Текст книги "Горький вкус времени"

Все окна были широко распахнуты, но все равно в длинном сарае было удушливо жарко. Над деревянными очагами дымились четыре котла. Рядом с каждым лежали горы бутонов, и к каждому были приставлены мужчина или женщина с деревянной лопаткой.

– А что это за вязкая жидкость? – спросила Катрин Мишеля, когда он подсыпал в котел бутоны.

– Растопленный говяжий жир и свиное сало. Месье Филипп всегда покупает только жир высшего качества.

Несмотря на свое первоначальное отвращение, Катрин увлек сам процесс. В этой работе тоже был свой ритм, и чем больше цветов ссыпалось в маслянистую жидкость, тем божественнее она благоухала. Когда она становилась слишком вязкой, ее быстро пропускали сквозь сито, отделяя от цветов, уже отдавших свой аромат, и освобождая место свежим цветам. Отходы выливались в кипящую воду и пропускались через пресс, который выжимал из них последние капли, а потом жирный «суп» загружался новым потоком цветов.

– Как долго это продолжается?

– Иногда несколько дней. До тех пор, пока масло уже не может больше впитывать запах. – Мишель насыпал еще розовых бутонов в котел. – Потом «суп» еще раз фильтруют и заливают в кувшины. Кувшины запечатывают и отправляют в подвал.

Мишель всегда что-то показывает, нежно и весело подумала Катрин. Дорогу к морю, сбор цветов, ритм работы сборщиков в полях. Он никогда не предлагал ей научиться самой.

Однако в будущем вытяжка будет одной из тех обязанностей по управлению Вазаро, которую она с радостью поручит Филиппу.

– Я беспокоюсь за Жюльетту, Филипп. – Катрин поднесла к губам бокал с вином. – Вы не получали никаких известий из Парижа?

– Я послал записку Жан-Марку, как только мы сюда прибыли, но не получил ответа. Вы не должны волноваться за подругу. Жан-Марк позаботится о ее безопасности.

Однако Катрин когда-то считала самым спокойным местом аббатство Де-ла-Рен. Она вздрогнула и поставила хрустальный бокал на стол.

– Я должна была заставить ее поехать с нами.

Филипп рассмеялся.

– Заставить Жюльетту?

– Она не такая уж твердокаменная. – Катрин сморщила носик. – Не знаю, почему я не бросилась за ней, когда она выпрыгнула из экипажа?

– Вы сами были нездоровы.

Катрин смотрела в бокал, а видела себя ту, обезумевшую от ужаса и сокрушенную насилием. Она оставила Париж почти месяц назад. Уже нет ни робкой девушки из аббатства, что слушала беспрекословно преподобную мать и подчинялась Жюльетте, ни отупевшей от увиденного женщины. Вазаро, воздух и цветущие поля изменили Катрин. Она стала самостоятельной, сильной, юность возвратилась вновь. Кошмары в прошлом.

– Да, я помню. – Она с улыбкой подняла голову. – Но теперь я совсем здорова, и мы должны подумать о Жюльетте. Вы не напишете Жан-Марку, чтобы он немедленно прислал ее к нам?

– А что, если она откажется приехать?

– Тогда мне придется вернуться в Париж и привезти ее, – спокойно заявила Катрин. – Там Жюльетта в опасности. Я этого не допущу, Филипп.

Филипп поднял бокал.

– Я завтра же напишу Жан-Марку. Я привык к вашему присутствию в Вазаро и отказываюсь без него обходиться.

Он улыбнулся Катрин через стол, и она почувствовала, как ее заливает знакомое тепло. Голубые глаза Филиппа сияли в свете свеч, в них пела нежность, доброта и веселость. Катрин тоже привыкла к нему, ее обожание сменилось чем-то более глубоким и уютным, хотя, когда он улыбался ей, трепетная неуверенность вновь вползала в душу.

Катрин поднесла к губам бокал, ее рука дрожала.

– Я хотела бы попросить священника приезжать в Вазаро раз в неделю и обучать детей сборщиков грамоте.

– Он не поедет. Говорит, обучение крестьян грамоте приводит их к недовольству своей судьбой, – сказал Филипп. – И я согласен с ним, Катрин. Какая им от этого польза?

– Знания всегда могут пригодиться.

Филипп покачал головой.

– Это ошибка.

– В таком случае я совершу ее. – Филипп нахмурился, и она поспешно продолжала:

– Я ценю ваше мнение, Филипп. Извините, если огорчила вас.

