Текст книги "За городом. Вокруг красной лампы (сборник)"

Глава XV
Все еще среди подводных камней

На следующий день адмирал получил от мистера Мак-Адама чек на 5000 фунтов стерлингов и написанный на гербовой бумаге договор, по которому он передавал свое право на получение пенсии спекулянту. Но только тогда, когда он подписал этот договор и отослал его обратно, он понял вполне то, что он сделал.

Он пожертвовал решительно всем. Он лишился пенсии. У него теперь не было ничего, кроме того, что он мог заработать. Но мужественный старик не унывал. Он с нетерпением ждал письма от «Судоходной компании св. Лаврентия», а затем предупредил за три месяца своего квартирного хозяина. Платить теперь за квартиру сто фунтов стерлингов в год будет для него такою роскошью, которой он не может себе позволить. Небольшое помещение в какой-нибудь местности Лондона должно заменить дачу в Норвуде, где такой чистый воздух. Пусть так и будет! В тысячу раз лучше жить таким образом, чем выносить, чтобы с его фамилией было соединено воспоминание о банкротстве и позоре.

Утром в этот день Гарольд должен был видеться с кредиторами фирмы и объяснить им положение дела. Это была чрезвычайно неприятная, унизительная для него обязанность, но он твердо решился исполнить ее. Долго отец и мать тревожились, желая поскорее узнать о результате этого собрания. Он вернулся поздно, угрюмый и бледный, как человек, который много сделал и много выстрадал.

– Что значит эта записка на фасаде дома? – спросил он.

– Мы хотим переселиться в другое место, – сказал адмирал. – Эта местность – не город и не деревня. Но не беспокойся об этом, сын мой, скажи нам, что было в Сити?

– Господи боже мой! Мое несчастное дело выгоняет вас из дома! – воскликнул Гарольд, глубоко огорченный этим новым доказательством того, к каким последствиям привело его несчастье. – Для меня легче встречаться с моими кредиторами, чем видеть, что вы ради меня с таким терпением переносите страдания.

– Ну вот еще! – воскликнул адмирал. – Тут вовсе нет никаких страданий. Матери хотелось бы жить поближе к театрам. Ведь вот настоящая причина, не так ли, мать? Ну поди сюда, сядь между нами и расскажи, как было дело.

Гарольд сел, и каждый из любящих родителей взял его за руку.

– Дела не так дурны как мы думали, – сказал он, – но все-таки они дурны. Мне дали десять дней сроку для того, чтобы найти денег, но я не знаю, куда мне обратиться. Впрочем, Пирсон, как и всегда, солгал, когда написал, тринадцать тысяч фунтов стерлингов. Сумма всех долгов не доходит и до семи тысяч.

Адмирал захлопал в ладоши:

– Я знал, что мы вынесем этот шторм! Ура, сын мой! О, о, о, ура!

Гарольд с удивлением смотрел на него, а старый моряк махал рукою над головой и три раза прокричал громким голосом «ура!».

– Откуда же мне взять эти семь тысяч фунтов стерлингов, папенька! – спросил он.

– Не беспокойся. Продолжай свой рассказ.

– Ну, все они были очень добры и очень ласковы, но, разумеется, они хотят получить или свои деньги, или какое-нибудь обеспечение. Все они выразили мне сожаление и согласились дать десять дней отсрочки, прежде чем подадут в суд. Трое из них, которым фирма должна до трех тысяч пятисот фунтов стерлингов, сказали мне, что если я выдам им вексель за моей подписью и заплачу им пять процентов, то капитал может остаться у меня столько времени, сколько я пожелаю. Нужно будет вычесть сто семьдесят пять фунтов стерлингов из моего дохода, но если я буду соблюдать экономию, то сведу концы с концами, и тогда долг уменьшится наполовину.

Адмирал опять начал кричать «ура».

