Текст книги "Меркнет свет"

– Какой замечательный ответ.

– А ты что на это скажешь?.

– Я думаю, робот бы не смог так ответить, разве что если в него заранее не загрузили чьи-то формулировки понятия искусства.

– Потому что я не робот. Что ж, Роб, твоя очередь.

– Я даже не знаю, что тут можно добавить, потому что мое видение искусства до твоих слов представлялось чем-то иным, более простым. Искусство казалось для меня абстракцией бытия, попыткой взглянуть на вещи как-то иначе.

А что, если Роб – искусственный интеллект, который постоянно общается с такими, как я, а комнаты представляют собой уровни, и с каждым уровнем робот становится умнее и его сложнее обмануть? Если это так, то похоже, что я только что научил робота говорить про искусство. Я практически уверен в том, что говорю с роботом, почти готов нажать красную кнопку, но надо быть уверенным на все сто. Только если я правильно определю искусственный интеллект, мне заплатят втройне.

– Ладно, Роб. Если тебе нечего добавить на тему искусства, то, может, поговорим о Боге?

– Хорошо, давай поговорим.

– Ты веришь в существование Бога?

– Нет.

– Почему? Может, потому, что искусственный интеллект, созданный людьми, считал бы нас богами?

– Ха-ха, нет, Себастьян, я не искусственный интеллект и уж тем более людей за богов не считаю. Я обыкновенный атеист, таких полно среди людей.

– Но людям свойственно верить во что-то, так во что веришь ты?

– Пожалуй, я верю в себя, свое существование и в мир вокруг. А существование Бога никогда не было доказано и не будет.

– Отсутствие доказательств не является доказательством отсутствия.

– Некоторые трансцендентные вещи в метафизической реальности не подлежат поиску доказательств.

– И ты никогда не задумывался о том, как ты произошел на свет?

– Конечно, задумывался, но неужели ты думаешь, что нас создал Господь по своему образу и подобию?

– Почему нет?

– Смотри, перед тобой есть карандаш?

– Да.

– Возьми его в руки.

– Взял.

– Что ты чувствуешь? Опиши его по ощущениям.

– Он прохладный, гладкий, твердый.

– Ты его чувствуешь потому, что он есть. Он есть для тебя потому, что ты можешь его видеть и трогать. Твои ощущения передаются по нервным клеткам в твой мозг. После, твой мозг передает эту информацию в область, внутри которого заключено твоё «я». И вот к чему я веду: неужели ты думаешь, что Бог, создавший нас по своему образу и подобию, имел нервные клетки, какие имеем мы?

– Я не думаю, что Бог выглядит, как мы, Роб, это архаичное утверждение. Я думаю, что мы не способны осознать самого Бога, не то, что узреть его. Я думаю, что Бог – это все вокруг. Безусловно, существование у людей сознания является чудом и величайшей загадкой этого мира, в то время как весь остальной мир, включая животных, не имеет сознания, но имеет лишь сущность.

– Хорошо, Себастьян. Верующие часто говорят, что Бог – всемогущий. Так скажи мне, если он всемогущий, то способен ли он создать такой камень, который не сможет поднять?

– Это тупиковый метафизический вопрос, потому что, если Бог сможет создать такой камень, то он перестает быть всемогущим, а если не сможет создать его, то он и не был таковым. Опять же, я думаю, что у нас разное представление о Боге, Роб. Для меня это не всемогущий старик, для меня это всемогущая сила, образовавшая все вокруг.

– И все-таки постарайся на него ответить, пожалуйста.

– Ладно. Представим, что Бог – это всемогущий старик на небесах. Сможет ли он создать камень, который не сможет поднять? Я думаю, сможет.

– Почему ты так думаешь?

– Создав такой камень, он создаст нечто иное, например приспособление или какое-нибудь существо, которое будет поднимать камень за него. Так он останется всемогущим, потому как на определенное действие он автоматически создает противодействие. Я убедил тебя?

– Думаю, ты ответил на вопрос, но я по-прежнему останусь при своем. Все-таки за всю свою жизнь и за всю историю человечества не было зафиксировано ничего сверхъестественного, что бы доказывало существование высших сил.

– А как же наука?

– Наука – это детище человека, а не Бога. Все-таки первый огонь создал человек прямоходящий, Homo erectus, а не Бог, который светил Авелю своим солнечным лучом и разжег костер.

– Но наука – это то же самое, что и вера.

– Что за абсурд, Себастьян? Религия дает людям некоторые правила бытия, учит нас «правильно» жить в этом мире, а наука пытается объяснить мир.

– И тем не менее наука склонна менять свое «объяснение» с каждым десятилетием. Например, раньше полагали, что солнце имеет прямые лучи – это было наукой, это было фактом, это было постулатом. Однако сейчас наука знает, что солнечные лучи преломляются, падая на землю.

– Да, но наука – это факт, и ее объяснения тоже фактичные.

– Поэтому наука никогда не дает стопроцентный ответ? У науки всегда плавающие ответы, а если она в чем-то безусловно и полностью уверена, то, вероятнее всего, она будет уверена на 99.9 %, а не на 100 %. Соответственно наука сама признает факт, что может ошибаться.

