Текст книги "Замечательные женщины"

Барбара Пим
Замечательные женщины

Моей сестре посвящается

Barbara Pym

EXCELLENT WOMEN

Печатается с разрешения наследников автора, литературного агента Laura Morris и литературного агентства The Buckman Agency.

© Barbara Pym, 1952

© Перевод. А. Комаринец, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

Предисловие

Джеймс Тербер однажды написал, что разница между английским и американским юмором заключается в том, что если американский превращает экстраординарное в обыденное, то английский как раз поступает наоборот, превращая обыденное в экстраординарное. С этим замечанием, возможно, согласятся почитатели Джейн Остен, равно как и поклонники неувядающих романов о мисс Мэпп и Лючии Э.Ф. Бенсона. Барбара Пим принадлежит к той же категории: ее творчество даже более вышеупомянутых авторов иллюстрирует тезис Тербера об английском юморе. Ее проза восхваляет мелочи жизни, и, если подходить с такой мерой, «Замечательные женщины», несомненно, являются одним из самых очаровательно-забавных английских романов двадцатого столетия.

Подобно Джейн Остен, Барбара Пим создавала свои виньетки не на широком полотне, а на маленькой пластинке слоновой кости и описывала приблизительно тот же мир, что и ее более известная предшественница: мелочи из жизни незначительных людей, прожитой в английской провинции. В «Замечательных женщинах» читателю дают понять, что не так давно закончилась война, но о том, что это за война, речь не заходит. У Джейн Остен тот факт, что на континенте бушуют Наполеоновские войны, едва ли отпечатывается в сознании персонажей. И все же, хотя романы Барбары Пим невообразимо далеки от глубоких политических и социальных проблем, они напоминают о том, что удел литературы, среди прочего, – воссоздавать пеструю картину мелких забот и тревог, составляющих нашу повседневную жизнь. Именно это наделяет ее романы непреходящей притягательностью.

«Замечательные женщины» – второй опубликованный роман Барбары Пим и, по мнению многих, самый лучший. Свою первую книгу, «Молодые люди в маскарадных костюмах», она написала в шестнадцать лет. Чудесное название этого подросткового произведения, возможно, позволило предвосхитить будущее: мужчины, молодые и не очень, оказываются в центре всех ее романов: мужчины, за которыми иронично и иногда мечтательно наблюдает рассказчица, приносят радость и разочарование (по большей части последнее) героиням всех ее книг. «Замечательные женщины» – роман о мужчинах, и населяющие этот роман замечательные женщины замечательны как раз потому, что таковыми их называют мужчины.

Первый роман, написанный Барбарой Пим уже в зрелом возрасте, «Та еще робкая газель», был поначалу отвергнут рядом издательств. Такого следовало ожидать: лишь немногим романистам улыбается случай, и их произведения с распростертыми объятиями принимает первый же издатель. Многих, без сомнения, отказ обескураживает настолько, что они вообще бросают писать. Барбара Пим писать не бросила, и в 1950 году. «Та еще робкая газель» увидела свет. Два года спустя к публикации были приняты «Замечательные женщины».

На протяжении следующих одиннадцати лет Барбара Пим продолжала писать свои крайне индивидуалистичные, камерные романы. Хотя ее слава росла, она оставалась скромной писательницей и не бросала довольно скучную работу в Международном институте Африки, послужившем немалым источником вдохновения для некоторых ее романов. Затем, в 1963 г., произошла катастрофа. Барбара Пим послала рукопись своего нового романа «Неуместная привязанность» издателю Джонатану Кейпу и в ответ получила отказ. На то существовали различные причины, но сама Пим в качестве объяснения приводила следующее: ее манера письма – и описываемый ею мир – были сочтены старомодными. В этом есть доля истины: 60-е годы были эпохой интеллектуальных экспериментов и стремительных социальных изменений. Разумеется, Барбару Пим сочли бы старомодной в десятилетие «детей цветов» и наркотиков, и издатели, подобно всем остальным, тоже оказались во власти пьянящей атмосферы того времени. Но факт остается фактом: в результате злополучной погони за духом времени, а также ряда последовавших отказов известная писательница замолчала на четырнадцать лет. Барбара Пим продолжала писать в стол – возможно, не так плодовито, как если бы ее рукописи публиковались. И в этот период ее читатели, разумеется, были лишены того удовольствия, какое могли бы принести им ее произведения.

