Текст книги "За городом. Вокруг красной лампы (сборник)"

– Нет, мой сын, если только у них есть глаза, – воскликнул адмирал, ободрившись при виде его сверкающих глаз и мужественного, готового отразить обвинения лица. – У нас есть письмо, и у нас также есть твоя репутация. Мы выдержим бурю под этим прикрытием. Главным образом вина лежит на мне, потому что это я выбрал тебе в товарищи такую акулу. Прости мне, Господи, я думал, что нашел для тебя такое прекрасное дело.

– Дорогой папенька! Разве вы могли что-нибудь знать? Он дал мне урок, как он говорит в своем письме. Но он был гораздо старше и опытнее меня, так что мне было неловко попросить у него для просмотра его книги. Но нам не следует терять понапрасну время. Я должен идти в Сити.

– Что же ты будешь делать?

– То, что должен делать честный человек. Я напишу всем нашим клиентам и кредиторам, соберу их, изложу перед ними все дело, прочту им письмо и отдамся всецело в их руки.

– Это так, мой сын… нос с носом, и кончай скорее дело.

– Я должен сейчас идти. – Гарольд надел свое верхнее пальто и шляпу. – Но у меня остается десять минут, я еще успею попасть на поезд. Мне нужно сделать еще одно маленькое дельце, прежде чем я отправлюсь.

Он увидал через большую задвижную стеклянную дверь, что на лужайке для игры в теннис мелькают белая блузка и соломенная шляпа. Клара часто встречала его здесь по утрам, для того чтобы сказать ему несколько слов, когда он спешил отправиться в город. Он вышел теперь из дома быстрым твердым шагом такого человека, который решится на что-нибудь сразу, но у него было угрюмое лицо и бледные губы.

– Клара, – сказал он, когда она подошла к нему со словами приветствия. – Я жалею, что мне приходится сообщить вам неприятное известие, но у меня в Сити совершенно расстроились дела, и… и я думаю, что я обязан освободить вас от данного мне обещания.

Клара посмотрела на него вопросительно своими большими черными глазами, и лицо ее сделалось таким же бледным, как и его.

– Какое отношение может иметь Сити к вам и ко мне, Гарольд?

– Это – позор. Я не могу требовать, чтобы вы разделили со мной позор.

– Позор? Это потеря какого-то презренного золота и серебряных монет!

– О, Клара, если бы дело касалось только этого! Мы могли бы быть гораздо счастливее, живя вместе в маленьком коттедже в деревне, чем со всеми богатствами Сити. Бедность не могла бы так глубоко огорчить меня, как я был огорчен сегодня утром. Ведь прошло не больше двадцати минут с тех пор, как я получил письмо, Клара, а мне кажется, что это случилось давным-давно в моей жизни, что какая-то ужасная черная туча заслонила собою все и отняла у меня жизненную силу и душевный покой.

– Но в чем же дело? Чего же вы боитесь больше, чем бедности?

– Я боюсь, что у меня окажутся такие долги, которых я не смогу заплатить. Я боюсь, что меня объявят на бирже несостоятельным. Знать, что есть лица, которые могут предъявить ко мне законные требования, и чувствовать, что я не могу посмотреть им в глаза, – разве это не хуже бедности?

– Да, Гарольд, в тысячу раз хуже! Но все это можно перенести. А еще ничего нет?

– Мой компаньон убежал, и на меня пали огромные долги, которые я должен буду заплатить; я очутился в таком положении, что от меня могут потребовать судом, чтобы я заплатил, по крайней мере, часть этих пропавших денег. Они были даны ему для помещения, а он присвоил их себе. Я, как его компаньон, отвечаю за это. Я сделал несчастными всех, кого я люблю – моего отца, мою мать. Но пусть, по крайней мере, эта тень не падает на вас. Вы свободны, Клара. Нас ничто не связывает.

– Нужны два лица для того, чтобы существовал такой союз, Гарольд, – сказала она, улыбаясь и кладя свою руку в его. – Нужны два человека, мой дорогой, для того, чтобы заключить его, и также два человека для того, чтобы порвать его. Разве так ведутся дела в Сити, сэр, что один человек может нарушить по своей воле данное им обязательство?

