Текст книги "Пятьдесят слов дождя"

Часть II

Глава седьмая
Изгнание

Акико

Осень 1951 года

Воздух раскалывает криком, словно раскатом грома:

– Где она?!

Госпожа встречает взгляд своего внука, не дрогнув.

– Акира, успокойся.

Съеживаюсь у двери кабинета, в руках гремит поднос с чаем. Я угодила в бурю.

– Где?! – гремит мальчик, и я вдруг понимаю, что удивлена его гневом.

Юко-сама скрещивает руки.

– Ты умный, Акира. И ты, безусловно, понимаешь, что так было нужно.

У Акиры вздулись вены на лбу, глаза мечут молнии.

– Что ты сделала с Нори?!

– Это уже не твоя забота. Если тебе не хватает общества, я найду подходящих знакомых.

Акира явно ошеломлен ее холодностью.

– Что с тобой не так?

– Девчонка в порядке, – рассеянно говорит госпожа Юко. – Ей не причинят вреда, уверяю.

– Ты лжешь! – выплевывает мальчик.

Госпожа вздыхает.

– Дражайший внук, настало время смотреть в будущее. – Она широко улыбается. – И какое же оно будет светлое!

Акира делает шаг вперед, и на долю удара сердца мне кажется, что он поднимет руку на госпожу. Она тоже, полагаю, так думает. Но затем он качает головой и разворачивается на выход, понимая, что больше ничего не добьется. По крайней мере, сегодня. А может, и никогда.

Оставляю поднос на столе и выскальзываю в коридор следом за ним.

Мальчик бросает на меня усталый взгляд.

– Вы знаете, где она?

Я начинаю было говорить «нет», но давлюсь этим словом. Я правда не знаю, где маленькая госпожа. Но я слышала ее крики. Я понимаю, что она не в безопасности. Я промолчала, я ее отпустила.

И словно эти ясные глаза способны заглянуть в самые недра моего стыда, Акира швыряет последнюю фразу:

– Она вам доверяла!

Я обращаю взгляд в пол, который только сегодня утром натерла. От него отражается свет, и он сверкает, словно тридцать сребреников.

Киёми

Сейчас в ханамати[16]16
  Район гейш в Японии.


[Закрыть], включая наше новое пополнение, пятьдесят три девушки.

И над всеми надзираю я. Не самое высокое положение, но я родилась на соломенном полу в тысяча девятьсот двадцать первом году, младшая из четырех детей и единственная девочка. Мой отец был рисоводом, а у матери осталась лишь одна здоровая рука, поэтому она не могла найти работу. Мы жили на жалком клочке земли. Вот и все, что я помню о том времени. Ну и голод. Еды никогда не было. Год за годом урожай становился хуже, усыхали и мы с братьями. Когда мне стукнуло девять, у меня ребра проступали сквозь кожу, а ключица напоминала трафарет.

Такую тощую даже в бордель, куда меня продал отец, с большим трудом согласились взять.

Бросаю взгляд на бледную девчонку, стоящую передо мной на коленях в темной комнате, и уже не первый раз ловлю себя на жалости, что мое сочувствие иссякло много лет назад.

По крайней мере, она не плачет. Обычно мне сдают пустышек, деревенских девчонок из семей, которым мясо нужно больше, чем очередная бесполезная дочь. Некоторые приходят по доброй воле, зная, что таким образом получат возможность поесть и поспать, даже если постель придется делить. Бывают уродины, бывают красавицы. Но плачут все.

Кроме Норико. Ее спина выпрямлена, руки сложены на коленях, странные глаза устремлены вперед. Даже если девочка на грани срыва, она мне этого не покажет. Ее закалила суровая школа. Старая сука Юко говорила правду.

– Знаешь, почему ты здесь? – спрашиваю я как можно мягче.

В мои обязанности не входит запугивать девочек. Я сама когда-то была такой же. Они приходят ко мне изливать обиды, и я делаю все, что в моих силах, пусть их и кот наплакал.

