Текст книги "Ум в равновесии. Медитация в науке, буддизме и христианстве"

Буддийская традиция, напротив, всегда утверждала, что ум не является по природе своей загрязненным или помраченным, а освобождения можно достичь благодаря собственным усилиям. Сам Будда ясно подчеркнул эту мысль прямо перед своим уходом в нирвану. Своим последователям он сказал: «Будьте сами себе островом, будьте сами себе прибежищем – так, чтобы вашим прибежищем не был никто иной»[91]91
  Maurice Walshe. The Long Discourses of the Buddha: A Translation of the Dīgha Nikāya. – Somerville, Mass.: Wisdom, 1995. – P. 245.


[Закрыть]. Хотя ум и может в силу привычек быть загрязнен омрачающими мыслями и эмоциями, его сущностная природа чиста и светоносна, так что он способен исцелять сам себя – без какого-либо вмешательства со стороны некой высшей силы.

На поверхности может показаться, что между христианством и буддизмом здесь наблюдается фундаментальное различие, но давайте взглянем чуть глубже. Когда мы ставим вопрос о том, нужно ли искать счастье и освобождения вне себя, важно спросить: а каковы границы «я»? Если я отождествляю себя с телом, его от внешнего мира отделяет кожа. Я также могу отождествлять себя со своей умственной деятельностью, включая мысли, ментальные образы, эмоции, намерения, желания, воспоминания, фантазии и сновидения. Очевидным образом, преимущества успокоения ума в его естественном состоянии не проистекают из того, что «я» что-то делаю с умом – я, скорее, просто наблюдаю за тем, как проявления возникают и исчезают в сознании. Я не пытаюсь какие-либо из них менять. Итак, польза, которую приносит эта практика, не создана мной как тем, кто мыслит, – она спонтанно проявляется, когда ум последовательно успокаивается в собственном безмятежном, светоносном, базовом состоянии. Если я считаю, что это пространство внутренней чистоты сокрыто где-то вовне – или принадлежит Богу, – эти виды пользы можно приписать благодати. Если, однако, я рассматриваю это пространство как более глубокое измерение собственного существа, мне нет необходимости искать освобождение где-либо вне себя. Итак, кто же проводит границы между тем, что относится к внешнему, и тем, что принадлежит к внутреннему? Как мне кажется, разделительную черту проводим мы сами – точно так же, как мы определяем и все остальные понятия в своем словарном запасе, тем самым размечая границы того, на что эти понятия указывают.

Декарт получил наибольшую известность благодаря своему тезису «Я мыслю, а следовательно, я существую» – благодаря утверждению, которое предполагает «эгоцентричное» представление о мыслях и других видах ментальной активности[92]92
  René Descartes. A Discourse on Method; Meditations on the First Philosophy; Principles of Philosophy / trans. John Veitch. – London: Everyman, 1994. – Part IV.


[Закрыть]. Тем не менее в данной практике мы бросаем вызов допущению, что именно мы есть деятель, который отвечает за порождение всех всплывающих в уме мыслей, образов, желаний и эмоций. Каждый, кто желает применить этот метод наблюдения за умом, быстро заметит: многие ментальные процессы возникают сами по себе, без какого-либо активного участия со стороны нас как деятеля. Вы просто отстраненный наблюдатель, который пассивно видит, как мысли возникают и исчезают в пространстве вашего ума; при этом вы начинаете понимать, что многие мысли возникают без мыслящего[93]93
  Mark Epstein. Thoughts Without a Thinker: Psychotherapy from a Buddhist Perspective. – New York: Basic Books, 1995. На русском языке эта книга Марка Эпштейна опубликована под названием «Мысли без мыслящего».


[Закрыть]. Подобные ментальные акты рассматриваются как природные явления, которые проявляются мгновение за мгновением и в зависимости от предшествующих физических и психологических причин. Более того, тщательно проверяя таким образом свой собственный ум, мы освободимся от привычной склонности бесконтрольно полагать, что наши мысли и умственные образы относительно людей и событий точно и полностью их отражают – так, как они существуют вне зависимости от нашей собственной точки зрения и нашего опыта. Это подлинно освобождающее изменение.