– Вы заставляете меня сдержать его, Клара?

– В этом случае я буду неумолимее всякого кредитора, Гарольд. Вы никогда не освободитесь от этого обязательства.

– Но я разорен. Вся моя жизнь разбита.

– Значит, вы хотите разорить также и меня и разбить всю мою жизнь. Нет, сэр, вы не отделаетесь от меня так легко. Но, говоря серьезно, Гарольд, я обиделась бы этим, если бы это не было так нелепо. Неужели же вы думаете, что любовь женщины похожа на тот зонтик, который я держу в руке, – вещь, которая годится только для защиты от солнца и совершенно бесполезна, если дует ветер и собираются тучи?

– Я не хочу унижать вас, Клара.

– Разве не было бы большим унижением для меня, если б я оставила вас в такое время? Именно теперь я и могу быть полезна вам, – я могу помочь вам, поддержать вас. Вы всегда отличались таким сильным характером и в этом отношении стояли выше меня. Вы еще сильны и теперь, но вдвоем мы будем сильнее. А потом, сэр, вы не имеете понятия о том, какая я деловая женщина. Это говорит папа, а он знает.

Гарольд попытался заговорить, но его сердце было слишком полно. Он мог только пожать белую ручку, которая схватила его за рукав. Она ходила взад и вперед около него, весело болтая и стараясь как-нибудь развеселить его, потому что им овладело мрачное настроение. Слушая ее, он мог подумать, что с ним болтала Ида, а не ее серьезная и скромная сестра.

– Скоро все это устроится, – сказала она, – и тогда нам будет скучно. Конечно, у всех деловых людей бывают и удачи и неудачи. Да я думаю, что из всех людей, с которыми вы встречаетесь на бирже, не найдется ни одного, который не мог бы рассказать про себя какой-нибудь истории в этом роде. Если бы все шло всегда гладко, то, конечно, всякий сделался бы маклером, и вам нужно было бы собираться в Гайд-парке. Какая сумма вам нужна?

– Мне нужно больше, чем я могу достать. Не меньше тридцати тысяч фунтов стерлингов.

Клара изменилась в лице, услышав эту цифру.

– Что же вы намерены делать?

– Я пойду теперь в Сити и попрошу собраться завтра всех наших кредиторов. Я прочитаю им письмо Пирсона, и пусть они делают со мной, что хотят.

– А что же они сделают?

– Что могут они сделать? Они получат исполнительные листы на свои деньги, и фирма будет объявлена несостоятельной.

– И это собрание будет завтра, говорите вы? Послушаетесь ли вы моего совета?

– Что же вы мне посоветуете, Клара?

– Попросите у них несколько дней отсрочки. Кто знает, какой оборот может принять дело?

– Какой же оборот оно может принять? Мне никоим образом не удастся достать денег.

– Пусть вам дадут отсрочку на несколько дней.

– О, у них и так будет отсрочка по ходу самого дела. Нужно некоторое время на то, чтобы были исполнены все легальные формальности. Но мне нужно идти, Клара, я не должен показывать вида, будто я хочу уклониться от ответственности. Теперь мое место – в конторе.

– Да, мой дорогой, вы говорите правду. Да благословит и да сохранит вас Бог! Я останусь здесь, в Эрмитаже, но душою я буду целый день у вашего письменного стола в конторе, в Трогмортон-стрит, и если вам сделается очень грустно, вы услышите, как я буду шептать вам на ухо, и поймете, что у вас есть одна такая клиентка, от которой вы никогда не отделаетесь, никогда, до тех пор, пока мы с вами живы, мой дорогой!

Глава XII
Друзья в нужде

В то утро, о котором идет речь, Клара, наморщив лоб и сложив кончики пальцев, с видом опытного делового человека, сказала отцу:

– Теперь, папа, я хочу поговорить с вами о денежных делах.

– Хорошо, моя милая. – Он положил на стол газету и вопросительно посмотрел на нее.

– Пожалуйста, скажите мне опять, папа, какая сумма денег принадлежит мне по закону. Вы прежде часто говорили мне об этом, но я всегда позабываю цифры.

