Текст книги "Лорд и леди Шервуда. Том 5"

– Отправляйтесь уже! – фыркнула Эллен. – Я давно все для вас приготовила!

Не отпуская Марианну с рук, Робин стремительно вышел из трапезной, свистом подозвал Воина и сел в седло, усадив Марианну перед собой.

Он вез ее так же, как днем Вилл, – обнимая одной рукой за стан и прижимая к груди, то и дело дотрагиваясь поцелуями до ее макушки. Но если с Виллом Марианна испытывала радость, то сейчас, рядом с Робином, ее охватило чувство беспредельного счастья. Слыша стук сердца Робина, чувствуя на виске тепло его дыхания, она могла так ехать с ним бесконечно, не думая ни о чем, лишь бы он оставался рядом.

Но тропинка довольно быстро привела их к дому Эллен. Марианна подождала, пока Робин расседлает Воина, и, вложив руку в его ладонь, вместе с ним вошла в дом. Переступив порог, они посмотрели по сторонам, потом друг на друга и улыбнулись.

– И когда она только успела? – с веселым удивлением спросила Марианна.

– Успела! Наверное, тоже боялась, что я немедленно выдворю тебя из Шервуда, и решила сделать все, чтобы этого не произошло, – рассмеялся Робин.

Приглушенный свет огня, догоравшего в очаге, осветил кровать, застеленную чистыми простынями, стол, на котором стояли два кубка, кувшин с вином и глиняное блюдо с крупными ягодами. Глядя на них, Марианна прошептала:

– Хочешь первой в этом году земляники?

– Ты тоже вспомнила? – Робин улыбнулся и обнял Марианну, сомкнув руки на ее груди. – На этот раз она не первая, а, наверное, последняя в этом году.

Поцеловав ее в макушку, он выпустил Марианну из объятий, чтобы снять с себя оружие. Марианна подложила дров в очаг, и огонь занялся с новой силой. Робин перенес к очагу кубки, кувшин и блюдо с земляникой и расставил все на полу. Сняв с себя куртку и сапоги, он сел возле очага, привалившись спиной к стене, и Марианна устроилась рядом с ним. Она разлила вино по кубкам и подала один Робину. Он обнял ее за плечи, привлекая к себе, и она уютно устроилась головой у него на груди.

– Расскажи мне о Гвен и Лу, – попросил Робин.

Марианна стала рассказывать о дочерях, стараясь не упустить ни одной милой мелочи, связанной с девочками, понимая, что ему дорого каждое слово, любое ее воспоминание о Гвендолен и Луизе. Когда она умолкла, Робин глубоко вздохнул и, закрыв глаза, печально улыбнулся.

– Хотел бы я знать, какое чудо должно свершиться, чтобы мы одолели ратников, превосходящих нас числом в несколько раз! – тихо сказал он.

– Может быть, чудо заключается в том, что Иоанн поручил командовать ратниками не Гаю, а Брайану де Бэллону? – предположила Марианна.

– И ты думаешь, что даже при этом условии Гай отойдет в сторону? – усмехнулся Робин.

– Мне показалось, что его намерения именно таковы, – ответила Марианна.

Его рука, обнимавшая плечи Марианны, вздрогнула и напряглась. Движением ладони Робин резко поднял ее подбородок, заставив Марианну вскинуть голову, и посмотрел ей в лицо потемневшими от тревоги глазами.

– Как ты сумела узнать о его намерениях?!

Марианна рассказала ему о встрече с Гаем, о разговоре с ним, рассказала, как он обошелся с Бэллоном, и передала просьбу Гая о поединке.

– Вот как! – усмехнулся Робин и задумчиво прищурил глаза. – Значит, Гай наконец обрел долгожданную свободу, если отважился на подобную просьбу.

– Свободу? – удивленно переспросила Марианна.

Глубоко вздохнув, Робин сказал:

– Помнишь, ты когда-то говорила мне, как отец Тук пытался отвести тебя в сторону, как можно дальше от мыслей о свободе?

– Да. Он сказал, что свобода приобретается ценой страданий, которые под силу не всякому человеку.

– В этом он был полностью прав, милая.

– И Гай?..

– Сам провел себя через ад, в котором испил полную чашу страданий. Не имеет значения то, что свою чашу он сам же себе и наполнил. Итог все равно один, с одной лишь разницей: свобода Гая заключается в его освобождении от себя прежнего.