Все великие революции в физических науках и науках о жизни были основаны на непосредственном, тщательном наблюдении за исследуемыми явлениями. Практика успокоения ума в его естественном состоянии позволяет нам бесстрастно и «объективно» наблюдать за ментальными явлениями, включая весь спектр умственных состояний и актов, которые мы переживаем субъективно. Чтобы это наблюдение стало скрупулезным методом научных изысканий, оно должно быть свободно от разных видов субъективной предвзятости, связанной с личными допущениями, эмоциями, желаниями и страхами – ровно так же, как и любые другие виды научных наблюдений. Кроме того, эта практика объективна в том смысле, что мы в значительной степени выносим за рамки общей картины эго, всеми силами стараясь отстраниться от своих предубеждений и предвзятости.

Успокоение ума в его естественном состоянии – не только эффективный способ познания ума; эта практика также может оказаться и чрезвычайно полезным средством умственного исцеления. Мы уже знаем, что тело обладает выдающейся способностью к самовосстановлению. Идет ли речь о повреждении, таком как ссадина или трещина в кости, или о натиске вредоносных бактерий или вирусов – тело обладает поразительной способностью исцелять свои раны и очищать себя от причиняющих вред факторов из окружающей среды. Тем не менее чтобы этот процесс был успешным, телу часто нужна поддержка: так, рану нужно хранить в чистоте и под бинтами, сломанную кость необходимо зафиксировать, загрязненные ткани нужно хирургически удалить. Тело и ум так тесно связаны, что разумно предположить: ум также обладает огромной способностью к самоисцелению. Проблема в том, что, когда ум ранен – травмой от природного бедствия, социального конфликта или болезни, издевательств других людей или даже нашего собственного вредоносного поведения, – мы часто позволяем его ранам загнивать. Ум с одержимостью ворошит воспоминания прошлого или строит домыслы о будущем, а мы компульсивно зацикливаемся на них или детализируем их так, что усиливаем собственные умственные омрачения. Психологи называют эту склонность руминацией; такова одна из причин, из-за которых наши умственные раны загнивают, что препятствует естественной способности ума к исцелению.

В этой практике вы «хирургически удаляете» умственные привычки к тому, чтобы (1) думать, что переживаемые вами мысли и образы существуют вне вашего собственного ума, (2) компульсивно откликаться на эти умственные акты страстным желанием и отторжением, как если бы акты сами по себе были неотъемлемо приятными или неприятными, и (3) отождествлять себя с ними, как если бы вы были независимым деятелем, который их создает, и при этом рассматривать их как неотъемлемо «свои» просто потому, что их переживаете только вы. Ученые преуспевают в понимании природных явлений, которые снова и снова могут подвергать проверке многочисленные наблюдатели. При этом явления, которые возникают только в конкретный момент (и потому неповторимы) и с конкретным индивидуумом (таким, как вы) являются не менее реальными. Более того: одно то, что некое явление наблюдаете только лично вы, вовсе не обязательно делает его вашим. Можно привести пример: если вы в одиночку наслаждаетесь прекрасным закатом, назвать его своей собственностью вы все равно не можете. Вы просто оказались в нужном месте в нужный момент и потому наблюдаете происходящее. То же касается и всех субъективных переживаний. Их не может напрямую наблюдать кто-либо иной, но это не делает их менее реальными, чем публичные события, – и не подразумевает, что мы несем личную ответственность за все, чему становимся свидетелями при наблюдении за пространством ума.