Выражение его лица смягчилось.

– Вам придется найти кого-нибудь другого, чтобы учить их.

– Нет необходимости делать это прямо сейчас.

– Только не поручайте это мне. У меня голова не приспособлена к учению, а уж к обучению других тем более.

«Между нами все снова хорошо», – с облегчением подумала Катрин.

– Никто не может делать все идеально. Зато вы великолепно управляете Вазаро.

– Потому что люблю его. – Глаза Филиппа встретились с глазами девушки. – Как и вы, Катрин. Я и не знал, как мне не хватало, чтобы кто-то разделял мою привязанность к Вазаро, пока вы не приехали.

Катрин кивнула. Вазаро и Филипп. Каждый день она узнавала о них что-нибудь новое и чудесное.

* * *

– Абсолютная эссенция. – Мишель торжествующе улыбнулся Катрин с другого конца маленькой лаборатории месье Огюстэна.

По его просьбе он принес из подвала кувшин с жасминовой помадой, подогрел его в закрытой посуде, развел переработанным спиртом, помешал и промыл помаду. Кувшин он отправил снова в подвал, чтобы остудить, а когда спирт отделился от помадного масла, вылил его в крошечную бутылочку.

– Понюхай. – Он сунул ее под нос Катрин. – Духи!

Запах был едким, резким, уже не нежным.

– Это не духи.

– Это эссенция. Как Вазаро – тоже эссенция. – Мишель пропустил пропитанный духами спирт через марлю, затем дистиллировал через перегонный куб на медленном огне. Еще меньше осталось светлой жидкости, и запах ее был еще более сильным и неприятным.

– Ужасно! – Катрин передернуло.

– Подожди. – Мишель осторожно отлил одну каплю в глиняный кувшин с квартой спирта и слегка помешал его.

– Жасмин! – Неожиданно вся комната утонула в аромате кустов цветущего жасмина.

– Видишь, как одно переходит в другое и образует круг: запах земли, цветы, их аромат, эссенция, и снова – запах.

– А Вазаро – абсолютная эссенция. Мишель кивнул.

– Тебе уже не так грустно из-за вытяжки, когда ты знаешь, что аромат рождается снова? Боль сделала его сильнее. – Он обеспокоенно смотрел на лицо девушки. – Ты понимаешь, Катрин?

– Конечно, Мишель. Сильнее, чем когда-либо. – Девушка ласково наблюдала за Мишелем, а тот запечатал крошечный флакон, осторожно отнес его к длинному столу месье Огюстэна и поставил рядом с такими же, ожидавшими старшего парфюмера.

Море сегодня было глубокого синего цвета, а горы высились так близко, что протяни руку, и ты сожмешь в горсти нетронутый снег, венчавший их вершины. Девушка прислонилась к огромной скале и прикрыла глаза. Такая красота тоже была абсолютной эссенцией, и Катрин становилось так легко от восхищения, что хотелось взлететь и парить в небе над морем, горами. Магические круги красоты прикасались ко всему, кто смотрел на нее.

– Почему ты перестал ходить на уроки к священнику, Мишель?

Мальчик пожал плечами.

– Мне он не понравился.

– Учиться – это хорошо. Ты должен был все равно продолжать заниматься у него, коль скоро месье Филипп согласился платить.

– Он все время говорил, что я дитя греха, а моя мать – шлюха.

Катрин почувствовала, как ее охватил гнев.

– Ты ведь ему не поверил?

– Нет, я знаю, что моя мать была цветочницей и грехов у меня не больше, чем у любого другого. Но мне это слушать было неприятно.

– Ты позволишь мне учить тебя? Я не такая умная, как священник, но…

– Ты гораздо умнее, потому что понимаешь цветы. – Мишель радостно улыбнулся. – Тогда я мог бы записывать смеси для духов, а не полагаться на месье Огюстэна.

– Приходи завтра вечером в усадьбу, мы начнем первый урок.

Краска удовольствия залила загорелые щеки Мишеля.

– Ты уверена, что месье Филипп тебе позволит?

– С какой стати ему возражать? Он сам сказал мне, что когда-нибудь твой «нос» окажется полезным для Вазаро. Мишель отвел глаза от Катрин и тихо сказал:

– Знаешь, он не любит встречаться со мной.

– Вздор.

Мальчик покачал головой.

– По-моему, я ему… неприятен.

Катрин удивленно посмотрела на Мишеля.