Запоздалый ренессанс наступил в 1977 году, когда два влиятельных критика – Филип Ларкин и Дэвид Сесил – развернули кампанию в пользу ее книг в «Литературном приложении» к «Таймс». Теперь ей наконец воздали должное, и те, кто прежде ее игнорировал, засыпали ее приглашениями. Какое же это было удовлетворение – пусть не для нее самой, так по крайней мере для ее друзей. В какую неловкую ситуацию попали те, кто полагал, что строгая диета из неприкрашенного социального реализма и откровенных сцен совокуплений – как раз то, чего желает читатель, а значит, и все, что он должен получать. Все это время читатели – или довольно большая их часть – тосковали по мелким радостям, прекрасному суховатому юмору и гениальным миниатюрам романов Барбары Пим. Нечто подобное произошло и в детской литературе: детей потчевали нравоучительными и образовательными, но очень скучными историями, тогда как на самом деле им хотелось читать о приключениях и – хотите верьте, хотите нет – жизни в закрытых частных школах. Со временем все это дала им мисс Роулинг.

После смерти Барбары Пим ее слава нисколько не поблекла, напротив, она постоянно растет. Об этом свидетельствует тот факт, что ее имя стало нарицательным – это лучший комплимент, каким могут наградить автора последующие поколения. Такое произошло с очень немногими романистами: можно отметить Грэма Грина, чье имя не только стало нарицательным, но и дало название Гринландии – стране убогих гостиниц и забытых колониальных уголков. Так вышло и с Хемингуэем: жизнь, которую называют «хемингуэевской», наполнена боями быков, охотой и морской рыбалкой. Когда то или иное явление называют «очень пимовским», это означает, что речь идет о саморефлексии и остром осознании ничтожности собственной жизни, проходящей на «обочине». «Пимовское мгновение» переживаешь и тогда, когда понимаешь, что никогда не станешь предметом большой любви для тех, за кем наблюдаешь. Теплой приязни – возможно, но глубокой и страстной любви – никогда. По сути, ты и права-то на такие эмоции не имеешь, пусть и утверждается, что наблюдение за ними в других возвышает душу.

Описанный в «Замечательных женщинах» мир – мир недостатков и благородного обветшания. Тут нет истинной бедности или нищеты – это не является областью Барбары Пим. Персонажи этого романа знали лучшие дни: они из пасторской среды, но теперь в складчину снимают квартиру, способны оценить пищу лучшую, чем консервы, которыми теперь питаются, и в их жизни когда-то было побольше света.

Узнаваем ли этот мир для современного читателя? На мой взгляд, да. Несомненно, сегодняшний Лондон очень отличается от описанного Барбарой Пим. Он более космополитичен, более опасен, более, чем когда-либо, оторван от сельской местности, но все равно узнаваем. И «Замечательные женщины», как и прочие романы Пим, выходят за рамки конкретного исторического фона, поскольку повествуют о человеческих устремлениях и надеждах, которые немногим отличаются от наших сегодняшних: все мы в чем-то себя не реализовали, всем нам хочется, чтобы все у нас было чуточку лучше. Мир смутных устремлений подан в романе так, что не просто показывает, как могут саднить несбывшиеся надежды, но и позволяет над ними улыбнуться. Читая Барбару Пим, не рассмеешься – это было бы чересчур. Но улыбаешься и откладываешь книгу, чтобы с удовольствием улыбнуться еще раз. Потом возвращаешься к чтению, и через несколько минут какое-нибудь неожиданное замечание о человеческих слабостях вызывает новую улыбку.