Норико молчит. Ее маленькие губки дрожат. Красивые – уже полные, хотя ей всего одиннадцать, приятно мягкие. А вот на подбородке ямочка. Может, кому это и покажется милым. Учитывая, сколько мы заплатили за девчонку, лучше бы ей вырасти хорошенькой. Ее мать была известной красоткой. Да, неизвестно, кто отец девчонки и как он выглядит, но я не могу представить, чтобы Сейко Камидза променяла верное будущее на хотя бы малость посредственного мужчину.

Я притопываю ногой.

– Норико-тян[17]17
  Уменьшительно-ласкательный именной суффикс в японском языке.


[Закрыть], я хочу быть с тобой добра. Но ты должна делать то, что тебя велят, или дело кончится скверно. Теперь ты принадлежишь нам.

Наконец я вижу кое-что: на испуганном личике мелькает тень непокорности. Девчонка стискивает ручки.

– Не принадлежу.

– Принадлежишь, – терпеливо повторяю я.

Ничего удивительного. Любой девушке сложно осознать жестокую действительность – что родная семья продала ее, как скот. Особенно трудно дочери благородного дома, даже если она всего лишь ублюдок.

– Твоя бабка тебя продала. Ты наша, и мы вольны поступать с тобой, как пожелаем.

Вот теперь подступают слезы.

– Она бы так не поступила. Это просто испытание.

Я закатываю глаза. Тугодумная, однако, девчонка.

– Нет. Она тебя нам продала. Избавила себя от непрошеного бремени и приумножила внушительное состояние.

Девчонка смотрит на меня снизу вверх.

– Я – ее внучка, – говорит она твердо, но я знаю, что мужество ее уже покинуло, вижу, как дрожат ручонки. – Она сама так сказала. Ее плоть и кровь.

– Ты никогда не была ей нужна, – замечаю я, не забывая поддать в голос льда. – Она тебя не желала. Она держала тебя взаперти, а теперь продала. Ты будешь жить здесь, в окия[18]18
  Дом, где проживают гейши.


[Закрыть], со мной и другими девочками. И ты будешь подчиняться.

Она уходит в себя, как бумажная куколка.

– Нет.

– Твоя мать тебя сбагрила, – продолжаю я и успеваю заметить укол мучительной боли, который мельком отражается у нее на лице. – Твоя бабушка тебя сбагрила. Не вынесли такого позора, как ты. А у нас тут никаких претензий на величие. У нас нет никаких стремлений, кроме как угодить покровителям. Мы просим тебя быть чистенькой, красивой, послушной и улыбчивой. Ты ведь сумеешь, правда, милая девочка?

Я вижу, как в ее голове крутятся шестеренки, как она мечется в поисках возражений. И ни одного не находит.

– Что вы со мной сделаете? – шепчет девчонка.

У меня наготове очаровательная улыбка.

– Ничего. И не сделаем еще долго. Ты особенная, Норико-тян. Тебя не уступят дешево. Твое целомудрие надлежит хранить и отдать лишь тому господину, который его достоин.

Я имею в виду того, кто готов заплатить больше всех. Достоинство, по сути, не играет здесь никакой роли, просто так лучше звучит.

Девчонка издает перепуганный писк, и я начинаю думать, что она понятия не имеет, каким делом промышляют в этом доме. Похоже, Юко не потрудилась просветить ее о правде жизни.

Скажи я ей, что иногда у нас тут чайный домик, а иногда – бордель, но всегда заведение, которым тайно владеет ее внешне почтенный дедуля, девчонка, скорее всего, рухнет замертво, и выйдет, что я впустую потратила все свои деньги. Вряд ли бедняжка знает, что такое якудза или как широко им удалось закрепиться после окончания вой-ны. Уверена, девчонка даже не догадывается, что имеет к этому отношение. Хорошенькую головку не беспокоили мысли о преступных синдикатах, или о черных рынках, или вопросы, откуда ее семейству продолжают капать денежки, если правительство перекрыло краник.

Зато она явно выглядит обеспокоенной теперь. Бедная маленькая принцесса – швырнули в канаву.

Норико наклоняется вперед так сильно, что прижимается лбом к земле и обхватывает себя руками.

