Текст книги "Грузинская рапсодия in blue. Воспоминания"

Дигоми – мой дом

Институту кибернетики, «для укрепления кадрового состава», Совет министров республики выделил 20 квартир. Какие это квартиры, что за дома – не совсем было понятно, – домов еще не было, или они строились в разных районах города, но ажиотаж по этому поводу стал нарастать с каждым днем. К этому времени у нас уже работало около двухсот сотрудников – можно было и затеряться в массе желающих получить «дармовую» квартиру. «Вова» вызвал меня к себе и направил к Мише Чхеидзе, новому сотруднику, тонкому знатоку взаимоотношений в городских, советских и партийных органах, женатого на дочери кого-то из реальных тбилисских функционеров. Миша составлял списки «очередников» на жилье, проводил это через профсоюзные инстанции, вызывал кого-то, с кем-то согласовывал что-то, словом «встал у руля» этого сложного и длительного мероприятия, позавидовать которому не рискнул бы ни один человек. Здесь надо было проявлять искусство дипломатии, сдерживая напор массы желающих обзавестись «площадью», входить в контакты с непробиваемой городской бюрократией и лавировать между многими инстанциями, о существовании которых мы и не подозревали.

Тем не менее, через какой-то небольшой срок, Миша предложил мне на выбор поглядеть на два района моего возможного будущего проживания. Первым – был новый, строящийся несколько лет, городской район Сабуртало, вторым, – только что освоенная территория для строительства Дигомского массива за пределами города, около последней станции метро, которое еще только начинали строить, но горожане живо интересовались этапами его прокладки.

Вопрос был серьезный, не каждый год появляется возможность стать обладателем квартиры – я съездил в оба места, что заняло два дня, так как организованного городского транспорта в эти районы не было.

Выйдя из какого-то автобуса, ближе всего подъехавшего к началу Сабурталинской новостройки, я прошел по новой пыльной улице, с неоконченными пятиэтажными домами, конец длиннющей улицы уходил в светло-серую бесконечность, безжизненную и пустынную. Подул встречный ветер, в этой аэродинамической трубе завертелись высохшие листья, газетные обрывки, сухая пыль стала образовывать небольшие вихри и попадать в глаза и ноздри, я повернулся к этому безрадостному пейзажу спиной и пошел назад, в город.

В следующее, ближайшее воскресенье я поехал на «смотрины» в другой район – Дигомский массив, план которого тоже смог достать «универсальный» Миша. Приехал туда на машине, остановленной на Советской площади, у бензоколонки, по принятому в Тбилиси особому сигналу – «Пст» – среднему между свистом и чмоканьем губами.

Я вышел около излучины зеленовато-коричневой Куры, на дальнем плане голубели мягкие очертания Зедазени, было начало лета или конец весны, от редко стоящих тополей еще не летел первый пух, но было уже жарко. В этом месте расстилалась пустошь, заросшая кустиками цветущего дрока. По соседству в другом квартале доканчивали строить несколько таких же, как и в Сабуртало, пятиэтажных домов. Но вот подул легкий западный ветерок, повеяло легкой прохладой от Куры, это дуновение принесло мне еще неведомый, сложный, сладкий аромат с букетом из цветущих роз с полынной горечью. Сомнения исчезли, стало понятно, что это место предназначено для того, чтобы здесь жить.

Здесь было хорошо, и, самое главное, хорошо дышалось. Рядом шумела зеленоватая Кура, а по песчаным отмелям ее бегали полуголые мальчишки – это дополнительное обстоятельство решило мой выбор в пользу Дигоми. Я потоптался на месте, обозначенному в плане, как «квартал 1У», сорвал зеленую веточку и с нею, как с символом обретенной земли, пошел пешком к Дигомскому мосту, около которого был небольшой базар и где можно было сесть на трамвай с номером 23. Этот вагон шел почти к самому моему дому в «Сванетском убане».

Окончательный выбор был сделан, и все потом так быстро и удачно сложилось, что уже к зиме 1962/63 года я переехал в новый дом, где на пятом этаже пятиэтажной «хрущевки» стал устраивать свою новую жизнь, в собственной двухкомнатной квартире – первой, в моей не очень длинной биографии.