Как раз такие ремарки, на мой взгляд, и делают «Замечательных женщин» настолько притягательными. Сам сюжет не лишен интереса, но именно описание мирка, в котором живет рассказчица, и скромных удовольствий, которые она в нем находит, не позволяют отложить книгу. В самом начале Милдред, например, говорит: «Как часто я почти со стыдом бормотала: “У меня общая ванная”, – будто меня лично сочли недостойной собственной ванной комнаты!» Сама мысль о том, что кто-то может быть недостоин собственной ванной комнаты, неожиданна, но забавна, потому что это crie de сoeur[1]1
  Крик души (фр.) – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть] – выражение неосуществленных стремлений, желания быть тем, кем судьба никогда не позволит тебе стать. Нам всем хочется быть счастливыми – нам всем хочется иметь собственную ванную комнату, – но это счастье для огромного числа людей оказывается недостижимым. Мы все наполняем свою жизнь мелочами, и эти мелочи приобретают для нас огромное значение. Барбара Пим это понимает и, так ярко рисуя мелочи, помогает нам проявить больше сочувствия к ближним. Если признаком великого романа считать то, что он заставляет читателя сопереживать его персонажам, пробуждает в нас способность сочувствовать людям, то «Замечательные женщины» в каком-то смысле – незначительный роман об очень малом, а в каком-то – великий об очень многом.

Александр Макколл-Смит, 2008 г.

Глава 1

– Ах, женщины-женщины! Если где-то что-то происходит, вы уже тут как тут!

Голос принадлежал мистеру Моллету, нашему церковному старосте, и от его плутоватых ноток я виновато вздрогнула, точно меня застали за чем-то неприличным и я не имела права показаться у собственной входной двери.

– Новые жильцы въезжают? Судя по мебельному фургону, я бы сказал, что да, – высокопарно продолжал он. – Уж вы-то, надо думать, знаете толк в таких вещах.

Полагаю, незамужней женщине чуть за тридцать, которая живет одна и не имеет родных, следует ожидать, что ближние подумают, будто она станет совать нос в чужие дела, а если она еще и дочка приходского священника, то можно сказать, что ее положение действительно безнадежно.

– Однако tempus fugit[2]2
  Время бежит (лат.).


[Закрыть], – крикнул на бегу мистер Моллет.

Мне пришлось согласиться: мол, действительно так, но на пороге я замешкалась – посмотреть, как грузчики спускают на мостовую пару стульев. Поднимаясь к себе в квартиру, я слышала чьи-то шаги в пустых комнатах подо мной: шаги гулко отдавались по голым половицам, очевидно, кто-то решал, как расставить мебель.

Наверное, это миссис Нейпир, подумала я, поскольку заметила письмо с пометкой «В ожидании прибытия», адресованное миссис Нейпир. Но теперь, когда она наконец прибыла, мне вдруг не захотелось с ней встречаться, поэтому я поспешила к себе и начала прибираться на кухоньке.

Столкнулась я с ней ближе к вечеру у мусорных баков. Мусорные баки в подвале находились в общем пользовании. На первом этаже нашего дома располагалось несколько контор, а над ними – две квартиры, не вполне отдельные и без удобств. Как часто я почти со стыдом бормотала: «У меня общая ванная», – точно лично меня сочли недостойной собственной ванной комнаты!

Низко нагнувшись над баком, я выскребала чаинки и картофельные очистки со дна помойного ведра, а потому очень смутилась от такой встречи. Я собиралась как-нибудь вечером пригласить миссис Нейпир на кофе. Мы познакомились бы на изысканный и цивилизованный манер – с моими лучшими кофейными чашками и печеньем на серебряных тарелочках. И вот я стою в самой поношенной своей одежде, с помойным ведром и корзинкой для мусора.

Первой заговорила миссис Нейпир.

– Вы, должно быть, мисс Лэтбери, – сказала она вдруг. – Я видела вашу фамилию у второго звонка.

– Да, я живу в квартире над вами. Очень надеюсь, что вы хорошо устроились. Переезжать всегда так хлопотно, правда? Кажется, сколько ни трудись, вещи никогда не встанут по местам, и вечно теряется что-нибудь нужное, заварочный чайник или сковородка…

Банальности легко срывались у меня с языка, возможно потому, что юность в сельском приходе научила меня справляться почти с любыми потрясениями и я даже знаю, как вести себя в «великие мгновения жизни» – рождения, брака, смерти, успешной воскресной ярмарки, праздника в саду, испорченного плохой погодой… «Милдред – такое подспорье своему отцу», – говаривали у нас в приходе после смерти мамы.