– У тебя двести пятьдесят фунтов стерлингов годового дохода по завещанию тетки.

– А у Иды?

– У Иды сто пятьдесят фунтов стерлингов.

– Я думаю, что я могу прекрасно жить на пятьдесят фунтов стерлингов в год, папа. Я трачу на себя немного, и если бы у меня была швейная машина, я могла бы сама шить себе платья.

– Конечно, милая.

– В таком случае у меня останется двести фунтов стерлингов в год, без которых я могу обойтись.

– Да, если бы это было необходимо.

– Но это на самом деле необходимо. О, добрый, милый папа, помогите мне в этом деле, потому что я о нем только и думаю! Гарольду до зарезу нужны деньги, и так вышло не по его вине… – И с женским тактом и красноречием она рассказала отцу всю эту историю. – Поставьте себя на мое место, папа. Что значат для меня деньги? Я никогда не думала о них с начала до конца года. А теперь я понимаю, как они драгоценны. Я прежде не понимала, что они могут иметь такую цену. Видите ли, что я могу сделать с ними. Они помогут мне спасти его. Они понадобятся мне завтра утром. О, пожалуйста, дайте мне совет, что мне делать и как мне достать денег?

Слыша, с каким жаром она это говорит, доктор улыбнулся.

– Тебе хочется поскорее отделаться от денег, между тем как другим хочется поскорее нажить их, – сказал он. – Если бы дело шло о чем-нибудь другом, то я счел это опрометчивостью, но я доверяю твоему Гарольду и вижу, что с ним поступили мошенническим образом. Позволь мне самому заняться этим делом.

– Вы займетесь им, папа?

– Мужчины сумеют лучше устроить его. Твой капитал, Клара, равняется приблизительно пяти тысячам фунтов стерлингов, но он помещен под закладную, и ты не можешь взять его обратно.

– Ах, боже мой!

– Но мы все-таки можем устроить это. Такая же сумма лежит у меня в банке. Я могу дать ее вперед Денверам, как будто бы от тебя, а потом ты можешь заплатить мне или же выплачивать на нее проценты, когда ты получишь свои деньги.

– О, это великолепно! Как это мило и любезно с вашей стороны!

– Но тут есть одно препятствие: я не думаю, чтобы ты уговорила Гарольда принять от тебя эти деньги.

Клара смутилась.

– Вы думаете, что это мне не удастся? – спросила она.

– Я уверен, что он их не возьмет.

– Так что же вы будете делать в таком случае? Как трудно устраивать эти денежные дела!

– Я повидаюсь с его отцом. Мы вдвоем с ним как-нибудь это устроим.

– О, ради бога, папа! А вы скоро это сделаете?

– Самое лучшее время – это теперь. Я сейчас же пойду к нему.

Он написал чек, положил его в конверт, надел свою соломенную шляпу с широкими полями и пошел через сад с утренним визитом.

Когда он вошел в гостиную адмирала, то глазам его представилось странное зрелище. Посередине комнаты стоял большой корабельный сундук и вокруг него на ковре лежали небольшими кучками шерстяные куртки, плащи из клеенки, книги, ящики для секстантов, различные инструменты и морские сапоги. Среди всего этого хлама с важным видом сидел старый моряк, – он переворачивал его и внушительно осматривал со всех сторон; между тем как его жена сидела молча на диване, и слезы текли ручьями по ее румяным щекам; поставив локти на колени, она оперлась подбородком на руки и слегка качалась взад и вперед.

– А, доктор! – сказал адмирал, протягивая ему свою руку. – У нас шторм, вы, верно, слышали об этом, но я выносил погоду и хуже этой, а потому, по милости Божьей, мы все трое вынесем и этот шторм, хотя у двоих из нас корабли сделались более валкими, чем были прежде.

– Мои дорогие друзья, я пришел сюда с тем, чтобы сказать вам, как глубоко я вам сочувствую. Моя дочь только сейчас рассказала мне об этом.

– Это случилось так неожиданно для нас, – говорила, рыдая, миссис Гей-Денвер. – Я думала, что Джон останется со мною до конца наших дней. Богу известно, что я очень мало жила с ним, а теперь он намерен опять отправиться в плавание.

