Текст книги "Я – это Я. «Я-концепция»: мотивационные, теоретические, компенсаторные, факторные, социальные, профессиональные контексты. Книга 1"

Базисом моего обобщения послужили именно совокупность следующих контекстов: мотивационных, теоретических, причинных, социальных, компенсационных, профессиональных, творческих, философских, литературно-философских, логико-философских в совокупности. Именно этот базис объясняет конечную конфигурацию «Я-концепции». Хотелось бы отметить, что в своих философских, научно-литературных и научно-фантастических произведениях я допускаю большой интервал абстракции, что естественно расширяет перспективу видения того или иного объекта, явления. В частности, при мифологическом абстрагировании – вначале сконструировав миф, определив его структуру и пределы, затем проведя процесс деконструкции мифа, на этой основе сконструировав уже неомиф. Для научной верификации мифа и неомифа провел процедуры символизации, семантизации, концептуализации, философизации и сакрализации. Естественно, при таком подходе интервал абстракции увеличивается.

В моих произведения очень часто я использую так называемое когнитивное общение – как диалог между «Я» и «не Я». В этом случае научное мышление выступает как свернутый диалог и часто имеет форму монолога. Мой когнитивный стиль заключается в использовании как научного мышления в целом, так и вненаучных способов познания: художественное, мифологическое, атеистическое мышление. Такой стиль мышление выигрывает перед индивидуальным стилем научного мышления, так как рассматривает объект размышления в более широком контексте, а между тем, это объективность, глубина и широта познания.

«Я-концепция» представляет меня как ученого-постнеклассика. Как известно, предметом постнеклассической науки являются сверхсложные и эволюционные системы. Лидерами постнеклассики становятся биология, экология, глобалистика, философия, науки о человеке. Постнеклассическая наука во многом изменила философские основания многих наук. Принципы онтологии этой науки – системность, нелинейность, эволюционизм, антропологизм, концептуализм, проблемность. Постнеклассическая наука здорово поменяла категориальную апперцепцию – сетку категорий предшествующего типа научного познания, сквозь призму которого в науке воспринимается любое вновь познаваемое содержимое.

Мои труды, включенные в серию «Мир/АнтиМир»: «Жизнь/АнтиЖизнь» (2020); «Смерть/АнтиСмерть» (2020); «Сфера/АнтиСфера» (2020) представлены кентавровые знания, как специфическая форма научного познанию, представляющая собой единство качественно разнородных, противоречащих элементов научного знания. К примеру, кентавристику представляют понятия «робо-хирург», «сеть-мен», которые должны рассматриваться в более широком гносеологическом контексте. Я часто пользуюсь технологией концептуальной развертки – отображение одного и того же исходного объекта познания в различных мысленных плоскостях и соответственно нахождение для него множества интервалом абстракции. Противоположной технологией является концептуальная сборка – представление объекта в многомерном когнитивном пространстве путем установления логических связей ми переходов.

Нужно понимание того, что творческое мышление регулируется не логическими мышлениями, а психологическими методами и закономерностями. Вот почему во избежание шаблонного мышления я кочую «взад-перед» из научного в мифологический, а оттуда в философский и, наоборот. Современная психология науки настаивает на том, чтобы «рабочий язык» творческого мышления – образы, метафоры, аналогии, лишь способствуют всесторонности охвата познавательного мышления. Преимущество изданий в виде серий заключается в том, что именно такой подход способствует кумулятивизму – истолкование процесса научного познания как состоящая только в последовательном накоплении все новых и новых истин путем совершенствования методов познания. Иначе говоря, научное познание двигается от одной истины к другой, от менее общих истин к более общим, от менее фундаментальных теорий к более фундаментальным, от относительной истины к абсолютной.

В моих произведениях я придерживаюсь «принцип предосторожности» – принципа, применяемого при оценке новых технологий перед тем, как дается разрешение на их применение. При возникновении разумных сомнений в безопасности, должны быть представлены убедительные, осмысленные аргументы в пользу безопасности. Во всех своих произведениях я выступаю с позиции «анти-технологического императива», то есть против суждения, в соответствии которого все то, что становится технически осуществим, неизбежно будет реализовано. Полагаю, что во всех случаях разработки новых и сверхновых технологий в медицинской сфере нужно провести «этическую экспертизу» – предваряющее исследование на предмет выявления рисковых факторов. Возможно, у меня есть то самое «продуктивное воображение» – способность сознания к когнитивному творчеству, способность комбинирования различных образов, как чувственных, так и мысленных. Без должной пролиферации и разнообразия самых, казалось бы, невероятных теорий, говорит о возможном прогрессе в развитии научного знания не возможно.