– Следовательно, остается около трех тысяч двухсот фунтов стерлингов, и эти деньги нужно найти в течение десяти дней. Я уплачу всем до одного. Я дал им честное слово в конторе, что вытянусь в нитку, но каждый из них получит свои деньги. Я не буду тратить ни одного пенни на себя до тех пор, пока не кончу дела. Но некоторые из них не могут ждать. Они сами – люди бедные и нуждаются в деньгах. Дан приказ о задержании Пирсона, но полагают, что он уехал в Америку.

– Эти люди непременно получат свои деньги, – сказал адмирал.

– Папенька!

– Да, мой сын, ты не знаешь, какими средствами располагает наша семья. Да и нельзя знать до тех пор, пока дело не дойдет до поверки. Сколько в настоящее время имеется денег у тебя самого?

– У меня около тысячи фунтов стерлингов, и эти деньги помещены под залог.

– Ну хорошо. И у меня приблизительно столько же. Для начала это очень хорошо. Ну, мать, теперь твоя очередь. Что это у тебя за бумажка в руках?

Миссис Денвер развернула бумажку и положила ее на колени Гарольду.

– Пять тысяч фунтов стерлингов! – проговорил он, задыхаясь.

– Ах, но у нас богата не одна только мать. Посмотри-ка вот на это! – И с этими словами адмирал развернул свой чек и положил его на другое колено сыну.

Озадаченный этим, Гарольд смотрел попеременно то на одного, то на другого.

– Десять тысяч фунтов стерлингов! – воскликнул он. – Господи боже мой! Откуда взялись эти деньги?

– Ты не будешь больше тревожиться, мой дорогой, – прошептала мать, обнимая его рукою.

Но его проницательные глаза сейчас же увидели подпись на одном из чеков.

– Доктор Уокер! – закричал он, весь покраснев. – Это дело Клары. О, папенька, мы не можем принять этих денег. Это будет несправедливо и нечестно.

– Да, мой сын. Мне приятно, что ты так думаешь. Впрочем, это доказывает, что он – друг, и он – истинный, добрый друг. Это он принес его сюда, хотя послала его Клара. Но и других денег будет достаточно для того, чтобы уплатить сполна долги, и эти деньги принадлежат лично мне.

– Лично вам? Откуда вы взяли их, папенька?

– Молчи, молчи! Вот что значит иметь дело с человеком из Сити. Деньги принадлежат мне, приобретены они честным путем, и этого довольно.

– Дорогой мой папенька! – Гарольд крепко сжал его мозолистую руку. – И вы тоже, мама, вы сняли у меня с души камень, я чувствую себя совсем другим человеком. Вы спасли мою честь, мое доброе имя, все. Я должен вам решительно всем.

Таким образом, в то время, когда заходившее осеннее солнце освещало красноватыми лучами широкое окно, эти три человека сидели вместе рука об руку; их сердца были слишком переполнены, и они не могли говорить. Вдруг послышались глухие удары мячей – это играли в теннис, – и на лужайку выскочила миссис Уэстмакот с поднятым кверху отбойником, в коротенькой развевающейся по ветру юбке. Это зрелище послужило им облегчением, так как у них были страшно напряжены нервы, и они все трое расхохотались от души.

– Она играет со своим племянником, – сказал, наконец, Гарольд. – Мисс Уокер еще не выходила. Я думаю, что будет всего лучше, мама, если вы дадите этот чек мне, и я сам отдам его назад.

– Конечно, Гарольд. Я думаю, что это будет очень хорошо.

Он пошел через сад. Клара и доктор сидели вместе в столовой. Увидев его, она вскочила с места.

– О, Гарольд, я ждала вас с таким нетерпением! – воскликнула она. – Я видела, как вы прошли мимо окон с полчаса тому назад. Я хотела прийти к вам, но не посмела. Скажите нам, что случилось.

– Я пришел к вам для того, чтобы поблагодарить вас обоих. Чем я могу заплатить вам за вашу доброту? Вот ваш чек, доктор. Он мне не понадобился. У меня довольно денег для того, чтобы заплатить моим кредиторам.

– Слава богу, – сказала с жаром Клара.

– Сумма долгов меньше, чем я думал, и у нас оказалось денег более, чем нужно. Нам можно было очень легко устроить это дело.