Подобный переход от эгоцентричного к натуралистичному представлению об умственных явлениях может оказаться невероятно освобождающим. В этом процессе тщательного наблюдения за умственными актами – без отвлечения, без цепляния – мы начинаем видеть, что ум способен исцелять сам себя. Мы держим раны ума в чистоте, и – приписываем ли мы происходящее благодати сверхъестественного существа или естественным качествам осознавания – многие из узлов в уме начинают сами собой распускаться. Эта практика не описывается как панацея или как замена для профессиональной психотерапии. Иногда подобные внешние виды психологических интервенций необходимы. Однако объединение этой практики с подобными видами вмешательства, судя по всему, обладает огромным потенциалом и может поспособствовать тому, чтобы люди с психологическими проблемами смогли установить более плодотворное сотрудничество со своим терапевтом – так, чтобы восстановить и усилить свое умственное здоровье. Подобная «кросс-культурная» терапия – это новая и быстро развивающаяся сфера клинических исследований, которая в будущем может принести огромную пользу[94]94
  Buddhist Thought and Applied Psychology: Transcending the Boundaries / ed. by D. K. Nauriyal. – London: Routledge-Curzon, 2006; Buddhism and Psychotherapy Across Cultures: Essays on Theories and Practices / ed. by Mark Unno. – Boston: Wisdom, 2006.


[Закрыть].

Памятование и самонаблюдение

Цель практики успокоения ума в его естественном состоянии – развитие более глубоких переживаний физических и умственных раскрепощенности, неподвижности и бдительности. Чтобы достичь этой цели, мы применяем и совершенствуем две способности своего ума – памятование (внимательность, осознанность) и самонаблюдение. Как было сказано в предшествующей главе, психологи недавно начали исследовать влияние осознанности, которую они определяют как «вид свободного от усложнений и вынесения суждений, сосредоточенного на текущем мгновении осознавания, в рамках которого каждые мысль, чувство или ощущение, возникающие в поле внимания, признаются и принимаются так, как есть»[95]95
  Mindfulness: A Proposed Operational Definition / Scott R. Bishop et al. // Clinical Psychology: Science and Practice 11. – 2004, Fall. – 3. – P. 232.


[Закрыть]. Это удачное описание той формы осознавания, которое мы привносим в эту практику, но отнюдь не эквивалент тому пониманию осознанности (памятования), которое предлагает буддийская традиция. На пали – языке, на котором впервые были записаны учения Будды, – понятие, которое переводится как «осознанность» (памятование, внимательность), звучит как сати. Будда определял это качество как способность «помнить, держать в памяти то, что было сказано и совершено давным-давно»[96]96
  Самъютта-никая V:197–198; Сутта-нипата 48.9.


[Закрыть]. Итак, основной смысл осознанности в буддизме – это памятование, то есть противоположность забывчивости. Когда мы направляем это качество на наблюдение за умом, мы мгновение за мгновением «вспоминаем» о своем внимании и собираем его: не поддаваясь забывчивости, мы наблюдаем за непрерывным потоком возникающих и исчезающих проявлений.

Возможно, самая ранняя попытка полностью объяснить смысл сати, предпринятая в буддийской литературе, содержится в беседе Менандра Первого (II век до н. э.), индо-греческого царя северо-западной Индии, и Нагасены, буддийского мудреца, который прошел подготовку под руководство греко-буддийского монаха Дхармараккхиты. Когда царь задает вопрос о природе памятования, Нагасена отвечает: это качество обладает свойствами «привлечения в ум» и «удержания». Затем он поясняет: «Когда памятование проявляется, оно привлекает в ум благотворные и неблаготворные склонности, с недостатками и без недостатков, низменные и возвышенные, мрачные и чистые, вместе с тем, что им противоположно… Памятование, когда оно проявляется, проходит по путям благотворных и неблаготворных склонностей: эти склонности благотворны, те неблаготворны; эти склонности полезны, те неполезны»[97]97
  Милиндапаньха 37–38. Ср. Rupert M. L. Gethin. The Buddhist Path to Awakening – Oxford: One-world, 2001. – P. 36–44.


[Закрыть].