Многие научные направления мною разрабатывались с позиции телеологии – способ понимания и объяснения явлений объективного мира и человеческой деятельности, при котором важное место отводится понятиям цели, смысла, значения. Медицину, я рассматриваю как систему. С позиции принципа системности можно экстраполировать на нее общие системные закономерности. Аттрактором системы медицины, на мой взгляд, должна быть система: «цель» – «средство» – «результат». Если изменится «цель» меняет «средство» и «результат», когда меняется «средство», то меняется «цель» и «результат», а когда меняется «результат» сменяется и «цель» и «средство». Все эти принципы и положения послужили теоретической базой «Я-концепции». На этой основе я приступил к освещению причинных контекстов «Я-концепции».

Глава 3

«Я-концепция»: факторные контексты

В данной главе изложены факторные контексты главенствующего элемента «Я-концепции» – комплекса неполноценности. С учетом того, что данная глава является постановочной для всей книги, то хотелось бы подчеркнуть, что попытка изучения сущности и основных составляющих комплекса неполноценности собственной личности, характера формирование последнего, безусловно, является интересной научной задачей. Исследовательская стратегия построения собственной научно-мемуарной монографии заключается в следующем: с одной стороны, исследование взаимосвязи своей природной застенчивости, как предопыта собственного чувства неполноценности и самого комплекса неполноценности (Глава III), а с другой, исследование взаимосвязи комплекса неполноценности и комплекса личностного достижения в целях компенсации этой самой неполноценности (Глава IV).

Следуя вышеуказанной логике сначала нужно было, во-первых, распознать и признать в себя комплекс неполноценности, безо всяких там предубеждений и условностей, а, во-вторых, уже дать оценку самому себя в ракурсе собственной социальности, стиля жизни, целеполагания, выбора конкретных действий, решений, поступков. Причем, как это подчеркивалось в главах I – II, сообразно определенного фона или ракурса кардинально переломных моментов времени, жизни, учебы, работы, творчества. Считаю это важным, прежде всего, в порядке педагогики другим, понимая, что кто-то, когда-то обязательно откроет в себе чувство глубокой разочарованности, усталости, раздражения от мыслей, что он не жил, а чему-то служил. А служил он, оказывается, как ни странно, своему родному комплексу неполноценности. Таково признание и предубеждение человека, понимающего свою закомплексованность как негативное жизненное клеймо. Среди ученых бывает «искренне заблуждающейся» ученые, среди ученых могут быть искусственно-взвинченные авторитеты, но среди ученых есть и те, кто всю свою жизнь ищут самое-самое опасное для человечества – это скрытую истину. По Сократу (469—399 до н.э.), у каждого из нас есть помощник – даймон (дух-хранитель, подсознание, внутренний голос), который подсказывает именно такую истину. В моем понимании, комплекс неполноценности и есть тот самый даймон.

В жизни про человека робкого, мнительного с явным уходом в себя, говорят, что он страдает комплексом недостаточности. Такой человек слишком преувеличивает свое несовершенство, переживает его остро и глубоко, что отрицательно влияет на формирование его жизненного стиля и социализации личности, бесспорно, отражается на самочувствии и поведении. Я, как человек, страдающий чрезмерной застенчивостью, осознаю тот факт, что, действительно, жил и работал, постоянно находясь во власти предосторожности и нереальных целей, обусловленных тем самым комплексом неполноценности. Признаюсь, что всю свою жизнь бесконечно завидовал людям без комплексов, уверенно шагающим по жизни, не скованным разными условностями, умеющим быть открытыми, контактными, добивающихся в жизни реальных целей и задач.

Прав актер и режиссер К. Лейт (2011), который писал, что «застенчивые идут по жизни как люди, страдающие частичной глухотой. Между ними и более счастливым миром будто бы возникла прозрачная стена». Меня с полным основанием можно причислить в разряд хронически застенчивых людей, смотрящих на мир сквозь темные очки. Нужно отметить, что это более выраженная степень застенчивости, чем у ситуативно застенчивых людей. Как человек робкий, постоянно стесняясь своего жизненного клейма, много и часто размышлял над различными версиями природы застенчивости.