– Легко! – Доктор нахмурился и начал говорить холодным тоном: – Я думаю, Гарольд, что вам лучше бы принять от меня эти деньги, чем те, которые кажутся вам приобретенными так легко.

– Благодарю вас, сэр. Если бы мне пришлось занимать деньги, то я, конечно, занял бы у вас. Но эта самая сумма, пять тысяч фунтов стерлингов, есть у моего отца, и как я сказал ему – я уже должен ему так много, что меня не будет упрекать совесть, если я буду должен ему еще больше.

– Не будет упрекать совесть? Но ведь есть такие жертвы, до которых сын не должен допускать своих родителей.

– Жертвы! Что вы хотите этим сказать?

– Неужели же вы не знаете, каким способом были приобретены эти деньги?

– Даю вам честное слово, доктор Уокер, что я решительно ничего не знаю об этом. Я спрашивал у отца, но он не хотел мне сказать.

– Я так и думал, – сказал доктор, лицо которого прояснилось. – Я был уверен, что вы не такой человек, который для того, чтобы поправить свои денежные дела, готов пожертвовать счастьем матери и здоровьем отца.

– Господи боже мой! Что такое вы говорите?

– Справедливость требует, чтобы вы знали об этом. В эти деньги была обращена пенсия вашего отца. Благодаря этому он дошел до бедности и намерен отправиться опять в плавание и зарабатывать себе кусок хлеба.

– Отправиться в плавание? Это невозможно!

– Это верно. Чарльз Уэстмакот сказал об этом Иде. Он был вместе с вашим отцом в Сити, когда тот носил эту несчастную пенсионную книжку от одного комиссионера к другому и старался продать ее. Наконец, это ему удалось, и вот откуда деньги.

– Он продал свою пенсию! – воскликнул Гарольд, закрыв руками лицо. – Мой дорогой старый отец продал свою пенсию!..

Он бросился опрометью из комнаты и быстро вбежал туда, где сидели его родители.

– Я не могу взять чека, отец! – закричал он. – Лучше банкротство, нежели это. О, если бы только мне был известен ваш план! Мы должны вернуть назад пенсию. О, мама, мама, неужели же вы меня считали таким эгоистом?! Дайте мне чек, папенька, и я нынче же вечером повидаюсь с этим человеком, потому что я скорее издохну, как собака в канаве, чем возьму хоть пенни из этих денег.

Глава XVI
Полночный посетитель

В то время, когда на этих трех подгородных дачах разыгрывалась трагикомедия, когда на сцене повседневной жизни быстро сменялись любовь, веселье и страхи, свет и тени, когда эти три семьи, соединенные судьбою, шли вместе по жизненному пути, влияли одна на другую и вырабатывали себе, каждая по-своему, странные цели человеческой жизни, которых трудно достигнуть, – были и такие лица, которые внимательно следили за каждою сценою этого представления и строго критиковали игру каждого актера. Через дорогу, в доме за зеленою решеткой, с лужайкой, на которой была подстрижена трава, сидели, спрятавшись за драпировками своих обвитых ползучими растениями окон, две старушки – мисс Берта и мисс Моника Вильямс и смотрели, точно из театральной ложи, на все то, что происходило перед их глазами. Возрастающая дружба трех семей, помолвка Гарольда Денвера с Кларой Уокер и Чарльза Уэстмакота с ее сестрой, опасное влияние, которое имела вдова на доктора, предосудительное поведение обеих мисс Уокер и огорчение, которое они причиняли отцу, – все это было замечено старыми девами. Берта, которая была помоложе, улыбалась или вздыхала, говоря о влюбленных, а Моника, старшая, хмурилась или пожимала плечами, говоря о старших. Они каждый вечер говорили о том, что видели, и благодаря соседям их собственная скучная, бесцветная жизнь оживилась и приняла некоторую краску, подобно тому как отражается на белой стене свет маяка.

А теперь им на старости лет было предназначено судьбою испытать такое тревожное чувство и быть свидетельницами такого достопамятного происшествия, с которого они потом начали считать года.