– Ты выполнишь его просьбу? – спросила Марианна, и Робин после долгого молчания ответил, думая вслух:

– Посмотрим, как будут разворачиваться события и какое участие в них примет Гай. Я ведь мог и ошибиться, подумав о нем так, как сейчас говорил тебе.

Марианна повернулась, чтобы сидеть не спиной к Робину, а лицом, и внимательно посмотрела на него. Заметив ее взгляд, он вопросительно изогнул бровь, и она с нежной и грустной улыбкой сказала:

– А ты изменился, милый, с тех пор как мы виделись в Долвиделане.

Он понял, что она подразумевала, и улыбнулся в ответ. Вскинув руку, Робин провел по ее лицу кончиками пальцев, словно на ощупь знакомился заново с каждой любимой чертой.

– Я забыл тебя, – тихо сказал он. – До Уэльса я помнил тебя всю: твое лицо, твое тело, голос, запах твоих волос. Помнил и томился по тебе. А за два с половиной месяца в Шервуде я забыл тебя – не сердцем, а телом. Забыл так сильно, что теперь приходится вспоминать, привыкая, что ты снова рядом со мной.

– Забыл потому, что стремился забыть! – с тенью возмущения в голосе воскликнула Марианна. – Покинул Долвиделан, подарив мне пусть малую, но все же надежду на встречу, а сам уехал, уверенный в том, что больше не вернешься ко мне.

Ее серебристые глаза смотрели на него с нескрываемым упреком. Он улыбнулся и, не ответив, сжал ладонями ее плечи, притянул к себе и закрыл ее губы своими губами. Ее ладони скользнули вверх по его бокам, стягивая с него рубашку, и он, оборвав поцелуй, сбросил ее с себя сам и снова привлек Марианну к себе. Его глаза потемнели, дыхание участилось, и она поняла, что не только душой и сердцем, но кровью и плотью он снова по-прежнему принадлежит ей одной. Марианна заметила на его предплечье недавний, только что заживший порез клинком, и осторожно провела по нему ладонью.

– Царапина! – поймав ее вопросительный взгляд, рассмеялся Робин, в точности повторив интонации Вилла, когда тот отмахивался от перевязки.

Марианна тихо рассмеялась в ответ и прерывисто вздохнула, когда Робин уложил ее на теплые шкуры, застилавшие пол, и накрыл своим телом.

– А как же постель, столь заботливо приготовленная Эллен? – прошептала она, замирая под его тяжестью.

– Дойдет черед и до постели, – шепнул в ответ Робин, расстегивая платье на груди Марианны. – Ночь только началась, да и утром мы можем не торопиться с возвращением.

****

Вспоминая о том, как Робин, ни от кого не таясь, подхватил Марианну на руки и увез ее в ночь, – а стрелки были готовы только что не рукоплескать им вслед, – Мартина вздохнула с глубокой грустью, жалея саму себя. Когда-то и ее Робин так же вскидывал на руки, и она, как и Марианна сегодня, нежно обвивала руками его шею. Но она сама убила в сердце Робина любовь к ней. Мартин… Он тоже поначалу любил носить ее на руках. Но она хмурилась и старалась выскользнуть из его объятий. И он перестал докучать ей. Он был гордым, Мартин. Страдал от ее холодности молча, стиснув зубы, и любовь к ней тоже ушла из его сердца – капля за каплей. В последний год своей жизни он приезжал, только чтобы проведать дочерей.

Мартина медленно провела ладонью по лбу, прогоняя ненужные сожаления. Как сложилась жизнь, так и сложилась. Вокруг царило веселье, ужин, несмотря на отъезд Робина и Марианны, продолжался, и Мартина сначала принужденно улыбнулась какой-то шутке Алана, потом общая радость заразила и ее. Она уже смеялась от души, легко и проворно помогала Кэтрин наполнять опустевшие блюда мясом и хлебом, разливала по кубкам вино, как вдруг увидела, что за столом опустели не только места Робина и Марианны, но и еще одно место рядом.

Незаметно ускользнув из трапезной, Мартина дошла до комнаты Вилла и, деликатно постучав, но не услышав ответа, заглянула внутрь. В комнате никого не было. Тогда она пошла в купальню и, приоткрыв дверь, печально усмехнулась. Вилл сидел на плаще, расстеленном на полу, сжимая в руке кубок, и пристально смотрел вглубь пламени, ярко горевшего в очаге. Услышав шаги и шелест платья, он обернулся, увидел Мартину и рассмеялся.

– Я смотрю, прошлое возвращается со стремительной быстротой! И ты, как в прежние времена, пришла сюда, чтобы в одиночестве выплакаться всласть?