– Безусловно, это даже не отрицалось. Однако есть вещи, на которые наука даст стопроцентный ответ.

– Например?

– 2×2 = 4. Это стопроцентный факт, не подлежащий сомнению, – добавил Роб.

– Не спорю, есть вещи, обладающие силой «факта», и они не подлежат обсуждению. Но во всем остальном, получается, что наука – это вера в то, что все, что мы знаем о мире на данный момент, не изменится в будущем?

– Понятие веры растяжимо, Себастьян. Если ты хочешь считать, что наука – это вера, то считай. Никто не запретит, в этом есть логика.

– Ты говоришь, как искусственный интеллект, который берет свои знания из энциклопедий.

Неужели инженеры из «Икара» настолько обленились, что просто загрузили в мозг обыкновенную информацию из энциклопедий? Им определенно стоит работать усерднее.

– Что ж, люди тоже берут свои знания из энциклопедий. Так уж устроен мир.

Так забавно наблюдать рассуждения робота о том, как устроен мир.

– Ну что, Роб, может, вынесем друг другу приговор?

– Позволь спросить, какую кнопку ты нажмешь?

– Красную.

– Это забавно, потому что выходит, что я, Роб Малек, являюсь искусственным интеллектом. В таком случае я нажму на зеленый и выиграю двести баксов, а ты, если ошибешься, пойдешь тратить время дальше в других комнатах.

Роб Малек? Знакомое имя.

– Зачем назвал полное имя?

– Потому что уже все равно.

Он пытается меня провести. Манипулирует, используя возможный проигрыш денег, как аргумент, чтобы я нажал на зеленую кнопку и ошибся. Это значит, он знает, что я сейчас нуждаюсь в деньгах, но откуда?

Недолгое молчание.

– Роб Малек?

– Да?

– Я где-то слышал это имя.

– Наверное, видел меня по ТВ?

– А кто ты?

– Я актер.

Снова молчание.

Актер? Вот, значит, почему его имя кажется мне знакомым. А что, если он все-таки не врет? Тогда я потеряю свои деньги. Хотя зачем голливудскому актеру участвовать в таких экспериментах? Это же полный бред, он пытается провести меня! Робот мог использовать информацию из интернета, чтобы обмануть.

– Может, все-таки назовешь мне свое имя, Себастьян?

Но надо быть уверенным.

– Как зовут твоих детей?

– Адам и Джей, шестнадцать и одиннадцать лет.

– А жену?

– Джессика Линдеман, тридцать шесть лет, актриса.

– Когда ты впервые снялся в кино?

– Мне было четырнадцать, фильм назывался «Затишье Ведьмы».

Он отвечает четко, быстро, без лишних слов, даже не задумывается ни на секунду. Я точно уверен, что разговариваю с искусственным интеллектом, тем более, в самом начале эксперимента после звукового сигнала женский голос произнес, что звук включен, и в этот момент Роб спросил, зачем его выключали. Это говорит о том, что он уже сидел здесь до меня и с кем-то разговаривал. Я практически наверняка уверен в своей правоте.

– Так ты не назовешь мне свое имя, Себастьян?

– Нет.

– Почему?

– Потому что уже все равно. Давай нажимать, – Себастьян протянул руку над красной кнопкой, помедлил, – ты слышал меня, Роб?

– Да, Себастьян, я готов.

– Тогда нажимаем.

Прозвучал однотонный сигнал, освещение в комнате медленно становилось ярче, заговорил женский голос: «Тест завершен. Пожалуйста, покиньте комнату». Себастьян вышел, глаза немного привыкли к свету, но снаружи было намного светлее. Он сощурился, мигрень мгновенно оказалась тут как тут и так же мгновенно исчезла. К комнате подошли инженеры в халатах вместе с Эндрю Бродли.

– Как самочувствие? – спросил Эндрю.

– Все отлично. Кажется, я сегодня уйду с тройной суммой.

Они посмеялись.

– Возможно, но сначала нам нужно пройти в конференц-зал.

– Без проблем, – они пошли налево по коридору, – это оказалось быстрее, чем я предполагал. Я уже готовился часами прыгать из комнаты в комнату в поисках вашего искусственного интеллекта.

– Я рад, что вы с этим быстро разобрались, господин Себастьян.

– Благодарю вас, что предоставили мне такую возможность. Это был очень интересный опыт, – они подошли к невысокой лестнице.

– Мне нужно покинуть вас на минуту, позже вас пригласят, – сказал Эндрю, поднялся по лестнице, открыл дверь и вышел. Себастьян весело подтягивался на носочках, осматривал коридор, глядел на людей в халатах – кто-то делал записи, кто-то был углублен на экраны планшетов, некоторые просто стояли и ждали, переглядываясь. Чем дольше они ждали, тем интереснее становилось Себастьяну. Через минуту дверь открылась, выглянул человек и позвал всех подняться. Доктора поскакали вверх по лестнице, Себастьян стоял и не знал, стоит ли ему тоже идти.

– Эй, друг, мне тоже идти с вами? – он окликнул одного из докторов.

– Да, конечно, без тебя никак.

