. – Думаешь, я убегу, поджав хвост?! Я тоже доктор, между прочим…

– Да?

– Да! Я тоже хирург!

– Ох, какой дурак, я не могу… – хихикнув, сказал Арцыбашев. – Сними-ка пиджак и закатай рукава.

– Это еще зачем?

– К числу твоих прегрешений я забыл добавить пропажу ампул с морфином. С каждой поставкой потихоньку убывает. Ты их налево продавал, или сам использовал?

– Да как ты смеешь…

– Снимай пиджак! – воскликнул Арцыбашев. – Живо!

Дрожащими руками Маслов снял пиджак, закатал рукав рубашки.

Чисто.

– Теперь другой. До самых локтей!

На локтевом сгибе, и ниже, почти до самого запястья, темнели точки от уколов.

– Когда начал? – поинтересовался Арцыбашев. – Или ты и не бросал никогда? Там, внизу, лежит совсем юная девочка. У нее нет родителей, нет друзей, нет денег; ее душа и тело переломаны; она – забытое, покинутое всеми существо… И ты – здоровый, сытый бабник и наркоман с кучей денег, заработанных за моей спиной. Тебе хватает наглости презирать эту девочку, и хаять меня перед своими друзьями. Не отговаривайся, Петя, будешь глупо выглядеть. Впрочем, куда уж глупее… А это клеймо, – он указал на следы от уколов, – твоя будущая смерть.

Маслов застегнул рубашку, расправился и одел пиджак.

– Завтра я заберу свои вещи, – тихо сказал он, и вышел из кабинета.

18

В этот стылый предновогодний вечер Арцыбашев сидел в кабинете, слушал потрескивание огня в камине и листал последний выпуск медицинского журнала. Статья, посвященная скончавшемуся в середине месяца Склифосовскому, была перечитана дважды.

«За тебя, старый учитель», – Арцыбашев скромно поднял бокал и сделал пару глотков. Затем он закурил.

По дому, стуча новыми туфельками, бегала Ника. Она заглядывала в каждую комнату, интересуясь, чем заняты обитатели квартиры.

– Папа? – весело спросила она, подскочив к нему. – Пойдем в гостиную, посмотрим на елку?

– Ты сама как елка – нарядная и прекрасная, – от его слов девочка смущенно покраснела. – Что, милая моя – я не прав?

На ней было новенькое платье небесно-голубого цвета и белые чулки. Софья Петровна заплела ее волосы в косу и обмотала по верху головы – она сама ходила с такой прической в молодости. Арцыбашеву не нравилось – получалось по-деревенски глупо и простенько. Понимая, что смотреть на этот несъедобный калач придется очень долго, он подманил дочь и начал распускать ее волосы.

– Папа, зачем? – испуганно спросила Ника.

– Спокойно, милая моя, – Арцыбашев достал из стола гребень в подарочной упаковке, показал Нике. – Это для тебя.

– Гребешок?

– Не гребешок, а гребень. А теперь стой смирно – буду наводить красоту на твоей голове.

Он часто видел, как это делала Анна со своими волосами, и сейчас пытался повторить увиденное. Десять минут девочка вздыхала и ойкала, пока Арцыбашев, мысленно ругаясь, укладывал светло-пшеничные волосы мягкими волнами, одну прядь на другую, а потом пополам…

– Вот и все… – доктор поправил самоцветную рукоять и придирчиво осмотрел получившийся узел. – Зеркало подать?

– Посмотрю в фойе, – девочка убежала.

– Это просто бесподобно, папа! – восторженно крикнула Ника. Арцыбашев слышал, как она бежит обратно. – Очень красиво!

– Похвастайся бабушке, – Арцыбашев поднялся и вышел из кабинета. Волнующая предновогодняя лихорадка, которой жила дочь последнюю пару недель, ненадолго передалась ему.

«Как там наше дерево?» – он зашел в гостиную.

Управляющий не солгал насчет елки – в меру высокая и очень пышная, украшенная разноцветными хрустальными шарами и сосульками, она гордо стояла в центре комнаты, источая необыкновенно крепкий, смолистый запах леса.

– Василий, – позвал Арцыбашев.

– Да, барин?

– А елка-то хороша.

– Еще бы, барин, – горячо соглашаясь, ответил управляющий. – Уж мы с Семеном выбрали лучшую, какая только была.