Стоит отметить, что массовое строительство, затеянное Хрущевым, позволило в течение нескольких лет переселиться миллионам людей из коммунальных квартир, где иногда проживало с десяток семей, в свои собственные, пусть и не шикарные, но отдельные квартиры со всеми удобствами – отдельной кухней, туалетом, ванной. Общий проект этих новых домов, разработанный для всего Советского Союза, немного видоизменялся, подгонялся к климатическим условиям, поэтому в Тбилиси в таких квартирах были еще и «лоджии» – внутренние балконы до 10—12 квадратных метров площади. Лоджии самостоятельно стеклились, получалась дополнительная комнатка в качестве «бонуса». Я почти три четверти года мог спать в такой комнатке после нескольких собственных строительных усилий, это была моя дача и одновременно мастерская, где я занимался чеканкой или мастерил что-либо по дому.

Трудно найти слова для выражения эмоций, обуреваемых мной после подключения через полгода горячей воды, а обладание своим отдельным туалетом, передать можно только стихами. Но, к сожалению, это уже сделал до меня Маяковский почти восемьдесят лет тому назад.

Да, не шибко мы все продвинулись по пути увеличения благосостояния нашего общества за тот век «строительства коммунизма». Надо будет как-нибудь сравнить уровень нашей жизни в шестидесятые годы ХХ-го столетия с тем, чего же мы «добьемся» еще через полстолетия в ХХ1-м веке

Мой дом, вернее, моя квартира в Дигомском массиве города Тбилиси, начинала обрастать всякими нужными, и не очень, предметами. Легче всего, неожиданно для меня, оказалось решить самый трудный вопрос того времени – мебель, которую в Тбилиси достать было практически невозможно. Мама (опять мама, чтобы я без нее делал!) сделала мне очередной подарок, когда я заехал к ней в Минск, воспользовавшись командировкой в Москву, – дала мне денег «на обзаведение».

Мы уже привыкли летать на ТУ-104, первом реактивном пассажирском самолете, переделанном из стратегического бомбардировщика ТУ-16, который за два часа полетного времени переносил нас из Закавказья в столичную Москву. И все другие маршруты наших командировок обязательно проходили через Москву. Терять двое суток из-за дороги было к тому же не выгодно – авиационный билет до Москвы стоил 31 рубль, бухгалтерия дорогу оплачивала, а «суточные» были такие мизерные, что приходилось самому доплачивать, чтобы нормально питаться, особенно в Москве.

Совершенно случайно, в этот мой приезд в столицу, я обнаружил в Сокольниках выставку-продажу импортной мебели. Хотя ни у кого из нас тогда еще не было такой практики, я, что называется, рискнул и купил на этой выставке полный мебельный гарнитур чешского производства для своей двухкомнатной квартиры. Мне понравились современные формы и цвет «спальни» и «столовой», я там же в выставочном зале оплатил его доставку по железной дороге, что было совершенно внове для нас, и улетел домой в Тбилиси ожидать результатов моей «авантюры». Чтобы никого особенно не волновать – никому в этом долго не признавался.

Надо отдать должное всем службам того времени – через месяц с небольшим я получил «Уведомление» о прибытии контейнера с моей мебелью на станцию «Тбилиси-товарный».

Я это описал подробно только для того, чтобы стало понятно, что если что-нибудь сегодня изменилось в лучшую сторону, то не отправление багажа в другой город. Например, воспользовавшись своим личным опытом, я отправил багаж по России через пятнадцать лет после первой удачи на железной дороге, но багаж потерялся, что стало «нормой» в 70-е годы. Мне пришлось объявлять розыск, багаж все-таки нашли через полгода, но несколько месяцев я входил в контакты с различными железнодорожными инстанциями, ездил на товарные станции «на опознание» и т. д. А еще через пятнадцать лет один мой приятель и вовсе так и не дождался своего багажа, сколько он ни ходил, что-то доказывая различным службам, подавал на них в суд, но так ничего и не добился.

Финальным аккордом в описании таких железнодорожных перевозок могут послужить двухмесячные мытарства моего тбилисского приятеля, переехавшего из Тбилиси в Москву. Поскольку Грузия «в блокаде» была уже почти год и были прерваны все виды связи, закрыты транспортные коммуникации, то отправить свою мебель по новому адресу ему помогли старые школьные друзья с армейским эшелоном, которым увозили из Тбилиси через Баку имущество военных баз и офицерского контингента, служившего в Грузии и возвращающегося из голубых долин западной Грузии к себе домой.