– Пожалуйста. Отпустите.

Не знаю, к кому она обращается.

– Тебе некуда идти. Отныне твое место здесь.

Больше она ничего не говорит. Ее колени подламываются, и она лежит на полу, безмолвная, сломленная, словно дикая лошадь, отныне покорная моей воле.

– Теперь подчинишься?

Девчонка чуть приподнимает голову, и ее лицо все в слезах. Сдавленно всхлипнув, она кивает.

Пожалуй, в итоге она не такая уж и особенная.

* * *

Позади главного домам стояло старое святилище, и вокруг него росли ярко-красные цветы, словно алые слезы. Нори нравилось представлять, как они вместе с ней оплакивают то, что святость существует бок о бок со столь горьким грехом. Она проводила там столько времени, сколько могла, сидя на коленях и сплетая венки.

У Киёми было меньше правил, чем у бабушки. Нори разрешалось выходить наружу, бродить по дому где угодно, кроме комнат для гостей, и есть, когда заблагорассудится, потому что Киёми хотела ее немного откормить. А вот прислуги там не было. Девочки выполняли работу по дому сами. Когда Нори спросила у Киёми о своих обязанностях, женщина улыбнулась и ответила, что насчет этого ей волноваться не нужно. Нори надлежало обучаться чтению поэзии, искусству чайных церемоний и цветочных композиций, а также заниматься на скрипке, нравилось ей это или нет.

– Можешь развлекать наших гостей музыкой, – объяснила Киёми с кривой улыбкой. – Должна сказать, здесь больше никто такого не умеет.

Мнение Нори легко читалось на ее угрюмом лице.

– У тебя нет выбора.

По крайней мере, играть ей приходилось редко. За шесть недель ее попросили взяться за скрипку всего несколько раз. Каждую вторую субботу вечером в большом зале, который Киёми называла хана но хэя, комната цветов, собирались двадцать с лишним мужчин. Там были татами, шелковые подушки и низкие столики с чайными принадлежностями, а за открытыми раздвижными дверями виднелся цветущий водный сад. Фонтаны с музыкальными звуками изливались на гладкие камни. На всех столах стояли сложные икебаны из свежих благоухающих цветов. Нори пыталась сосредоточиться на всей этой живописности. И старалась не смотреть на мужчин.

В ее представлении они все были о́ни, жуткими демонами-великанами с перекошенными лицами и кривыми когтями. Толстые, уродливые, покрытые язвами и шерстью, скорее звери, чем люди.

Однако все оказалось не так. Мужчины хорошо одевались, будь то в свободные летние юката или в сшитые на заказ костюмы, и некоторые… вызывали симпатию. Остальные девочки, которые избегали Нори с того самого дня, как она там появилась, не испытывали стеснения в мужском обществе. Не доносилось ни криков, ни плача. Когда Киёми хлопала в ладоши, они одна за другой выходили в зал, словно стайка павлинов, отчаянно желая поскорее распустить перья. Разодетые словно отвратительные подобия настоящих гейш, девочки – все выглядели старше Нори – красили губы алым и выбеливали лица. Они занимали мужчин играми и забавляли их попытками петь, однако Нори узнала, что происходит, когда они выскальзывали из зала, держа мужчину за руку.

Некоторые обменивались робкими улыбками с определенным гостем и направлялись к его столику. В начале первого вечера Киёми пояснила, что у лучших девочек есть постоянные клиенты.

– Мегуми получила от своего золотой браслет, – прошептала она Нори на ухо. – И он пообещал ей еще один.

Непонимание, написанное на лице Нори, вызвало у женщины кислую улыбку.

– Конечно, для тебя это пустой звук, маленькая принцесса. Но большинство из нас и не думали, что однажды узнают, каково золото на ощупь.

Норико стояла в углу, облаченная в какое-нибудь из своих красивых новых кимоно, с уложенными волосами, накрашенная так обильно, как никогда в жизни. Она постоянно переступала с ноги на ногу и боролась с желанием стереть макияж. Наблюдала, как Киёми порхает по залу, улыбаясь так лучезарно, что само солнце позавидует, болтая с мужчинами, словно они все давние друзья. Временами группа девочек вставала и принималась танцевать под пластинку, или Киёми кивком подавала знак Нори, чтобы та исполнила что-нибудь на скрипке.