Оказывается, эволюционисты считают, что застенчивость от природы и передается по наследству, тогда как бихевиористы полагают, что застенчивым людям просто недостает социальных навыков, необходимых для полноценного общения с другими людьми. Я в чем-то согласен с эволюционистами и считаю неправильной версию бихевиористов. Полагая, что, если бы только дело касалось бы навыков общения, то это было бы полбеды. Для меня с детства было характерно стремление оградить пространство своей личности, свой внутренний мир от постороннего вмешательства. Тем не менее, меня никогда не покидало чувство того, что я, как будто бы живу для других. Меня всегда смущали ситуации, в которых ко мне привлекалось внимание, когда я должен был что-то сказать, сообщить, доложить. В таких обстоятельства я терялся, стремился уйти в себя, раствориться среди других, стать незаметным.

Психоаналитики утверждают, что застенчивость – это не что иное, как симптом, как выражение на сознательном уровне бушующих в подсознании глубинных психических противоречий, а социологи и социопсихологи считают, что застенчивость – это проявление и, одновременно, следствие социофобии. Я солидарен и с теми и с другими. Вот и для меня лично, любое, более или менее продолжительное общение с людьми является самым настоящим стрессом, как симптомокомплекс той самой социальной фобии. Я часто не переношу, когда мне задают внезапные вопросы, требующие сиюминутного ответа. Как правило, у меня сразу возникает тревожное состояние – не то испуг, не то какая-то прострация и потеря дара речи. Потому, попытка моя дать экспромт-ответ, как правило, всегда была и остается по сей день сумбурной – я начинаю путать слова, мысли, а в итоге зачастую оказывался в нелепом положении. Бывали и случаи, когда оставался в гнетущей тишине удивления и непонимания. Подобные моменты в молодые годы происходили достаточно регулярно, повергая в ужас и трепет мое воображение.

Нужно отметить, что все вышеприведенные версии эволюционного преимущества застенчивости, а далее и комплекса неполноценности имеют свои доводы и основания. О том, что именно недостаточная социализации личности составляют основную причину формирования комплекса неполноценности указывают все исследователи сферы психики. По их мнению, что хотелось бы подчеркнуть, застенчивость – это пожизненное клеймо в жизни человека и далеко не безобидное психическое ощущение. В частности, психолог Ф. Зимбардо (2012) пишет: «Застенчивые люди заключают себя в тюрьму молчания, где они сами себе становятся надзирателями, безотчетно вводя суровые ограничения на свою речь и поведение». Автор полагает, что в мире существует категория людей, у которых застенчивость обозначилась болезнью под названием «социальное тревожное расстройство».

По мнению психолога К. Лейна (2007), именно эта мысль была частью более общего биомедицинского поворота в клинической психиатрии. Понимая, что застенчивость всегда врожденная, хотелось бы пофантазировать на тему предощущения человека, у которого, в жизни проявились те самые причинно-факторные обстоятельства появления чувства, а затем и комплекса недостаточности. Возможно ли представить, что застенчивый ребенок в момент своего рождения уже почувствовал чуждость и враждебность мира. Понимая, что многое в человеке зависят от генов и среды, в которой он оказался помимо своей воли, мы имеем смутное представление о силе их влияния. Именно это подразумевал философ-экзистенциалист Ж.-П. Сартр (1905—1980), когда говорил, что «мы вброшены в этот мир» [Сартр Ж.-П. Бытие и Ничто, 1943].

Так-вот, родившись, судьба такого человека сложится так, что чуждым ему придется чувствовать этот мир на протяжении всей жизни. Такой человек представляет собой с рождения замкнутым целиком на себя, страдающим от различных депрессивных маний и многочисленных параноидальных комплексов, настроенным крайне враждебно по отношению к внешнему миру, вечно предающимся самосозерцанию, стремясь отыскать смысл жизни в глубинах собственного «Я». Так или иначе, велика вероятность, что такой застенчивый с рождения, человек, выпадая из реальности получит комплект из серьезных комплексов, которые в последствии могут стать его привычными спутниками, как айтматовское «кассандрова тавро». Вероятно, именно такая версия судьбы ожидала и меня в жизни.

