Текст книги "Земля чужих созвездий"

Глава 3

– …Я по происхождению разночинец, как у нас в России говорят. Недворянская интеллигенция. Ну, вам, американцам, это понять сложно…

Зря он так говорил. Супруги Гатлинг, вправду, может быть, понимали не все детали рассказа, но главное – судьба русского ровесника двадцатого века Василия Сергеевича Борисова им была ясна.

Провинциальная интеллигентная семья. Реальное училище. Университет. Война. Патриотический порыв. Школа военных топографов. Армия императора Николая. Революция. Гражданская война. Армия адмирала Колчака. Эмиграция. Харбин.

Борисов излагал все это спокойно, даже как-то устало, как повесть, прочитанную и пересказанную много, много раз. В Харбине он проболтался без большого успеха – если малым успехом можно считать то, что не помер, не спился, не опустился, нашел работу – правда, не по специальности, а так, клерком в заурядной торговой конторе. Может, так бы и проторчал всю жизнь, но стало в Китае неспокойно, вторглись японцы… Словом, унесло в Париж.

Здесь удалось устроиться в солидную компанию, занимавшуюся в том числе и геологоразведочными работами. Вроде бы дело пошло, но бизнес есть бизнес – при первой же крупной неудаче начались сокращения, коснувшиеся в первую очередь эмигрантов. Так Борисов вылетел, сумев, правда, скопить некую сумму, что помогло добраться до Катанги, предварительно разжившись письмом к Ланжилле от его знакомого.

Реджинальд слушал, доброжелательно кивал, а сам испытывал разноречивые чувства. С одной стороны, человек этот ему безотчетно нравился, было в нем что-то располагающее к себе. А с другой – ухо следовало держать востро, ибо… ну, мистер Гатлинг имел достаточный жизненный опыт, чтобы догадываться, что может скрываться за этим «ибо».

Бросив быстрый взгляд на жену, он сразу понял, что и у Вивиан сложился особый взгляд на топографа и его рассказ. Не плохой, нет. Именно особый. Вивиан тонко чувствовала людей, порой улавливая в них то, чего не мог увидеть никто.

«Ну-ну…» – подумал Реджинальд и решил испытать гостя.

– Что ж, мистер Борисов, – он корректно улыбнулся, – тогда, как говорите вы, русские, не будем класть дело в большую корзину?..

– В долгий ящик.

– Вот-вот.

И предложил пройтись в магазин походно-туристических принадлежностей, находящийся неподалеку. Реджинальд там уже бывал, кое-что присмотрел, отложив, однако, эти покупки напоследок. Сейчас же подвернулся случай приобрести, совместив это с проверкой рекомендуемого.

Оставив миссис Гатлинг отдыхать в прохладе номера, мужчины отправились на раскаленную улицу, искренне порадовавшись тому, что идти недалеко. Через пару минут они достигли цели, и там сомнения Реджинальда, если они и были, рассеялись, как утренний туман с восходом солнца. Борисов не просто разбирался в теме, он кратко и ясно обосновал необходимость приобретения некоторых инструментов, о которых глава экспедиции и понятия не имел, если честно. Зато убедился в дельности и Борисова, и Ланжилле: тот если уж кого-то рекомендовал, то пустыми словами не мусорил.

«Беру!» – сделал твердый вывод Реджинальд, о чем и объявил топографу в мрачноватом парадном холле «Беатрисы». На том до завтра попрощались, Гатлинг поднялся в номер, где застал жену лежащей в комфорте, полумраке и явном раздумье.

– О чем размышляем? – спросил супруг полушутливо, наполняя фужер газводой. – Хочешь?..

– Нет, спасибо, дорогой, – отказалась Вивиан от воды. – Что, выдержал экзамен мистер Борисов?

– Сверх ожиданий. Профессионал.

Она помолчала немного, промолвила:

– Я так и подумала, когда его слушала.

У Вивиан Гатлинг был явный талант психолога: она людей чувствовала неплохо. И уверенно заявила, что, слушая картографа и наблюдая его, убедилась, что он не лжет. Он вправду спец своего дела и автобиографию изложил в общем верно.