– Да, да, Уокер, только это единственное средство поправить дело. Когда я в первый раз услыхал об этом, то меня точно застал врасплох ветер. Даю вам честное слово, что я совершенно потерял присутствие духа, что не случалось со мною с тех пор, как я прицепил кортик мичмана к моему поясу. Видите ли, мой друг, я имею понятие о том, что такое кораблекрушение или морское сражение, или вообще обо всем, что может произойти на море, но мне совершенно неизвестны подводные камни города Лондона, о которые разбился мой сын. В этом случае моим лоцманом был Пирсон, а теперь я знаю, что он – плут. Но теперь я оправился и ясно вижу, что мне следует делать.

– Что же именно, адмирал?

– О, у меня есть один или два маленьких плана. Я удивлю своего сына. Да что, черт возьми, дружище Уокер, может быть, у меня суставы теперь уже не так гибки, как прежде, но я беру вас в свидетели, что могу пройти двенадцать миль меньше, чем в три часа. А затем что же? Зрение у меня хорошее, вот только я не могу читать газет. Голова у меня свежа. Мне шестьдесят три года, но я еще почти так же крепок, как был и прежде, – настолько крепок, что могу протянуть еще десяток лет. Я буду чувствовать себя и еще крепче, когда услышу запах соленой воды и мне подует в лицо морской ветер. Не плачь, мать, теперь я отправлюсь в плавание не на четыре года. Через месяц или два я буду ворочаться домой. Это все равно, как если бы я поехал погостить в деревню, – все это он говорил очень громким голосом, кладя назад в сундук свои морские сапоги и футляры для секстантов.

– Вы, мой дорогой друг, и в самом деле хотите опять поднять свой вымпел?

– Мой вымпел, Уокер? Нет, нет. У Ее Величества королевы – да благословит ее Бог! – слишком много молодых людей, и она не нуждается в таком старом судне, как я. Я сделаюсь просто мистером Гей-Денвером и буду служить на купеческом корабле. Надо думать, что я отыщу какого-нибудь судовладельца, который даст мне место второго или третьего офицера на своем корабле. Мне покажется странным почувствовать опять под рукою перила мостика.

– Замолчите, замолчите! Это совсем для вас не годится, совсем не годится, адмирал! – Доктор сел рядом с миссис Гей-Денвер и гладил ее по руке в знак дружеского сочувствия. – Нам следует подождать до тех пор, пока ваш сын не переговорит со всеми этими людьми, и тогда мы узнаем, как велик убыток и каким образом можно опять поправить дело. Значит, нам будет довольно времени собрать наши средства для уплаты.

– Наши средства! – Адмирал засмеялся. – У меня есть пенсия. Я думаю, Уокер, у нас так мало средств, что их нечего собирать.

– О, послушайте, есть такие, о которых вы, может быть, не подумали. Например, адмирал, я всегда хотел дать в приданое за дочерью пять тысяч фунтов стерлингов. Конечно, горе вашего сына это – и ее горе, и если деньги будут истрачены на то, чтобы поправить дело, то это самое лучшее для них употребление. У нее есть свой собственный маленький капитал, который она хотела также отдать, но я счел за лучшее устроить дело таким образом. Возьмите, пожалуйста, этот чек, миссис Денвер, и я думаю, что лучше ничего не говорить об этом Гарольду, а вы употребите его сообразно с обстоятельствами.

– Да благословит вас Бог, Уокер! – Адмирал сел на свой корабельный сундук и отер себе лоб своим красным носовым платком.

– Не все ли равно, когда вы получите его, теперь или после? Теперь он вам нужнее. Но я даю его только с одним условием: если дела окажутся из рук вон плохими, так что уже ничем нельзя будет их поправить, то удержите этот чек у себя, потому что не к чему лить воду в решето, и если молодой человек обанкротится, то он должен иметь что-нибудь для того, чтобы опять подняться на ноги.

– Он не обанкротится, Уокер, так что вам не придется стыдиться того семейства, за члена которого выходит замуж ваша дочь. У меня есть свой план. Но мы будем держать у себя ваши деньги, мой друг, и нас будет ободрять мысль о том, что они у нас.