Итак, наверняка, предпосылки формирования у людей чувства, а затем и комплекса неполноценности, зависит от самой человеческой природы. Делая такое резюме, я, естественно задумывался, если застенчивость закладывается от рождения и передается по наследству, тогда в чем заключается ее эволюционное преимущество? Согласно теоретическим воззрениям ученых, застенчивость выполняет некоторые жизненно важные функции для личности: во-первых, она способствует мысленному «проигрыванию» трудных ситуаций, что приводит к усилению «Я» и уменьшению уязвимости личности; во-вторых, она усиливает самокритику, что способствует формированию более адекватной «Я-концепции».

То есть в попытках преодоления личной застенчивости, индивид начинает развивать свои способности, а между тем, это, оказывается, ключевым механизмом, обуславливающим эволюционную передачу застенчивости по наследственности. Я знаю по себе, что самым броским признаком застенчивого человека является чувство неловкости, причем, как перед людьми, так и перед самим собой. Если чувство неловкости на публике отражается в беспокойстве человека о произведенном на других впечатлении, то неловкость перед самим собой – это негативно окрашенный эгоцентризм: «я малодушный», «я недостойный», «я слабый» и пр.

Доказано, что застенчивость – это не безобидное свойство человека, так как имеет отрицательные последствия не только в социальном плане, но и негативно воздействует на мыслительные процессы самой личности. Я знаю это точно, по себе. Важно отметить, что застенчивость сопровождается временной неспособностью мыслить логично и эффективно, а потому у него нередко ощущение неудачи, поражения. Считают, что она убивает память, искажает восприятие. На мой взгляд, самое негативное – это то, что зачастую логика робкого человека не соответствует здравому смыслу. И это мне знакома не понаслышке. В этом аспекте, крайне застенчивый человек – это когда у человека уживаются два психологических типа – «стражника» и «узника» с соответствующими способами мышления. В этом отношении, насколько я себя помню, если и хотел сделать что-то, и знал, как это можно осуществить, но все равно подолгу не решался на действия. Кроме того, если признаться, у меня еще с детства были все признаки человека с пониженным самоуважением, а такие люди, как известно, ранимы и чувствительны ко всему, что затрагивает их самооценку.

Вот-так в человеке замыкается низкая самооценка и обидчивость на окружающих, которые дают соответствующую свою оценку моей личности. До сих пор, я, достаточно болезненно реагирую на замечания или критику, остро переживаю, если у меня что-то не получается в работе или окружающие обнаруживают во мне какой-то недостаток, какое-то упущение в моих поступках и поведениях. Вот почему, я стараюсь выложится, чтобы их у меня не было. В работе меня не нужно было подстегивать, это было излишне, так как, я сам старался сделать все как подобает, тем самым предвосхищая недовольства, раздражения, наказания. Весь этот процесс замкнулся в моем превращении в трудоголика.

Доказано, что таким, человек определенной категории, оказывается, становится не только из-за того, что у него нет хобби и личных увлечений, кроме работы, но и из-за того, что работа помогает ему уменьшить в себе чувство тревоги, депрессии, неудовлетворенности. Многим закомплексованным людям свойственна склонность к психической изоляции, к уходу от действительности в мир мечты. Чем ниже уровень самоуважения, тем вероятнее, что человек страдает от одиночества – это закономерность. Очевидно и то, что понижение самоуважения и коммуникативные трудности снижают и социальную активность личности. Вот-так замыкается патологический круг. В этом аспекте, считаю, что застенчивость для меня была и трагедией, и болезнью, и клеймом судьбы.

Так или иначе, застенчивость, как образно его описывают психологи, «это болевая точка человека, которая может проявлять себя все больше и больше, если на нее нажимают и нажимают». А как известно, таких обстоятельств в жизни множество. В итоге, застенчивость расправляется и оформляется в комплекс неполноценности, которая затем и постепенно подчиняет себе всю жизнедеятельность человека. Моя рабочая гипотеза заключается в том, что главными причинно-факторными составляющими моего чувства недостаточности выступили именно застенчивость, а далее по цепочке стеснительность, отстраненность и неуверенность перед лицом реальной жизни. Психологи считают, что запускающими факторами риска возникновения комплекса неполноценности являются застенчивость, мнительность, ранимость, впечатлительность с чрезмерной фиксацией на своих переживаниях, психологическая травма в виде дискриминации, унижения в социальной группе, а также негативный жизненный опыт, ошибки и неудачи.