– В общем? – не упустил нюанс Реджинальд.

– Да. Что-то он недоговорил. В этом я тоже совершенно уверена.

– Вот как?

– Да.

Реджинальд прошелся по номеру, пожал плечами:

– Так ведь это естественно… Он эмигрант, человек, прошедший через всякие мытарства. Ему не то что говорить, вспоминать это не хочется.

– Не исключаю. Вполне возможно.

– Возможно… – эхом повторил Гатлинг.

Слова жены породили в нем нечто, чему он не смог подобрать имени. Поэтому он промолчал. «Ладно!» – решил про себя. Жизнь покажет.

* * *

Знакомство с мсье Ланжилле словно подхлестнуло события, они понеслись галопом. Назавтра в полдень примчался радостно возбужденный Симпкинс: наконец-то! Все необходимые бумажки выправлены. Разрешения, согласования, отношения… Все это позади. Административно путь в глубины бельгийского Конго открыт.

И как по заказу, меньше чем через час после этого прибыл мальчишка с запиской от Харуфа. Тот кратко извещал, что есть новости, и приглашал к себе. Решили не медлить.

Принял антиквар супругов по-прежнему суховато, но куда более свободно, можно сказать, как знакомых. Даже чуть улыбнулся и сделал пригласительный жест:

– Прошу.

В глубине лавки оказалась неприметная дверь, выводящая во внутренний дворик – настоящий оазис. И здесь, в этом маленьком раю, на скамеечках сидели четверо сильно загорелых людей.

Причем сразу было ясно, что у одного из них эта смуглость врожденная, а у троих – приобретенная, природный цвет их кожи самый что ни на есть белый. У них и волосы были светлые, и глаза, а тот, первый, густо заросший черной щетиной, прямо-таки опереточный разбойник – как-то особо, вызывающе сверкал черным взором, радужная оболочка его глаз не отличалась цветом от зрачка.

– Знакомьтесь, – предложил хозяин.

Познакомились. Чернявый оказался португальцем из соседней Анголы, звали его Кейруш. Реджинальд сразу подумал, что из этой самой Анголы он сорвался вряд ли по своей воле, скорее имел сильные основания поскорее расстаться с тамошними португальскими властями. Но Гатлинга это не смутило, он успел убедиться, что Дэвис с Гринвудом и такого сумеют держать в ежовых рукавицах… Трое же прочих оказались бельгийцами: Ханс Эйленс, Эмиль Ванденберг и Макс ван Брандт. Всем им было где-то около тридцати, выглядели они парнями крепкими, здоровыми и без малейших интеллектуальных завихрений. Ванденберг, к тому же, выяснилось, владел местными языками.

Как всегда, Реджинальд бросил мгновенный взгляд на Вивиан, понял, что этих четверых стоит брать. Так и объявил.

Те даже не стали скрывать радости, наперебой заверяя, что хозяева останутся ими, наемными служащими, довольны… С тем и ушли, а Бен Харуф неожиданно сказал:

– Вы не слишком спешите, господа?.. – и когда Вивиан ответила, что в интересах дела, безусловно, могут задержаться, спокойно попросил сделать это.

И дальше разговор пошел о речных судах, на которых экспедиция собралась двигаться в верховья Конго. Предполагалось, что это будут несколько лодок, оснащенных моторами. Сколько? Н-ну, четыре-пять… Шесть. Примерно так.

Торговец выслушал это и сказал, что готов предложить другой вариант. Он, Бен Харуф, знает хозяина частной пристани, у которого есть неплохой речной катер. Дизель. Не новый, не роскошный, но в экспедиции ведь роскошь ни к чему?.. Так вот, эту посудину можно приобрести по сносной цене. Выйдет дешевле, чем пять лодок с моторами. Надо подумать?.. Конечно, подумайте. Я подожду.

Тут вроде бы и разговору конец до следующей встречи, но Реджинальд взялся въедливо выпытывать у Харуфа, откуда он знает тех четверых и что он вообще о них знает.

Купец сделал едва заметную паузу, прежде чем ответить.