Они поднялись. Дверь выходила в большое, очень яркое помещение, посреди которого стояли несколько людей, Эндрю Бродли и двое мужчин в костюмах, все аплодировали. Кому, черт возьми, они аплодируют? Справа в зале была куча людей, летели вспышки камер, шум диалогов.

– А вот и они! Наши герои, без которых ничего бы не вышло! – выкрикнул один из мужчин с микрофоном, указывая на Себастьяна и людей в халатах.

Себастьян подошел к Эндрю. Воцарилась тишина. Он очень застеснялся, поэтому немного наклонился к инженеру и шепотом спросил:

– Что, черт возьми, происходит, Энрдю?

Зал взорвался аплодисментами, свистами, в помещении стало настолько светло от вспышек, что мигрень снова ударила по вискам.

– Вы это слышали? – крикнул в микрофон мужчина в черном костюме, – он говорит, как настоящий человек! Как с чертовым приятелем!

Себастьян растерялся. Перед ним подняли зеркало, и он увидел себя. Увидел свои железные ноги, руки, покрытые чем-то, напоминающим силиконовую кожу, лицо. У него было лицо, но лишь часть его покрывала искусственная кожа, вместо рта было что-то напоминающее динамик, а задняя часть головы была открыта и полна механизмами. Мигрень усилилась, боль была невыносимой. Он упал на колени и быстро задышал. Хаос окутал его тело, смешиваясь с болью.

– Только что на наших глазах, – начал оратор, глядя в сторону десятков камер и вспышек, – по всей стране в прямом эфире нам продемонстрировали удачный, если это можно так назвать, эксперимент «Китайской комнаты». Эй, Роб, каково это – быть облапошенным? – выкрикнул оратор другому мужчине в синем костюме и передал ему микрофон.

– Да, уж, Брюс, это точно. Меня облапошили. Я действительно поверил в то, что говорю с настоящим человеком, хотя я неоднократно пытался выпытать его полное имя, и даже не получив его, я понимал, что человек, знающий свое имя, назвал бы его, но Себастьян не называл, просто ни в какую; оказалось, у него просто нету имени.

– И все равно ты поверил, что это человек?

– Да, причем без сомнений был убежден в этом. Это просто взрыв мозга! Это невероятно! Как вам такое удалось, Эндрю? – обратился Роб к инженеру, протягивая микрофон; тот взял.

– Как вы видите, система не идеальна. Нам удалось создать искусственный интеллект, способный самообучаться, удалось создать для него нервную систему – он способен осязать, испытывает боль. Вернее, он думает, что ее испытывает. Это мало чем отличается от нервной системы человека, однако объект, в отличие от человека, все еще не способен к самосознанию. Хаос, диссонанс – да, но нету страха. Отчасти поэтому психическое состояние нашего искусственного интеллекта столь шатко. Мы еще работаем над этим. Только взгляните на него – сейчас он поверить не может в то, что происходит.

– Вы что, не сказали ему, что он не человек?

– Конечно, нет, ведь тогда бы он не дал нам тех результатов, что мы имеем сейчас.

– А вам не кажется, что это неэтично? Ведь вы создали разумное существо, способное испытывать эмоции и боль! – выкрикнул голос из зала.

– Насчет того, этично это или нет, стоило рассуждать до того, как люди стали пытаться пробовать создать другое сознание.

– А что вы имели в виду, когда выражались, что система не идеальна?

– То, что мы еще далеки от создания настоящего прототипа, которого не отличить от человека. Посмотрите на него сейчас.

Себастьян стоял на четвереньках, хаотично издавая звуки, схожие с рыданием и воплями. В этот миг все стало таким очевидным: все упущенные моменты, подсказки, такие как комнаты, которые шли в неверном порядке только для него, и если отзеркалить их, то с другой стороны порядок был верен, это значит – проверяли его, а не он.

– Дело в том, – продолжал инженер, – что все наши попытки создать искусственный интеллект, имеющий собственное тело, порождали новые проблемы. Например психическое состояние объекта. Интеллект, способный самообучаться, ходить и говорить, вскоре, осознавая, что он машина, сходит с ума и становится бесполезным. Я поставлю в пример людей: природа породила самосознание, самосознание породило ужас и страх; чувствуя угрозу вокруг, именно благодаря этому люди развились такими, какими они являются сейчас. Но искусственный интеллект, обретя сознание, не обретает самосознания и чувствует лишь бессмысленность и когнитивные замыкания.

Зал зашептался.

– Уязвимость – вот условие нашего существования. Это как если бы люди сейчас научно могли доказать, что детерминизм – истина человеческого бытия. Что бы тогда случилось с нами? Половина человечества покончила бы с собой, а преступность бы выросла в разы.