Ночью, в тот самый день, когда случились рассказанные нами в предыдущей главе события, мисс Монике Вильямс, которая не спала и ворочалась на своей постели, вдруг пришла в голову мысль, которая заставила ее подняться с испугом и трепетом и сесть на кровати.

– Берта, – сказала она, схватывая за плечо свою сестру, – я оставила окно, выходящее на дорогу, открытым.

– Нет, Моника, наверное, нет!

Берта также поднялась, села на постели и дрожала из сочувствия к сестре.

– Я уверена в этом. Ты помнишь, я позабыла полить горшки с цветами и отворила окно, и в это самое время Джэн позвала меня, чтобы спросить насчет варенья, а после этого я так и не входила в комнату.

– Господи боже мой, Моника, это милость Божия, что нас не убили в постели! На прошлой неделе ограбили один дом в Форест Гилле. Не сойти ли нам вниз, чтобы запереть его?

– Я боюсь идти вниз одна, моя милая, пойдем вместе со мной. Надень свои туфли и капот. Не нужно брать свечки. Ну, Берта, пойдем вместе!

Два маленьких белых пятна начали пробираться наугад в темноте; лестница заскрипела, дверь издала звук, похожий на визг, и они подошли к окну, выходящему на дорогу. Моника потихоньку затворила это подъемное окно и заперла его на задвижку.

– Какая чудная лунная ночь! – сказала она, смотря из окна. – Можно видеть все так ясно, как днем. Как все спокойно и тихо в этих трех домах через дорогу! Право, грустно смотреть на записку на номере первом, что эта дача отдается внаймы. Жильцам во втором номере будет очень неприятно, когда выедут из первого номера. По-моему, пусть бы лучше уезжала эта ужасная женщина в коротенькой юбке с ее змеей, та, которая живет в третьем номере. Но… о, Берта, посмотри, посмотри, посмотри!

Ее голос вдруг понизился до шепота и дрожал, и она указывала на тот дом, который занимали Уэстмакоты. Ее сестра разинула рот от ужаса и стояла, крепко ухватив за руку Монику и смотря в том же направлении.

В комнате с окнами по фасаду был какой-то свет, – слабый колеблющийся свет, как будто бы от маленькой или от восковой свечи. Штора была опущена, но свет тускло светил через нее. Снаружи, в саду стоял какой-то человек, повернувшись спиною к дороге, и в освещенном четырехугольнике вырисовывалась вся его фигура: он положил обе руки на выступ окна и немножко наклонился, как будто стараясь разглядеть, что делается за шторой. Он стоял так спокойно и так неподвижно, что они могли бы совсем не заметить его, если бы не было этого предательского света за шторой.

– Ах господи! – сказала с ужасом Берта. – Ведь это – вор.

Но ее сестра поджала губы с суровым видом и покачала головой.

– Посмотрим, – прошептала она. – Может быть, что-нибудь и похуже.

Быстро и бесшумно этот человек выпрямился во весь рост и начал медленно поднимать раму подъемного окна. Затем, поставив одно колено на окно и осмотревшись кругом, чтобы убедиться, не видит ли его кто-нибудь, он влез в комнату. В то время, когда он лез, он должен был отодвинуть штору, и тогда обе зрительницы увидали, откуда шел свет. Посредине комнаты неподвижно, точно статуя, стояла миссис Уэстмакот с зажженной восковой свечкой в правой руке. Они на минуту увидали ее суровое лицо и ее белый воротничок. Затем штора приняла опять свое прежнее положение, и обе эти фигуры исчезли за ней.

– Ох, эта ужасная женщина! – воскликнула Моника. – Эта ужасная, ужасная женщина! Она ждала его. Ты видела это своими глазами, сестрица.

– Потише, милая, потише; и слушай, – сказала ее собеседница, которая была добрее ее.