– Ты ошибаешься. – Тут ей вдруг вспомнилось выражение неловкости на лице Филиппа в то первое утро, когда они говорили о Мишеле. – Возможно, ему просто надо узнать тебя получше. Приходи в дом завтра в шесть вечера.

Сияющая улыбка прогнала хмурое выражение с лица Мишеля.

– Ты научишь меня читать книги по парфюмерии, что в кабинете месье Опостэна?

– Конечно, и любые книги, какие найдутся в доме. Я уверена, что твой интерес поможет… – Катрин бросила взгляд на маленький, крытый соломой домик под липами. – Смотри, лошадь Филиппа! – Гнедая была привязана к дереву рядом с домиком цветов, как называл его Мишель. – Должно быть, он там. Давай навестим его. – Она побежала вниз по крутому холму к домику. – Идем, Мишель, мы просто пожелаем ему доброго дня.

– Нет! – Голос Мишеля звучал резко, но Катрин не обратила внимания. Мальчика всегда волновало, не обидится ли Филипп, но, даже если тот очень занят, он не рассердится, если они заглянут туда на минутку.

– Катрин, нет! Ему это не понравится!

Катрин постучала, а потом распахнула дверь.

– Филипп, почему вы мне не сказали, что…

И остановилась, потрясенная.

Он был голым. Он стоял на четвереньках на покрытом цветами ложе, и его бедра с силой двигались в тошнотворно знакомом ритме.

Филипп поднял голову и, увидев ее, пробормотал проклятие.

Молодая женщина под ним вскрикнула, и ее бедра устремились вверх. Ленора. Имя женщины было Ленора. Катрин часто видела ее среди сборщиков на поле и думала, какие у нее красивые русые волосы. Сейчас руки Филиппа были запущены в волосы Леноры, а его ноги сжимали ее обнаженное тело.

– Филипп, – прошептала Катрин.

Склеп.

Резкие движения бедер. Боль. Стыд.

– Нет! – Она повернулась и бросилась прочь из комнаты.

– Катрин, вернитесь! – крикнул Филипп.

Катрин едва заметила Мишеля, промчавшись мимо него вверх по холму. Слезы непроизвольно катились по ее щекам. Филипп. Склеп. Их двое. Насилуют. Нет лиц.

Только не здесь. Не в Вазаро.

Мишель звал ее, но она не остановилась. Рыдания сотрясали ее тело, и Катрин уже не видела, куда бежит.

Склеп!

Она падала.

В висок ударила боль.

Мишель пронзительно кричал.

Или это она кричала?

По ее бедрам и ногам потекла теплая жидкость.

Кровь.

Чернота.

16

Зеленые яростно сверкающие глаза. Катрин знала эти глаза, эту исступленность, помнила державшие ее руки.

Она пошевелилась, и резкая боль пронзила голову.

– Лежите смирно, – приказал Франсуа.

– Вы снова сердитесь на меня.

– Не на вас, – глухо произнес Франсуа. – В этот раз – нет. Постарайтесь отдохнуть. Жан-Марк поскакал в Грасс за врачом.

– Жан-Марк… Но Жан-Марк ведь в Париже, разве не так? Он не должен оставлять Жюльетту. Нет, Франсуа, он не должен…

Мысль ускользнула от Катрин, и вернулась чернота.

Веки Катрин медленно поднялись, и ее глаза встретились с сияющими благословенно знакомыми глазами.

– Жюльетта? – прошептала она.

– Ну конечно. – Жюльетта улыбнулась Катрин, осторожно прикладывая мокрое полотно к пылающему лбу Катрин. – Пора тебе прийти в себя. Прошло уже два дня, мы забеспокоились.

– Ты здесь. – Катрин сжала пальцы подруги. И нахмурилась, глядя на нее. – Что-то не так. Твои волосы… У тебя была лихорадка?

– Нет, они мне просто мешали, и я их отрезала. Это ты была больна.

– Разве? Я так рада, что ты здесь. Тут так красиво. Ты можешь написать море…

– Потом. В первую очередь я должна поставить тебя на ноги.

– Да, верно, ты же сказала, что я была больна. – Катрин неожиданно ощутила мучительную боль в пояснице и плечах. – У меня шла кровь…

Губы Жюльетты сжались.

– Ты оступилась на камнях и скатилась по холму. – Она помедлила. – Ты потеряла ребенка.

Катрин замерла.

– Ребенка?

– Так, значит, ты так и не поняла? – Жюльетта помолчала. – Ты ждала ребенка, Катрин.