– Возьми, – Арцыбашев протянул ему рубль. – Только не напивайся до упаду.

– За это вам отдельное спасибо, барин, – поклонился Василий. – Я Семену передам, что вам все понравилось!

Доктор прошел в столовую. Стол уже сервировали. Из кухни долетали соблазнительные запахи почти готовых блюд, и он направился к их источникам.

– Все в порядке, ребята? – спросил он повара и его помощника. Оба немногословные, они просто кивнули. – А ты что здесь делаешь? – спросил он у матери. Софья Петровна наблюдала, как за стеклянной дверцей духовки доходила большая жирная индейка.

– Не мешай, Сашенька, – отмахнулась женщина. Арцыбашев заметил в ее руке блокнот и карандаш.

– Рецепт записываешь? – весело спросил он. Мать сердито посмотрела на него. – Ладно, развлекайся.

– Папа, ты нам потом поможешь разрезать индейку? – из дальнего угла кухни показалась мордашка Ники, со следами тайком съеденного пирожного.

– Разрежу его с хирургической точностью, – улыбнулся он. – Пойдем отсюда – не хватало тебе еще чем-нибудь испачкаться.

– Бабушка, узнай у них рецепт омлета! – крикнула на прощание Ника.

– Спроси у отца, солнышко – он готовил.

– Папа?

– Потом расскажу и покажу, – Арцыбашев взял дочь за руку и увел в гостиную.

– Папа, кажется, снег пошел, – показывая в темное окно, сказала девочка. Арцыбашев подошел к холодному, покрытому замысловатыми узорами окну. Дыхнув на него и растерев пальцем, он посмотрел в ночную тьму Петербурга.

– И правда, снег… – с темно-золотистого неба, медленно кружась, падали пышные хлопья.

– Я хочу на улицу, посмотреть, – попросила Ника.

– Я тоже… – прошептал Арцыбашев. Его сердце тоскливо сжалось.

Одевшись потеплее, они вышли наружу. Доктор закурил.

– А мы завтра пойдем на каток? – спросила Ника. – Папа? – девочка заметила, что Арцыбашев, странно сутулясь, прошептал что-то.

Парадная дверь отворилась, выглянула румяная и усатая морда Василия:

– Б-р-р, холодрыга! Барыня требует, чтобы маленькая барышня вернулась в дом. Скоро будут подавать ужин.

– Иди, Ника. Я постою еще немного, и вернусь, – сказал Арцыбашев.

Оставшись один, он тихо и болезненно простонал. Эта приветливая, спокойная, снежная ночь пробудила в нем странное грустное чувство – будто он что-то потерял или забыл… что-то важное, жизненно необходимое… но что? Пройди сейчас по безлюдному белому проспекту, мимо угасших окон и витрин; пройди вдоль набережной – посмотри, как частично скованная льдом Нева, черная внутри и белая снаружи, тянется через замерзшие мосты и каналы – ты не найдешь и не увидишь.

Он всегда любил зиму, больше других времен года. Он помнил детство в деревне – снег до колен, деревья в белых искрящихся шапках. Годами позже, в Москве, тоже были зимы – но более скупые, перемешанные ветром. Были и ночи, подобные нынешней. Его отец, пролежавший с тяжелым воспалением легких, умер в одну из таких, спокойных и тихих. Но чувство грусти о потерянном появилось раньше, гораздо раньше…

Парадная дверь снова открылась.

– Барин, ваша матушка зовет на ужин, – сказал Василий.

– Хорошо, я сейчас… – Арцыбашев отбросил давно сгоревший окурок и вернулся в дом.

19

«Это было ошибкой».

В маленьком гостиничном номере натоплено, окна наглухо зашторены. Марков, стоя в уборной возле открытой форточки, курил папиросу.

«Это было ошибкой», – подумал он, и захотелось расплакаться. Окурок улетел в темный двор, форточка закрылась. Марков вымыл руки и сполоснул лицо, вытерся желтоватым от старости полотенцем.

Комната, которую он с Катей снял на одну ночь, обставлена бедно. Большую ее часть занимает широкая, продавленная в центре кровать – сразу становятся ясно, для чего нужны эти маленькие меблированные номера с объявлением о круглосуточной работе. Напротив кровати стоит трюмо. Катя, сидя перед ним в тонкой сорочке и кружевных панталонах, неторопливо расчесывала длинные темные волосы.