Танцевали девочки хорошо. Они кружились в ярких кимоно, заполняя пространство легкомысленным смехом. Одна из младших умела стоять на одной ноге, а другую изящно вытягивать к потолку красивым острым носочком. Когда танцы заканчивались, девочки затевали с мужчинами азартные игры. Даже из своего уединенного угла Нори замечала, что они всегда позволяют мужчинам победить.

В середине вечера подавали еду – тарелки свежевыловленной рыбы, нарезанной сырыми ломтиками или обжаренной в травах и специях. Обжигающе горячие супы всех видов: с говядиной, курицей, креветками, и странные морепродукты, которые Нори никогда не пробовала. А еще текло рекой саке, которое каждая девушка подливала в чашку своему господину.

Тогда гул разговоров становился громче.

Нори увидела, как пожилой черноволосый и седобородый мужчина скользнул рукой по льняному исподнему девочки, и отвернулась. Акира устыдился бы, увидев ее в таком заведении.

Зал вдруг померк перед глазами, и Нори пришлось опереться ладонью о стену. Мысли об Акире наполняли ее такой омерзительной слабостью, что Нори едва могла стоять.

Вечер тянулся, выматывая ее, вызывая ощущение, будто к рукам и ногам привязали по мешку с песком. Она заставила себя выпрямиться, вспоминая жесткие уроки: необходимо всегда держать ровную осанку. Нори играла, пока не заболела рука и не затекла шея; при этом она старалась не открывать глаза – только если требовалось глянуть на пальцы.

Мало-помалу разговоры стихали – девочки покидали зал, мужчины либо шли впереди них, либо тащились следом, как нетерпеливые ищейки. Когда луна достигла высшей точки, зал опустел. Киёми, приблизившись к Нори, сообщила, что та тоже может идти.

– Ты сегодня молодец. Играешь лучше, чем ожидалось.

– Аригато.

Киёми одобрительно кивнула.

– Ты очень талантлива, знаешь ли. Не то чтобы обязательный пункт, но и не помеха. Правильный мужчина оценит по достоинству.

Нори подавила желание передернуться.

– Я рада, что вам это по душе.

– Весьма. Ты еще и умна. Так что я хочу, чтобы ты училась. Будешь приходить ко мне дважды в неделю по утрам, и я научу тебя всему, что нужно знать.

Нори сморщила нос.

– Я не хочу знать ничего такого, чему вы можете научить.

Темные глаза Киёми стали холодными, и она скрестила руки на полуобнаженной груди.

– А от высокомерия придется избавиться, – ровно проговорила женщина. – Здесь оно тебе не поможет.

– А я не должна здесь быть, – пылко прошептала Нори и отвела взгляд, чтобы не разрыдаться.

Киёми даже не удостоила бессмысленные стенания ответом. Лишь пожала изящными плечами.

– Сейчас тебе больше некуда идти. Можешь принять это с достоинством или можешь сопротивляться и уничтожить себя самоедством. Так или иначе, я жду от тебя повиновения.

Нори склонила голову и промолчала.

* * *

Следующим утром Киёми вызвала Нори к себе в комнату.

Там царил удивительный для столь собранной женщины бардак: одежда была разбросана по кровати, на туалетном столике теснились косметические средства. Киёми, одетая в простое красное кимоно, распустила волос-ы и вымыла лицо, и выглядела… молодой. Почти невинной. Раньше Нори не замечала, что у нее добрые глаза.

– Итак, – произнесла женщина, жестом приглашая Нори присоединиться к ней за карточным столом. – Привыкаешь?

– Вы серьезно?

– Вполне, – отозвалась Киёми как ни в чем не бывало. – Слушай, я не жду, что тебе здесь понравится. Но зачем усложнять? Комната у тебя удобная?

– Да, – ответила Нори с растущим подозрением. – Удобная. Спасибо.

– Хорошо.