Катрин закрыла глаза, она была почти в шоке. Склеп. Ребенок оттуда, из склепа, рвущийся так же прочь из ее тела, как те мужчины ворвались в него.

– Я… наверное, я должна была догадаться. Я об этом не подумала, – прошептала она. – Или, может быть, не представляла, что такое может со мной случиться. – Она открыла глаза. – Ты знала, Жюльетта? Поэтому ты заставила меня выйти замуж за Франсуа?

Жюльетта кивнула.

– Вы все знали. Надо было мне сказать.

– Ты была нездорова. Мы поступили так, как считали лучше для тебя.

– Это мое тело, моя жизнь. Я должна была сделать выбор. – Катрин помолчала. – Филипп тоже знал…

Жюльетта пробормотала какое-то ругательство.

– Я готова была убить Филиппа, когда мы увидели тебя в том фургоне.

– Фургоне?

– Филипп боялся везти тебя на своей лошади, вот он и взял из усадьбы фургон, чтобы доставить тебя в дом. Жан-Марк, Франсуа и я приехали всего за несколько минут до того, как он подогнал фургон к парадному входу.

Зеленые гневные глаза смотрят на нее сверху.

– Я помню Франсуа.

– Он отнес тебя наверх, а Жан-Марк и Филипп поехали за доктором.

– Но зачем здесь Франсуа?

– Долгая история. – Жюльетта поморщилась. – И такая, что не доставляет никакого удовольствия Жан-Марку. Потом поговорим об этом.

– Хорошо. – Казалось, Катрин слабела с каждым словом. – А где теперь Жан-Марк?

– Они с Франсуа уехали в Канны, посмотреть, не пришел ли корабль. Перед нашим отъездом Жан-Марк отправил своему агенту по погрузке сообщение и велел послать… – Жюльетта умолкла. – Ты снова засыпаешь. Врач сказал, что ты будешь много спать – несколько дней. Я ухожу, отдыхай. – Она поколебалась. – Филипп хочет видеть тебя, Катрин.

– Не сейчас.

Жюльетта удовлетворенно хмыкнула.

– Хорошо. Этот блудливый дурак недостоин прощения.

– Ты все знаешь?

– О да, Филипп лепетал, как ребенок, когда привез тебя в дом. Может, он бабник и павлин, но по крайней мере честный. – Жюльетта сжала руку подруги. – Но тут сидит мальчик, тебе бы надо его повидать, как только проснешься. Он уже давно ждет в коридоре, и Филипп, похоже, огорчается каждый раз, когда спотыкается о него.

– Мишель. – Теплая волна чуть-чуть оттеснила холод в теле Катрин. – Да, я очень хочу увидеть его.

Ее глаза закрылись, и она снова погрузилась в глубокий сон.

* * *

Катрин спала до жемчужно-серых предрассветных сумерек, а проснувшись, почувствовала, что в комнате кто-то есть.

– Жюльетта?

– Это я. – На обюссонском ковре посреди комнаты, скрестив ноги, сидел Мишель. – Она разрешила мне войти и подождать, когда я сказал, что не уйду. – Мальчик с упреком посмотрел на Катрин. – Ты напугала меня. Я думал, ты умираешь.

– Извини. Я еще только собираюсь жить. – Катрин улыбнулась. – Я очень рада видеть тебя, но тебе сейчас надо бы спать.

Мишель подполз поближе к постели.

– Ты не виноват в том, что со мной произошел несчастный случай. Я увидела кое-что… – она помедлила, – расстроившее меня.

– Месье Филиппа и Ленору, занимавшихся блудом.

– Ты знал, что они там занимались… – она содрогнулась от отвращения, – этим?

– Месье Филипп всегда водит женщин в домик цветов, когда хочет заняться с ними блудом.

– Так это не в первый раз? Он заставляет женщин быть с ним?

– Нет, – быстро ответил Мишель. – Женщины сами идут и радуются, когда он приглашает их в домик. Он доставляет им удовольствие. Они с охотой дают ему то, что он хочет.

– Радуются? – Катрин передернуло. – В этом нет ничего веселого.

Мишель задумался.

– Тогда почему же мужчинам и женщинам это так нравится? – Его маленькая рука накрыла руку Катрин. – Я расстроился, что ты потеряла ребенка. Я знаю, ты бы любила своего младенца, ты бы его не бросила.

Смогла бы она любить ребенка, зачатого тем ужасом? Теперь она уже никогда не узнает, и сознание этого принесло ей странное чувство опустошенности и печали. Любой малыш, появившись на свет, не заслуживает того, чтобы его предавали.