– Ну, теперь все сделано как следует, – сказал доктор Уокер, поднимаясь с места. – А если понадобится и еще немножко – тысяча или две, то мы ему поможем. А теперь, адмирал, я отправляюсь на свою утреннюю прогулку. Не желаете ли вы сопровождать меня?

– Нет, я еду в город.

– Раз так, то прощайте. Надеюсь услышать более отрадное известие о том, что все устроится. Прощайте, миссис Денвер. Я чувствую, что ваш сын как будто бы и мой родной сын, и не успокоюсь до тех пор, пока он совсем не устроит своих дел.

Глава XIII
В чужой сфере

Когда ушел доктор Уокер, то адмирал положил опять назад в корабельный сундук все свои вещи, за исключением маленькой, обложенной медью конторки; он отпер ее и взял из нее около дюжины листов синей бумаги, испещренной клеймами и печатями, и в заголовке которых были напечатаны крупным шрифтом две буквы: V. R. Он тщательно связал их вместе и положил эту маленькую связку во внутренний карман своего сюртука, а затем взял свою шляпу и палку.

– О, Джон, не поступай так опрометчиво! – воскликнула миссис Денвер, положа свои руки на его рукав. – Я так мало видела тебя, Джон. Только три года после того, как ты вышел в отставку. Не оставляй меня опять. Я знаю, что это слабость с моей стороны, но я не могу выносить этого.

– Ну, моя милая жена, будь тверда, – сказал он, гладя рукою ее волосы с проседью. – Мы, мать, честно жили с тобой вместе и, по милости Божьей, умрем в чести. Каким бы образом ни были сделаны долги, их нужно заплатить, а долги нашего сына – это и наши долги. У него нет денег, а может ли он найти их? Найти их он не может. Что из этого следует? Это мое дело, и тут есть только одно средство.

– Но не может быть, чтобы дела были уж так дурны, Джон. Не лучше ли нам подождать до завтрашнего дня, когда он повидается со своими кредиторами?

– Они могут дать ему отсрочку только на короткое время, моя милая. Но я не зайду так далеко, чтобы потом уже нельзя было отказаться. Нет, мать, не удерживай меня! Это непременно должно быть сделано, и тут никак нельзя уклоняться. – Он отцепил ее пальцы от своего рукава, толкнул ее потихоньку в кресло и поспешно вышел из дома.

Меньше, чем через полчаса поезд, на котором находился адмирал, подъехал к вокзалу «Виктория», и старик очутился среди густой шумной толпы на платформе, где все толкались, стараясь пробраться вперед. Теперь ему стало казаться, что трудно выполнить тот план, который дома он считал удобоисполнимым, и он сам не знал, с чего начать. И старый моряк в своей паре из серого твида и черной касторовой шляпе медленно подвигался вперед с опущенной вниз головой и наморщенным от недоумения лбом, среди толпы деловых людей, каждый из которых шел быстрыми шагами в определенном направлении. Но вдруг ему пришла в голову одна мысль. Он пошел назад к железнодорожному киоску и купил номер газеты. Он несколько раз перевертывал ее страницы до тех пор, пока не отыскал известного столбца; тогда он ее расправил и, перейдя на другую сторону залы, уселся на скамейку и принялся читать на досуге.

И когда он читал этот столбец, ему стало казаться странным, что еще есть на свете люди, которые находятся в стесненных обстоятельствах и нуждаются в деньгах. Здесь был целый ряд публикаций, гласивших о том, что есть такие джентльмены, которые не знают, куда поместить излишек своих доходов и которые громко взывали к бедным и нуждающимся, чтобы те пришли и освободили их от этого бремени. Вот тут публикация о каком-то простодушном человеке, который, не будучи ростовщиком по профессии, всегда был готов ответить письменно и т. д. Вот еще какой-то услужливый субъект, который давал деньги взаймы, от десяти до десяти тысяч фунтов стерлингов, без всяких издержек или залога в самое короткое время. «Деньги могут быть выданы через несколько часов» – так говорилось в этой заманчивой публикации, и воображение рисовало такую картину: посланные бегут, сломя голову, с мешками золота на помощь к выбившемуся из сил бедняку. К третьему джентльмену нужно было обращаться со всеми делами лично, он давал деньги под какой угодно залог или вовсе без залога; для него, по словам его публикации, было довольно только одного обещания на словах, а затем он никогда не брал больше пяти процентов. Эта последняя публикация поразила адмирала, так как она подавала самые большие надежды; у него разгладились морщины, и когда он читал ее, то лицо его уже не имело такого мрачного вида, как прежде. Он сложил газету, встал с места и очутился лицом к лицу с Чарльзом Уэстмакотом.