Что знает? Что в Африке они не новички, потоптали этот материк не один год. Знают и повадки туземцев. Оружием владеют. И конечно, они много надежнее, чем все те, кто осаждал супругов в «Беатрисе». Можете не сомневаться…

Слушая все это, Вивиан испытывала чувства, очень похожие на те, что возникли в беседе с Борисовым: рассказчик не лжет, но о чем-то умалчивает. Ну, здесь уж надо подключать Симпкинса, он-то сумеет копнуть глубже…

Так и сделали. Попросили сыщика потолковать с претендентами, а сами занялись катером. Тут подключать пришлось уже Моррелла.

До этого предполагалось, что все время странствий по джунглям «Фалькон» будет базироваться в Пуэнт-Нуаре, возможно, подряжаясь в каботажные плавания – деньги не лишние. Но пришлось менять тактику.

Моррелл прибыл в Леопольдвиль без проволочек, и в тот же день все трое отправились к Харуфу, а с ним вместе – на пристань, когда уже вечерело. Поперся из интереса и неугомонный Симпкинс.

Владелец причала оказался тоже марокканцем – кто бы мог подумать?.. Супруги иронически переглянулись: рука руку моет в магрибской диаспоре… Ну, собственно, так и должно быть.

Судно осматривать они не стали, отправили на него капитана, в сопровождении владельца, естественно, – тот, в отличие от худощавого спокойного Харуфа, был маленький шустрый толстячок, прямо-таки мячик в феске, чудом держащейся на затылке круглой бритой головы.

Итак, эти двое отправились на судно, к Харуфу привязался со всякими расспросами Симпкинс, а Реджинальд с Вивиан, стоя плечо в плечо, смотрели на вечереющее пространство, дальний берег, где чуть заметно начинала веять туманная дымка. Пристань располагалась на отшибе от города, и здесь уже почти не чувствовалось ничего городского: берега в зарослях, щелкающие и каркающие птичьи голоса, внезапные, быстрые и таинственные всплески в разных местах реки, тяжеловатый, как бы с гнильцой запах водорослей… Вивиан зябко повела плечами – было совсем тепло, но что-то заставило ее сделать этот невольный жест.

Долго ли, коротко ли, дотошный Моррелл осмотрел весь катер, не очень обращая внимание на хозяина, колобком катавшегося вокруг капитана и не умолкая болтавшего: он махал руками, клялся, божился, уверял, что на этом катере можно плыть хоть в Касабланку, хоть в Буэнос-Айрес; почему туда – загадка. Моррелл же был человек без нервов, он не раздражался, не отмахивался от назойливого кудахтанья и мельтешенья марокканца, он просто делал свое дело. Ходил, смотрел, а если и спрашивал, то лишь по существу. Все это, надо полагать, внушило судовладельцу значительное уважение: он понял, что капитану чепуху не впаришь, и, когда речь наконец зашла о цене, не стал включать дурака, назвал разумную, да еще таким тоном, что ясно: можно и поторговаться.

Капитан мысленно перевел цену из бельгийских франков в доллары, счел ее приемлемой, однако вида не подал, ни один мускул на его лице не дрогнул.

– Доложу хозяевам, – сказал он и доложил, добавив к цене ряд своих соображений.

– Словом, если хотите знать мое мнение, мистер Гатлинг, то за такую цену можно взять. Посудина неплохая. Правда, понадобится экипаж, хотя бы человека два-три.

Капитан сказал это нейтрально, но подтекст ясен: новые члены экспедиции – это новые расходы и спальные места на катере, и вообще дополнительные заботы…

Реджинальд прекрасно подтекст понял. Взгляд его прошелся по судну, по ставшей почтительно-угодливой фигурке толстенького араба, ожидавшего веского слова американского миллионера. Мысленно усмехнувшись и внешне оставаясь невозмутимым, Реджинальд произнес по-английски то, что Вивиан тотчас же перевела на французский:

– Хорошо. Мы считаем ваши условия интересными и готовы к деловому разговору…

* * *

Через неделю катер G-201 отчаливал от пристани навстречу неизведанному.

Руководители экспедиции хотели сняться и уйти из города как можно незаметнее, но не удалось – слишком уж они были на виду, а слухи в Леопольдвиле распространялись со скоростью света. В итоге к моменту отплытия на пристани, к радости ее хозяина, собрался местный бомонд.