– Моя мать не любила меня, – прошептал Мишель. – Она хотела, чтобы я умер.

– Нет, – тихо возразила Катрин. – Может быть, она была просто напугана и не знала, как лучше поступить.

– Она меня не хотела. Она ведь так и не вернулась. Наверное, боялась, что месье Филипп рассердится.

– За то, что она оставила тебя в поле?

Густые черные ресницы мальчика опустились, прикрыв глаза.

– Она не взяла меня с собой. Он платит женщинам кругленькую сумму, чтобы они забирали с собой своих детей. Моя мать обманула его.

Пальцы Катрин крепче сжали руку мальчика.

– Я не понимаю, Мишель.

– Моя мать была одной из тех женщин, что ходили с месье Филиппом в домик цветов.

– Боже милостивый! – прошептала Катрин. Мишель – ребенок Филиппа! – Откуда ты знаешь?

Мишель пожал плечами.

– Все в полях знают. До того как я родился, было много женщин. Они знают, что моя мать обманула месье Филиппа.

– Обманула? А как же ты? Она оставила новорожденного младенца на поле умирать, а он даже не признал… – Катрин умолкла. – Обманут был не твой отец.

– Мой отец… – Мишель медленно повторил эти слова, словно они были произнесены на незнакомом ему языке. – Ты имеешь в виду месье Филиппа?

– Он твой отец.

Мишель покачал головой:

– Он месье Филипп.

Человек, способный позволить своему десятилетнему сыну стать сборщиком и при этом уделять ему не больше внимания, чем любому другому ребенку, работающему в поле, человек, разрешивший священнику называть Мишеля плодом греха, а его мать – шлюхой, разве такой человек заслуживает уважения?

Катрин ощутила, как в ней нарастает яростный гнев, наклонилась и скользнула губами по темным кудрям Мишеля.

– Да, ты прав, он месье Филипп. И ты в нем не нуждаешься.

– Я знаю. У меня есть цветы.

Катрин почувствовала, как слезы жгут ей глаза. У Мишеля были цветы. У нее был Вазаро. У Жюльетты – ее живопись. Любимые увлечения, чтобы облегчить боль и одиночество в жизни.

– У тебя в будущем будет еще и многое другое.

– Мне больше ничего не нужно.

– Жизнь такая большая, и в ней так много предстоит тебе познать и полюбить. – Катрин взъерошила волосы мальчика. – А теперь ступай в кровать и дай мне поспать. Мне завтра предстоит важное дело.

Мишель нахмурился.

– Я слышал, доктор сказал мадемуазель, что ты должна лежать в кровати две недели.

– Мне надоели люди, предписывающие мне, как лучше поступать, причем они делают это с самыми лучшими намерениями, но пора это прекратить. Ты придешь сюда сегодня вечером?

Мишель кивнул.

– После работы в поле.

– Нет, в поле ты не ходи. Тебе незачем… – Катрин осеклась. Мишель любил собирать цветы так же, как любил все остальное, с ними связанное. Катрин не должна навязывать ему свою волю ради его же блага.

– Тогда приходи после работы.

Мишель улыбнулся и поднялся.

– Я принесу тебе цветы. В каждой комнате должны быть цветы.

– Да, пожалуйста.

Катрин проводила взглядом мальчика – маленького, живого, ранимого, но обладавшего силой, необычной для такого малыша. Таким сыном мог бы гордиться любой отец, а Филипп отверг его, как и его мать.

Катрин поглубже зарылась в одеяла – опустошенность и печаль вернулись с большей силой, чем прежде. Но теперь она печалилась не о гибели ребенка, так недолго жившего в ее теле, а о чем-то драгоценном и золотистом, согревавшем ее с раннего детства. Неужели Филипп, обожаемый ею, никогда не существовал или он просто изменился вместе с миром?

Катрин почувствовала, как по щекам ее покатились слезы, но не сделала попытки сдержать их.

Женщина имеет право плакать, когда умирает мечта.

* * *

– Что ты делаешь? – Жюльетта уставилась на Катрин, та медленно спускалась по ступенькам. – Немедленно отправляйся в постель! Врач сказал…

– Я прекрасно себя чувствую, – перебила ее Катрин, потом поморщилась. – Нет, не прекрасно. Мне было так больно, что потребовался почти час, чтобы одеться.

– Надо было позвать меня.

Катрин с удивлением посмотрела на подругу.