Эту тему вновь поднял индийский буддийский ученый Буддагхоша (V в.) – самый авторитетный составитель комментариев из традиции тхеравады, которую сегодня в первую очередь сохраняют в Юго-Восточной Азии. В своем классическом труде «Путь очищения» он начинает объяснение этой темы с утверждения, что именно благодаря памятованию мы и способны вспоминать явления или события прошлого. Этой способности, пишет он, присуще свойство «не-плавучести» – в том смысле, что ум пристально вовлечен в избранный объект внимания. Памятованию присуще свойство «не-утраты»: оно позволяет нам удерживать внимание без забывчивости. Она проявляется как «ограждение» или способность «находиться лицом к лицу с объектом» – «веревка памятования» прочно удерживает внимание на избранном для него объекте, будь то относительно устойчивый одиночный объект или поток событий. Основа этой способности – «мощное подмечание», под чем подразумевается его различающее качество. Обобщая, Буддагхоша утверждает: памятование следует рассматривать как подобное столбу (ибо оно закреплено на объекте) и сторожу (ибо оно ограждает врата восприятия)[98]98
  Buddhaghoṣa. The Path of Purification / trans. Ñāṇamoli Bhikkhu. – Kandy, Sri Lanka: Buddhist Publication Society, 1979. – XIV:141.


[Закрыть].

Занимаясь практикой успокоения ума в его естественном состоянии, мы не пытаемся что-либо менять в его содержании – вместо этого мы просто наблюдаем за всем, что возникает, с непоколебимым памятованием. Тем не менее в контексте нашей повседневной жизни памятование, как упоминают Нагасена и Буддагхоша, может играть более активную роль: оно помогает взращивать благотворные умственные состояния и устранять неблаготворные. Подобно привратнику, не допускающему в город тех, кто не имеет права войти, правильно закрепленное памятование предотвращает возникновение неблаготворных ассоциаций и реакций применительно к физическим чувствам. Многие буддийские трактаты описывают памятование как основной фактор, который ограждает ум[99]99
  Дигха-никая III:269 и Ангутара-никая V:30.


[Закрыть], или как ментальную способность, оказывающую контролирующее влияние на мысли и намерения[100]100
  Ангуттара-никая IV:385, Ангуттара-никая IV:339 и Ангуттара-никая V:107, а также Тхеригатха 359 и 446 упоминают обуздывающее влияние, которое памятование оказывает на ум.


[Закрыть]. Из-за этого предполагать, что памятование всегда будет пассивным, неверно.

В контексте буддийской медитации слово «памятование» подразумевает созерцание – способность «видеть» или «пристально наблюдать». Очевидным образом, в этом смысле оно очень близко к латинскому contemplatio и греческому theoria, которые также означают «созерцать» и «наблюдать». Подобно пифагорейцам и христианской созерцательной традиции, Будда подчеркивал, что памятование важно для всех видов медитации – ведь оно оказывается сущностным условием для «созерцания» и «знания»[101]101
  Папаньчасудани (комментарий к Мадджхима-никае), I:292, 243;
  Ps-purāṇaṭīkā (комментарий к Мадджхима-никае), I:363. Цит. по: Anālayo. Satipaṭṭhāna: The Direct Path to Realization. – Birmingham, England: Windhorse, 2006. – P. 235.


[Закрыть].

Когда мы успокаиваем ум в его естественном состоянии, объектом памятования оказываются пространство ума и все возникающие в нем виды ментальной активности. Однако, чтобы эта практика была эффективной, нам также необходимо применять и совершенствовать и другую умственную способность – самонаблюдение. В буддийской традиции его определяют как повторяемую снова и снова проверку состояния наших тела и ума; самонаблюдение считается формой различающей разумности[102]102
  Сутта-нипата 47:35; Шантидева, «Путь бодхисаттвы», по изданию Śāntideva. A Guide to the Bodhisattva Way of Life / trans. Vesna A. Wallace and B. Alan Wallace. – Ithaca, N.Y.: Snow Lion, 1997. – V:108.


[Закрыть]. Таким образом, буддийское понимание памятования и самонаблюдения во многом напоминает христианское понимание бдительности и различения.