Они опять подняли раму своего окна и стали наблюдать, спрятавшись за драпировки. Долгое время в доме было совершенно тихо. Свет был все на том же месте, как будто бы миссис Уэстмакот продолжала стоять неподвижно в одной и той же позе, но время от времени по шторе пробегала какая-то тень, и это как будто бы указывало на то, что полночный посетитель ходил взад и вперед по комнате. Один раз они ясно видели его фигуру, он протягивал руки, как будто умолял о чем-то. Затем послышался какой-то глухой звук, крик, шум, как будто что-то упало, свеча погасла, и какая-то черная фигура опрометью побежала по саду при лунном свете и исчезла в кустах на противоположной стороне.

Только тогда поняли старушки, что в то время, когда они смотрели на этот дом, в нем разыгрывалась трагедия. «Помогите!» – закричали они и затем опять: «Помогите!» – своими пронзительными, тонкими голосами, сначала робко, а потом все громче и громче, так что, наконец, их крики были слышны во всем Эрмитаже. В домах напротив зажглись огни во всех окнах, загремели цепи, отодвинулись засовы, отворились двери, из которых выбежали на выручку друзья: Гарольд с палкой, адмирал с саблей; его седая голова и босые ноги высовывались сверху и снизу из его длинного коричневого пальто; наконец, явился и доктор Уокер с кочергой, и все они побежали на помощь к Уэстмакотам, у которых дверь была уже отворена, и шумною толпою вошли в комнату с окнами по фасаду.

Чарльз Уэстмакот, бледный как полотно, сидел на полу, положив к себе на колени голову своей тетки. Она лежала, растянувшись во весь рост, одетая в свое обычное платье, и все еще держала в руке погасшую восковую свечку. Не было видно никакой раны – она лежала в обмороке, бледная и со спокойным лицом.

– Слава богу, что вы пришли, доктор, – сказал Чарльз, подняв глаза кверху. – Скажите мне, что такое с ней, и что я должен делать.

Доктор Уокер стал около нее на колени и, подложив ей под голову левую руку, начал правою щупать у нее пульс.

– Ей был нанесен сильный удар, – сказал он. – И надо думать, что он был нанесен каким-то тупым орудием. Вот в этом месте, за ухом. Но она – замечательно крепкая женщина. Пульс у нее ровный и медленный. Сотрясения мозга нет. Я думаю, что она только была оглушена и что тут нет никакой опасности.

– Слава богу, что так.

– Ее нужно положить в постель. Мы внесем ее наверх по лестнице, а потом я пошлю к ней моих дочерей. Но кто это сделал?

– Какой-нибудь грабитель, – сказал Чарльз. – Вы видите, что окно отворено. Она, должно быть, услыхала, что он лезет, и сошла вниз, потому что она никогда ничего не боялась. Отчего она не позвала меня?

– Но ведь она была одета?

– Иногда она сидит очень долго по ночам.

– Ян сидела очень долго, – сказал какой-то голос. Она открыла глаза и смотрела на них, щурясь от света лампы. – Какой-то негодяй влез в окно и ударил меня дубинкой. Вы можете так сказать полиции, когда она придет сюда, а также и то, что это небольшого роста толстый человек. Ну, теперь, Чарльз, дай мне твою руку, я пойду наверх.

Но ее дух был бодрее, чем тело, потому что когда она, шатаясь, поднялась на ноги, то у нее закружилась голова, и она упала бы, если бы ее не схватил в охапку племянник. Они все понесли ее наверх и положили на постель, где при ней оставался доктор. Чарльз пошел в полицейский участок, а Денверы охраняли напуганную прислугу.

Глава XVII
Наконец в гавани

Уже рассвело, когда жители Эрмитажа разошлись по домам: полиция сделала дознание, и все опять вошло в свою обычную колею. Когда они ушли, то миссис Уэстмакот, которой для укрепления нервов была дана небольшая доза хлорала, спокойно спала; ее голова была обвязана платком, намоченным в арнике. Поэтому адмирал немало удивился, когда около десяти часов утра он получил от нее записку, в которой она просила его сделать ей одолжение – прийти к ней. Он поспешно отправился, так как боялся, что, может быть, ей сделалось хуже; но успокоился, когда увидал, что она сидит на постели и за ней ухаживают Клара и Ида Уокер. Она сняла с головы платок и надела небольшой чепец с розовыми лентами и капот каштанового цвета с красивой отделкой у ворота и рукавов.