Их отношения изменились после того злополучного случая в кофейне. Марков отвез обессиленную девушку в маленький особняк, передал на руки Гапону и объяснил, что произошло.

– Я пойму, если вы захотите выгнать меня, – сказал он священнику под конец.

– Я не могу, даже если бы хотел. Этот дом принадлежит отцу Кати, а не мне. Что касается вашей работы – у меня нет претензий к ней.

– Я взял другую машинку.

– Это заметно. Вы, Антон, поражаете меня своей простотой. Именно простотой, а не простодушием – понимаете разницу? Вы оказались не в том месте, не с теми людьми – Ильин, я, ваш зловредный Арцыбашев, Катя…

– Она сказала, что мы скоро умрем.

Гапон понимающе улыбнулся:

– Мы все умрем, рано или поздно. Тело наше истлеет, кости обратятся в прах…

– Я не об этом, батюшка. Она говорила так, будто знает или видит, что мы умрем.

– Она не назвала дату? – спросил священник.

– Нет.

– И не назовет. Хотите чаю?

Разговор происходил на кухне. Марков кивнул. Гапон достал две кружки, разлил по ним кипятку:

– Я заметил однажды – после припадков Катя впадает в какое-то странное, необъяснимое состояние. Если ее оставить в покое – она отлежится и обо всем забудет. Но если с ней говорить…

– Она видит будущее? – настороженно спросил Марков. – Или это просто какие-то бредовые галлюцинации?

– Я… честно, Антон, я не знаю, что происходит с ней… – приготовив чай, Гапон сел рядом с парнем. – Я расскажу вам один случай – только потому, что вы сблизились с ней. В начале года у нее случился припадок, прямо на собрании. Не знаю, что ее так испугало, но люди, оказавшиеся рядом, услышали ее «предсказания». Катя говорила отрывисто и туманно, но речь явно шла о русско-японской войне.

– И что вышло?

– По ее словам, она окончится крахом всей империи. Не подумайте только, что работа Собрания основана на «пророчествах» Кати, – скромно улыбнувшись, сказал Гапон. – Вовсе нет. Мы работаем с оглядкой на другие организации, учитываем политическую обстановку…

– Обстановка желает лучшего, – сказал Марков.

– Верно. Но не ломайте над этим голову, Антон. В Собрании много людей, которые заняты этим. В том числе я.

– А что делать с Катей?

– Она хорошая девушка – думаю, вы убедились в этом. Вы первый, кто не просто обратил на нее внимание, но и помог выбраться, так сказать, в большой мир.

– Вы хорошо знаете ее?

– Я крестил Катю, когда она родилась; а до этого – венчал ее родителей. Ее отец… – Гапон словно бы призадумался. – Мы были друзьями по семинарии. Он бросил учение и занялся мирскими, более приземленными делами. Стал торговцем, если прямо. Мы оба родом из Полтавы, оба со временем перебрались в Петербург, оба толстовцы. И наши жены… У меня осталось двое – мальчик и девочка; у него – Катя.

– Я люблю ее, – признался Марков. – И отступаться от своего не намерен.

– Прекрасно, – ответил Гапон. – Тогда ведите дело дальше. И когда-нибудь – надеюсь, что скоро – я смогу обвенчать вас.

– Я должен перед ней признаться. Все подарки для нее… – Марков презрительно усмехнулся. – Даже моя одежда – чужое. Мне просто дают деньги.

– И что с того? – равнодушно заметил Гапон.

– Арцыбашев наговорил много плохого, омерзительного. Она слышала… Проблема в том, что его слова, во многом, правда.

– Понимаю. Возможно, вам и впрямь стоит объясниться с ней, – сказал Гапон. – Главное, не волнуйтесь. Любящая женщина примет своего мужчину таким, какой он есть. А если он, ко всему прочему, готов измениться в лучшую сторону…

После этого Марков ушел – обратно, на улицы. Разговор с Гапоном заставил его подумать о многом, прежде всего о себе, о своей неустроенной, вечно туманной жизни. В тот же день он, забрав печатную машинку и чемодан с распечатками, переехал в небольшую квартиру в чистом доме. Вечером он наведался в маленький особняк, просидел почти до полуночи, разговаривая с Катей. Он описал ей всю свою фальшивую, бессмысленную и щегольскую жизнь до нее и, как предвещал Гапон, Катя приняла Маркова.