– Нет, – покачала головой Мартина.

– Зачем же ты пришла?

– Знала, что найду здесь тебя.

– Даже так? – усмехнулся Вилл. – И решила, что твое общество скрасит мое уединение?

Глядя в его бесстрастные глаза, в янтаре которых отражались отблески огня, Мартина пожала плечами:

– Я могу уйти.

Вилл внимательно посмотрел на нее и глубоко вздохнул:

– Оставайся. Кубок у меня один, но я готов поделиться с тобой вином.

Расправив плащ так, чтобы места на нем хватило для двоих, Вилл схватил Мартину за запястье и потянул к себе. Она села рядом с ним, приняла у него кубок, сделала глоток и протянула обратно. Он допил остатки вина, снова наполнил кубок и подал его Мартине.

– Тебя так взволновало ее неожиданное появление? – тихо спросила Мартина.

– Ну почему же неожиданное! – улыбнулся Вилл с необыкновенной нежностью. – Мы все ждали ее с нетерпением, знали, что она обязательно приедет в Шервуд, несмотря на запрет Робина. И он сам ждал ее, наверное, больше нас всех. Без нее Шервуд был не тем, а сейчас я даже чувствую довольство и умиротворение леса присутствием своей госпожи.

– Тогда почему ты здесь, а не в трапезной вместе со всеми?

Вилл посмотрел на Мартину, и она увидела глубокую грусть в его глазах.

– Значит, за все эти годы для тебя ничего не изменилось? – спросила она.

– А почему для меня должно было что-то меняться? – снова улыбнулся он. – Постоянство, наверное, моя главная добродетель, Марти.

– А как же Тиль? – напомнила она с легким укором.

Вилл высоко поднял голову и глубоко вздохнул.

– А что Тиль? Она не может на меня пожаловаться. Я ни разу не дал ей ни малейшего повода усомниться во мне. И когда вернусь к ней, все у нас пойдет по-прежнему. Я бесконечно благодарен ей за любовь, которую она питает ко мне, и тоже люблю ее. Не так, как Марианну, иначе, но я люблю Тиль.

– Разве такое возможно? – удивилась Мартина.

– Возможно! – рассмеялся Вилл. – В моем сердце хватает места для всех! Какой-то его частью я люблю и тебя, Марти.

Она вспыхнула румянцем, как юная девушка, и потупила глаза. Вилл мягко взял ее за подбородок и приподнял лицо Мартины так, чтобы ее изумрудные глаза оказались напротив его глаз.

– А кого любишь ты, Марти? – спросил он, глядя на нее с обычной для него ироничной усмешкой.

– Дочерей, – сказала она и улыбнулась Виллу в ответ. – Помнишь, ты говорил мне, что нет смысла в страданиях о невозможном? Я долго думала над твоими словами и поняла, что ты был прав.

– И за все эти годы ты не встретила никого, чтобы устроить собственную жизнь? – недоверчиво нахмурился Вилл. – Никогда не поверю, что ты не получила ни одного предложения выйти замуж!

– Получала, конечно, – равнодушно пожала плечами Мартина, – но я сочла свою жизнь вполне устроенной и не чувствовала себя одинокой.

Вилл посмотрел на нее с сожалением:

– Пока тебе не одиноко, Марти! Но только пока. Дочери выйдут замуж, и тогда ты пожалеешь, что сама обрекла себя на вдовство.

– Ну, когда это еще будет! – беспечно рассмеялась Мартина.

– Не так уж нескоро, как тебе кажется. Старшая по годам почти невеста, да и младшая наступает сестре на пятки!

Мартина долго смотрела на Вилла, покусывая губы в нерешительности. Заметив ее внезапную растерянность, Вилл вопросительно поднял бровь.

– Нет, моей младшей дочери нет еще девяти лет, – наконец решившись, сказала Мартина.

Взгляд Вилла изменился, стал острым и жестким, его пальцы больно стиснули ее подбородок.

– Сколько у тебя дочерей, Марти? – резко спросил он.

– Три, – ответила Мартина, понимая, что сейчас на нее может обрушиться сокрушительный гнев Вилла.

– Когда родилась третья?

– В пятый день ноября, – сказала она и по его прищуренным глазам поняла, что он мгновенно сосчитал все сроки.

– И все эти годы ты молчала! – гневно сказал Вилл, оттолкнув Мартину от себя. – Почему?!