Дверь открылась. Вошла девушка, поставила на стол чайный поднос, и Киёми, улыбнувшись, похлопала ее по руке.

– Спасибо, Ринко.

Девушка кивнула и ушла так же быстро, как появилась.

– А теперь, – обратилась Киёми к Нори, – налей, пожалуйста, чай.

Нори налила – гордясь тем, что у нее не задрожали руки. Киёми одобрительно кивнула.

– Ты хорошо двигаешься. С природной грацией.

Нори вспыхнула румянцем.

– Я… да?

Киёми рассмеялась.

– Не привычна к комплиментам? Я была такой же.

Нори переступила с ноги на ногу.

– Зачем… зачем вы меня позвали? Для… чая?

Происходящее не очень-то напоминало урок, впрочем, Нори испытала облегчение. Она-то боялась, что придется слушать жуткие истории. Или, что еще хуже, делать… всякое. Как остальные.

Госпожа явно прочла ее мысли.

– Тебя никто не тронет, – просто сказала она. – Позже я научу тебя некоторым танцам и песням. Составлению букетов, чайным церемониям и тому подобному. А сегодня хочу просто поговорить. Ты должна хорошо овладеть искусством ведения беседы.

– Не знала, что разговор – это искусство.

Киёми пригрозила пальцем.

– Для женщины все – искусство. Ты достаточно скоро это усвоишь, я прослежу.

Нори мельком увидела в чашке чая свое отражение. Тяжесть всего, что случилось, давила на плечи, и что-то подтолкнуло к опрометчивой откровенности:

– Не думаю, что хочу быть женщиной, – прошептала девочка.

Киёми одарила ее долгим взглядом. На мгновение Нори показалось, будто та тоже чувствует вес невидимой ноши.

– Ах, моя дорогая, – произнесла Киёми с улыбкой, которая не коснулась глаз. – Кто-то же должен.

* * *

Той ночью Нори не спалось. Воздух был горячим и липким, хотя уже стоял октябрь. К комнате без окон примыкала собственная ванная, но умывание прохладной водой все равно не приносило облегчения. Зато хотя бы не приходилось лишний раз выходить, помимо обязанностей и перекуса. Остальные девочки ели все вместе в определенное время. Только не Нори. Когда ей хотелось есть – обычно раз в день, – она шла на кухню и обращалась к мрачным мужчинам с татуированными руками. Те смотрели на нее, как на крысу, которая забралась в буфет украсть сыру, но всегда давали то, что ей хотелось. Ела Нори зачастую у себя в комнате, откуда можно было выйти наружу, где раскинулась маленькая рощица, дарующая столь желанную тень. Иногда Нори ела там или же сидела на траве и вязала. Туда больше никто не ходил, и хотя рощица не отличалась живописностью, в ней Нори не чувствовала себя в клетке.

Жара стала невыносимой. Нори сбросила ночную рубашку и завернулась в шелковый халат, один из прощальных подарков бабушки. Дорогая ткань казалась прохладной. Уже не в первый раз Нори задалась вопросом, почему в нее вложили столько денег и времени. Бабка могла просто приказать ее убить, и дело с концом. Единственное, что приходило в голову: смерть для нее – слишком легкий выход. Нори должна получить наказание за грехи матери и отца, за грехи соотечественников, которых не знала, за грехи всех нежеланных девочек. А это, несомненно, очень много людей, и на искупление уйдет не одна жизнь.

Заплетя длинную косу и заколов ее тремя крепкими шпильками, Нори сдвинула створку двери, ведущей во внутренний дворик, и направилась к деревьям. Тишина помогала притупить чувства. Она села, подтянула колени к груди, пропустила травинки между пальцами. У нее не осталось ни сил, ни веры молиться, однако в самые сокровенные мгновения она шептала, ни к кому не обращаясь, что все будет хорошо.

Этой ночью ей ответил голос:

– С кем ты разговариваешь?

Нори огляделась, пытаясь найти взглядом источник звука. Не Бог и не спаситель – пухленькая девочка в уродливом розовом халате. Она улыбнулась, показав большую щель между передними зубами, и протянула руку – на вид покрытую еще не совсем высохшими чернилами.

