Текст книги "Еврейский миф в славянской культуре"

Непоколебимым убеждением любого конфессионального сообщества является постулат о приоритете «своей» веры над верой этнических соседей или соплеменников-иноверцев.

Эта идея также находит воплощение в ряде шуточных фольклорных жанров, где сюжетообразующим элементом становится спор о вере (сюжет имеет литературное происхождение). В этом споре (диспут обычно проводится в форме безмолвного диалога, жестами) противник ведет себя очень серьезно, представитель же «нашей» стороны обращает все в шутку, что и немудрено: аксиома не нуждается в доказательствах.

Молчаливый диспут о вере раввина и священника, которые объясняются знаками, заканчивается поражением раввина. Иудей поднимает палец вверх, христианин показывает пальцем в землю; иудей показывает один палец, христианин – два; иудей пока зывает раскрытую ладонь, христианин – кулак. Раввин расшифровывает этот обмен знаками следующим образом: «Бог в небе – Бог и на земле; Бог зрит оком на свет – Бог зрит двумя очами; Бог мир на ладони держит – Бог сжимает мир в руке» и признает богословскую мудрость оппонента. Священник же истолковывает все иначе: «Он хочет меня повесить – я его в землю зарою; он хочет меня пальцем в глаз ткнуть – а я его двумя; он хотел дать мне пощечину, а я ему пригрозил кулаком (Kolberg DW 14: 364). Согласно другому варианту, еврей вынужден признать правоту крестьянина и креститься после следующего обмена знаками: еврей показал один палец, крестьянин – три; еврей показал ладонь, крестьянин сжал руку; еврей указал на небо, крестьянин – в землю. Еврей обратился за помощью к ксендзу, который перевел все следующим образом: один палец – Бог един, три пальца – Бог в Троице; ладонь – Бог все видит, сжатая рука – Бог знает все тайное; палец вверх – Бог на небе, вниз – Бог на земле. Крестьянин более прагматичен: еврей хотел зарезать меня ножом, я ему пригрозил вилами; хотел ударить ладонью, я в ответ кулаком; он поднимет меня вверх, я стукну его о землю (Kolberg DW 52: 470–471).

По польскому преданию, один солдат разорил и ограбил могилу богатой еврейки. Еврейка приснилась своему мужу, рассказала о грабеже, муж обратился к раввину. Раввин призвал на кладбище капитана с солдатами, раскопал могилу и начал молиться, чтобы умершая указала на виновного. Во время молитвы мертвая еврейка стала подниматься из могилы, но тут виновнику-солдату пришло на ум сказать: «И Слово Божье стало телом и пребывало средь нас» (ср. Ин. 1:14 – «И Слово стало плотию и обитало с нами»), и еврейка упала. Так повторилось трижды, после чего раввин вынужден был признать, что здесь присутствует некто более мудрый, чем он. Грабитель рассказал обо всем капитану, тот обещал хранить тайну, признав, что «наша вера сильнее еврейской» (Ланьцут, окр. Пшемышля, Saloni 1903: 324).

Культовые ритуалы иноконфессиональных соседей также становятся объектом пристального внимания. При этом в интерпретации действий, производимых в рамках ритуала, преобладает подход, согласно которому носитель «комментирующей» традиции сосредоточивается на внешних проявлениях действа (в первую очередь оцениваются зрительные и слуховые образы).

Большинство информантов отмечают, что евреи были очень религиозны, привержены своей вере и строго соблюдали множество предписаний, связанных с обрядовой и культовой практикой: «Стaры [Ветхий Завет. – О.Б., В.П.] тоже непоганы. Моисей тоже непоганы. Там же не кажэца, шо убы, чи украды, чи шо… Там же не кажэца шось погaнэ. Наоборот, там тяжке… Там тяжке, Мойсиеве там скильки цих там етих там разных таких добавкив до Божьих заповидив, там скильки разных тих добавлениеў, шо… Мэни Хана кажэ: “Ой, Юзя, як трудно спастыся, кажэ, як трудно выконуваты [выполнять. – О.Б., В.П.] цэ всэ” <…> У них нэ бyло забобoниў [суеверий, предрассудков. – О.Б., В.П.]! Забобoниў у них нэ бyло. Воны религиозны» (Ю.С. Резник, 1929 г.р., Мурафа Шаргородского р-на Винницкой обл., 2001, зап. О.В. Белова, В.Я. Петрухин). По свидетельств у из Польши, евреи ценили набожность и в своих соседях: если еврей-купец видел, что его фурман-католик не снимает шапки, проезжая мимо придорожного креста, он отказывался ехать с ним дальше, как с человеком, «не имеющим веры» (Kolberg DW 17: 82).