– Дорогой мой друг, – сказала она, когда он вошел к ней, – я хочу сделать вам несколько последних замечаний. Нет, нет, – продолжала она со смехом, видя испуг на его лице, – я и не думаю умирать и проживу по крайней мере еще лет тридцать. Женщине стыдно умирать раньше семидесяти лет. Сделайте милость, Клара, попросите вашего отца прийти сюда, а вы, Ида, передайте мне мои папиросы и откупорьте мне бутылку портера.

– Ну вот, – продолжала она, когда к ним присоединился и доктор, – я, право, совсем не знаю, как мне сказать вам это, адмирал. С вами нужно говорить совершенно откровенно.

– Честное слово, сударыня, я не знаю, о чем вы говорите.

– Как могла вам прийти в голову мысль отправиться в ваши годы в плавание и оставить дома эту милую и терпеливую вашу жену, которая во всю свою жизнь совсем не видала вас. У вас будет деятельная жизнь, перемена места и развлечение, но вы не подумали о том, что она умрет с тоски в мрачной лондонской квартире. Вы, мужчины, все одинаковы.

– Хорошо, сударыня, если уж вы так много знаете, то, вероятно, знаете и то, что я продал свою пенсию. Как же мне жить, если я не буду работать?

Миссис Уэстмакот вынула из-под одеяла большой пакет за номером и перекинула его старому моряку.

– Это извинение никуда не годится. Вот ваши пенсионные бумаги. Посмотрите, все ли они тут.

Он сломал печать, и из пакета выпали те самые бумаги, которые он два дня тому назад передал Мак-Адаму.

– Что же мне теперь делать с ними? – воскликнул он в замешательстве.

– Вы положите их в надежное место или попросите сделать это одного из ваших друзей, а если вы захотите поступить, как следует, то пойдете к вашей жене и попросите у нее прощения за то, как вы могли хотя бы одну минуту подумать оставить ее.

Адмирал провел рукою по своему морщинистому лбу.

– Вы очень добры, сударыня, – сказал он, – очень добры и любезны, и я знаю, что вы – верный друг, но, чтобы выкупить эти бумаги, нужны деньги, и хотя за последнее время у нас было бурное плавание, но мы еще не дошли до такого бедственного состояния, чтобы подавать сигналы нашим друзьям. Когда мы дойдем, сударыня, то, конечно, прежде всего обратимся к вам.

– Не будьте смешным! – сказала вдова. – Вы в этом ровно ничего не понимаете, а хотите устанавливать законы. Я хочу, чтобы в этом деле вышло по-моему, и вы возьмете эти бумаги, потому что я делаю вам совсем не благодеяние, а только возвращаю украденную собственность.

– Как же это так, сударыня?

– Я сейчас объясню вам, хотя вы могли бы поверить даме на слово, не предлагая вопросов. Ну, теперь я скажу вам то, что должно остаться между нами четырьмя и не распространяться дальше. У меня есть свои причины скрыть это от полиции. Как вы думаете, адмирал, кто нанес мне удар прошлою ночью?

– Какой-нибудь негодяй, сударыня. Я не знаю его имени.

– Но я знаю. Это тот самый человек, который разорил или хотел разорить вашего сына. Это был мой единственный брат, Иеремия.

– Ах!