Она посмотрела на него так, что по ее взгляду он понял без всяких слов: она не хотела тревожить его. Вилл рассмеялся недобрым смехом, но его гнев на Мартину сразу остыл. До сих пор оберегать чей-то покой было его привычным занятием, и вдруг он обнаружил, что кто-то годами в молчании хранил его собственный покой, – и это была Мартина, которую он меньше всего мог заподозрить в подобной заботливости, – и именно о нем. Смягчившись, он попросил:

– Расскажи мне о ней. Какая она?

– Она… – и Мартина, вызвав в памяти облик младшей дочери, улыбнулась с гордостью и любовью. – Она очень добрая, веселая, никогда не плачет. Она – как солнышко, все освещает своей улыбкой. Большая умница: умеет читать, пишет, знает латынь, бегло говорит на французском. Уже сейчас она очень хорошенькая, а вырастет настоящей красавицей!

– Есть в кого! – усмехнулся Вилл, выразительно посмотрев на Мартину, но та рассмеялась и покачала головой, отрицая собственную заслугу в красоте младшей дочери.

– Она настолько твоя дочь, что в ней с первого взгляда видна кровь Рочестеров!

– И Реджинальд с Клэр, конечно, знают, что она – моя дочь. А Робин? – Вилл глянул на Мартину и, когда та виновато опустила голову, вздохнул: – Всех уговорила молчать! Ты не сказала мне, как назвала нашу дочь.

– Вильямина. В честь тебя, – тихо сказала Мартина, тут же обжегшись о янтарный блеск его глаз.

В наступившем молчании они долго сидели рядом плечом к плечу и пили вино, передавая кубок друг другу.

– Почему же ты отказала мне? – вздохнул Вилл. – Да еще и сбежала! Ты ведь уехала из Шервуда, зная, что беременна, и не сказала мне ни слова!

– Если бы сказала, ты настоял бы на том, чтобы мы обвенчались, – ответила Мартина. – Зная твою волю, я понимала, что не смогу противостоять тебе: ты бы и слушать меня не стал.

– Не пожалела после? – с иронией спросил Вилл.

Она ответила ему спокойным и уверенным взглядом:

– Ни одного дня. Ты ведь ни разу не вспомнил обо мне, ни разу не захотел меня увидеть. Это не упрек, Вилл. Просто я всегда знала, что постоянство – твоя главная добродетель. – Помедлив, она тихо сказала, глядя ему в глаза: – Ты говорил, что прошлое возвращается?

Он пристально посмотрел на нее, улыбнулся и вместо ответа спросил:

– Куда пойдем? К тебе или ко мне?

– Ко мне, – просто ответила она, – ты ведь делишь комнату с Дэнисом.

Он подал ей руку, помогая подняться, и, не разнимая рук, они пошли в комнату Мартины, ни от кого не таясь, хотя по пути им никто и не встретился. В легком молчании, словно были связаны многолетним супружеством, они разделись, легли в постель, и Вилл привлек Мартину к себе. Она хотела вновь попросить его не задумываться о последствиях ночи, которую им выпало провести вместе, но не осмелилась. Однако оказалось, что ее просьба была ненужной: он и не собирался быть осторожным.

– А если?.. – спросила она, глотая воздух опаленными губами, и он, улыбнувшись, шепнул ей в ответ:

– Ты же сама хочешь, чтобы было именно так. А если надумаешь снова рожать, не вздумай скрывать от меня!

– Не скрою, – с улыбкой прошептала Мартина, осыпая поцелуями лицо Вилла. – Ничего больше не стану утаивать от тебя!

Ей стало легко и радостно. Пылко отвечая каждому движению его тела, она льнула к нему, не в силах оторваться, и сожалела только об одном: почему она в первый же день его возвращения в Шервуд не пришла к нему, упустив столько времени, которое могла провести рядом с ним?

– О, какая ты ненасытная! – рассмеялся Вилл, когда они уже просто лежали рядом. – Тебе за все эти годы ни разу не доводилось делить постель с мужчиной?

– Нет, – ответила Мартина, и Вилл, посмотрев ей в глаза, ласково провел ладонью по ее щеке.

– Я польщен, – улыбнулся он и, пригнув ее голову к своему лицу, поцеловал Мартину.

– Но ты тоже замучил меня! – рассмеялась Мартина, возвращая Виллу поцелуй.

– Слишком быстро просишь пощады! У меня за все лето не было женщины. Так что не жалуйся – сама напросилась, – с улыбкой в янтарных глазах предупредил ее Вилл. – Кстати, могла бы и раньше предложить мне вспомнить добрые старые времена.

– Какой же ты наглый и самоуверенный! – притворно рассердилась Мартина и шлепнула Вилла по руке.