Они стали видеться еще чаще. Марков водил ее на квартиру, без утайки говоря, что она съемная, и жить в ней он будет, пока Ильин дает деньги. Кате понравилась обстановка и вид из окна – скромный, по-своему милый. Они выпили чай, потом пообедали в маленьком ресторане через дорогу, вернулись обратно к Маркову.

Они облюбовали небольшой диван в коридоре, между кухней и гостиной. Присаживаясь на него, Катя прижималась к Маркову, и они долго и беззаботно болтали обо всем подряд. Иногда целовались, но дальше дело не шло – Катя боялась неизведанного и необратимого; а Марков, вспоминая ее приступы, опасался их повторения…

Так и тянулась жизнь, вплоть до снежной предновогодней ночи. Они гуляли весь вечер по Невскому проспекту и набережным; наблюдали, как закрываются последние лавки, и горожане торопятся по домам. А потом пошел снег, и время будто замерло… Марков, ведя под руку сомлевшую Катю, думал – как хорошо, все-таки, что она ему встретилась! Как хорошо чувствовать ее тоненькую руку, облаченную в посеребренный снегом мех, как хорошо слушать ее ровное дыхание, как хорошо чувствовать вкус ее сухих теплых губ и запах волос…

– Скоро смерть… – сонно проговорила Катя. – Совсем скоро… смерть…

Марков взволнованно посмотрел на нее. Девушка улыбалась, ее глаза сияли изумрудами, предвкушая нечто приятное.

– Скоро смерть…

– Катя? – окликнул ее Марков.

– Да, Антон? – спокойным голосом ответила она. Улыбка исчезла и глаза погасли. – Что случилось?

– Ты сейчас говорила… – он замолчал. Ему было страшно повторять ее слова. – Ты понимаешь, что ты говорила?

– Нет, – просто и легко ответила Катя. – Я вспомнила кое-что, произошедшее со мной в детстве.

– Что?

– Это скучная история, тебе не понравится.

– Да ладно тебе, Катя… Мы столько всего друг другу рассказывали! А тут – всего лишь случай из детства.

– Ну ладно, – неохотно согласилась она. – Мне тогда было лет шесть. Мы жили в деревне, у бабушки. Она была строгая помещица. Крестьяне называли ее Салтычихой…

– Ух, какое начало, – весело сказал Марков. – А ты говоришь – неинтересно.

– Дело не в бабушке! – возразила Катя. – Ее так прозвали просто – за суровый нрав. Никого она до крови не порола, никому зубы не выдирала!

– Ладно, ладно, – примирительно заговорил Марков. – Твоя бабушка просто была строгой, хорошо?

– Хорошо, – недовольно ответила Катя. – Но меня она любила, очень-очень сильно. Прямо как я тебя.

– Так же сильно? – «недоверчиво» спросил он.

Катя встала на носки и прикоснулась к губам Маркова быстрым, волнительным поцелуем.

– Так же сильно… – ласково прошептала она. – Но рассказ не про нее.

– А про что же?

– А вот ты не перебивай, и узнаешь. У бабушки был большой дом – в два этажа, с колоннами, балконами и оранжереей. Я жила в угловой комнате на втором этаже, окна смотрели на внешний двор. Помню, там внизу росла старая низкорослая береза, а возле нее стояла сломанная телега без переднего колеса. Дальше была каретная и выезд из усадьбы.

– Хотел бы я посмотреть на этот дом, – мечтательно сказал Марков.

– Вряд ли получится. Наша семья обеднела, и усадьбу пришлось продать. Да и была я там всего однажды – дорогу и не вспомню. Но ты опять лезешь со своими расспросами! – Катя шутливо хлопнула его по плечу. – Я так до утра рассказывать буду.

– Ну ладно, не стану тебя отвлекать, – Марков взял девушку под руку, и они медленно пошли вперед, по опустевшей набережной.

– Нянька укладывала меня к десяти, но перед сном рассказывала всякие истории. Говорила, что жил когда-то в ближнем лесу монах-отшельник, и к нему постоянно какие-то генералы ездили. Сидели у него до самого вечера, и все что-то расспрашивали, советов просили…