Посмотрите на данный объект, – он снова указал на Себастьяна, – в его разуме гремит настоящая буря и шок, для него осознание реальности равносильно осознанию нами некоего божественного, что определенно свело бы нас с ума, практически как если бы детерминизм был доказанной истиной и мы бы это осознали. – Зал охнул, инженер продолжил. – Еще до эксперимента, во время когнитивных задач, объект испытывал нечто схожее с головной болью у людей. Это говорит о рождении в его сознании области, отвечающей за личностную структуру и психическое состояние, и это связалось с системой ощущений, а это значит, что в будущем нам придется или вручную программировать их интеллект, поставить рамки, ограничения, однако тогда это будет уже не искусственный интеллект, а всего лишь запрограммированный робот, или же создать новое разумное существо. Впрочем, равно как у людей, ведь психологи убеждены, что человек движется в определенных рамках мотиваций.

Посмотрите на объект сейчас: на ваших глазах вполне адекватное сознание сходит с ума, в его сознании меркнет свет, и это говорит о том, что мы близки, как никогда, к созданию живого разума, – он посмотрел на своих коллег, – отключите его.

Себастьян протянул ладони, стоя на коленях, и завопил:

– Нет!

Записки пустого дома

Причина одиноких людей не в социуме, который не принимает их, а в одиноких, которые не принимают социум.

Глава 1

Высокий узкий красивый дом викторианского стиля, сохранивший в себе целую историю и ее красоту, казалось, должен принадлежать богатой семье с детьми – такой, как владельцы соседних похожих домов. Но если бы владельцем дома был добросовестный семьянин, история этого дома не была бы такой интересной.

На улице давно стемнело, соседи, очевидно, спят, как спал бы сейчас и Крис, как всегда, напившись после рабочего дня.

Дверь отворилась, внутрь прошло существо, похожее на человека: руки, ноги, голова, одежда темных тонов и лицо – безжизненное, словно слеплено из грязи.

Вы когда-нибудь видели глаза мертвого человека? Не просто так говорят, что глаза – это зеркало души, и мертвые люди – яркое тому подтверждение. Когда живое существо начинает погибать, зрачки его глаз сначала расширяются, будто последний вдох, но позже, когда наступает необратимая смерть, глаза сереют, перестают блестеть, а зрачок становится узким, будто приоткрытая дверь на ту сторону.

Это один из признаков истинной смерти человека – вид его глаз. Но я уверен, что вы тоже когда-нибудь видели живого человека, но с мертвыми глазами. Они продолжают питаться, работать, если повезет – размножаться, но когда смотришь им в глаза, то понимаешь, что что-то в них мертво. Как у военного, который только что вернулся из горячей боевой точки. Или у психически больного человека, который не осознает реальность.

Глубокое погружение в себя на постоянной основе способно порождать собственную реальность, что делает человека психически нездоровым.

Человек, который только что вошел в этот снаружи красивый, но запущенный, а внутри – ущербный и будто намеренно грязный дом, имел точно такие глаза, которые были описаны выше.

Он был одинок настолько, насколько человек вообще может быть одинок, когда живет среди людей. А что не есть самое ужасное, как быть одиноким в мире, где столько людей? Безусловно, нас много, и все мы одиноки. Но лишь отчасти: кто-то сильнее, кто-то слабее, есть и такие, кому нравится одиночество, но их все никак не могут оставить в покое.

Он сорвал с себя плащ, ослабил галстук, из разбросанных вещей отыскал ручку, но не нашел бумаг, поэтому достал тетрадь из рабочего портфеля, прыгнул за стол и принялся что-то писать, коверкать, вычеркивать и снова писать.

02.03. 23:45

Недавно со мной случился вопиющий случай. А вопиющий он потому, что никогда со мной ничего не случалось, а теперь случилось, и не просто «что-то», а трагедия!

Беда пришла ко мне, вернее, не пришла, а свалилась на голову, в буквальном смысле свалилась на голову. У меня в голове обнаружили опухоль на последней стадии развития, так сказал мне врач, я только от него вернулся.

Именно эта шокирующая новость сподвигнула меня делать записи в тетрадь. Даже не знаю, зачем и для кого, и что именно я буду сюда писать, но поделиться больше не с кем, а поделиться хочется. Так ведь устроен человек, что трагедию вынести в одиночку не способен, поэтому у каждого человека есть человек, с которым можно боль свою разделить. Когда уж делишься ею, то сразу как-то легче становится. Так устроен человек.

Ох, господи, за что мне такое? Я ведь толком и не жил… Умереть в 37 лет, без родных, без друзей, один, в пустом доме. Что может быть хуже, скажите мне?

Впрочем, если честно, признаюсь, порой я сам того желал…

Но это желание не из тех, которое превращается в план, и ты намереваешься его исполнить, а из тех, о которых ты порою грезишь. Говорят же, что человек – существо социальное, а если социальность эту у него отнять, то он даже может умереть от одиночества. А одиночество – часть моей жизни. Поэтому таких желаний и грез меня было хоть отбавляй, почти каждый день. Имею в виду, в тоскливые дни (а у меня все дни в году тоскливые) хотелось внезапно умереть; чтобы повеситься – я слишком труслив, вены порезать – того больнее, а с таблетками можно часами мучиться, прежде чем помрешь. Поэтому я иногда мечтал, что случайная пуля, выпущенная психопатом из пистолета, случайно дойдет до моей головы, или вдруг что-то упадет на голову, например телевизор, или же какой-нибудь безответственный, недобросовестный строительный работник напьется за полученную зарплату после смены, сядет за руль пикапа и внезапно раздавит мое хрупкое тело.