Не весь, конечно: генерал-губернатор, скажем, счел малопочтенным для своего чина появляться в толпе, однако появился дистанционно, посредством начальника своей канцелярии, очень напыщенного, заносчивого офицера, который окружающих в упор не видел, из членов экспедиции соизволил поздороваться только с Гатлингами, Вивиан даже галантно поцеловал руку. Прочим же милостиво кивнул.

Всего официальных лиц и зевак набралось человек тридцать. Явился и Ланжилле, элегантный как обычно, в простом светлом костюме, сидевшем на нем как на принце. Встретились точно старые знакомые, поулыбались, мсье сказал какой-то дежурный комплимент Вивиан, затем окинул взглядом G-201.

– Ах, мистер Гатлинг! Как бы мне хотелось бросить все свои дурацкие дела и отправиться с вами!

– Ну так за чем же дело стало? – в шутку удивился Гатлинг. – Бросайте и отправляйтесь!

Но француз юмор не поддержал. Умолк, взгляд застыл. Повисла странная пауза.

– Нет, – наконец, решительно сказал он. – Не могу.

И, понизив голос, признался, что неладно идут дела у него в Катанге. Конкуренты прут и давят со всех сторон, без всякого стеснения кормя взятками местных чиновников. Ситуация требует присутствия…

Реджинальд пожал плечами:

– Ну что ж, тогда будем прощаться?.. Вот, кстати, и капитан.

После довольно долгих дебатов решено было взять с собой трех моряков: капитана Моррелла, моториста Гарри Коллинза и опытного матроса Дика Гленна. Втроем они должны были вполне справиться с катером. Пришлось, правда, уплотнить кубрик «взвода», как про себя назвал Реждинальд силовое подразделение – но уж тут ничего не попишешь.

Моррелл доложил, что системы катера исправны, экипаж на местах. К отплытию готовы.

– Снимаемся, – подтвердил Гатлинг. – Ну, прощайте, мсье Ланжилле! Надеюсь, все у вас сложится удачно.

– И я надеюсь, – засмеялся Морис. – Но почему – прощайте?

– Почему?.. – Реджинальд смутился. – Так, оговорка. Извините.

– Пустяки. – Морис, смеясь, снял неловкость крепким рукопожатием. – Будьте здоровы, друг мой, и пусть вам всем сопутствует удача!..

* * *

Давно остались позади пристань, хижинные окраины Леопольдвиля, катер бодро бежал вдоль уже совершенно диких берегов. Лучшим знатоком этих мест, да и вообще здешней жизни оказался Ванденберг – он неоднократно ходил по Конго и по течению, и против, и даже того вождя, о котором говорил Бен Харуф, знал лично.

Теперь он в роли впередсмотрящего пребывал рядом с Гленном, стоящим на руле: вели наблюдение, курили и общались на чудовищной смеси языков, прекрасно, впрочем, понимая друг друга.

Реджинальд недолго постоял с ними рядом, послушал эту вавилонскую речь и, убедившись, что все в порядке, пошел в каюту.

Супруги, естественно, обитали в лучшем помещении на судне. Правда, помещение это было не больше вагонного купе с теми же верхней и нижней полкой, но Симпкинс и научные кадры обитали примерно в таком же вчетвером, а прочих пришлось втиснуть в общий кубрик, так что каюта Гатлингов была все же оазисом роскоши, так сказать.

Туда-то, в этот утлый комфорт, и спустился Реджинальд. Посмеиваясь, рассказал жене о «международных отношениях» в ходовой рубке, добавив от себя, что это его радует: члены экспедиции находят контакт друг с другом, а это великое дело.

Вивиан, лежавшая на нижней кушетке с ерундовым дамским романом, воодушевленно ответила, что да, безусловно, это хорошо, добрый знак на будущее… словом, отговорилась благостными банальностями.

Кажется, муж впечатлился ее словами. Во всяком случае, он с довольным видом взобрался на верхнее койко-место, отчетливо там зевнул и через какое-то время задышал ровно, безмятежно – уснул.