– Зачем? Я же знала, что сама справлюсь. Мне надо было только потерпеть.

– Но ты слишком больна, чтобы… – Жюльетта умолкла и вздохнула. – Ну вот, я снова делаю то же самое. Поклялась же себе, что не буду тебя душить своим вниманием, а сама тут же нарушаю клятву. – Она подмигнула. – Но ты сама во всем виновата, Первое, что я увидела, когда мы с Жан-Марком подъехали, была ты, да еще в таком виде, будто тебя карета переехала.

Катрин улыбнулась.

– Именно так я себя и чувствую. Очень тяжелый экипаж, вроде того, в котором Сесиль де Монтар уехала из аббатства… – Она осеклась и быстро заговорила о другом:

– Где Филипп? Я хочу его видеть.

– Он уехал на поле.

– Какое именно?

Жюльетта пожала плечами.

– Скорее всего на северное. Несколько дней назад там еще оставались неубранные цветы.

Катрин направилась к двери.

– Скоро увидимся, Жюльетта.

– Подожди. Я велю приготовить фургон.

– Фургон? – Катрин рассмеялась. – Чтобы отвезти меня на поле? Да до него чуть больше мили. Два дня назад я работала на этом самом поле с рассвета и после полудня.

– Филипп нам рассказывал. – Жюльетта смотрела на Катрин с какой-то странной печалью во взгляде, скользнувшем от золотисто-загорелого лица по стройной крепкой фигуре. – Ты выглядишь… иначе.

– Я окрепла. Вазаро пошел мне на пользу.

– Вижу. – Жюльетта быстро отвернулась. – Что ж, если мне не удается уговорить тебя вести себя разумно, пойду за этюдником. Ты права, это чудесное место для занятий живописью.

У Катрин возникло четкое ощущение, что она чем-то обидела подругу.

– Жюльетта, что…

– Беги. Но не жди, что я буду возиться с тобой, если ты свалишься на полпути к дому. – Жюльетта быстро поднялась по лестнице. – Я буду слишком занята этюдами.

– Не буду ждать. – Встревоженная Катрин проводила глазами подругу. – Я скоро вернусь.

– Тогда отправляйся немедленно и возвращайся скорее, чтобы я не волновалась. – Жюльетта не могла обойтись без последнего напутствия.

И Катрин вдруг охватило ностальгическое чувство – тоска по тем дням их общего отрочества в аббатстве. Впрочем, нет, не общего. Ребенком была Катрин. А Жюльетта всегда видела жизнь такой, как она есть.

– Не беспокойся. Я сейчас чувствую себя сильной.

– Знаю. – На мгновение Катрин показалось, что в глазах подруги блеснули слезы. – Знаю. – Жюльетта поспешно взбежала по ступенькам.

Катрин стояла, раздумывая. Может, подняться к ней и узнать, что ее так расстроило? Но Жюльетта чуть не плакала, и ей не понравилось бы, что кто-то видел ее столь уязвимой. Они поговорят позже.

Катрин отворила дверь и вышла из дома с твердым намерением найти Филиппа.

* * *

Едва увидев подходившую Катрин, Филипп соскочил с лошади и бросился ей навстречу. Лицо его светилось от радости.

– Катрин, вы просто замечательно выглядите. Я боялся, что вы… – Он смущенно умолк. – Я знаю, вас потрясло то, что вы увидели, но вы просто не поняли. Ленора – милая женщина, но она для меня ничего не значит. Мужчине положено развлекаться, он должен делать это.

– Вот как? – Катрин внимательно изучала его лицо. Как странно! Его волнует ее состояние здоровья, но он даже не чувствует себя виноватым из-за того, что его застали в такой постыдной ситуации. Филипп не был чудовищем, но он оказался и не таким юным золотым богом, которому она трепетно поклонялась. Он был мужчиной со всеми присущими ему слабостями, однако был у него недостаток, с которым Катрин не могла смириться. – Не знаю, что вы там «должны» делать с женщинами, но уверена – мужчина обязан нести ответственность, если его развлечения приводят к появлению ребенка.

– Ленора не беременна. Откуда вы об этом услышали? – Филипп перевел взгляд на поле. – Мишель?

– Мишель.

– Я не думал, что он знает. – Филипп нахмурился. – Должно быть, кто-то из сборщиков рассказал ему о матери.

– Мишель – ваш ребенок. Как вы можете обращаться с ним так, словно он для вас – ничто?

Филипп старательно отводил глаза.