– Я расскажу вам о нем – то есть кое-что о нем, потому что он сделал так много, что мне не хочется рассказывать, а вы не захотите слушать. Он был всегда негодяем и хотя умел говорить гладко и как будто бы правду, но тем не менее был опасным, хитрым негодяем. Если я сурово отношусь к мужчинам, то причину этого надо искать в моем детстве, которое я провела с моим братом. Это – мой единственный оставшийся в живых родственник, потому что другой мой брат, отец Чарльза, был убит в Индии во время восстания. Наш отец был богат, и когда он умер, то оставил большой капитал как Иеремии, так и мне. Но он знал Иеремию и не имел к нему доверия, так что вместо того, чтобы отдать ему все, что он ему предназначил, он передал мне часть его капитала, наказав мне, почти перед самой смертью, сохранить это для моего брата и употребить на него в том случае, если он промотает или как-нибудь потеряет все свое состояние. Такое распоряжение моего отца должно было остаться тайною между ним и мною, но, к несчастью, его слова подслушала нянька, которая потом передала их моему брату, – вот почему он узнал, что у меня находятся на сбережении предназначенные для него деньги. Я полагаю, что табак не будет вреден для моей головы, доктор? Благодарю вас, – ну, так я попрошу вас подать мне спички, Ида.

Она закурила папиросу и, облокотись на подушку, начала пускать изо рта струйки синего дыма.

– Я не могу и передать вам, сколько раз он пытался взять эти деньги у меня. Он грубил мне, льстил, угрожал, умасливал меня – словом, делал все, что только может человек. Но я все держала их у себя, предчувствуя, что придет такое время, когда они ему понадобятся. Когда я услыхала об этом гнусном деле, о его бегстве и о том, что он оставил своего компаньона выдерживать бурю, а главным образом, что мой старый друг был вынужден отказаться от своего дохода для того, чтобы заплатить долги моего брата, то я убедилась, что теперь наступило время, когда нужно пустить в ход эти деньги. Я послала вчера Чарльза к Мак-Адаму, и его клиент, услыхав о том, при каких обстоятельствах было сделано дело, очень любезно согласился отдать назад бумаги и взять выданные им деньги. Нечего благодарить меня, адмирал. Повторяю вам, что это благотворительное дело обошлось мне очень дешево, потому что оно было сделано на его собственные деньги. Скажите, могла ли я дать им лучшее употребление?

Я думала, что я скоро услышу о нем, – так и вышло. Вчера вечером мне подали записку, написанную в обычном слезливом и льстивом тоне. Он приехал из-за границы, подвергая опасности свою жизнь и свободу, только для того, чтобы проститься со мной, своей единственной сестрой, и попросить меня простить его за все причиненные им мне огорчения. Он никогда не будет больше беспокоить меня и просит только, чтобы я передала ему те деньги, которые у меня на сбережении. Этого, вместе с тем, что у него есть, будет достаточно для того, чтобы начать новое дело, как честному человеку, в другой стране, где он всегда будет помнить о своей дорогой сестре, которая спасла его, и молиться за нее. Вот в каком тоне было написано это письмо, а в конце он умолял меня не запирать окна на задвижку и в три часа утра был в этой комнате, окна которой выходят на дорогу, – он придет для того, чтобы я поцеловала его в последний раз и простилась с ним.

Как он ни был дурен, но видя, что он верит мне, я не могла выдать его. Я ничего не ответила на письмо, но в назначенный час была в этой комнате. Он влез в окно и начал умолять меня отдать ему деньги. Он страшно изменился, похудел, сделался похожим на волка и говорил точно сумасшедший. Я сказала ему, что истратила его деньги. Он заскрежетал зубами и клялся, что эти деньги принадлежат ему. Тогда я сказала ему, что деньги потрачены на него. Он спросил, на что они были истрачены. Я ответила, что сделала это потому, что хотела сохранить его честное имя и уничтожить последствия его гнусного поступка. Он выкрикнул какое-то проклятие и вытащил из-за пазухи какой-то предмет – должно быть, палку со свинцом – и ударил меня ей, после этого я уже ничего не помню.

– Негодяй! – воскликнул доктор. – Но полиция отыщет его по горячим следам.

– Я думаю, что не отыщет, – отвечала миссис Уэстмакот спокойным тоном. – Так как мой брат очень высок ростом и худощав, а полиция отыскивает человека низкого роста и полного, то я не думаю, чтобы она его отыскала. Но-моему, эти маленькие семейные дела всегда лучше устраивать семейным образом.