Вивиан вновь уткнулась во французский текст, попыталась читать, но поймала себя на том, что водит взглядом по строкам и не понимает написанного. Тогда она положила книгу на грудь, закрыла глаза и тоже сделала вид, что дремлет.

По правде же она не могла избавиться от смутного нехорошего предчувствия.

Из не вполне осознаваемого суеверия она старалась не замечать это предчувствие, уверяла себя, что нет ничего, все пустое, чепуха. Может, нездоровится слегка, давление повышенное или, наоборот, пониженное…

Но в глубине души сознавала, что это не случайность. Она не могла уловить, что не так в событиях последних дней, все вроде бы шло нормальным чередом… но в самом ходе времени таилось что-то неясное, не понять, хорошее ли, плохое ли, но явно большее, чем сумма видимых явлений.

И разгадать его Вивиан не могла, и признаться в своих смутных тревогах тоже. Даже мужу. Пустые волнения, ни к чему не ведущие разговоры… Ничего хорошего. Поэтому она лежала с глупой книжкой, делая вид, что читает, но даже и ее не могла осилить.

Но все же миссис Гатлинг собралась с душевными силами, отложила роман и стала уговаривать себя заснуть, справедливо полагая, что здоровый сон поможет разогнать ненужные наваждения.

Глава 4

Наутро пассажиры, выйдя из кают, не узнали Конго.

Вчера это была необъятная река с далекими берегами, негусто покрытыми низкорослыми зарослями типа колючего кустарника. Сейчас же берега сильно сдвинулись и столь же сильно обросли настоящим тропическим лесом: темными широколиственными деревьями с могучими ветвями, ниспадавшими к самой воде, подобно причудливо застывшим водопадам – и за ними, в глубине, угадывался почти непроглядный мрак джунглей, царство теней, недоступное даже для экваториального солнца.

Ван Брандт, как выяснилось, владел навыками судовождения, поэтому ночью шли без остановок, на руле меняли друг друга он, Моррелл, Гленн и Коллинз. Благодаря этому G-201 менее чем за сутки прошел изрядную дистанцию.

С рассветом на мостик поднялся Ванденберг. Не очень выспавшийся, он все же хмуро глядел вперед; на вопрос, не могли ли пропустить искомое место, – отрицательно покачал головой, продолжая молча наблюдать, и лишь через час сказал стоявшему на руле Морреллу:

– Лево руля, капитан. Видите просвет меж деревьями?

– Вижу.

– Туда держите.

Капитан, сбавив обороты, аккуратнейшим образом подошел к этому просвету, где обозначилось достаточно удобное место для причала.

К этому времени все, ощутив перемену курса, скорости и шума дизеля, высыпали на палубу, с любопытством глядя на первую станцию, встреченную на речном пути. Что здесь может случиться?..

Случилось вот что: из зарослей на тропинку, незаметную с фарватера, выскочил, радостно скалясь, чернокожий, чье одеяние состояло из ожерелья на шее и каких-то лохмотьев на талии, не очень прикрывавших паховое хозяйство. Зачем ему нужно было это тряпье – бог ведает, возможно, ради контакта с белыми людьми: хоть формально, но соблюсти приличия… Вивиан, впрочем, увидев такой костюм, поспешила удалиться в каюту, воспитание не позволяло ей созерцать столь остросюжетные картины.

Зато Ванденберг обрадовался от души – он, оказывается, знал данного персонажа, будучи некогда в этой деревне.

– Оу! Мгебене, йох-хо!.. – заорал он как-то примерно так, на что, сверкая великолепной улыбкой, туземец с пулеметной скоростью откликнулся столь же неправдоподобной фразой – и оба лихо затрещали на тарабарском языке, прекрасно, видимо, понимая друг друга.

– Тьфу!.. – матюкнулся Кейруш по-своему, что все поняли без перевода. – Чернож…пые, чтоб их на том свете черти без масла жарили!

Симпкинс чуть было не брякнул португальцу, что он сам не ахти какой светлож…пый, но все же спохватился, цыкнул только, чтобы тот не слишком распускал язык.