– А, это вы, адмирал!

– А, Уэстмакот!

Чарльз всегда был любимцем моряка.

– Что вы тут делаете?

– О, мне нужно было сделать тут одно маленькое дельце для тетушки! Я никогда не видал вас прежде в Лондоне.

– Я его терпеть не могу. Я в нем задыхаюсь. По эту сторону Гринвича весь воздух испорчен. Может быть, вы хорошо знаете все улицы в Сити?

– Да, некоторые знаю. Видите ли, я всегда жил неподалеку от города и часто исполняю поручения тетушки.

– Может быть, вы знаете Бред-стрит (Хлебную улицу)?

– Это за Чипсайдом.

– Ну, так как же вы поплывете на эту улицу отсюда? Составьте мне курс, и я буду его держаться.

– Послушайте, адмирал, мне нечего делать, и я с удовольствием провожу вас туда.

– Так вы хотите меня проводить? Ну что же, я буду вам очень благодарен. У меня есть там дело. Смит и Гэнбюри, комиссионеры в Бред-стрит.

Оба они пошли по направлению к реке, а потом дальше вниз по Темзе до площади Святого Павла; адмиралу гораздо больше нравилось идти пешком, чем ехать в омнибусе или кебе. Дорогою он рассказал своему спутнику о своем деле и о тех причинах, по которым он его предпринял. Хотя Чарльз Уэстмакот был мало знаком с жизнью, которую вели в Сити, и с тем, как там велись дела, но все-таки он был опытнее адмирала в этом отношении и потому решился не оставлять его до тех пор, пока тот не кончит своего дела.

– Вот эти люди, – сказал адмирал, переворачивая свою газету и указывая на то объявление, которое, по его мнению, подавало самые большие надежды. – Похоже на то, что они – честные и действуют прямо, не правда ли? Личные переговоры как будто указывают на то, что здесь не может быть обмана, а потом всякий согласится платить пять процентов.

– Это, кажется, совсем недорого.

– Конечно, неприятно ходить со шляпой в руке и занимать деньги, но бывают такие минуты, – может быть, вы и сами испытаете это, Уэстмакот, прежде чем доживете до моих лет, – в которые человек должен оставить свою гордость. Но вот номер их дома и их дощечка сбоку двери.

По обе стороны узкого входа были два ряда медных дощечек; сначала шли судовые маклеры и адвокаты, жившие в нижнем этаже, затем длинный ряд вест-индских агентов, архитекторов, землемеров и маклеров, и, наконец, та фирма, которую они разыскивали. Витая каменная лестница, на которой был положен хороший ковер и имелись перила в первом этаже, становилась все хуже с каждой площадкой; они, пройдя мимо бесчисленного множества дверей, поднялись, наконец, под самую крышу из волнистого стекла и увидали фамилии Смит и Гэнбюри, которые были написаны большими белыми буквами на филенке двери вместе с лаконическим приглашением пониже этой надписи: «Отворять дверь внутрь». Следуя этому указанию, адмирал и его спутник очутились в мрачной комнате, плохо освещаемой двумя окнами. Запачканный чернилами стол, на котором были разбросаны перья, бумаги и календари, обитый клеенкой диван, три кресла разных фасонов и сильно потертый ковер составляли всю ее мебель, если не считать очень большую и бросающуюся в глаза фарфоровую плевательницу и висевшую над камином картину в золотой рамке с очень темными красками. Напротив этой картины сидел и мрачно смотрел на нее какой-то маленький мальчик с болезненным цветом лица и большой головой – так как это был единственный предмет, на который он мог смотреть, – он, изучая искусство, в промежутках жевал, не спеша, яблоко.