Появилась мебель, появились гости – можно было приглашать к себе, не роняя достоинства. Тбилисская среда, традиционный тбилисский дом очень щепетильно относились ко всем внешним атрибутам проживания, обстановке, содержанию дома на должном уровне, узаконенному для каждого отдельного случая составу блюд на столе, в соответствии с целью, назначением визита, неформального статуса гостя. Многие детали жизни в старых грузинских семьях меня просто умиляли, как непременные две небольших войлочных подстилки у порога, на которые гость, войдя в дом, становился и ходил, шаркая ими, вместе с хозяином, участвуя в бесконечном натирании паркетного поля, в который можно было глядеться. Выбор «мастики» для натирания полов был предметом живого обсуждения у женщин старшего возраста, сравнимый разве что с выбором на рынке индейки для сациви к праздничному столу.

Я любил ходить в гости, в Тбилиси это обязательная часть жизни, зовут искренне, обижаясь на тебя за долгое отсутствие, чем бы оно не было вызвано. Но сколько можно отвечать на приглашения, не устраивая самому застолий!

Я до получения квартиры чувствовал себя иногда не очень комфортно. Мне негде было усадить гостей в старой, небольшой комнате, старого дореволюционного дома, с балконом, опоясывающим весь наш этаж, с резными деревянными балясинами. Балкон, на который выходили двери всех проживающих на этаже жильцов, спасал в критические минуты, когда кто-нибудь мог все-таки нагрянуть без предупреждения к тебе в гости, что тоже было в духе привычного общения горожан друг с другом. На балкон тогда выносились столы, а стулья, которых всегда нехватало, приходилось одалживать у соседей.

В старом доме, вся жизнь протекала на виду, в единении с соседями, с участием в их ссорах и радостных событиях. Мы обменивались впечатлениями, перебрасываясь через двор репликами, рецептами приготовления разных блюд, готовившихся тут же, на столике перед входной дверью, обсуждали достоинства разнообразной, тбилисской, многонациональной кухни. Непременная дегустация чего-нибудь, только что приготовленного с каким-либо особым соусом, не могла миновать никого, кто появлялся в это время в поле зрения хозяйки примуса или керосинки со сковородой, на которой что-то скворчало, шипело, обдавало жаром и услаждало ароматом специй самых взыскательных посетителей балконного сообщества. Я прошел на этом балконе серьезную, трехлетнюю «школу повышения кулинарного мастерства» под пристальным и строгим взглядом моего соседа, осетина Датико – Давида, бывшего повара ресторана, никогда никому в своем доме не уступавшего места у раскалённой керосинки.

Круг моих друзей и знакомых расширился к этому времени до невозможного, вышел за пределы Тбилиси, – волна дружелюбия, излучаемая в пространство тбилисским сообществом, распространялась все дальше, вызывала ответ, и в отраженном виде, возвращалась обратно, вместе с новыми очередными гостями, приезжавшими приобщиться к теплу этого города. Я не мог не участвовать в этом бесконечном празднике жизни и стал его верноподданным адептом. Кроме того, у меня была, наконец, собственная кухня с газовой плитой. Белоснежная газовая плита и голубой ватерклозет – это уже были новые вершины, новые достижения в моей биографии. В 26 лет я, наконец, приобщился к атрибутам «западной культуры», вошел равноправным членом в мировое сообщество, в современную цивилизацию. Минским туалетам послевоенного времени можно было бы посвятить целую главу.

Иза закончила институт и уже была в труппе театра Руставели, куда влились многие из этого выпуска. К нам и раньше, несмотря на тесноту, приходили друзья, а теперь это стало правилом, ведь у нас была своя квартира. Время от времени в нашем доме появлялся кто-нибудь из «приблудившихся», не имеющий своего крова, как всегда «на пару деньков». Часто такой гость оставался на несколько недель, подыскивая себе то ли работу, то ли жилье. Молодые актрисы, мамы-одиночки, оставляли иногда переночевать своих внезапно появившихся деток на время интенсивных, часто глубоко заходящих за полночь, репетиций, «прогонов» или других не менее важных этапов подготовки очередного спектакля. Иза время от времени подбирала где-то на улице, каких-то несчастных и приводила их отогреться и подкормить. Нам с Ией было веселее.