– Миюки, – произнесла девушка с таким сильным деревенским говором, что Нори пришлось напрячься, чтобы ее понять. – Видела, как ты играешь в большом зале. Очень красиво.

Нори удивленно моргнула.

– Норико.

Она пожала протянутую ладонь, которая, как она и подозревала, была испачкана влажными чернилами.

– Ой, прости, – со смехом отозвалась Миюки, – это я писала. Хотя получается не очень. Всегда у меня грязь… Могу поспорить, ты-то пишешь прекрасно.

– Я мало пишу.

Странная девица без приглашения плюхнулась рядом и вытерла грязные руки о траву.

– Я писала письмо сестре.

Нори наконец ее рассмотрела. Загорелая кожа и тонкие губы, будто слишком туго натянутые на широкий рот. В густых волосах масса спутанных прядей. Низенькая, даже ниже Нори, и весьма пухленькая. Несмотря на последнее, объемами груди она не отличалась. Весь жир, казалось, осел на руках и ногах. И все же ее полнота производила приятное впечатление, намекая на теплоту. А еще у Миюки были красивые глаза. Вряд ли ей намного больше четырнадцати, подумалось Нори.

– Сестре?

Миюки улыбнулась.

– Ага. Ей, правда, всего четыре, так что читать она не умеет. Но мне становится легче, когда я ей что-то посылаю. Она в Осаке, в приюте, – ненадолго, пока я не расплачусь с долгом. А потом я ее заберу.

Нори закусила губу.

– Так ваши родители…

– Умерли, – не моргнув глазом сказала Миюки. – Ма умерла сразу после рождения Нанако, сестрички, а папу ранили на войне. Так и не поправился, умер через несколько месяцев после ма.

Нори мгновенно прошило вспышкой вины. Даже перехватило дыхание.

– Мне жаль.

Миюки поджала губы.

– Да не лучший был папка.

– И все равно жаль.

Миюки развернулась на траве, чтобы сесть лицом к Нор-и.

– Я слышала, – понизила она голос, – что твоя бабушка – принцесса. Это правда?

Такой поворот беседы Нори не нравился.

– Да, правда.

Девчонка просияла.

– Так значит… ты тоже принцесса?

– Нет. Американцы лишили всех младших членов семьи статуса, и нам теперь нельзя использовать титулы. Да и вообще, я ублюдок, незаконнорожденная.

На лице Миюки отразилось явное разочарование.

– Ох.

– Прости.

– Ничего, все в порядке, – снова оживилась девчонка. – А что ты здесь делаешь?

– Меня сюда отправили, – сухо ответила Нори. – Вот я и здесь.

Миюки кивнула. Все в ханамати это прекрасно понимали. Больше вопросов не требовалось.

– Я попала в приют пять лет назад. А потом сюда, и тут я уже два года. И еще два пробуду, а потом смогу забрать Нанако.

Нори сорвала с земли травинку.

– Сюда – по своей воле?

В улыбке Миюки прорезалась боль.

– Как и многие девушки. Я вот вполне могла бы жить в приюте. Там кормят и большую часть времени хорошо относятся. Но Нанако очень хрупкая. Еще с тех пор, как была крохотулечкой. И я решила вытащить ее оттуда. А для этого нужны деньги.

Она глубоко вздохнула, словно в подтверждение своей уверенности.

– Так что выполню контракт. Проведу здесь четыре года и тогда получу достаточно денег, чтобы забрать сестренку. Поселюсь поблизости, продолжу работать. Воспитаю ее как надо. – Миюки рассмеялась. – Позабочусь, чтобы она выучилась писать лучше моего!

Нори не знала, что сказать. Разговор навел ее на мысли об Акире. А это категорически запрещено. Она его больше никогда не увидит…

Нори сглотнула горькую боль.

Она поднялась с земли.

– Мне пора ложиться спать.

Миюки тоже встала.

– Не хотела беспокоить.

– Вы не побеспокоили меня, Миюки-сан. – Нори вымучила улыбку.