Психологи утверждают, что причинами для возникновения этого комплекса у детей являются слишком строгий стиль воспитания или, наоборот, родительская гиперопека, а также социальное окружение ребенка с неадекватной негативной оценкой его личности. Логика такова, что у некоторых людей ощущение неполноценности под влиянием вышеперечисленных факторов может стать чрезмерным, комплексным, проявляемым в виде преувеличенного чувства собственной слабости и несостоятельности в жизни, дефицитом ощущения собственной значимости в мире. В этом аспекте, если честно признаться, у меня с детства было чувство неприспособленности, отсутствие способностей, связанных с ролью и значимостью в мире, как будто я жил в своем надуманном особом мире, никогда не сливаясь с окружающим миром, который мне всегда казался не моим.

Что касается того, чтобы строить планы на взрослую жизнь, я считал за невозможное, так как был совсем не уверен даже в завтрашнем дне. В этом отношении, моей отличительной чертой характера было постоянное сомнение, а это ничто иное, как самый страшный враг любого человека, так как именно из-за него я терял то, что мог бы получить, достичь, но, как оказывается, даже не попробовал, не приступал. Вот-так, я с детства и во все сроки взрослой жизни лелеял и носил с собой свой комплекс неполноценности, лелеял и возился, как со своей вечной тенью. Естественно, за это время выработал защитный механизм типа: «Да! Есть у меня комплекс неполноценности, но это комплекс неполноценности моего противника»; «Да! Действительно, когда-то, еще в детстве, я, встречаясь с уничижительными мнениями и отношениями окружающих и не найдя ответов признал себя каким-то неполноценным»; «Да! С течением времени, это у меня закрепилось, комплекс неполноценности стал моей вечной тенью»; «Да! Я в молодости понимал, что значит жить не так, как все, что мир гораздо больше того, который существует в моей голове, и мне его еще только предстояло увидеть»; «Да! У меня есть такой комплекс. Я из-за этого действительно страдаю и понимаю, однако, сделать с собой ничего не могу. Это не лечится, понимаете? Итак, я уже давно свыкся со своим комплексом, так, что «мой комплекс неполноценности – моя тень».

По утверждению психологов, в основе комплекса, как правило, лежат какие-либо сильные чувства обиды, стыда, вины в качестве систематического травмирующего фактора еще в детском возрасте. Уже потом, когда учился в мединституте понял, что еще в детском возрасте у меня были ряд предпосылок по формированию того самого чувства неполноценности, затем уже переросшего в комплекс. Наверняка, это было в раннем школьном возрасте. Ну, что я могу сказать о том возрасте? Начальная школа крошечного, в шестидесятых годах прошлого столетия, села Кулунду, что в Ляйлякском районе, кстати, самом отдаленном уголке страны, была малокомплектной – всего восемь учеников в одном помещении и одна учительница на все классы. С первого по четвертые классы учились по два ученика в каждом классе. Если мы – первоклашки зубрили алфавит, второклашки – читали по буквам, то ученики третьего и четвертого классов – уже вполне сносно читали, писали, делали кое-какие арифметические вычисления. Я им очень завидовал, а как же. Иметь навыки выполнять действия в уме, иметь способности целенаправленного восприятия, произвольного запоминания. Эти умения учеников меня удивляли, восхищали.

Помню, родители говорили, что до школы я был обычным мальчуганом, но вот, когда уже учился во втором классе, во мне произошли резкие перемены – стал застенчивым, неуверенным и даже пугливым. Наверняка, тому были веские причины и безусловные факторы. До сих пор помню, как мы – первоклашки, второклашки, панически боялись отвечать перед «общим» классом, ибо, любой наш лепет и ляпсус вызывали, мягко сказать, насмешку со стороны учеников «старших» классов. В такой уничижительной ситуации, разве можно говорить о формировании нормальной самооценки учеников на основе не только учительского оценивания, но и оценивания тех самых «старших» учеников.