Среди представителей славянской традиции устойчиво бытует представление о том, что для проведения еврейской молитвы необходимо определенное количество человек. Число участников действа при этом варьирует: «У йих як моляца, так тильки мужчины. Жинки не, жинки зoвсим нэ йдуть до… Одни мужчины. Скильки цих… двэна… тринацать чоловик! Якщо нэма, кажэця, тринацать? чи двэнацать? Якщо нэма одной людыны, молитыся нэ будуть» (Е.Е., 1950 г.р., Черневцы Могилевского р-на Винницкой обл., 2004, зап. О.В. Белова, Т.В. Величко). Интересно, случайно ли возникло в этом рассказе число 13?

В Хотине (Черновицкая обл.) нам сообщили, что для молитвы евреям необходимо как минимум тридцать человек, а столько сейчас и не наберется: «Я ж вам кaжу, больше нету, как пятнадцать евреев. Все выехали в Израиль. Нету ничего. Вот Школьник остаўся, цэй Гриша бэз ноги, и бильш нэма еврэиў» (Т.В. Герсан, 1937 г.р., 2004, зап. О.В. Белова).

Любопытный рассказ услышали мы от И.А. Крупляка (1916 г.р.) в с. Мурафа Шаргородского р-на Винницкой обл.: когда у евреев не хватало людей для молитвы, они могли пригласить в качестве участника соседа-нееврея, чтобы он просто «поприсутствовал» во время ритуала (2001, зап. А.В. Соколова, О.В. Белова).

Отмечают, что во время молитвы евреи полностью погружались в благочестивое действо и становились уязвимы для «шуток» местной молодежи: «Молились когда они, то, ну там парни, то – он молится, он даже не поворохнётся, ничего. А парни у них деньги с карманов вытаскивали. Он молится, он ничего… Карман выворачивают, он такой молится [показывает: раскачивается взад-вперед]. [А где молились?] Ну, на кладбище! Парни уже этим пользовались, шоб свои сберегання пополнять» (М. Кукурба, 1969 г.р., Куты Косовского р-на Ивано-Франковской обл., 2005, зап. О.В. Белова, М.М. Каспина).

Рассказывая о том, как молились евреи, Ю.С. Резник из Мурафы не только вспоминает о ритуальных предметах, используемых во время молитвы, но и о «походной» версии проведения молитвы, когда нет возможности воспользоваться атрибутами: «А мужчины надягали такэ: чорни полосочки, а само чуть-чуть кремове. Чуть кремове, с кистями. А тоди мотали цэ, на рyку, на чoло клали, там дэсять Божьих заповедиў». А в дороге десять заповедей заменяли евреям десять пальцев, ведь «в дорози ты ж не будэш мотаты на руку, чи на чоло класти – ты ж йидэш в вагоне чи гдэ… Маеш дэсять пальцеў – от тоби и дэсять заповедиў!» (Шаргородский р-н Винницкой обл., 2001, зап. О.В. Белова, А.В. Соколова, В.Я. Петрухин). Во время домашних молений, по словам Ю.С. Резник, евреи «псaльмы спивaли», «на гoлос спивaли».

Сохранились воспоминания и о ритуальной молитвенной одежде евреев: «В субботу шли Богу молиться, надевали на голову платок. [Зачем?] Такой закон» (А.А. Телеватюк, 1919 г.р., Озаринцы Могилевского р-на Винницкой обл., 2004, зап. Т. Зайцева, Ю. Улогова).

В ряде рассказов представлены «мифологизированные» версии появления в ритуальной практике евреев тех или иных предметов.