Складывалось новое «дигомское товарищество с ограниченной ответственностью», но с неограниченной выдумкой на розыгрыши и фантазии, сопутствующие нашим веселым сборищам. Перебрался через некоторое время к нам по соседству и новый мой знакомый – Нугзар Амашукекли, открывший мне грузинский киномир, У меня появились свои центры притяжения, как правило, связанные с очередным новым интересным знакомством. Нехватало только, как обычно, времени, всюду было столько нового и интересного, всего хотелось увидеть, жизнь набирала ход, ускорялась.

Я, кроме моего постоянного увлечения фотографией, загорелся киносъемкой, стал много по вечерам заниматься кинематографией, обложившись книгами. Начало для любительской съемки было положено уже давно – у меня была «цейсовская» кинокамера 2х8 мм, и я сам, на станках наших институтских мастерских, выточил из органического стекла специальные бачки для проявления пленки. Собственная ванная комната стала моей фотолабораторией. Еще немного и я организовал клуб любителей кино при Доме офицеров города Тбилиси. О нем, и о том, что с ним связано – позже.

Дочку тем временем мы отдали в русскую школу, в первый класс, в городе считалось, что там уровень преподавания выше, а хорошее знание русского языка могло понадобиться в будущем. Надо было и для нее находить помимо школы другие занятия – понять возможные интересы ее будущего развития. Так в самом начале школьных лет появилось сначала фигурное катание – совершенно немыслимый для Тбилиси вид спорта, который стал развиваться на искусственном льду, под громадным опытным куполом для строящегося нового Дворца спорта.

А через некоторое время я отвел дочь во Дворец пионеров, размещенный в прекрасном здании бывшего дворца светлейшего князя, генерал -фельдмаршала Воронцова – наместника царя на Кавказе, главнокомандующего отдельным Кавказским корпусом во второй половине Х1Х столетия. Мне приходилось возить Ию через весь город на автобусе, но к этому времени появился и прямой маршрут с остановками у нашего дома и около дворца.

Мое время было заполнено так плотно, что свободных минут не оставалось – школа, работа, мои и школьные домашние занятия Ии, фотография у меня, лепка в Дворце пионеров у Ии. У Изы, вообще, со дня поступления в Театральный институт не оставалось времени для нас, а через некоторое время она попала «в обойму». Театр Руставели стал ее домом: утром – репетиции, вечером – спектакль, или наоборот, что не меняло общей суммы часов, проведенных в театре.

Роберт Стуруа готовился осуществить на сцене театра Руставели одну из первых постановок в нашей стране «Салемского процесса», нашумевшей пьесы американского драматурга Артура Миллера. Изе не досталась роль, на которую она рассчитывала. Она медленно прорывалась к ролям, сквозь невидимые барьеры круговой поруки талантливой «старой гвардии», ревниво относящейся ко всем новым членам труппы.

Этот спектакль, поставленный на сцене театра Руставели Робиком Стуруа, после нескольких лет работы над ним, ошеломил нас. Робик Стуруа, тогда еще никому не известный режиссер, показал другой театр, хотя в спектакле играли все хорошо нам знакомые руставелевские артисты. В этом спектакле мы увидели и свое прошлое, и настоящее, и возможное будущее. Было немного страшно, словно мы все заглянули в волшебное зеркало или даже в зазеркалье.

Попасть в такой спектакль для актера могло стать его судьбой. В этот раз Изу миновало это предназначение, она получила роль третьего плана, и ей пришлось ожидать настоящей встречи с Робертом, как с режиссером, до постановки им «Кавказского мелового круга» Бертольда Брехта.

В новом здании института, в бывшей «партшколе», всего было так много, что мы не сразу обнаружили настоящий кинозал, с оставленной впопыхах предыдущими владельцами киноаппаратурой. Кинотехника была моим хобби еще со школьных времен – это был целый отрезок моей жизни с шестого до девятого класса, когда я увлекся ею, оставив художественную студию, сдавал права на киномеханика, и регулярно с Шуркой Евдокимчиком ходил на просмотры новых фильмов в «Дом кино», где он подрабатывал киномехаником с четырнадцати лет.