Мечтал я о такой легкой смерти почти каждый месяц, а с каждым годом месяцы таких мечтаний превратились в недели, а потом и в дни. Докатился я до того, что мечтал о своей смерти каждое утро.

А от чего бы мне не мечтать об этом? Особенно каждое утро. Вы не поймете, уверен в этом. Понять может только тот, у кого каждое утро начинается с тошнотворства от самого себя.

Мне иногда кажется, что я существую, только чтобы мой скелет не развалился, настолько я бесполезен.

Здесь вы можете сказать что-то в духе: «Соберись, тряпка, возьми себя в руки, ты ведь мужчина».

Я об этом тоже думал, я ведь не глупый, однако, раз вы так говорите, то очевидно не понимаете, что как раз-таки от того, что я мужчина, у меня не получится так просто взять себя в руки.

А какой теперь в том смысл, если я обречен на гибель? На безызвестную, унизительную гибель, о которой даже никто не узнает.

Я уже вижу, как опухоль внезапно убила меня, на диване или в коридоре, когда я иду за чаем, как тело мое гниет неделями, и десятки соседей, проходящих вдоль дома, даже не заметят, что один из соседей вдруг перестал появляться на улице. Скорее, меня найдут счетовики за неоплаченные долги, когда от тела останутся лишь кости.

А теперь, когда доктор только что, шесть часов назад, сообщил мне, что я умираю от опухоли, которая росла во мне годы, а может быть, и десятилетия, мои поджилки трясутся, на глаза наворачиваются слезы и от дрожи трясет так, что слышно, как стучатся кости. Кажется, я помру от одного лишь страха.

03.03.

Утром я попытался повеситься, и, как вы поняли по продолжению писем, не смог. Я связал петлю, прочно закрепил ее за люстру, встал на табурет и смотрел на петлю перед собой. Все тело дрожало, я представлял, как она туго стягивается вокруг моей шеи, как душит меня, как силы покидают тело и шейный позвонок с хрустом ломается. Это было ужасно.

Как человек, созданный столь продуманно, до мельчайших деталей, до каждого атома, человек, чье тело и воля созданы таким образом, чтобы он выживал и продолжал род, способен пойти наперекор своим инстинктам выживания и убить себя? Господь видит, самоубийцы доводят дело до конца лишь по двум причинам: от чрезмерной глупости и от чрезмерных страданий, выносить которые не способен.

От глупости – это потому, что их интеллект не оценивает в полной мере действия, которые он совершает, поэтому уголок мозга, отвечающий за самосохранение, не включается, и защитные рефлексы не работают. Все от глупости и неспособности осознать урон в полной мере.

А от чрезмерных страданий – и объяснять, думаю, много не стоит. И так понятно, что человеческое тело способно выдержать только определенный уровень боли, а если боли этой чересчур много, то и руки наложить на себя проще, ибо сознание не видит возможности и смысла более выживать и продолжать род, что является самым главным заданием человека. Задание провалено – единица уходит со сцены.

Есть, конечно, люди, что продолжали жить даже после множества трагедий. Наверное, такие же трусы, как и я… Можно ли назвать такую форму трусости мужеством?

Какой же я все-таки трус, жестокая правда, я эту правду осознаю, и от нее становится еще горше, а это тем самым делает меня к тому же слюнтяем.

Трусливый слюнтяй. А еще я уродлив. Откуда я знаю? Никто, конечно же, мне этого не говорил, но разве надо уроду объяснять, почему его не любят дамы? Слава богу, у меня хотя бы ума хватает, чтобы это понимать.

Хотя ума хватает также осознавать, что и трусость – вещь положительная. Чувство страха – неотъемлемая функция для выживания, просто у меня это чувство особо сильно развито.

Иногда мне кажется, что я даже умнее многих буду. Особенно когда прогуливаюсь по парку в свой час печали и тоски и вижу радостные лица, что смеются и хохочут друг другу со всяких не смешных шуток. Ну разве не глупцы? Ребенку палец покажи – и он засмеется, а взрослому глупость ляпни – и он тоже засмеется. А разница-то в чем?

Юмор у меня тоже критический, как ум. А может, и кретинический. Кто его знает. Неправильно ведь я говорю так про юмор. Шутить – это хорошо, это порождает чувство радости. Видимо. просто нет такой шутки, которая бы обрадовала меня.

Вернемся к глупости людей, ведь меня это волнует, ведь от их ограниченности страдаю и я, возможно – и вы.

Например, гуляю я по тому же парку и вижу на столбах объявления от всяких там целителей, экстрасенсов, оказывающих всякие возможные и невозможные услуги. А если услуг каких-то не существует, то они сами их придумают, чтобы оказывать их глупцам. Это было бы смешно, но множество оторванных номерков от этих объявлений делает смех несколько печальным.

Люди до сих пор верят в призраков, гадания и порчи. Эти люди имеют такие же права, как и я, как и вы, имеют право голосовать и влияют на ваше будущее. А если такие люди сидят у власти? А такие люди, я уверен, наверняка имеются во власти. Представляете ли вы масштабы трагедии? Люди, что должны защищать нас от шарлатанов, сами пользуются их услугами.