– Я был довольно щедр.

– Если бы речь шла о ребенке другого мужчины – да, но он ваш.

– Выслушайте меня, Катрин. Вы знаете, что у моей ветви семейства нет денег, и, когда Жан-Марк поставил меня сюда, это было как дар небес. Как мог я позволить, чтобы по поселку бегали незаконнорожденные дети! – с отчаянием в голосе сказал Филипп. – Жан-Марк ни за что бы этого не потерпел. Я должен быть очень осмотрительным.

– Значит, каждый раз, когда вы делали женщине ребенка, вы откупались деньгами и отсылали ее прочь.

– Или выдавал ее замуж за одного из сборщиков. Матерь Божья, их было не так уж много. – Лицо Филиппа было бледным, но не виноватым. – Катрин, вы слишком невинны, чтобы разбираться в психологии мужчин. В таких случаях всегда так делается. Те женщины были рады получить деньги и уйти.

– А как же Мишель?

– О нем в Вазаро все хорошо заботятся.

– Все, кроме вас.

– Я же говорил вам. Я плачу определенную сумму любой семье, которую он выбирает…

– Прекратите! – оборвала его Катрин.

Филилп умолк, глядя на девушку с несчастным видом.

– Я пару раз пытался поговорить с Мишелем, но мне от него не по себе. Он…

– Не похож на других детей? – закончила Катрин.

– Я его не понимаю.

В памяти Катрин неожиданно всплыли слова Мишеля: «Месье Филипп любит цветы, но не понимает их».

– Жаль. По-моему, он вас хорошо понимает.

– Что вы намерены делать? – Филипп сделал попытку улыбнуться. – Наверное, скажете Жан-Марку? Он ведь, знаете ли, отошлет меня из Вазаро.

– Нет, я не собираюсь говорить Жан-Марку.

Лицо Филиппа просветлело.

– Вы очень добры.

– Я никому не скажу. Вы любите Вазаро и хорошо служите ему. – Катрин встретилась глазами с Филиппом. – Но сейчас я не могу вас видеть. Вы должны на время уехать.

– Куда?

– Куда угодно. Навестите мать и сестер, поживите там месяца полтора. Уезжайте сегодня же.

– Но я понадоблюсь вам в Вазаро. Вы не знаете и десятой доли того, что необходимо для управления поместьем.

– Значит, я научусь у месье Огюстэна, сборщиков и Мишеля. – Катрин помедлила. – А когда вы вернетесь, обнаружите Мишеля в усадьбе, где он и будет расти, как подобает сыну человека благородного происхождения.

– Но сыну простой цветочницы будет неуютно в… – Филипп увидел, каким жестким стало лицо Катрин, и поспешно продолжал:

– Я не могу признать его. Жан-Марк разозлится и отправит меня отсюда.

– Вазаро принадлежит не Жан-Марку. Это мне решать, уезжать вам или оставаться, – заявила Катрин. – И у меня нет желания, чтобы вы признали Мишеля. Слишком поздно.

– Да, – согласно кивнул Филипп. – Я рад, что вы понимаете. Если хотите, я попытаюсь поближе сойтись с ним.

– О нет! – В голосе Катрин прозвучала ирония. – Если вам с ним не по себе, то не надо.

Не прощаясь, она быстро пошла на поле.

* * *

– Танцующий ветер, – повторила Катрин и подошла к окну, где Жюльетта писала этюды для будущей картины. – А не опасно в такое время ехать в Испанию?

– Не вижу, почему это должно быть опасно. – Перо Жюльетты стремительно порхало по бумаге, лежавшей на этюднике, но глаза были прикованы к сборщикам в поле. – Я говорю по-испански, и мы пока еще не воюем с этой страной. Причалив в Ла-Эскала, Жан-Марк купит лошадей и поедет по земле прямо вдоль подножия Пиренеев в Андорру. Если меня задержат на границе, я всегда могу сказать, что бегу из Франции в дом своего деда. Видит бог, в наше время эмигрантов достаточно, так что моя версия будет правдоподобна. Нет, я прекрасно справлюсь. – Она поморщилась. – И с нами Франсуа, оберегающий Жан-Марка.

– Так Франсуа должен оберегать Жан-Марка? – Катрин не могла поверить услышанному.

– Дантон утверждает, что именно с этой целью Франсуа сопровождает нас. – Губы Жюльетты тронула улыбка. – Очень забавно: пантера, оберегающая тигра, не так ли?

– А что говорит Жан-Марк?