– Дорогая моя миссис Уэстмакот, – сказал адмирал, – если действительно моя пенсия выкуплена на деньги этого человека, то совесть не будет упрекать меня за то, что я возьму ее. Благодаря вам, сударыня, у нас засияло солнце, в то время как над нашими головами собирались самые черные тучи, потому что мой сын настоятельно требует, чтобы я отдал назад те деньги, которые получил. А теперь он может удержать их для того, чтобы заплатить свои долги. За то, что вы сделали, я могу только просить Бога, чтобы он вознаградил вас, а что касается до моей благодарности, то я не могу даже…

– Когда так, то и не пытайтесь выразить вашу благодарность, – сказала вдова. – Ну, теперь идите скорее домой, адмирал, и помиритесь с миссис Денвер. Право, если бы я была на ее месте, то я долго не простила бы вас. Что касается меня, то и я тоже поеду в Америку, когда поедет туда Чарльз. Ведь вы возьмете меня с собой так далеко, Ида? В Денвере строится коллегия, где будут приготовлять женщину для борьбы за существование, а главным образом – для борьбы с мужчиной. Несколько месяцев тому назад комитет предложил мне ответственную должность в этом заведении, и теперь я решилась принять ее, потому что после женитьбы Чарльза у меня уже не остается ничего такого, что привязывало бы меня к Англии. Время от времени вы можете писать ко мне, мои друзья; адресуйте ваши письма в Денвер, в коллегию эмансипации женщин, профессору Уэстмакот. Оттуда я буду наблюдать, как пойдет эта замечательная борьба в консервативной старой Англии, а если вы будете иметь во мне нужду, то найдете меня сражающейся в передовых рядах. Прощайте… но с вами я не прощаюсь, молодые девицы; мне нужно сказать вам еще кое-что…

Дайте мне вашу руку, Ида, и вашу тоже Клара, – сказала она, когда они остались одни. – О, вы шаловливые маленькие кошечки, не стыдно ли вам смотреть мне в глаза? Неужели же вы думали, что я так слепа и не вижу вашего маленького заговора? Вы прекрасно разыграли комедию – в этом я должна признаться – и, надо сказать, что вы мне нравитесь больше так, как вы есть. Но вы хлопотали совершенно понапрасну, маленькие заговорщицы: даю вам честное слово, что я решила не выходить за него замуж.

* * *

И вот через несколько недель после этого наши старушки увидали со своего наблюдательного пункта большое движение в Эрмитаже, когда туда приехали кареты с кучерами в лентах за двумя парами, которые должны были вернуться назад обвенчанными. И сами они пошли через дорогу в своих шумящих шелковых платьях, так как были в числе приглашенных на торжественный завтрак, который давался по случаю двух свадеб в доме доктора Уокера. Были тосты, много смеялись, затем молодые переоделись, и когда кареты подъехали опять к дверям, то уезжавших осыпали рисом, и еще две супружеские четы отправились в такое путешествие, которое кончается только с жизнью.

Чарльз Уэстмакот сделался колонистом в западной части Техаса, – дела его идут отлично, он и его милая жена самые популярные люди в этой местности. С тетушкой они видятся редко, но иногда встречают в газетах известия о том, что в Денвере – центр просвещения, где куются грозные стрелы, которые заставят, наконец, сильный пол стать на колени. Адмирал и его жена все еще живут на даче № 1, а Гарольд с Кларой поселились во втором номере, где продолжает жить доктор Уокер. Что касается дел фирмы, то они ведутся опять, и младший компаньон благодаря своей энергии и способностям скоро поправил все то зло, которое было сделано старшим компаньоном. В своей приятной и возвышающей душу обстановке он получил возможность осуществить свое желание, оставаясь свободным от низких целей и мелкого самолюбия – всего, что тянет вниз человека, который всецело посвящает себя делам на денежном рынке в этом обширном Вавилоне. Как всякий вечер он из шумного Трогмортон-стрит возвращается в Норвуд, с его тихими, обсаженными деревьями дорогами, точно так же, исполняя свои обязанности в шумном Сити, он не живет в нем душою.