– Да он все равно ни черта не поймет, синьор Симпкинс, – отмахнулся Кейруш. – А синьора Гатлинг не слышит…

Как бы там ни было, контакт цивилизаций вышел дружным. Ванденберг объяснил, что сей черный Аполлон послан вождем в качестве доверенного лица, дабы встретить гостей и проводить в поселок. Каким образом вождь узнал о визите катера, – так и осталось загадкой. В Африке действует свой телеграф, суть которого белому человеку до конца не доступна.

Вивиан в поселок не пошла, логично предполагая, что там она встретит множество мужчин, одетых так же, как посланник, а может быть, и менее. Не захотел смотреть на негров и Кейруш, также оставили на судне Коллинза и Гринвуда, первого как специалиста, второго – за старшего. Деревня, по словам Ванденберга, находилась совсем недалеко, туземцы здесь мирные, верные вассалы короля Леопольда III, так что все должно обойтись как нельзя лучше.

Так-то оно так, но Реджинальд все же чувствовал напряжение, шагая вслед за негром и бельгийцем, продолжавшими бойко трепаться, и слыша за спиной обрывки другой беседы: Йенсен с Борисовым толковали о местной растительности. Норвежец авторитетно называл чуть ли не каждую травинку по-латыни, а русский не менее веско указывал на приметы, подсказывавшие опытному глазу не только ориентацию по сторонам света, но и особенности микроклимата: освещенность, влажность и даже с известной точностью высоту над уровнем моря… Словом, взаимно обогащались.

Пройдя недолго душной лесной баней, где приходилось трудновато дышать чащобными испарениями, вышли на открытую местность, где сразу же задышалось легко, во всю грудь, воздух будто сам вливался в горло, а едва заметный ветерок показался блаженной прохладой.

Провожатый обернулся, белозубо скалясь, проболтал что-то.

– Все нормально, все живы-здоровы? – перевел Ванденберг. – А то, он говорит, тут змеи ядовитые в лесу водятся. Разок, говорит, тяпнет – и душа вон.

– Ну спасибо, – проворчал Хантер. – Главное, вовремя! Чтобы зря не пугались там, в зарослях…

– То хорошо, что хорошо кончается, – философски заключил Борисов. – Так у нас говорят в России.

– У вас теперь не Россия, а СССР, – тут же поддел его Хантер, человек умеренно левых взглядов.

Борисов помолчал, видимо, подбирая слова, чтобы быть правильно понятым – и не спеша, с расстановкой произнес:

– Россия всегда одна. В разные эпохи она может переодеваться в разные исторические одежды, это правда. Но это всегда одна и та же цивилизация. Третий Рим.

Он говорил вычурно, по-книжному, однако Реджинальд уловил в этих словах сдержанную страсть. Борисов говорил искренне, как человек, задетый за самые тайные струны души.

Гатлинга это заинтересовало, но тема развиться не успела, ибо Ванденберг воскликнул, вскинув руку:

– Вон их деревня! Пришли.

* * *

Деревня состояла из беспорядочно расставленных хижин, похожих на стога сена – собственно, по той же технологии и построенных: на остов из составленных конусом жердей набрасывается несколько слоев трав, постепенно превращающихся в сено. Кроме шалашей, имелось еще сооружение столь же сеновальное, но иных размера и формы, нечто вроде длинного сарая, да еще с каким-то башнеобразным пристроем. «Королевский дворец!» – мелькнула юмористическая мысль у Реджинальда, не знавшего в тот миг, насколько он близок к истине.

Африканский телеграф сработал безукоризненно. Мгебене этот самый не то что слова не произнес – движенья лишнего не сделал. А деревня как по волшебству наполнилась людьми: мужчинами и подростками, от четырнадцати и старше, без верхнего возрастного предела. Женщин и детей не было видно: в племени, похоже, имелась своя субординация, в которую вникать, правда, было некогда и незачем.

Вся эта мужская орава шумно окружила путешественников, выражая дружелюбие и гостеприимство, а после того, как Ванденберг важно заговорил, шум не усилился, не ослабел, но изменился; изменилось и само оживление: судя по характеру беготни и взмахам рук, обитатели усердно зазывали гостей в тот самый дворец-сарай.