– Приятно будет знать, что в доме живет кто-то еще, – добавила я, поскольку в последний год войны мы с моей подругой Дорой были здесь единственными жильцами, а потом я еще месяц жила совсем одна, так как Дора съехала, получив место учительницы в загородной школе для девочек.

– Боюсь, я мало бываю дома, – поспешно ответила миссис Нейпир.

– Разумеется, разумеется, – дала я задний ход. – И я тоже.

На самом деле я почти всегда была дома, но прекрасно понимала ее нежелание завязывать более тесное знакомство, которое может превратиться в обузу. На первый, поверхностный взгляд ничто тесной дружбы не предвещало: она была хорошенькой блондинкой, одетой в модные вельветовые брюки и яркий кардиган, а я, сама по себе невзрачная и серенькая, лишь привлекала внимание к этим своим качествам обвисшим халатом и старой бежевой юбкой. Позвольте добавить, что я совсем не похожа на Джейн Эйр, давшую надежду множеству некрасивых женщин, которые охотно принимались рассказывать свои истории, да никогда и не считала себя на нее похожей.

– Мой муж служит во флоте, но скоро выйдет в отставку, – почти предостерегающе сказала миссис Нейпир. – Я готовлю квартиру к его приезду.

– А, понимаю.

Интересно, что могло привести морского офицера и его супругу в эту захудалую часть Лондона? Наши места совсем «с не той стороны» от вокзала Виктория и далеко не Белгравия, и, хотя сама я питала к ним сентиментальную привязанность, обычно они не притягивали людей с внешностью миссис Нейпир.

– Наверное, все еще трудно найти квартиру, – продолжала я, подстегиваемая любопытством. – Я живу тут уже два года, и тогда было намного проще.

– Да, я ужасно намучилась, и это действительно не совсем то, что мы хотели. Меня отнюдь не греет мысль об общей ванной, – сказала она прямо. – И даже не знаю, что скажет Рокингхем.

Рокингхем! Я ухватилась за это имя, точно нашла в мусорном баке драгоценный камень. Мистера Нейпира зовут Рокингхем! Как же человеку с таким именем будет неприятно делить с кем-то ванную!

– По утрам я все делаю очень, очень быстро, – поспешила сообщить я, – а по воскресеньям обычно рано встаю, чтобы пойти в церковь.

На это она улыбнулась, а потом сочла необходимым добавить, что сама она в церковных службах смысла не видит.

Наверх мы поднимались молча – каждая со своим ведром и корзинкой. Шанс «нести Слово Божие», к чему всегда побуждал нас священник, представился и миновал. Мы уже были на ее площадке, когда, к моему немалому удивлению, она спросила, не зайду ли я на чашку чая.

Не знаю, действительно ли старые девы любопытнее замужних женщин, хотя, полагаю, они считаются таковыми из-за пустоты собственной жизни, но не могла же я признаться миссис Нейпир, что не далее как сегодня после чая я специально взялась подметать свой лестничный пролет, чтобы, заглядывая между столбиками перил, посмотреть, как вносят ее мебель. Я уже заметила, что у нее есть кое-что недурное: бюро орехового дерева, резной дубовый сундук и набор чиппендейловских стульев, – а последовав за ней в квартиру, увидела, что она счастливая обладательница кое-каких интересных безделушек: викторианских пресс-папье и «снежных шаров», очень похожих на те, какие стояли на моей собственной каминной полке.

– Это Рокингхема, – пояснила она, когда я выразила свое восхищение. – Он собирает вещи Викторианской эпохи.

– Мне и собирать не надо было, – отозвалась я. – Раньше я жила в пасторате, и дом был полон таких мелочей. Очень трудно было решить, что оставить, а что продать.

– Наверное, это был большой, неудобный сельский дом с гулкими коридорами, масляными лампами и множеством нежилых комнат, – сказала она вдруг. – По ним иногда испытываешь ностальгию, но жить в таком мне бы совсем не хотелось.

– Он таким и был, но очень приятным. Здесь мне иногда кажется тесновато.

– Но у вас-то, разумеется, больше места, чем у нас?

– Да, еще и чердак, но комнаты довольно маленькие.