– Дома ли мистер Смит или мистер Гэнбюри? – спросил адмирал.

– Здесь нет таких, – отвечал маленький мальчик.

– Но ведь эти фамилии написаны на двери.

– Ах, это только, видите ли, название фирмы. Это только одно название. Вам нужен мистер Рейбен-Метакса.

– Когда так, то дома ли он?

– Нет, его нет дома.

– А когда он вернется?

– Право, не могу вам сказать. Он пошел завтракать. Иногда он завтракает час, а иногда и два. Должно быть, нынче он будет завтракать два, потому что, прежде чем он пошел, он говорил, что проголодался.

– Если так, то я думаю, что нам лучше зайти опять, – сказал адмирал.

– Совсем нет! – закричал Чарльз. – Я знаю, как обходиться с этими чертенятами. Слушай, маленькая гадина, вот тебе шиллинг. Сейчас беги и приведи сюда своего хозяина. Если ты не приведешь его через пять минут, то я дам тебе тумака в голову, когда ты вернешься. Вон отсюда! Брысь! – Он замахнулся на мальчика, который проворно выскочил из комнаты и загремел по лестнице, по которой, сломя голову, побежал вниз.

– Он приведет его, – сказал Чарльз. – А мы с вами давайте расположимся поудобнее. Этот диван стоит не очень твердо. Его не предназначали для таких людей, которые весят пятнадцать стоунов. Но эта комната что-то не похожа на такое место, где можно достать денег.

– Я и сам то же думаю, – сказал адмирал, печально смотря вокруг себя.

– Ах да! Я слыхал, что обыкновенно роскошно меблированные конторы принадлежат самым бедным фирмам. Будем надеяться, что тут выйдет наоборот. Но все-таки, должно быть, здесь не особенно много тратят на канцелярию. Я думаю, что весь штат состоит из этого мальчишки, у которого голова с тыкву. А! Я готов побожиться, что это его голос, и мне кажется, что он ведет того, кого нам нужно.

Когда он говорил это, то в дверях показался мальчик, а за ним шел по пятам какой-то маленький, смуглый, весь высохший человечек. Он был гладко выбрит, с синеватым подбородком, торчащими, как щетина, черными волосами и проницательными карими глазами, блестевшими между его нижними веками, которые отвисли как мешки, и низко спускающимися верхними. Он подвигался вперед, пристально смотря то на того, то на другого из своих посетителей и медленно потирая свои худые руки с синими жилами. Маленький мальчик затворил за ним дверь и сам, из благоразумия, исчез.

– Я – мистер Рейбен-Метакса, – сказал ростовщик. – Вы хотели меня видеть для того, чтобы я дал вам денег?

– Да.

– Деньги нужны вам, я полагаю? – сказал он, обращаясь к Чарльзу Уэстмакоту.

– Нет, вот этому джентльмену.

На лице ростовщика выразилось удивление:

– Сколько же вы желаете?

– Я бы хотел занять пять тысяч фунтов стерлингов, – сказал адмирал.

– А под какое обеспечение?

– Я – отставной адмирал британского флота. Вы найдете мое имя в списке флотских офицеров. Вот моя карточка. А вот свидетельство на получение пенсии. Я получаю восемьсот пятьдесят фунтов стерлингов в год. Я думал, что если вы оставите у себя эти бумаги, то они послужат вам ручательством за то, что я вам заплачу. Вы можете получить мою пенсию и уплачивать себе, ну, скажем, хоть по пятьсот фунтов стерлингов в год и брать вместе с тем и проценты, как вы всегда берете – по пять процентов годовых.

– Какие проценты?

– Пять процентов в год.

Мистер Метакса засмеялся.

– В год! – сказал он. – По пяти процентов в месяц.

– В месяц! Но это составит шестьдесят процентов в год.

– Верно.

– Да ведь это страшные проценты!

– Я не просил джентльменов прийти ко мне. Они пришли по своей доброй воле. Вот мои условия, и джентльмены могут принять или не принимать их.

– Так я не принимаю их! – И адмирал с сердцем встал с кресла.