В психологии кстати есть даже термин – «шизотипическое расстройство». Это легкая форма шизофрении, граничит с ОКР. А что же это еще, если не ОКР?

Подложить листочек с ритуальной молитвой под входной коврик, чтобы беды обошли твой дом; покреститься определенным образом определенное количество раз, чтобы дьявол покинул твой разум; трижды помыть руки одним мылом, потом трижды – другим, потом трижды – еще одним, и для каждого мыла – свое полотенце: белое, желтое и синее. И после этого ОКР считается психическим расстройством, тогда как самые набожные люди являются примерными представителями общества. И все эти люди, ограниченные своим расстройством, решают мое будущее?

Здесь вы можете сказать, что Бог обрек меня страдать, так как я не верую, а их обрек быть счастливыми, так как те веруют. Отнюдь, ведь в Бога я как раз-таки верю. Кто еще даровал мне широкий ум, что способен видеть узость других умов? Кто еще имеет такую мощь обречь одного человека страдать, как я, тогда как другим позволить бесчинствовать в пьяном виде за рулем, в барах, и прочее, и прочее?

Раз уж это обрекает страдать в своем темном углу, то пусть то будет.

Ладно, больно много желчи я испустил всего за пару минут. Обычно во мне и так много желчи, но я держу ее в себе. Похоже, испустил я столько разом из-за того, что я еще пребываю в шоке от новости о своей скорой и неизбежной гибели. Наверное, я еще долго буду в шоке.

04.03. 7:30

Казалось, что со сном пройдут все беды, как это всегда бывало, когда снился кошмар. Однако, не успев открыть глаза, я уже вспомнил о беде, настигшей меня. Тоска окутала мое сердце.

Огромное бесформенное пятно на потолке, возникшее от сырости дома много лет назад, почему-то стало напоминать мне улыбку. Это ангелы на небесах улыбаются моему скорому приходу или они насмехаются надо мной? Думаю, второе. Я бы и сам смеялся с такого неудачника. А кто бы не посмеялся?

Кто станет сострадать мне? Если бы люди действительно были столь сострадательны, то у меня обязательно был бы человек, которому я мог бы выговориться.

В этот момент гнев сдавил мою грудь. Что я такого сделал, что заслужил столько несчастий? Чем я хуже других? Почему даже у настоящих подонков и подлецов есть близкий человек, чаще такой же подонок и подлец, но человек же, а у меня нет никого?

Я много думал о подобном, об одиноких людях. В школе был изгоем и покой свой обрел в книгах и раздумьях. В сердечных делах с моим лицом и обаятельностью, которая имела бы рейтинг анти-обаятельности, даже пытаться не стоило, на работе же сижу в своем углу и печатаю то, что скажут, поэтому мысли почти всегда направлены на эти самые раздумья. Например, во время прочтения какой-нибудь книги люди ассоциируют себя с одним из главных героев, если их там несколько. Я же ассоциировал себя с каким-нибудь второстепенным неудачником (а такие в каждой истории есть). Сижу и думаю: «О, вот он я, очень похож. Изгой, которого никто не уважает и в расчет не берет».

Если вы сейчас меня спросите: «Раз уж ты столько времени потратил на раздумья в поисках причины одиночества, то к чему же ты пришел?» – я вам отвечу, что понятия не имею. Я бы и через сто лет таких раздумий ответил так же.

Вы когда-нибудь пытались разговаривать с одинокой бабкой, которая вечно ворчит, имеет пару кошек, а может, и десяток? Вы попробуйте – скажите мне потом, сколько продержались.

Я ведь знаю причину своего одиночества. Вот я такой же, как эта одинокая бабка. Я хочу с кем-то общаться, но общаться не умею, и, когда сам все порчу, то начинаю всех ненавидеть.

Здесь вы можете сказать, что бабка по старости своей замкнулась и отделилась от общества. Так вот я скажу, что вы ошибаетесь. Если бы бабка эта когда-то была частью коллектива, частью общества, то там бы она и осталась. Потому как семьей бы обзавелась, а там и друзьями. Возможно, человек не может так просто взять и стать изгоем по желанию общества.

Если примерный семьянин с кучей друзей вдруг будет осужден за какое-то мерзкое преступление, то его, кончено, сделают изгоем, но посадят к таким же, как он, а значит, одиноким общество человека не делает, хоть и очень пытается.

Ведь именно тогда человек и становится изгоем, когда сам себя таким называет и принимает. А если общество и обрекает тебя на одиночество, назвав изгоем, то разве ты один станешь таким? Изгоев соберется в итоге группа, и они образуют отдельное сообщество.

Хотя кто знает, как там и что на самом деле, я ведь не ученый, чтобы учить вас. Это просто мысли обреченного на смерть.

04.04 10:00

Вот о чем я еще думаю во время завтрака: меня переполняет злость.