– Он считает, что Дантон послал Франсуа проследить за ним в Испании. Судя по всему, так оно и есть.

– Что-то я совсем сбита с толку. Ты все время говоришь «Жан-Марк» и одновременно утверждаешь, что тоже едешь.

– Еду. – Жюльетта набрасывала портрет пухлого младенца, дрыгавшего ножками в соломенной корзине рядом с одной из сборщиц. – Хотя он и говорит, что я должна остаться здесь, в Вазаро, и убедил всех, что будет так, как он сказал.

– Так оно обычно и бывает, – заметила Катрин. – Я бы хотела, чтобы ты осталась здесь. Мне не нравится думать, что ты снова оставишь меня.

– Я же сказала тебе, почему должна поехать. За что тогда Жан-Марк отдаст мне деньги, если сам найдет Танцующий ветер?

– Он сказал, что все равно отдаст их тебе.

– Мы заключили сделку, – упрямо сжала губы Жюльетта. – А ее условия надо выполнять.

Катрин села у окна и оперлась на стену алькова, не сводя глаз с лица подруги.

– По-моему, ты тоже изменилась.

– Я никогда не меняюсь. – Нет, ты стала как-то… мягче.

– Просто ты смотришь на меня по-иному. Я никогда и не была такой смелой и сильной, какой ты меня считала. – Она не отводила глаз от этюда. – Франсуа как-то сказал мне, что это ты была мне нужна, а не я тебе. Должно быть, он был прав. – Она выдавила улыбку. – Ты меня переросла. Как это„случилось?

– Вазаро.

– И маленький мальчик Филиппа?

Глаза Катрин расширились.

– Ты знаешь насчет Мишеля? Откуда?

Жюльетта пожала плечами.

– У него те же глаза и форма рта.

Катрин следовало знать, что ее любимая подруга увидит то, что ей самой не было дано. Глазами художницы.

– Я собираюсь перевести Мишеля на жительство в усадьбу, как только смогу уговорить его.

Жюльетта замерла.

– Ты собираешься замуж за этого павлина?

– Нет.

– Это хорошо. Я заметила, что некоторые женщины очень глупо ведут себя, когда дело касается мужчин. – И она принялась за наброски гор на заднем плане. – Тебе будет лучше с ребенком, чем с мужчиной. Мне бы хотелось написать Мишеля. У него в лице больше характера, чем у этого павлина.

– Ты останешься в Вазаро, вернувшись из Испании?

– Мне надо кое-что сделать в Париже.

– Королева?

– Да.

– Это небезопасно. Дюпре…

– Безопасно. – Жюльетта опустила этюдник. – Дюпре уехал из Парижа, и никто меня не узнает. У меня есть совершенно замечательный парик, в котором я сама на себя не похожа.

Катрин скептически покачала головой.

– Хватит киснуть. Я очень хорошо поступаю, позволяя тебе обходиться без меня. – Глаза Жюльетты блеснули. – Я бы наверняка не вынесла, если бы ты стала душить меня заботой.

– Но ты по крайней мере вернешься в Вазаро перед Парижем?

– Разумеется. Хочу написать Мишеля.

Катрин улыбнулась. Жюльетта по-прежнему боялась признаться в любви или показать ее.

– Когда ты вернешься, тогда мы все и обсудим. – Она поднялась. – Оставляю тебя работать и велю подать ужин.

– Подожди. – Жюльетта бросила этюдник на подоконник. – У меня есть для тебя подарок. – Она прошла к лакированному столу розового дерева и открыла средний ящик. – Пообещай мне, что воспользуешься им.

– Подарок? – Катрин вспомнила день, когда Жюльетта подарила ей медальон с миниатюрой. Казалось, это было в другой жизни.

Жюльетта достала из ящика большую книгу, переплетенную в красный сафьян.

– Это дневник, и ты опишешь в нем каждый день. Я пометила страницы. – Она помедлила. – Начиная со второго сентября 1792 года.

Улыбка Катрин растаяла.

– Аббатство.

– Он не предназначен ни для чьих глаз, кроме твоих. – Жюльетта вложила дневник в руки Катрин. – Он поможет тебе, Катрин.

– Нет…

– Мне помогло. Жан-Марк заставил меня написать то, что произошло, и… Я ненавидела его все время, пока писала этих негодяев. – Глаза Жюльетты встретились с взглядом подруги. – Но это освободило меня. А я не хочу, чтобы ты оставалась узницей, когда я уже на свободе.