Два основных дисбаланса внимания, с которыми мы обычно сталкиваемся в медитативной практике, – вялость и возбужденность. Когда проявляется вялость, ум теряет ясность; мы поддаемся прострации или просто оказываемся в притупленном, сонливом состоянии, ведущем к засыпанию. При появлении возбужденности ум отвлекается и оказывается растревожен, из-за чего нам сложно на чем-либо удерживать внимание непрерывно. Как вялость, так и возбужденность ведут к утрате памятования: внимание либо схлопывается, либо компульсивно уносится за чем-то иным вовне. Применяя способность к самонаблюдению, мы проверяем качество своего внимания и замечаем (настолько быстро, насколько это возможно), не возник ли один из двух видов дисбаланса. Буддагхоша так проясняет взаимоотношения между этими двумя способностями: «Памятованию присуще свойство вспоминания. Его функция – не забывать. Оно проявляется как ограждение. Самонаблюдению присуще свойство непомраченности. Его функция – исследовать. Оно проявляется как проверка»[103]103
  Buddhaghosa, The Path of Purification, IV:172.


[Закрыть]. Иными словами, благодаря памятованию мы непрерывно, без забывчивости сосредотачиваемся на уме; с помощью самонаблюдения мы проверяем, не поддалось ли внимание вялости или возбужденности. Таким образом, самонаблюдение как бы «заглядывает памятованию через плечо».

Недостаточно просто распознать, что наше внимание поддается притупленности или возбужденности. Как только мы замечаем, что это произошло, нам нужно применить подходящий объем усилий для преодоления дисбаланса. Это акт воли. Когда мы распознаем возникновение вялости, первейшее противоядие состоит в том, чтобы освежить интерес к объекту памятования. В этом случае мы применяем больше усилий и обостряем фокусировку внимания. В противоположной ситуации, как только мы замечаем, что ум отвлекается и увязает в мыслях, в качестве противоядия необходимо чуточку расслабиться – и телом, и умом. Что бы ни всплывало, мы просто всему внимаем с непоколебимым памятованием.

Чтобы подкрепить эту практику, между сессиями полезно применять памятование и самонаблюдение, для того чтобы преображать ум более активно: взращивать благотворные умственные состояния, а также отвергать мысли и другие импульсы, которые причиняют вред нам самим и другим существам. Именно на это указывал Нагасена, сказавший, что памятование проходит по тропам благотворных и неблаготворных умственных склонностей, распознавая их полезное и вредоносное влияние. Именно об этом говорил и Буддагхоша, сравнивший памятование с привратником, который охраняет двери восприятия. Ум может быть одной из самых разрушительных сил природы; когда мы замечаем, что он вышел из-под контроля, совершенно разумно было бы его обуздать, а добиваемся мы этого с помощью памятования.

Предлагая рекомендации по образу жизни, который поддерживал бы медитативную практику, традиционные буддийские источники ссылаются на четыре элемента: (1) нравственную дисциплину, (2) обуздание органов чувств, (3) памятование и самонаблюдение, а также (4) удовлетворенность[104]104
  Дантабхуми-сутта (Мадджхима-никая 125).


[Закрыть]. Базовые условия для подобной практики также включают в себя подходящую диету, одежду и, когда это необходимо, лекарства. Нравственная дисциплина предполагает, что мы всеми силами стараемся избегать поведения, которое вредило бы нам и другим существам. Когда наши физические чувства устремляются к объектам, нарушающим равновесие ума – то есть вызывающим страстное желание или враждебность, – может быть полезно обуздать чувства и сосредоточить внимание на самих наших умственных процессах; так мы лучше их поймем. Этот прием не устраняет склонность к страстному желанию и враждебности, но по крайней мере позволяет нам не зарываться в них еще глубже. Памятование и самонаблюдение полезны всегда, а не только во время медитации; они позволяют нам сохранять контакт с реальностью, не увязая в фантазиях и не соскальзывая в умственную притупленность. А удовлетворенность в том, что касается базовых потребностей, – ключ к поискам подлинного счастья, которое проистекает изнутри, а не из приятных раздражителей. Если мы соберем эти базовые компоненты, наша практика медитации и наша повседневная жизнь постепенно сольются воедино. Разделение между формальной медитацией и обычными делами на протяжении дня начнет угасать. Мы сможем отыскать внутреннюю тишину даже при активном образе жизни – а она усилит чувство единения неподвижности и движения.