По полесской легенде, филактерии – ремни из телячьей кожи – появились у евреев после распятия Христа. «Колы воны [евреи. – О.Б., В.П.] Исуса Хрыста роспялы, так воны сталы молытыся и сказалы, шо, мол, пэршее до нас прыйдэ, это будэ наш Бог. От и ўзяўся здесь телёнок, показаўся йим. Воны побачыли телёнка и всё. Воны от тих пир моляца, из кожи роблять такие, ну, ремни, соби руки крэпко обмотують, шоб йим больно було, и моляца» (М.М. Костючик, 1937 г.р., Речица Ратновского р-на Волынской обл., 2000, зап. О.В. Белова).

Явившийся евреям теленок (аллюзия ветхозаветного золотого тельца?) как бы заменил евреям отвергнутого ими Христа и превратился в «сакральное» животное, из кожи которого делают ритуальные ремни для молитвы.

Столь же мифологизированной трактовке подвергся и другой ритуальный предмет, используемый евреями при молитве, а именно тфилин – коробочка, укрепляемая на лоб. По свидетельству из Краковского воеводства, обычай этот пошел с начала времен: евреи укрепляют у себя на лбу «рога» по образу и подобию Бога, который явился Моисею с рогами на голове (см. об этом подробнее в 2.7).

Пояс с нитями (цицит), носимый религиозными евреями, также обращал на себя внимение внимательных соседей. В юго-восточной Польше говорили, что такие пояса евреи носят в память того, что во времена египетского рабства фараон пахал на евреях; свисающие нити напоминают вожжи (Cała 1992:26).

Богослужение представителей других конфессий, описанное в терминах «своей» традиции, час то являет собой картину странного поведения, несоотносимого с точки зрения иной культуры с понятием «молитвы», «литургии» и т. п. (отмечаются необычные движения и речевое поведение во время молитвы – например, евреи «кивают», «кружатся», «скачут», «кричат»). Образы ритуального поведения «чужих» становятся дефинициями странного, ненормативного поведения, ср. пол. kiwa się jak Żyd nad pacierzem, kiwa jak Żyd nad Talmudem, kiwa jak Żyd na szabasie, kiwa jak Żyd w bóżnicy, krzyczy kiej Żydy w skabas, krzyki jak w szkole żydowskiej,tłoczą sie jak muzulmanie do Mekki; бел. halasújuć, jak u żydóйskoj sżkoli, kryczáć, jak żydý й szkole (Stomma 1986: 37, Jastrzebski 1989: 41, Federowski 1935: 369; NKPP 3: 981). В поведении «чужих» во время молитвы видится «поведение наоборот», что вызывает осуждение: гуцулы, например, упрекают евреев в том, что те молятся с покрытой головой (Кайндль 2003: 81).

Любопытное описание еврейского моления было зафиксировано в витебской Белоруссии: «А вот яўрэi, я знаю, моляца ў сук <…> Сук у дзеряве. Вот сук тырчыць у дзеряве, а яны на каленах: бу-бу-бу, бу-бу-бу, а збiўся – усё, зноў начынают. Каждаму свой сук» (1998, Городокский р-н; ТМКБ 2: 783). Вероятно, перед нами «скорректированное» народной этимологией представление о том, что евреи молятся в сукке (в шалаше на праздник Кущей).

Один из наших информантов, чье довоенное детство прошло в местечке Сураж Брянской обл., рассказал следующий случай: «А тут, значит, опять мама [рассказывала], синагога-то напротив [дома, где жила семья] – это в Сураже, меня летом туда привезли в Сураж – и [смеется] идет там какой-то знакомый, сосед, и говорит: “Иди, забери своего гоя! <…> Забери своего гойку!” – “А в чем дело, что случилось?” И вот она побежала в церковь (характерна я оговорка, синагогу славяноязычные информанты часто именуют «еврейской церковью» или просто «церковью». – О.Б., В.П.), я стоял, значит, накинул на себя талэс – где взял, не знаю! – и, значит, крещусь и молюсь: “Бoбин-мoбин, бoбин-мoбин, бoбин-мoбин!” Языка я не знал, и вот, значит, я изображал молитву» (В.Г. Смолицкий, 1926 г.р., Москва, 2005, зап. О.В. Белова). В ответ на вопрос, откуда ему было известно, что при молитве следует накрываться талесом, и почему он крестился во время молитвы, Виктор Гершонович рассказал: «Дедушку [за молитвой] я не видел, значит, других… Наверно, зашел туда [в синагогу] и увидел всех накрытых»; «Я жил в Москве и потому с самого раннего детства, когда начал общаться с маленькими детьми, я знал, что такое “перекреститься”, что это верующие так делают. Причем у нас в играх была и такая “покупка” (у нас говорили не “приколы”, а именно “покупки”). “Почеши… или покажи, где у тебя лоб!” – значит, человек покажет лоб. “А где у тебя пупок?” – покажет. “А где у тебя правое плечо?” – покажет. “А где левое плечо?” – покажет. “Э-э-э-и!!! Перекрести-и-ился!” Это уже было… как оплошал <…> И поэтому так вот, что надо креститься при молитве, я знал». Таким образом, имитируя ритуал, ребенок объединил черты молитвенного поведения двух традиций – иудейской и христианской, озвучив при этом свои действия.