– И, опять-таки, общая ванная, – пробормотала она.

– У ранних христиан все было общее, – напомнила я. – Надо быть благодарными, что у нас отдельные кухни.

– О, боже мой, да! Вы бы меня возненавидели, будь у нас общая кухня. Я такая неряха, – добавила она почти с гордостью.

Пока она готовила чай, я занимала себя тем, что рассматривала ее книги, стопками лежащие на полу, многие из которых, как казалось, обладали невнятным научным свойством. Была еще груда журналов с зеленой обложкой и довольно суровым и удивительным названием «Человек». Мне стало интересно, о чем в них пишется.

– Надеюсь, вы не будете против, что чай в кружках, – сказала она, входя с подносом. – Я же вам говорила, что я неряха.

– Нет, разумеется, нет, – сказала я, как полагается в таких случаях, подумав, что Рокингхем был бы очень и очень против.

– Стряпней занимается, когда мы вместе, по большей части Рокингхем, – сказала она. – Я, право же, слишком занята, чтобы все успевать.

«Как жена может быть настолько занята, чтобы не успевать готовить мужу?!» – подумала я изумленно, беря с предложенной мне тарелки толстый кусок хлеба с джемом. Но, возможно, Рокингхем с его пристрастием ко всему викторианскому еще и любит готовить, поскольку, как я подметила, мужчины обычно не делают того, что им не нравится.

– Наверное, он научился во флоте? – предположила я.

– Да нет, он всегда был отличным поваром. Флот, по правде сказать, ничему его не научил. – Она вздохнула. – Он служит флаг-адъютантом у одного адмирала в Италии и последние полтора года жил на роскошной вилле с видом на Средиземное море, пока я болталась по Африке.

– По Африке?! – изумленно повторила я.

Неужели она все-таки миссионер? Она совсем не годилась для такой роли, к тому же я вдруг вспомнила ее слова о том, что она никогда не ходит в церковь.

– Да, я антрополог, – объяснила она.

– О!

Я не нашлась, что сказать от удивления, а еще от того, что не знала точно, чем занимается антрополог, и никакое разумное замечание мне на ум не пришло.

– Насколько я понимаю, Рокингхем ничем там особенным не занят, только пачками очаровывает скучных девиц в плохо сидящей белой форме из вспомогательного конкурса.

– Но, право же… – запротестовала было я, но потом решила, что, в конце-то концов, это вполне достойная работа. Священники часто преуспевают на этом поприще, и, так как многие прихожане действительно носят скучную, плохо сидящую одежду, обаятельная любезность входит у духовных лиц в привычку. Но я и не подозревала, что таких умений следует ожидать от морских офицеров.

– А теперь мне надо обрабатывать полевые заметки, – продолжала миссис Нейпир.

– Ах да, конечно. Как интересно…

– Ну…

Встав, она поставила кружку на поднос, – мне в этом почудился приказ «Вольно! Разойтись!».

– Спасибо за чай, – поблагодарила я. – Вы обязательно должны прийти ко мне, когда обустроитесь. Пожалуйста, дайте мне знать, если я могу чем-то помочь.

– Спасибо, не сейчас, – отозвалась она. – Но, возможно, позже…

Тогда я пропустила ее слова мимо ушей. Маловероятным казалось, что наши жизни могут как-либо соприкоснуться помимо случайных встреч на лестнице и, разумеется, общей ванной.

Возможно, мысль об удобствах тоже пришла ей в голову, потому что, когда я уже поднялась на полпролета, она вдруг меня окликнула:

– Кажется, я пользовалась вашей туалетной бумагой. Постараюсь не забыть принести свою, когда ваша кончится.

– Да нет, все в порядке! – крикнула я в ответ, несколько смущенно.

Я принадлежу к кругу, где о таких вещах не кричат, но все равно понадеялась, что она не забудет об обещании. Необходимость покупать туалетную бумагу на троих показалась мне довольно обременительной.