Я когда-то, ещё в школе, в 7-ом классе, даже сподобился «всесоюзной известности» на этом поприще, когда мой портрет и очерк обо мне, и о моем брате Томасе, напечатали в газете «Пионерская правда». Почти все в этом очерке было выдумкой журналиста, но дело было сделано, и почти два года я получал письма со всех концов света, многие из них приносили в школу раскрытыми, с замазанным текстом – советская цензура не дремала.

И еще у меня была цейсовская камера 2х8 мм с двумя отсвечивающими голубизной просветленной оптики объективами на вращающейся турели, подарок моей мамы. Что-то по мелочам я уже снимал, но не было «материальной базы». Просмотровый кинозал уже что-нибудь да значил, осталось достать профессиональную 35-ти миллиметровую камеру, что и было сделано по институтской заявке. Словом все свободное время стало у меня уходить на кинолюбительство, которое привело меня в «Дом офицеров» Тбилисского военного округа. Здесь я с несколькими энтузиастами организовал клуб кинолюбителей, и мы стали снимать хроникальные и небольшие игровые фильмы. Это было интересно, но, как очень скоро выяснилось, требовало немалых денежных затрат. Собственных денег для приобретения профессиональной кинопленки и материалов для ее обработки у меня хватило только на короткую хронику о «Всесоюзной конференции по кибернетике», которую проводил наш институт. Может быть, я бы и не вспомнил об этом увлечении, если бы судьба не свела меня тогда со своим вторым другом «на всю жизнь».

Чтобы «войти в материал» мне пришлось серьезно заниматься специальной литературой по теории киносъемки, азам кинорежиссуры, технологии обработки киноматериалов. Помогло моё «начальное» архитектурное образование в минском БПИ. Подготовившись в библиотеке или дома, если я мог достать нужные книги, я потом докладывал в своем клубе Дома офицеров «переваренные» мной материалы, так сказать, давал «уроки мастерства» группе любителей, помешанной на кино, весьма разношерстной публике – от зрелых мужей или тоскующих жён офицеров тбилисского гарнизона до «молодняка» разного возраста. Одним словом «вел кружок», как было обозначено в программе работ этого заведения.

На одном из вечерних занятий моей группы я обратил внимание на широкое, почти всегда улыбающееся, лицо парня лет двадцати, искренне пытавшегося понять ту белиберду, что я нес этой аудитории. Я как раз дошел в том уроке (или лекции) до знаменитой «раскадровки» и «сценарного монтажа» Эйзенштейна (раскадровка – это набор квадратиков, представляющих собой различные кадры кинофильма, в которых находится грубый набросок того, что должен увидеть зритель). Единственное осмысленное выражение среди довольно откровенно тоскующей аудитории было только на лице у этого широкоплечего детины. Это меня так воодушевило, что я продлил лекцию еще на полчаса. А после лекции мы вышли вместе с ним на проспект Руставели из красивого подъезда старинного здания, в котором и был Дом офицеров. После духоты подвального помещения нашего клуба нас мучила жажда – мы зашли в угловое заведение – к «Лагидзе».

На этом углу проспекта Руставели, к консерваторскому подъему, всегда толпился народ, но именно здесь была самая вкусная в Тбилиси, прохладная, газированная вода с необычайным многообразием вкусно пахнущих и цветных, от голубого и зеленого до красного и вишневого, сиропов – «сливочный с мятой», «тархун», «кахури» или «шоколадный» – я помню их вкус до сих пор, куда же это все исчезло?

Здесь же мы с моим новым знакомым подкрепились слоеными хачапури, только что выпеченными, обжигавшими пальцы, и выпили «на брудершафт» по два стакана «лагидзевской» воды.

С этого дня нас двоих уже не смогла разлучить ни судьба, ни даже расстояние, между городами, в которые мы попали через несколько лет – Жорка в Питер и в Москву, а я – через Москву во Владивосток.

Об этом своем самом близком друге, «друге номер два» – Георгии Селезневе, или просто Жорке, я должен рассказать отдельно.