Жители территорий, которые входили до 1917 г. в черту оседлости, сформировали свое мнение о представителях религиозного течения в иудаизме – хасидах, компактно проживавших в восточной Польше и на западе Украины и Белоруссии. Фольклорные свидетельства отмечают не только колоритный внешний вид хасидов (одежда старинного покроя, прическа), особенности бытового и религиозного поведения (Cała 1992: 109), но фиксируют также целый ряд суеверных представлений относительно этого конфессионального сообщества.

Согласно современным записям из Польши, несчастья и гибель евреев во время войны еще до ее начала предсказывали prorocy żydowscy (т. е. цадики) и хасиды, которые «учили своих детей религии в школе <…> предсказывали, что будет <…> и однажды читали и плакали, потому что должны умереть; они вычитали [в книгах], что придет такое время, что все они в одночасье погибнут» (Cała 1992: 93).

В Подолии и Прикарпатье хасиды стали объектом внимания местного населения в последние годы, когда осуществляются массовые приезды религиозных евреев в места бывшего компактного расселения евреев для поклонения культовым святыням – захоронениям цадиков (праведников). На основе впечатлений от необычного внешнего облика и истового религиозного поведения в массовом сознании складывается довольно своеобразный портрет религиозного еврея.

«Не знаю, как приезжали эти, хасыды – они, как у нас мусульмане, так у них хасыды – то те такие настоящие, не такие как есть такие шарлатаны, то они поставили свечку, начали молиться. Пока свечка не сгорит – они молятся. А такие приезжают, свечку поставят, там пару раз покачаются, как маятник, – всё! А те такие истинные, то они молились, пока свечка не сгорит. [Откуда Вы знаете, что они хасиды? Они выглядят особо?] Не, ну хасиды – они… эти… пэйсы такие большие, бородатые. Приезжали много, приезжал этот… Свирский рaвин, такой старший, на Украине он как старший еврей; старый, ну, лет 80, то он (там охрана е и всё), какой-то или с быка рог, один рог с быка, с полметра длиной ставили, и бараний рог тоже такой отделанный как зеркало. То один рог для охранника, и другой рог для охранника, специяльно ящичек такой, они тоже поставят там где-то часа два – пока свечка била часа два горит. Пока свечка не сгорела, они молились» (М. Кукурба, 1969 г.р., Куты Косовского р-на Ивано-Франковской обл., 2005, зап. О.В. Белова, М.М. Каспина).

В народной культуре «чужое» богослужение нередко становится предметом пародий, воплощенных в играх, включенных в «своей» традиции в определенный обрядовый контекст (обряды перехода, календарно приуроченное ряженье). Такова, например, пастушеская игра «W Żydów», имитирующая моление евреев в божнице. Участники становятся в круг, раскачиваются («кивают») и «вейкают» (ср. характерное «еврейское» междометие вей-вей-вей), сначала тихо, потом все громче, после чего начинают бить друг друга и гонять по пастбищу, при этом больше всего достается «раввину» (Młynek 1902: 147). В Познаньском крае молодежная игра «W Żydów» состояла в том, что стоящий в кругу участников «раввин» указывал на двух участников, назначая их «евреями», а потом должен был угадать, кто из них займет его место в центре круга (Kolberg DW 9: 261). Перед косьбой озимого жита в окрестностях Люблина разыгрывалось действо «Chrzest Żyda» («Крещение еврея»), в котором должен был принять участие каждый юноша, впервые выходивший косить урожай. В процессе игры «еврея» следовало обрить, остричь, умыть – новичка при этом сажали на острый оселок, брили точилом, дергали за волосы, надевали ему на голову «капелюш», сплетенный из камыша. В результате такого посвящения юноша становился полноправным членом трудового коллектива (Lud 1903/9: 408–409).