Вот-так, как мне кажется, все началось еще с начальной школы с кыргызским языком обучения. Естественно, как утверждают детские психологи, каждый раз примерно одинаково переживаемых ребенком стрессов, приводит к формированию у них устойчивого аффективного комплекса – чувства неполноценности, унижения, оскорбленного самолюбия. Теперь я понимаю, безусловно, это был фактором снижения моей самооценки, который действовал на меня, по крайней мере, во все сроки обучения в начальной школе, способствуя появлению во мне не уверенности в себе, неверие в свои силы, а далее чувство неполноценности, фрустрации, снижения интереса к учению.

Были и другие факторы. Так сложилось, что наша семья, когда я заканчивал второй класс, перебралась в райцентр, где не было кыргызской школы и мне пришлось идти в русскую школу. Похоже, уже там в начальной школе села Кулунду, я уже болел «школьным неврозам» и с таким «багажом» я пошел в следующие классы, но уже с русским языком обучения уже в райцентре Исфана. Как мне кажется, именно тот год для меня стал роковым в отношении закрепления и прогрессирования того самого «школьного невроза». Мне навсегда запомнился один злополучный случай. Это произошло во второй или в третий день моего пребывания в новом классе. Шел урок природоведения, каждый из нас был занят раскраской различных рисунков. Мне понадобилась стиральная резинка и я, обернувшись к однокласснику на задней парте, спросил, как мне по-русски попросить ее у своей соседки по парте. Ничего не подозревая я обратился к ней, сказав то, что мне шепнул он. Видели бы, какая случилось у нее истерика, вопли и рыданиями. У меня в голове сверкнула догадка – наверное, мой одноклассник подсказал мне совсем не то слово. А я…, а я сидел в оцепенении, теряясь в догадках о причине такой реакции моей соседки по парте. Сквозь плач моя одноклассница по парте рассказала все учительнице, а та – молодая, жутко строгая, начала беспощадно ругать и совестить меня перед всем классом, что якобы я попросил у нее вместо стиральной резинки общеизвестное интим-резиное изделие. Меж тем, весь класс хохотал и топал ногами, потешаясь над моей выходкой. Я же сидел, потерянный, ошарашенный, озираясь и теряясь в догадках. В чем дело? Почему такая реакция на обычную просьбу одолжить стиральную резинку? А класс продолжал потешаться надо мной. От такого позора готов был сквозь землю провалиться. Выбежав на улицу, расплакался, шел домой, не разбирая дороги, твердя о том, что больше в этот класс ни ногой.

Разумеется, дома о случившемся в классе рассказал, родителям твердо заявил, что в русской школе больше учиться не буду. Отец, выслушав меня отчеканил: «Ничего с тобой не случиться! Перетерпи, привыкнешь!». Два дня прогуливал школу, а на третий к нам домой пришла завуч школы. Я долго отнекивался, но она настояла на том, что бы я продолжил школу. Естественно, в классе нас рассадили с моей соседкой по парте. Конечно же было обидно, что ни одна девчонка в классе демонстративно не захотела сесть за парту в пару со мной. Скажу, что в классе меня так и не приняли за своего, сторонились, да и у меня появилась боязнь прямого общения с одноклассниками. Вот-так, начиная уже со второго класса в школе оставался робким одиночкой, застенчивым и отстраненным молчуном.

Разумеется, со временем многое забылось, сам я не навязывался в тесную дружбу с одноклассниками, привык и все последующие годы, вплоть до окончания школы, вел себя отстраненно, живя в собственном мире. Этот злополучный год врезался в мою память навсегда. Да и потом, не счесть, сколько было унижений, оскорблений, недоразумений из-за моего незнания элементарных русских слов и выражений. Если до того слыл обычным, в меру открытым мальчуганом, то уже через год превратился в обидчивого, замкнутого, даже озлобленного мальца. Дедушка З. Фрейд (1856—1939) посчитал бы мой пример, как отчетливое проявление того самого чужеродного, разрывающие единство сознание, аффекты бессознательного [Фрейд З. Психология бессознательного, 1990]. Уже потом, обучаясь в медицинском институте, штудируя психологические труды, понимал, что это было, по сути, защитной реакцией моей психики на травмирующее сознание аффекты.