Девчонка просияла в ответ, снова явив щель между зубами.

– Ой, да можно просто Миюки. Ладно, мне все равно пора дальше мучить дурацкое письмо.

И она пошла прочь, сунув руки в карманы халата. Нори проследила, как она пересекает двор, и в горле вдруг встал ком.

– Ано…[19]19
  Э-э… (яп.)


[Закрыть] Миюки?

Девчонка обернулась, широко распахнув красивые карие глаза.

– Да?

– Может, тебе… может, тебе нужна помощь с письмом?

Улыбка Миюки стала шире.

– Мадзи?[20]20
  Да ладно? (яп.)


[Закрыть] Ты правда мне поможешь?

– Ну да. Я еще не очень устала. Так что, если тебе нужна помощь…

Миюки метнулась обратно и дернула Нори за запястья к себе так быстро, что та не успела даже моргнуть.

– Норико-тян! Как здорово!

– Пустяки…

Закончить фразу ей не дали.

– А ты умеешь писать по-английски?

– Что? Чуть-чуть.

Миюки бросилась в сторону дома, ведя за собой Нори, которая уже задавалась вопросом, зачем вообще открыла рот. Ей рано вставать, чтобы помочь Киёми расставить цветы, да и писать тому, кто не умеет читать, пустая трата времени.

Но она не попыталась отнять руку.

* * *

Все, что касалось обязанностей, их разделяло, и все же они находили способы проводить время вместе. По утрам Нори была занята с Киёми, а по вечерам занималась скрипкой. Киёми неохотно позволила ей тратить несколько часов днем на чтение. Нори всеми силами старалась не отставать от учебы. Ей разрешили взять завалявшиеся в доме книги. Киёми насмехалась, причмокивала губами и все рассуждала, насколько это бесполезно, однако снабдила Нори бумагой и ручками. Единственное, что Киёми поощряла – это интерес Нори к изучению английского языка. Мол, однажды пригодится.

Жизнь Миюки была совсем другой. Она просыпалась на рассвете и шла помогать на кухне. Днем ее посылали драить широкое деревянное крыльцо – видимо, потому, что Киёми считала девочку слишком неуклюжей для протирания пыли. Дом был старым, хоть и в хорошем состоянии, с новыми полами, свежевыкрашенными стенами, и нуждался в постоянном уходе. Гостям выделяли особые помещения, и они не предназначались для ежедневого использования. А обитатели дома ютились в комнатках поменьше в западном крыле, далеко не таком ухоженном. Миюки делила жилище с еще парой девчонок.

– Все не так плохо, – сразу отмахнулась она. – В приюте мы с Сисси делили тюфяк. Так что у меня тут даже непривычно просторно.

Задания заканчивались лишь по ночам, и две девочки находили время друг для друга – поделиться своими секретами и страхами. Нори не знала, была ли то настоящая дружба. Она вообще не знала ничего о друзьях, кроме того, что почерпнула из книг. Они никогда и не встретились бы, если бы не возникшие в их жизни невзгоды, а общего у них было разве что невезение.

Ну… может, не только. Или того, что было, все-таки достаточно.

Они встречались у Нори в комнате и сидели на полу, бок о бок, у пары свечей – правилу отбоя следовали не то чтобы жестко. Нори всегда старалась приготовить для Миюки тарелку с угощениями. Старшая девочка жаловалась, что постоянно голодна, а Киёми не позволяет ей наесться досыта.

– Считает меня толстой, – смеялась Миюки, запихивая в рот печенье. – Она, конечно, права. Ма частенько повторяла, что не понимает, как я умудряюсь быть такой толстой, когда еды так мало.

Говорила обычно Миюки, и это устраивало обеих. Нори глотнула чая и обхватила чашку ладонями, чувствуя, как по телу растекается тепло. Рядом лежало забытое рукоделие.

Миюки сморщила нос.

– Наверное, не стоит мне столько есть. Нашла бы клиентов получше. Побогаче. Убралась бы отсюда быстрее.

Нори попыталась поддержать подругу, хотя от разговоров об истинных делах, которые происходили под этой крышей, ее по-прежнему мутило.