В сфере актуальных верований остаются и представления о силе «чужого» сакрального слова и «чужого» сакрального текста. Можно говорить об особом отношении славян к молитвам на «чужом» языке, когда сакральные еврейские тексты могли восприниматься славянами как набор «заумных» слов, среди которых можно было уловить «знакомые» звукосочетания и истолковать (обыграть) их соответствующим образом.

Наибольшее количество вариантов «истолкования» породила еврейская молитва, начинающаяся словами: «Барух ата Адонай элохейну мелех ха-олам» («Благословен Господь Бог, царь Вселенной»): «Bure chate dojne udojne melech» (Подлесье; Cała 1992: 145); «Adynui, adynuj, wzięła koszka łój [утащила кошка сало]» (Подлясье;Cała 1992: 145);«Борохате адинуй, с… и в хатi буде гнуй [навоз]» (Черниговщина; Заглада 1929: 165). Травестийные молитвы могли включать в себя и сценарии вертепного действа, как, например, в варианте из Минской губ.: «Сонце низко – / Шабас блиско; / Сонце высоко. / Шабас далёко. / Борух таты / Адыной! / С… и ў хаце / Будзе гной. / Бяры лопату, / Выкидай гной за хату» (Шейн 1902: 125). Помимо кратких шутливых присловий известны и более пространные тексты, как, например, травестийная «еврейская молитва» из Западной Белоруссии «Baruchaty adynoj, / Sluzyu u minie goj…». В этой «молитве» еврей жалуется, что гой (работник нееврей), которому он не заплатил, украл у него кобылу. За возвращение утраты еврей теперь готов заплатить гою и «цвай», и «драй» (Federowski 1903: 250). Аналогией к травестированию «чужих» молитвенных текстов могут служить пародии на «чужое» богослужение, разыгрываемые в рамках «своих» обрядов (см. выше).

В то же время «непонятные» еврейские тексты получали статус апотропейного средства. Полевые материалы из Полесья свидетельствуют о практике использования еврейских молитв для тушения пожара, обезвреживания «заломов», снятия порчи со скота и т. п. (подробнее см. 5.6).

По материалам из Подлясья, у местного христианского населения (украинцев и поляков) пользовались популярностью «еврейские» амулеты – тексты, воспроизводившие знаки еврейского письма (Cała 1992: 110–111; в случае болезни помогали также кусочки бумаги с еврейскими надписями (Stomma 1986: 33).

Отношение к религиозным книгам «чужих» является частью народного восприятия книги вообще, которое определяется связью книги с письменной традицией и книжной (т. е. «чужой» по отношению к устной народной) культурой. Для носителей фольклорно-мифологического сознания книга, и особенно книга сакральная – это предмет, скрывающий в себе одновременно и божественную мудрость, и опасное знание, связанное с потусторонним миром (СД 2: 514–515).

Выше мы уже рассматривали фольклорную интерпретацию свитков Торы носителями славянской традиции. Именно в рассказах об этом предмете аккумулируются знания информантов-славян о том, как, по их мнению, выглядит «еврейский Бог».

Еще одна широко известная носителям славянской традиции еврейская книга – это Талмуд: «У них был свой Талмуд – это какая-то их святая книга, как у нас Писание» (Ю.-Вост. Польша; Cała 1992: 36). Встречаются также мнения о том, что Талмуд – это «еврейский божок» (Cała 1992: 34). Чаще всего Талмуд воспринимается как свод всевозможных пророчеств о грядущих бедствиях или как некая «тайная книга евреев» о том, как они распинали Христа (Cała 1992: 89, 91–92). Именно из Талмуда, согласно свидетельствам из Юго-Восточной Польши, евреи почерпнули сведения о своей гибели во время Второй мировой войны: «У евреев в Талмуде было предсказание об их гибели: когда погибнут куропатки, будет истребление евреев, а если начнут погибать зайцы, придет погибель полякам» (окр. Пшемышля; Cała 1992: 92). Это пророчество содержалось якобы и в других еврейских книгах: «У них были их книги, и там было написано, что когда погибнут куропатки, то и им конец придет. В 1942 году была такая суровая зима, что погибли все куропатки, и евреи сами мне говорили, что им приходит конец» (окр. Хелма, Cała 1992: 92). Отголоском этого сюжета можно считать записанное в волынском Полесье предсказание: «Колысь жид казав: ек нэ будэ карапатвов, то й жыдыв нэ будэ» (Речица Ратновского р-на Волынской обл., ПА 1979, зап. А.В. Гура).