Отражения ума

Когда мы погружаемся в практику успокоения ума в его естественном состоянии, может возникнуть вопрос: какова природа видимостей, проявляющихся в пространстве ума, – и что они нам говорят о его собственной природе? Наилучший способ обрести прозрение относительно этих видимостей – тщательно за ними наблюдать. Астрономы получили познания о звездах и планетах благодаря тщательному наблюдению; биологи изучили растения и животных таким же образом. Мысли, умственные образы, желания и эмоции проявляются из сокрытых уголков ума. В этом процессе на них влияют биологические процессы в наших телах и наш опыт в этой жизни, а возможно, и в жизнях прошлых. Когда мы отождествляемся с этими умственными явлениями, они оказывают на наши тело, ум и поведение мощное влияние. Тем не менее, когда мы просто наблюдаем за ними, как нас учила предыдущая практика, мы можем учиться у них и при этом не поддаваться их власти. Эти видимости могут рассказать нам о наших бессознательных надеждах и страха. Они же раскрывают творческий потенциал светоносного пространства ума, из которого проявляются.

Хотя многие люди считают, что субъективный опыт должен быть эквивалентен активности мозга, наука ни разу не продемонстрировала этого равенства, а для сомнений в этом допущении существуют веские основания. Предположим, например, что вы только что мягко побеседовали с человеком, который очень расстроен, и вам благодаря чувствительности и доброте в разговоре удалось собеседника успокоить. Впоследствии вы можете ощущать радость от того, что смогли помочь. При возникновении этого переживания радости в мозге, безусловно, проявляются определенные конфигурации нейронной активности. Однако если бы та же активность мозга была вызвана искусственно – например, с помощью наркотических веществ, – она не соответствовала бы тому же самому умственному состоянию. Эмоция, которую вы ощутили после акта помощи кому-то, будет наделена бо́льшим смыслом, чем сходная эмоция, порожденная химическим способом. Активность мозга предоставляет лишь частичное объяснение тех видов субъективных переживаний, которые мы мгновение за мгновением переживаем. Любая попытка свести умственные процессы к активности мозга упускает из вида нечто жизненно важное: сами умственные процессы!

Декарт утверждал, что первичное качество физических сущностей – это их протяженность в пространстве: то, что у них есть определенное местоположение и пространственные измерения. Многие люди считают, что мысли на самом деле находятся у нас в голове, ведь именно там расположены соотносящиеся с ними виды нейронной активности. Однако мы знаем: физические следствия иногда проявляются вдали от своих причин, а для причинно-следственных связей на физическом уровне вовсе не обязательно требуются столкновения ощутимых объектов. Декарт, который придерживался механистических представлений о Вселенной, считал, что подобный физический контакт необходим всегда (кроме как во взаимодействии ума с телом), но современная физика отказалась от этого допущения. Так, когда два электромагнитных поля, которые двигаются в космосе, взаимодействуют между собой и создают интерференционные паттерны, их столкновение нельзя понимать с точки зрения механики. При этом в квантовой физике многие физические взаимодействия происходят на расстоянии – без столкновения частиц, которые были бы подобны крошечным бильярдным шарам.

Если мы принимаем к сведению представления современной физики и отказываемся от устаревших воззрений Декарта, нам не обязательно считать, что умственные события в буквальном смысле расположены внутри мозга просто потому, что именно там проявляются их нейронные корреляты[105]105
  Evan Thompson. Mind in Life: Biology, Phenomenology, and the Sciences of Mind. – Cambridge, Mass.: Belknap Press, 2007.


[Закрыть]. Более того, совсем не обязательно заключать, что определенное явление будет физическим просто потому, что на него влияют физические процессы, а оно само оказывает влияние на другие физические сущности. Хотя именно таких убеждений до сих пор придерживаются многие люди, не знакомые с современной физикой, ученые больше не принимают подобный принцип за строгий закон, который управлял бы природой в целом.