Он расхохотался и, отпустив Мартину, лег на спину. Она, покусывая губы, чтобы скрыть улыбку, пристроилась головой у него на плече, и он обнял ее с такой привычностью, словно они и впрямь были супругами и лежать в одной постели с ней было для него самым обыденным делом.

– Можно задать тебе вопрос? – услышал он голос Мартины и, уловив в нем нерешительность, улыбнулся, догадавшись, что ее интересует.

– О Марианне? Что ты хочешь узнать?

– Что в ней такого, что тебя не отпускает столько лет? – спросила Мартина.

Не услышав ответа, она приподнялась на локте и заглянула Виллу в лицо. Он задумчиво смотрел из-под ресниц отрешенным взглядом и, почувствовав на себе настойчивый взгляд Мартины, лишь усмехнулся, но ничего не сказал.

– Конечно, она замечательно красива, – горячо продолжила Мартина.

Ладонь Вилла легла поверх ее губ, заставив Мартину умолкнуть.

– Дело не в ее красоте, Марти, хотя, несомненно, красота Марианны тревожит любого, кто хотя бы раз видел ее, – наконец сказал он, – но ведь она не единственная красавица на свете. Ты, например, очень красивая женщина, не менее чем Марианна, просто у вас с ней разная красота.

– Если дело не в красоте, то в чем? – допытывалась Мартина.

Вилл еле заметно пожал плечами:

– Какого ответа ты ждешь, Марти? Что я перечислю тебе то, что меня влечет к ней? Все, что в ней есть, все, что ее отличает. Ее ум, ее душа, твердость ее духа, слитая с мягкостью ее сердца. Влечет ли она меня телесно? Безусловно, и очень влечет. Что ты пытаешься узнать своими расспросами?

Выслушав его, Мартина подперла рукой голову и, не сводя глаз с Вилла, сказала:

– Скажи, а тебе никогда не приходило в голову, что ты просто мучаешься неутоленной жаждой?

Он скользнул взглядом по ее лицу, очень красивому в обрамлении распущенных черных волос, и отрицательно покачал головой.

– То есть мог ли я хотя бы однажды воспользоваться ее минутной слабостью? Мог, но зачем? Чтобы ради утоления, как ты говоришь, жажды погрузить и ее, и себя в бездну вины и раскаяния? Нет, Марти! – и он глубоко вздохнул. – Я хотел бы не один раз, а всю жизнь засыпать и просыпаться рядом с ней, делить с ней днями досуг и заботы, постель по ночам, радоваться детям, которых она бы рожала мне. Я хотел ее в жены, и никак иначе. Но она любит Робина, она его жена – не моя, поэтому не о чем говорить.

Вилл посмотрел на Мартину уже другим, насмешливым, но ласковым взглядом и едва ощутимым прикосновением очертил кончиками пальцев ее скулы.

– Ты получила то, что желала: я открыл тебе свое сердце. Теперь твой черед исповедоваться! Ты ведь обещала ничего от меня не утаивать? Любить дочерей – это достойно и замечательно, но для матери. А что для женщины? Что для самой себя? Кого ты все-таки любишь, Марти? Ведь любишь кого-нибудь? – рассмеялся он.

Она улыбнулась, склонила голову набок и, глядя ему в глаза, сказала:

– Наглый, самоуверенный, но еще и недогадливый! Тебя. Я давно уже люблю тебя, Вилл!

Ее изумрудные глаза, не отрывавшиеся от его лица, наполнились нежным светом. Вилл взял в ладони лицо Мартины и, приподнявшись, поцеловал ее, прошептав:

– Я все понял, Марти! Просто хотел услышать, как ты скажешь об этом сама.

Все последующие ночи, полные или несколько кратких часов, они провели вместе. Впервые в жизни Мартина чувствовала себя совершенно счастливой. Сделанное признание освободило ее, а благодарность, с которой Вилл принимал изъявления ее любви, возносила Мартину до небес. Когда он обнимал ее, ей казалось, что во всем мире для него нет других женщин, кроме нее, и она уверилась в том, что сердце Вилла было действительно щедрым. В нем хватало места для всех – и для нее, и она ни разу не почувствовала, что в этом сердце есть кто-то еще. Она поняла, что ошиблась и в нем, и в себе: он сумел бы окутать ее волшебным мороком так, что она, все зная о нем, позабыла бы то, что знала. И когда она осознала это, то впервые пожалела, очень пожалела о том, что отказалась выйти за него замуж, как он ей предлагал.