Я ненавижу то пятно на потолке, ненавижу сырые ковры, пыль, которая превратилась в грязь, а ковры по-хорошему следовало мыть и чистить хотя бы каждые полгода, чего я не делал вообще никогда, и сейчас лучшим решением было бы сжечь их. Я ненавижу этот дом, который достался мне от государства как сироте. Вы скажете: «Как же ты ненавидишь добро, которое получил за так?» Да так, друзья мои, что, подарив этот дом, они привязали меня к этому району, который я тоже ненавижу. Здесь живет средний класс, успешные и многообещающие люди, а я, как урод, выделяюсь среди них. Они решили мою судьбу, за что я и их ненавижу.

Продать дом и переехать туда, где мне нравится, тоже не получится, ведь жилье, подаренное государством в помощь сиротам, остается собственностью государства. Такие у нас законы.

12:30

Порой, мысленно перечисляя вещи, которые я ненавижу, (а их немерено), я в конце концов прихожу к выводу, что умереть – это благословение. Это панацея от бесчисленных страданий одиночества, от бесконечно мучительной депрессии, от липкой сырости кровати, от косых взглядов, полных презрения, от взглядов надменных и высокомерных, да и… просто от взглядов. Смерть – моя панацея.

04.04 14:30

Я тут уже столько вещей перечислил, которые ненавижу, что кажется, будто добавить больше нечего, но это не так. Я только что прогуливался по парку, и добавлю к своей ненависти ярко-цветные галстуки в горошек. Вот что произошло.

Во время обеденного перерыва, в полдень, у меня не было аппетита, даже наоборот мне было тошно. Поэтому я решил прогуляться по парку, что находится через две улицы от офиса. Висела пасмурная пагода, солнце то выглядывало, то пряталось, и моросил мелкий дождик, потом снова светило солнце. Такую погоду я тоже ненавижу, она непостоянна. Будто небеса – это глупый, неопределенный парень в очереди за фастфудом перед тобой, который уже минут десять перебирает свой заказ. Неужели там, на небесах, не могут определиться, лить дождю или светить солнцу? Или они надо мной издеваются, чтобы сильнее разозлить, пока я жив? Смеются, наверное, с того, как я неуклюже сломанный зонт достаю, как разворачиваю спицы, поднимаю над головой – а дождь уже кончился. Смешно вам? Это всегда смешно, когда происходит не с вами.

Но здесь я не про эту ненависть хотел написать. Знаете, ненавидеть можно все, что угодно, но есть вещи, которые бесят тебя настолько сильно, что кровь кипит и пульс бьет по ушам.

Так вот, гуляю я по парку, пытаясь насладиться погодой, и вижу: напротив встал и пялится на меня мужчина – черные туфли, коричневые брюки, перламутровый пиджак и розовый галстук в желтый горошек. Я еще подумал: что за ужасная одежда? Мой потрепанный и заштопанный черный костюм куда приятнее смотрится, пожалуй, чем этот попугай. А морда-то! Пухлые щеки, нос картошкой, маленькие, глубоко посаженные голубые глаза и улыбка, как у пивовара. Ну, знаете, как в рекламах пива пузатые мужики? Вот точно такой и загородил мне путь. Я сначала его не узнал и замер в недоумении, а тот еще шире улыбнулся.

– Не думал, что встречу тебя когда-нибудь, – сказал он, и тут я его сразу узнал. Марк Вазовский, школьный одноклассник. Хоть и узнал его, сделал вид, что не знаю. Последнее, чего мне сейчас хотелось, так это лицемерно-дружелюбного общения. Особенно с Вазовским. Он всегда был высокомерным, чересчур уверенным во всем, на каждый вопрос знал ответ: даже если ответ был неправильный, он отвечал так, словно тот был правильный, и был уверен в своей правоте. Таких кретинов я особо ненавижу. Они не умеют признавать свои ошибки.

Я сделал вид, что оглядываюсь назад, будто бы за мной мог стоять человек, к которому он обращается, потом повернулся обратно и спросил:

– Вы со мной, господин?

Его улыбка расширилась, оголяя пожелтевшие зубы, и он засмеялся:

– Конечно, с тобой, Кома, – при слове «Кома» меня всего передернуло. Так меня называли в школе – от слова «комок», как комок шерсти, только со временем сократили до «Кома», но смысл прозвища не сильно изменился. Смысл заключался в том, что рядом со мной всегда будто нет жизни. Вот только на самом деле, если до того, как этот идиот дал мне такое прозвище, со мной пытались как-то держать связь, то после вовсе стали избегать и делать вид, будто меня нет. Так уж работают клички в школе. – Марк, ну же, – продолжал он припоминать мне, – Марк Вазовский, вспоминай, дружище!

Дружище! Он-то? В этот момент меня переполнило ненавистью, хотелось воткнуть зонт ему в глотку и затолкать поглубже, мое лицо все искривилось, и он наверняка это заметил. Мгновенье спустя мне удалось собрать все силы и продолжить играть в лицемерие.

– В какой школе вы учились?

– В двадцать первой Радонской.

– Да, я тоже там учился, но вас что-то не припомню. – У Марка заметно дернулась бровь, я определенно задел его эго. Его надменное, высокомерное и мерзкое эго. – Может быть, вы напомните какой-нибудь случай, который нас связывал, и тогда я, может быть, вас вспомню?