Разумеется, были и другие причины, другие факторы. Жили мы тогда в районном центре, на одной из центральных ее улиц, на которой забор к забору расположились ведомственные усадьбы тогдашнего районного истеблишмента – секретаря райкома компартии, председателя райисполкома, председателя райкома народного контроля, прокурора района, начальника раймилиции, председателя райпотребсоюза, главврача райбольницы. Так-вот, на фоне семей с высоким достатком, наша многодетная семья среднего достатка, выглядела патриархальной и простонародной, мы содержали хозяйство – десяток овец, пара дойных коров, лошадь, два десятка кур. Моему отцу, испытавшему все трудности сиротской жизни, активисту с неукоснительными коммунистическими идеалами, личности со строгими взглядами на проблему ответственности, трудолюбия, заслужившему на этом поприще достаточно высокий и непререкаемый авторитет, казалось, что дети с раннего возраста должны расти в заботах и трудах.

Признаться, я по молодости не всегда разделял его взгляды. Меня обижало то, что ему было невдомек, что я ужасно стыдился своей участи заниматься хозяйством, когда мои сверстники по двору вели вполне, как мне казалось, нормальную светскую жизнь – ничем не озабоченные, целыми днями предоставленные самим себе, своим увлечениям. Однако, перечить или ослушаться отца, пропагандировавшего, как и многие в его поколении, социалистические лозунги типа «Все люди равны в своих возможностях», «Чтобы добиться успеха, главное – желание». Помню, как с глубокой завистью смотрел я на своих обеспеченных сверстников, в глубине души мечтая когда-либо избавиться от своих, как мне казалось в то время, «позорных» трудовых забот и обязанностей, и как они вольно кататься на велосипедах, ходить в кино и на танцы, заниматься фотографированием, гонять футбол, иметь личные интересы и другие увлечения.

Естественно, сравнивая себя с ними, я чувствовал глубокую свою ущербность, а потому, наверное, все больше и больше замыкался в себя. Свободная бесшабашная веселая жизнь, катание на велосипедах, увлечения музыкой, танцами, фотографированием – это и было то самое «вознаграждение» для моих сверстников по улице, когда как для меня «вознаграждением» были лишь чтение книг. В этой ситуации, разумеется, степень удовольствия у меня в силу своего комплекса неполноценности был на порядок ниже, чем у них. Все это способствовало тому, что во мне прижился целый «депрессивный набор» – негативное мышление об окружающих, склонность винить в этом только не себя. Кроме того, я был подвержен навязчивым мыслям, расплывчатым и чрезмерно обобщенным чувствам личной ущербности, социальной несправедливости и пр.

Другим важным фактором моей слабой социальности было то, что в те годы практически, все мои сородичи, проживающие в далекой горной окраине района, работали чабанами, пасли совхозные отары. Их простой быт, трудовые заботы и, вообще, жизнь целиком были посвящены животноводству и ни о чем больше они и не помышляли. В этом отношении, прав М. Монтень (1533—1592), который писал: «Те, кто содержит животных, должны признать, что скорее они служат животным, чем животные им» [Монтень М. Опыты, 1580]. Наблюдая за своими сородичами, да и над самим собой в те моменты, мне думалось, что заботясь об овцах, мои сородичи сами стали таковыми. Представьте себе, что в те годы в нашем роду не было ни одного человека даже со средним образованием, в селе не было школы и детворе приходилось идти в школу в соседнее узбекское село за пятнадцать километров отсюда.

Помнится, в годы юности я осознавал и то, что и одевался намного проще, чем мои сверстники или одноклассники, не было у меня и какого-либо увлечения, вот почему, наверное, всегда чувствовал свою неуверенность, причем, как в кругу одноклассников, так и дворовой компании. Естественно, злился – злился на вес мир, на самого себя. «Не надо завидовать людям, отягощенным властью и богатством. И власть, и богатство – преходящи в этом мире, тогда как ум, честность, порядочность – вечное сокровище», – сказал отец, почувствовав во мне печаль и зависть, – «Каждый проживает свою жизнь и, если хочешь достойно прожить свою жизнь, то постарайся и все у тебя получится». С той поры, я больше завидовал успешным в жизни и работе, искренним и открытым людям, очевидно, не закомплексованным, которые вели себя так, как советовал Марк Твен – «Танцуй так, как будто на тебя никто не смотрит. Пой, как будто тебя никто не слышит. Люби так, как будто тебя никогда не предавал, и живи так как будто земля – этой рай».