Войдя к себе в гостиную, я с некоторым удивлением обнаружила, что уже почти шесть. Должно быть, мы проговорили больше часа. Я решила, что миссис Нейпир мне не слишком нравится, но потом принялась упрекать себя в недостатке христианского милосердия. Обязательно ли все должны нам нравиться? Возможно, нет, но не следует судить ближних своих, которых мы знаем чуть больше часа. И вообще, не наше дело судить. Я так и слышала, как отец Мэлори говорит нечто подобное на проповеди, и как раз в этот момент часы Сент-Мэри пробили шесть.

Шпиль церкви виднелся за деревьями на площади. Теперь, когда они сбросили листву, церковь выглядела даже красиво: она поднималась среди фасадов домов с облезающей штукатуркой такая чопорная и викторианско-готическая, пожалуй, уродливая внутри, но очень для меня дорогая.

В нашей округе имелось два прихода, но церкви Всех Душ я предпочла Сент-Мэри – не только потому, что она была ближе, но и потому, что она была «высокой»[3]3
  «Высокая церковь» – направление в англиканской церкви, тяготеющее к католицизму, сохраняющее обрядность и утверждающее авторитет духовенства.


[Закрыть]. Боюсь, мои бедные родители никак бы этого не одобрили: я так и видела, как мама, поджав губы и качая головой, испуганно выдыхает шепотом: «Ладан!» Но, возможно, было вполне естественным, что мне захотелось восстать против своего воспитания, пусть даже на такой безвредный манер. Я на пробу ходила на службы в церковь Всех Душ, даже два воскресенья подряд, но, когда вернулась в Сент-Мэри, отец Мэлори остановил меня однажды утром после мессы и сказал, как рад снова меня видеть, мол, они с сестрой даже начали волноваться, боялись, не заболела ли я. После этого я уже не покидала Сент-Мэри, а Джулиан Мэлори и его сестра Уинифред стали моими друзьями.

Иногда я думала: как странно, что в Лондоне мне удалось создать для себя жизнь, настолько похожую на ту, какую я вела в сельском пасторате, пока были живы родители. Но многие местечки Лондона сохранили на удивление деревенскую атмосферу, так что, возможно, все сводится к тому, чтобы выбрать себе приход и в него вжиться. Когда с интервалом в два года умерли мои родители, они оставили мне маленький доход, довольно много мебели, но никакого дома. Как раз тогда я решила поселиться с моей старой подругой Дорой Колдикот и днем, пока она преподавала в школе, работала в ведомстве по цензуре, где, по счастью, не требовалось особой квалификации, если не считать терпения, такта и некоторой склонности к эксцентричности. Теперь, когда Дора уехала, я ожидала, что снова останусь одна, заживу цивилизованной жизнью со спальней, гостиной и свободной комнатой для друзей. Я не наделена темпераментом Доры, который позволяет ей с удовольствием спать на раскладушке и есть с пластмассовых тарелок. Мне казалось, что я достаточно взрослая, чтобы привередничать и вести себя как старая дева, если захочу. Я на полставки работала в организации, помогавшей обедневшим женщинам из хороших семей, – дело, очень близкое моему сердцу, ведь я как раз из тех, кто однажды может пополнить их число. Миссис Нейпир с ее серыми брюками и антропологией ничего подобного явно не грозило.

Я думала о ней, переодеваясь, чтобы пойти на ужин в дом священника, и обрадовалась, что на мне приличная одежда, когда встретила ее на лестнице с высоким светловолосым мужчиной.

– Тебе придется пить джин из кружки, – услышала я ее голос. – Бокалы не распакованы.

– Неважно, – ответил он довольно сухо, точно это было очень даже важно. – Полагаю, ты еще не устроилась.

Не Рокингхем, решила я. Нет, конечно не Рокингхем, он же в Италии, очаровывает военнослужащих из женского вспомогательного. Может, коллега-антрополог? Колокол Сент-Мэри начал звонить к вечерне, и я одернула себя: мол, не мое дело, кто он. Идти в дом священника было еще рано, поэтому я поспешила в церковь и заняла место среди полдюжины женщин средних и преклонных лет, в будни составлявших паству. Уинифред Мэлори, как всегда опоздав, села рядом и зашептала, что кто-то сделал довольно большое, очень щедрое пожертвование на восстановление западного окна, поврежденного взрывом бомбы. Анонимное пожертвование! Захватывающе, правда? Джулиан все мне расскажет за ужином.