Еврейские книги, которые читают еврейские мудрецы, содержат также страшные предсказания, связанные с чудесным явлением сакральных персонажей. Отличительной чертой таких нарративов является то, что сакральный символ одной культурной традиции становится смертным знаком для другой. Именно об этом рассказывает польская легенда из окрестностей Хелма. Дело было во время оккупации. Еврей-пастух поздно возвращался домой и около моста увидел, что со стороны кладбища вышла фигура вся в золоте, в золотой короне и с полумесяцем на груди. Еврей подумал, что это «какая-то немка, так богато одетая, вышла на прогулку». Он поздоровался – «Dzien dobry» – и прошел мимо. Поднявшийся вихрь чуть не свалил его с ног. Испуганный еврей прибежал домой и рассказал об увиденном. И один старый мудрый еврей, который много знал и много книг прочитал, сказал: «Знаешь ли ты, что ты видел? Это наша смерть. Библия говорит так: когда эта пани – Божья Матерь – покажется, то евреям будет истребление». И вскоре после этого немцы стали угонять евреев (AMT, gm. Wola Uhruska, Uhrusk, 1976, зап. B. Kunicka; ср.: Cała 1992: 91–92).

В то же время нам приходилось сталкиваться и с примерами трепетного хранения еврейских книг украинцами – жителями бывших местечек. Для таких людей еврейская книга или даже листок из нее – не таящий в себе скрытую опасность элемент «чужой» культуры, а память о соседях, с которыми были прожиты бок о бок долгие годы. Бережно хранила том Виленского Талмуда Ю.С. Резник из с. Мурафа. Показать нам «еврейскую книжку» она решила после того, как речь зашла о знании еврейского языка местными украинцами. Бабка и мать Юзефы, как впоследствии и она сама, работали у евреев, поэтому она утверждала, что по-еврейски «все понимает». При расставании Юзефа отдала участникам экспедиции завернутую в наволочку книгу, которую мы передали в Музей еврейского быта в г. Шаргороде.

Еще один предмет, имеющий отношение к священным текстам, это мезуза – непременный атрибу т каждого еврейского дома или культового здания. Славяне – жители бывших еврейских местечек осознают значимость этого предмета для евреев и в то же время трактуют мезузу как некий амулет-оберег, который применим в народной магии и медицине (об этом подробнее см. в разделе 5.6). История, которую мы изложим ниже, похожа на анекдот. Но в данном случае не столь важно, пересказан ли в ней реальный случай, или это образец местечковой «фольклорной истории». Показателен сам сюжет, в котором мезуза выступает именно в роли важного культового предмета. Отметим, что рассказ этот мы записали от информанта-еврея. Итак, история «про “зюзи”».

«Это опять же мама рассказывала. Что какой-то там в Сураже сапожник или кто-то где-то нашел эту… мезу… как это называется? мезуза! – правильно, наверное не назову. И когда община там узнала это, то сразу как-то у этого гоя надо это у него забрать во что бы то ни стало! И ему предложили сколько-то денег, не знаю, по тамошним… Для него это была хорошая цена. Ему заплатили, чтобы он это отдал. Но когда он увидел, что на этом можно заработать, он уже где-то нашел всю эту… всю Тору! Ну какой-то свиток. Именно нашел. И заломил какую-то страшную цену, которую они уже не могли ему дать. Тогда он сказал: «Га! Я лучше на зузи, на зюзи порежу и буду продавать!» Зюзями!» (В.Г. Смолицкий, 1926 г.р., Москва, 2005, зап. О.В. Белова).