– Ну, не иначе, тронный зал… – пробормотал Хантер, и на сей раз Гатлинг воспринял эту мысль без всякого юмора.

Длинное помещение оказалось единое, без перегородок. Путешественники вошли туда уже без местных, почтительно оставшихся снаружи. В затемненном пустом пространстве, в дальнем его конце находились всего три человека: двое стояли, а один восседал на чем-то в самом деле вроде трона; по мере приближения выяснилось, что это довольно старинное, элегантное, с резными спинкой и подлокотниками кресло, невесть как занесенное сюда из Европы либо Америки.

Двое стоявших залопотали что-то, руками замахали, сидевший же хранил величественную неподвижность.

– Вождь, – вполголоса сказал Ванденберг, что и так все поняли.

Этот человек разительно отличался от своих подданных, худых и голых или почти голых. Он был огромный, пузатый, не меньше ста десяти кило – что, судя по всему, служило одним из признаков элитарности, так как и те двое по бокам трона были заметно упитаннее оставшихся на улице. Но до вождя, конечно, им было далеко.

Предводитель отличался не только тучностью, но и попугайской яркостью одежд и регалий. На нем было блестящее, должно быть, шелковое одеяние вроде пончо, пронзительно оранжевого вырвиглазного цвета; на голове – нечто вроде чалмы с пестрыми птичьими перьями, на шее – толстая цепь из «цыганского золота».

Реджинальд задним числом похвалил Бен Харуфа за точные знания о жизни местных племен, откашлялся и начал цветистую речь.

Впоследствии он не мог внятно припомнить, какие именно слова говорил, а уж как переводил Ванденберг, и вовсе одному богу ведомо. Что-то вроде того, что вот он, гость из далекой Америки, наслышан о мудрости вождя, под руководством которого племя процветает… А может, и не говорил так, шут его знает. Но в любом случае слушал вождь благосклонно, иногда кивал в знак одобрения, и тогда оба его министра тоже начинали усердно кивать, сияя улыбками.

Реджинальд завершил приветственный монолог просьбой принять подарок и достал брошку Бен Харуфа. В сарае был полумрак, но и в нем стекляшки сверкнули таинственно-приглушенно, так что у «министров» рты разинулись и глаза округлились от восхищения, да и король, сумев сохранить царственный вид, все же сделал какое-то движение корпусом.

Еще раз воздав должное антиквару, Реджинальд постарался как можно почтительнее вручить брошь вождю. Тот слегка раздвинул в улыбке толстые губы, принял подарок, пророкотал что-то нутряным басом.

– Что он сказал? – почти не разжимая губ, спросил Гатлинг.

– А черт его знает, – тоже сквозь зубы честно ответил Ванденберг. – Хотя… ага! Просит всех подойти поближе.

Реджинальд обернулся. Члены экспедиции, соблюдая этикет, стояли в небольшом отдалении, и он дал им знак подойти. Подошли.

Владыка здешних мест не без любопытства вгляделся в лица, особенно остановившись на Дэвисе. Протянул руку в его сторону, прогудел что-то.

Ванденберг не без ехидства скосился на коллегу:

– Говорит, что видит в тебе того… что-то вроде дальнего родственника.

Бойцы «экспедиционного корпуса» успели за время знакомства перейти на «ты».

Джек покраснел – в его случае можно сказать, что слегка побурел. Он очень болезненно относился к любому напоминанию о бабушке-негритянке, и никто вокруг, щадя его чувства, тему межрасовых отношений старался не затрагивать. Вождь же, исходя из своих представлений о жизни, очевидно, захотел сделать визитеру комплимент, но, сам того не желая, попал пальцем в больное место.

– Пугало огородное ему родственник, – пробурчал он что-то в этом духе.

– Тихо, Джек, – одернул его Симпкинс. – Тут это… дипломатия! Терпи.

Джек насупился, но умолк.