– Подождите одну минуту, сэр. Присядьте, пожалуйста, и мы с вами переговорим об этом деле. Вы мне предлагаете нечто необычное, и мы можем найти какой-нибудь другой способ, чтобы исполнить ваше желание. Разумеется, то обеспечение, которое вы предлагаете, даже и не может считаться обеспечением, и человек в здравом уме не даст под него и пяти тысяч пенсов.

– Не может считаться обеспечением? Почему же так, сэр?

– Вы можете умереть завтра. Вы – человек не молодой. Который вам год?

– Шестьдесят четвертый.

Мистер Метакса просмотрел длинный столбец цифр.

– Это – таблица актуариуса, – сказал он. – В вашем возрасте человек может прожить только несколько лет, и то в таком случае, если он хорошо сохранился.

– Вы намекаете на то, что я не хорошо сохранился?

– Надо сказать правду, адмирал, жизнь на море тяжелая. Моряки в молодости бывают людьми веселыми и живыми, и им все нипочем. А когда они становятся старше, то им все-таки приходится работать, не покладая рук, и им нет времени отдохнуть или успокоиться. Я не считаю полезною для здоровья жизнь моряка.

– Вот что я скажу вам, сэр, – сказал с запальчивостью адмирал, – если у вас есть две пары фехтовальных перчаток, то вы увидите, что я нанесу вам рану после трех приступов. Или же если мы пойдем с вами вперегонки отсюда до собора Святого Павла, то я обгоню вас, и вот этот мой приятель будет свидетелем. Я вам докажу, старик я или нет.

– Это совсем не относится к делу, – сказал ростовщик, презрительно пожимая плечами. – Дело в том, что если вы умрете завтра, что же останется мне тогда в обеспечение?

– Я застрахую свою жизнь и полис передам вам.

– Если только в каком-нибудь обществе примут вашу жизнь на страх, в чем я очень сомневаюсь, то с вас возьмут не меньше пятисот фунтов стерлингов страховкой премии в год. Едва ли вы будете в состоянии затратить так много.

– Хорошо, сэр, но что же вы намерены предложить мне? – спросил адмирал.

– Для того чтобы услужить вам, я мог бы устроить это дело другим манером. Я пошлю за доктором, который вас освидетельствует и скажет, долго ли вы можете прожить. Тогда и я увижу, что можно сделать.

– Прекрасно. Я ничего не имею против этого.

– На нашей улице живет отлично знающий свое дело доктор. Его фамилия Прауди. Джон, беги за доктором Прауди!

Мальчик побежал исполнять это поручение, а в ожидании доктора мистер Метакса сел за свою конторку и принялся чистить свои ногти, делая при этом краткие замечания насчет погоды. Вскоре на лестнице послышались шаги; ростовщик выбежал из комнаты, пошептался с кем-то за дверью и вернулся с широкоплечим, толстым, грязно одетым человеком, в очень поношенном сюртуке и очень старом цилиндре.

– Доктор Прауди, джентльмены, – сказал мистер Метакса.

Доктор поклонился, улыбнулся, поспешно снял с себя шляпу и вынул из нее свой стетоскоп с видом заклинателя на сцене.

– Которого из этих джентльменов мне нужно освидетельствовать? – спросил он, смотря прищурившись то на одного, то на другого из них. – Ах, это вас! Расстегните только ваш жилет. Не нужно расстегивать воротника. Благодарю вас! Дышите всей грудью! Благодарю вас! Девяносто девять! Благодарю вас! Ну, теперь задержите на минуту дыхание. О, о, что я слышу!

– Что такое? – спросил адмирал совершенно спокойным тоном.

– Та, та, та! Это очень жаль. У вас был ревматизм?

– Никогда.

– У вас была какая-нибудь серьезная болезнь?

– Никогда.

– Ах да, вы – адмирал. Вы были за границей, под тропиками, а там малярия, лихорадка, – я знаю.

– Я не был никогда болен.

– Насколько вам самим известно; но вы вдыхали в себя нездоровый воздух, и это подействовало на ваше здоровье. У вас в сердце шум – небольшой, но его можно ясно слышать.