Если бы умственные процессы были физическими, у них бы были физические качества, такие как местоположение, пространственные измерения и масса; мы смогли бы их обнаружить, используя по крайней мере некоторые из технологических инструментов, созданных для измерения всех известных видов физических сущностей. Однако как бы пристально ни проверялся мозг, ученым не удается увидеть в нем каких-либо ментальных событий – только взаимодействие химических веществ и электричества. Как бы пристально ни наблюдали за своим умом созерцатели, они, судя по всему, не в силах обнаружить каких-либо механизмов мозга – механизмов, которые служили бы причиной для переживаемых умственных процессов. На самом деле чем пристальнее мы изучаем мозг и умственные процессы, тем яснее становится, что у них очень мало общего – кроме самой взаимосвязи. Можно предположить, что Кристоф Кох именно поэтому (как мы уже упоминали) скептически относится к возможности понимания умственных процессов как чего-то, что не превосходило бы активности мозга[106]106
  Christof Koch. The Quest for Consciousness: A Neurobiological Approach. – Englewood, Colo.: Roberts and Co., 2004. – P. 18–19.


[Закрыть].

Тем не менее остается вопрос: можем ли мы действительно познать природу ума, изучая видимости мыслей и других умственных процессов? В конце концов, многие чувственные видимости иллюзорны. Земля, например, кажется плоской. Солнце кажется вращающимся вокруг Земли. В природе существует множество других оптических иллюзий, таких как миражи. Почему нам следует верить своему непосредственному опыту, связанному с умом, – разве он не может ввести нас в заблуждение? Те же самые сомнения, однако, можно озвучить применительно ко всем нашим непосредственным переживаниям. Как справедливо отмечал Декарт, цвета, звуки, запахи, вкусы и тактильные ощущения кажутся существующими в объективном мире независимо от того, что мы их переживаем. Тем не менее эти видимости иллюзорны. Фотоны и электромагнитные поля – объективная основа переживаемых нами цветов – сами по себе не имеют никакого цвета. Цвета возникают исключительно в зависимости от сознательного субъекта, который эти фотоны и поля воспринимает. Аналогичным образом, звуки не существуют как некая объективная часть волн в таких носителях, как воздух или вода, а запахи и вкусы не существуют в воздухе или в пище независимо от того, кто их переживает. Тем не менее если бы ученые отказались проверять эти видимости просто потому, что они иллюзорны, они бы ничего не узнали об окружающем нас мире! Галилей не поверил бы визуальным видимостям, которые стали основой для его многочисленных открытий о солнце, луне, планетах и звездах, а Дарвин не стал бы серьезно относиться к результатам своих многочисленных биологических наблюдений, которые легли в основу его теории эволюции.

Вся история науки показывает: мы изучаем мир, тщательно наблюдая за видимостями, а затем продумывая свои наблюдения. Внимая ментальным явлениям в процессе успокоения ума в его естественном состоянии, мы следуем по стопам поколений ученых, которые изучали внешний мир, тщательно наблюдая за тем, что представало перед их физическими чувствами. Вот, однако, одно значительное различие: Галилей смог усилить свое зрительное восприятие с помощью телескопа, и последующие поколения ученых и инженеров разработали множество технических средств для усиления наших физических чувств с целью более детального освоения мира вокруг. Однако ни один из этих инструментов не в силах обнаружить никаких ментальных процессов. Единственный способ засечь умственную активность – наблюдать за умом с помощью умственного осознавания. Занимаясь этим процессом, мы четко видим: умственным состояниям и процессам не присущи никакие из качеств, которые Декарт приписывал только физическим сущностям. Таким образом, у нас есть две веские причины предполагать, что ментальные события не являются физическими. Во-первых, их нельзя обнаружить с помощью каких-либо технологических инструментов (созданных для измерения всевозможных видов физических сущностей); во-вторых, при наблюдении за умственными явлениями они не демонстрируют никаких физических черт.

По мере продвижения в успокоении ума в естественном состоянии становится все более очевидно, что ум не представляет собой нечто единое. Поначалу мысли могут исчезать, как только мы их наблюдаем, – или же мы будем замечать их, когда они нас уже унесли. Но когда мы приобретаем опыт, мы начинаем видеть: некоторые умственные проявления, такие как дискурсивные мысли и ментальные образы, обладают неким качеством «объектности». Мы чувствуем, что наблюдаем за ними «там» – в пространстве ума. То же касается и объектов, которые мы воспринимаем в сновидении. Если я вижу сон о том, что нахожусь в полном людей помещении, само помещение и люди проявляются как объекты моего осознавания – как и возникающие в медитации внутренняя болтовня и ментальные образы.