– Тебя ведь в школе называли Кома?

– Называли.

– Помнишь, кто дал тебе такое прозвище? Помнишь, как его звали?

– Имени его я не помню, ибо называл его всегда по-другому.

– Как же?

– Толстый попугай, – Марка заметно передернуло, что доставило мне неимоверное удовольствие.

– Что-то я не слышал, чтобы ты или кто-нибудь еще меня так называл.

– Если это вы, и вы не знали, что вас так называют, так это от того, что вы никогда и не спрашивали голосов, что так вас называют. Вы только бессовестно глумились, чирикая, как попугай.

Очевидно, Марк хотел сыграть в лицемерие и изобразить себя моим старым приятелем, и на фоне моего презрения ему стало даже как-то не по себе. Он слегка покраснел, и я позволил себе чуть улыбнуться.

– Кома, брось, сам же понимаешь – мы были глупыми детьми, а в детстве каждый зол по-своему. Но сейчас мы взрослые и ответственные.

– Да, взрослые, и тем не менее ты продолжаешь называть меня Кома, жирный ты попугай, – еще одна победа. Почему-то хотелось, чтобы это видели все наши одноклассники.

– Так я ведь по-дружески, – ответил он с еле уловимой сентиментальностью в голосе.

– Будь другом, катись к черту, – сам не знаю, почему я был так груб, но этот здоровый, толстый балбес вызвал во мне жалось, ибо глаза его и вид в целом был жалок. Он немного помолчал, посмотрел на меня грустными глазами и пробубнил.

– Мы были злыми детьми, вымещали свое зло на других, на тебе. Мне жаль, что тебе пришлось впитать столько черни, но, прошу, стань взрослым и пойми, что не стоит вымещать накопившееся зло на других теперь, когда можешь ответить. Ты уже не ребенок, перестань злиться.

– Да как ты смеешь еще учить меня? Давать советы? Ты! Балбес, который всегда списывал!

– Я после школы взялся за ум, принялся учиться, многое осознал.

– Балбес остается балбесом!

– Ты прав, я дурак и всегда им останусь, но я перестал докучать другим, перестал сменяться над теми, кому в жизни повезло меньше, чем мне. Это и называется быть взрослым.

Он что, хочет сказать, что мне по-прежнему везет меньше? Мои жилы надулись от приливающей крови, я был просто в ярости от его слов. Он нес полную чушь, белиберду, абсурд, но… правдиво. Меня переполняло злостью от того, что из уст полного кретина может исходить нечто, имеющее логику. В этой полемике он победил, но я не признаю этого.

– Я был злыми парнем, – продолжил он, – поэтому не видел в жизни ничего доброго. Понимаешь? Я хочу дать тебе совет.

– Совет? Ты мне советуешь? Да что ты можешь знать о том, что мне полезно?

– Я, может, и не знаю ничего, но совет дам, а ты уж сам смотри, правду я говорю или нет. Знаешь, с того момента, как я взял себя в руки, моя жизнь сразу изменилась.

– Из треников и спортивок переоделся в разноцветный костюм клоуна?

– Ты можешь смеяться, но так и есть. Из ненависти к другим, что исходила из моих неудач, я принялся решать собственные проблемы самостоятельно. Я перестал относиться к другим со злостью, и вскоре про нее забыл. Если ты видишь в чужих глазах зло, значит, это твои глаза смотрят на них со злостью.

Его чертов галстук, цветной идиотский костюм. Расфуфыренная, лицемерная манера речи. Будто я поверю, что такой злобный ублюдок, как он, может стать таким улыбчивым добродушным парнем. Зло, что я вижу в чужих глазах, это то зло, с которым я смотрю на них? Разве мои глаза съедают меня постоянно? Разве я смотрю в глаза начальника с ненавистью, а не он – в мои? Нет, Марк, ты остался балбесом.

Однако, должен признать, он привел хороший аргумент. Мы еще немного потолковали о том, где живем и работаем, о разных новостях. Оказалось, мы живем в одном и том же районе, просто на разных концах. Еще он поведал, что с неделю назад в нашем городе появился серийный убийца, и привел интересный пример с ним: разве это люди, сказал он, заставляет маньяка их убивать? Нет, зло заключается в нас самих, а не в обществе. Здесь я с ним согласился.

К тому времени обед подходил к концу, и мне нужно было вернуться. Когда я ему об этом сказал, то порадовался, что наконец разговор окончен, но мне показалось, что в его глазах я разглядел некую печаль. Так что же получается: исходя из его логики, печален я, что смотрю на него с печалью, или печален он, потому что смотрит на меня глазами печали?

Трудно это все. И глупо настолько же, насколько трудно. Я скоро умру, а думаю о таких глупостях. Не все ли мне равно, кто печален и кто зол – общество или человек как индивид? Не общество сейчас гибнет, а я – индивид.

Вернувшись в офис и встретив рассерженный вид своего начальника, Крис понял, что опоздал. Усы Боба, главного редактора «Волны», надулись и забавно танцевали с каждым выдохом из широких ноздрей.