– Уверена, что в конце концов…

– Я не такая, как ты, Нори! – вдруг выпалила Миюки, вытирая губы тыльной стороной ладони.

– Что?

– Я некрасивая.

Не мольба о сочувствии, не вопрос. Просто факт.

Нори вздохнула и отставила чашку.

– Я не разбираюсь в красоте.

– Ты хорошенькая. И умная. Помогаешь мне с письмом и чтением. Ты умеешь читать стихи, знаешь английский.

Нори скрестила руки на груди.

– На чердаке было полно свободного времени. И нечего делать, кроме как читать. К тому же английский у меня ужасен. Просто… мне нравится пробовать. И Акира… Вот он и правда потрясающий, и я хотела, чтобы он…

Гордился.

– Как послушать, так он чудесный, – задумчиво протянула Миюки, подпирая подбородок руками.

Он такой.

– Над чтением-то мы поработаем, – сменила Нори тему, как поступала всегда, если дело принимало такой оборот. Она поймала себя на том, что говорит с Миюки об Акире больше, чем следовало бы. Ее выживание зависело от способности забывать. – Беда в том, что Ацуко и Мина – единственные, кто всех интересует. Клиентов недостаточно, даже когда экономика процветает, с нашими-то ценами, а у постоянных гостей любимицы, как правило, годами одни и те же.

Миюки усмехнулась.

– Откуда ты все это знаешь?

– Киёми упоминает всякое во время занятий, – сухо ответила Нори. – Говорит со мной иногда, как будто мы…

Язык не повернулся сказать «подруги».

Миюки оглядела хорошо обставленную спальню, остановила взгляд на нитке жемчуга, в спешке брошенной на туалетный столик.

– Везет.

Нори зажмурилась, чтобы подавить разочарование. Нет смысла злиться на того, кому в жизни приходится гораздо хуже.

– Я – свинья, которую откармливают на убой. Моя диковинность, чужеродность, изоляция – все это потом используют, чтобы продать меня подороже…

Миюки поежилась.

– Не хотела тебя расстраивать.

– И не расстроила, – заверила ее Нори. – Правда. Не мне тебе жаловаться.

Миюки сверкнула щербатой улыбкой.

– Раньше я вообще ничего не получала. Случались мальчишки, но они никогда не делали то, что обещали. Так, по крайней мере, лучше. Я кое-что получу для себя и для Нанако. – Ее сияющее лицо вдруг омрачилось. – Знаешь, я не представляю, для чего еще я кому-то могу понадобиться. И я не против, но…

Миюки не хотела, чтобы с такой жизнью столкнулась сестра.

Нори ломала голову, подбирая слова поддержки. В этой области она мало что смыслила.

– Для многого понадобишься. Ты быстро учишься. И держу пари, прекрасно ладишь с детьми. Ты можешь стать учительницей или…

Нори на мгновение подумала об Акико, затем отшвырнула воспоминания прочь.

– Наверняка ты на многое способна. Не сомневаюсь.

Миюки грустно улыбнулась.

– Ты и правда особенная, Нори. И не в том смысле, в котором обычно говорят. Я чувствую, что в другом мире ты стала бы кем угодно. Но я-то не такая. Забота о Нанако – вот, в общем-то, и все, что я делаю правильно, а сейчас не могу и этого.

Нори подалась вперед и взяла руки Миюки в свои. В отличие от ее собственных, они были покрыты мозолями.

– Ты ее заберешь, – уверенно проговорила Норико. – Заберешь. И это твоя особенность – любить кого-то… так сильно.

Перед внутренним взором возникла кривая усмешка Акиры, его глаза цвета грозового неба… Нори пришлось умолкнуть. Вдохнуть. Начать заново.

– Остальное уже неважно.

Миюки сморгнула слезы.

– Мне очень жаль, что я не могу тебе помочь.

Нори улыбнулась, хотя тоже была на грани.

– Все в порядке.

И они обе заплакали.

– А вот и нет, – прошептала Миюки. Она больше не улыбалась. Не пыталась смягчить боль.

Нори кивнула.

– Знаю.