Мы, возможно, заметим, что эмоции и желания носят более субъективный характер: они предстают не столько в качестве объектов нашего умственного осознавания, сколько в качестве его качеств. Тихо замечая их, но не позволяя им полностью нас захватить, мы можем поддерживать осознавание более обширного контекста, в котором эти эмоции и желания возникают. Иными словами, мы можем воспринимать лес как нечто целое, не ограничивая свое ведение отдельными деревьями. Когда само наше чувство самости сливается с подобным ограничивающим умственным импульсом, мы можем стать «скудоумными» в буквальном смысле, а это может привести ко множеству прискорбных поступков. За умственными образами мы наблюдаем в тот же момент, когда они возникают в уме, – а вот при переживании эмоций и желаний мы, возможно, будем вспоминать умственные состояния, которые только что ускользнули. Предположим, что вы ощущаете негодование по поводу человека, который бездумно с вами обошелся. В этот момент ваше внимание направлено на поведение соответствующего индивидуума. Однако стоит вам направить внимание на само негодование, как вы перестаете напитывать его мыслями об обидчике, а потому оно может сразу угаснуть. При возникновении эмоции или желания ум обычно сосредотачивается на объекте этих умственных состояний, а не на них самих. Вероятно, Уильям Джеймс размышлял именно об этом, когда написал: «Никакие субъективные состояния, присутствуя в уме, не являются собственным объектом; их объектом всегда является нечто иное… Стоит их назвать, как мы немедленно ослабляем их силу»[107]107
  William James. The Principles of Psychology. – 1890; reprint, New York: Dover, 1950. – I:190.


[Закрыть].

В связи с этим об эффекте от наблюдения за умом встают интереснейшие вопросы. Вот пример: если вы страдаете от депрессии, приведет ли наблюдение за депрессией к ее ослаблению? Этот вопрос вам следует проверить самостоятельно. Иногда, особенно если депрессия представляет собой преходящую эмоцию относительно недавних событий, она, как вы заметите, исчезнет сразу, как только вы направите на нее пристальное внимание. Тем не менее, если вы погрузились в депрессию как устойчивое настроение – без какого-либо конкретного объекта, – она, как можно заметить, будет сохраняться, даже когда вы ей внимаете. Тем не менее, если распознать в депрессии состояние ума, а не ваше неотъемлемое качество, она, возможно, не будет столь сильно ощущаться как капкан. Другой пример: если вы будете наблюдать за присутствуем желания, проявляющегося в уме, потеряет ли оно свою мощь сразу – из-за того, что вы его осознали? Если речь идет о мощном и привычном желании, оно может сохраняться, даже когда на нем фокусируются. Но если это преходящее состояние, возникшее из-за конкретной мысли или некоего чувственного переживания, оно может исчезнуть. Изучению влияния, которое ваше осознавание оказывает на мысли, эмоции и желания, стоит посвятить много времени. Практика успокоения ума может оказаться невероятно освобождающей – ведь вы все яснее и яснее распознаете, что не тождественны этим умственным активностям.

Декарт отмечал: наблюдая за видимостями своего ума, он воспринимал их столь смутно и путано, что даже не знал, правдивы ли они. Такой же опыт, безусловно, в начале практики успокоения ума в его естественном состоянии получают многие. Однако одно из примечательных качеств умственного осознавания – в том, что с помощью тренировки его можно очистить. Начиная заниматься этой практикой, вы, возможно, будете воспринимать только наиболее поверхностные и грубые ментальные явления, но, погружаясь в нее все глубже и глубже – особенно если практиковать по много часов в день, день за днем или неделю за неделей, – можно начать явно и четко воспринимать все более тонкие и краткие события. В этом процессе совершенствования ментального осознавания мы озаряем светом сознания элементы ума, которые до того оставались подсознательными – например, старые воспоминания, эмоции и желания. Процесс изучения умственных глубин начался.