Скорее всего, он был насчет родственных отношений прав. Это ведь для дилетанта все негры одинаковы. На самом деле они все разные, даже в пределах бельгийского Конго представители разных племен совсем не похожи друг на друга, не говоря уж о несходстве языков. И вряд ли покойная бабушка могла иметь какое-то отношение к народу экваториальной глубинки; наверняка ее предки жили где-нибудь в районе интенсивной работорговли, в районе Гвинейского залива. И уж наверняка вождь знал это лучше, но все равно ему было занятно увидеть в пришельце отдаленные признаки своей расы.

Реджинальд отлично уловил это. И решил брать быка за рога.

– Достопочтенный вождь! – начал он, стараясь говорить с разумным пафосом. – Мы много слышали о вас и вашем племени как о великих знатоках джунглей…

Но вождь прервал его. Вскинув розовую ладонь, мягко пророкотал нечто, переведенное Ванденбергом так:

– Он говорит, что о делах лучше потолковать потом. После обеда. Что?.. Ага! Они тут целый пир собираются закатить в нашу честь. Придется пировать.

Дэвис буркнул нечто малоцензурное, из чего Реджинальд расслышал только:

– …лишь бы лягушками да тараканами не накормили…

* * *

Но ничего подобного не случилось.

В честь гостей завалили и зажарили на костре, вернее, на углях, целого быка – блюдо, в общем-то ничем не отличающееся от традиционного американского барбекю. Реджинальд – да и не он один – заметил, что вождь ведет себя в отношении белых очень понимающе, да и вообще он умный человек, не в академически университетском смысле, конечно, но в смысле житейского опыта, здравого смысла и психологического чутья. Ко всему прочему выяснилось, что у него есть и европейское имя, да еще двойное: Ян-Франц.

Откуда оно взялось?.. Ну, это целая история!

С подчинением этих территорий бельгийскому королю сюда, разумеется, потянулись разнообразные миссионеры, движимые стремлением доказать язычникам неоспоримое превосходство истинной веры. Добрались они и в этот поселок; будущий Ян Франц тогда был молод, тем не менее уже был вождем: власть досталась ему по наследству, и отец его был вождем. Но как на грех в деревню одновременно прибыли представители «конкурирующих фирм»: католический патер и кальвинистский проповедник, которые вместо обращения туземцев в христианство с ожесточением сцепились меж собой чуть ли не до драки, из чего наблюдательный и смекалистый вождь сделал вполне разумный вывод.

Он подговорил двух своих приближенных, чтобы они как бы от себя лично нашептали поселившимся в разных углах деревни священнослужителям мрачные сведения: дескать, местные жители отъявленные каннибалы, умеющие запутать белых людей показным радушием, а потом так ловко пустить их на обед, что ни одной косточки не найдешь, и взятки со всей деревни гладки. Мало ли что могло случиться? Пошли по незнанию купаться, а в Конго какой только плавучей твари не водится… Ну и, как говорится, ни приметы, ни следа.

Эффект от такого хитроумного приема был замечательный. Посланец Ватикана оказался жидковат духом. Услыхав пугающие речи, он дрогнул, и назавтра же его не было в деревне, эвакуировался на плотах, сплавлявшихся по течению к Леопольдвилю. Кальвинист же, мрачный, туповатый и упрямый фламандец, оказался тверже, не устрашился – «на все воля Господня!» – и с ним вождь решил вступить в философские беседы.

То ли проповедник при несокрушимой силе духа оказался неважным оратором, то ли тонкости христианской теологии требуют все же большей школьной подготовки… словом, из всего, что протестант пытался донести до главы племени, того заинтересовала лишь возможность смены имени при крещении, причем заинтересовала совершенно по-язычески.

Насколько сумел понять и передать Гатлингу Ванденберг, имя для членов этого племени – одновременно и позывной, и нечто вроде заговора, защищающего туземца от каких-то из многочисленных демонов, коими, бесспорно, населен окружающий мир. От всех, что правда, то правда, оно защитить не может, но от некоторых – да, они становятся бессильны сделать что-либо человеку с таким именем. Вообще, жизнь аборигена – это беспрестанная, изворотливая, опасная и утомительная игра с невидимыми силами, капризными, непредсказуемыми, точь-в-точь вздорный барин, что способен то вдруг обласкать холопа, то свирепо рассердиться на него… Так и живут.