Текст книги "Прятки со смертью"

Глава 6

Макс свернул на Голдер-Ранч-роуд, чтобы забросить меня, а две другие машины продолжили путь на юг, к городу. Когда подъехали к дому, я подумала, что здесь меня ждут не дождутся мужчина и две собаки. Я была рада повидаться с Зигмундом. Вот только, пока плелась по подъездной дорожке, боль – не то от вида тела Джессики, не то из-за стресса от встречи лицом к лицу с прошлым – рисовала в воображении картину, как я бьюсь в двери и ору: «Убежища!» Так хорошо мне было, когда Карло открыл входную дверь и улыбнулся.

На секунду показалось, что муж растворился в том, что я навоображала. А потом он предложил: «Пойдем расскажешь» – и мы все переместились в гостиную, где мопсам было проще добраться до моего лица. Я вдвойне была рада еще и оттого, что Зигмунд не видит сцены воссоединения нашей стаи.

После раннего ужина – паста с соусом песто, салат из шпината – и перед вечерним выгулом мопсов я взяла свой бокал с недопитым вином во вторую спальню, где Джейн обычно простегивала одеяла и клеила семейные альбомы. В этой комнате Карло позволил мне устроить кабинет, когда я сказала, что мне нужна своя норка – наподобие того как мужчины обустраивают гараж. Я не стала говорить ему, что не до конца изжила в себе специального агента Бриджид Куинн. Вдобавок в один прекрасный день, когда уже научусь быть лучшей женой, чем Джейн, я планировала организовать маленькое частное сыскное агентство.

Мой письменный стол, что я перевезла из старой квартиры, был завален журналами и каталогами хозтоваров с кухонной утварью. Если первые я все собиралась прочитать, то вторые не переставали озадачивать и пугать меня одновременно. Там же разместился мой лэптоп. За столом – крутящийся офисный стул. Несколько коробок со старыми налоговыми декларациями и другими безвредными архивами. Металлический шкафчик с замком, купленный после того, как Пол оставил меня, – для всего прочего.

Несколько фотографий на стенах напоминали о моих успехах в разрушении преступных планов всевозможных злодеев: вот президент Рейган благодарит меня за предотвращение террористической атаки, о который никто никогда не узнает; другая рамка хранит награду за уничтожение тайской банды, промышлявшей работорговлей. Следующая – за внедрение в секту Пало Майомбе, как раз вовремя, чтобы спасти мальчика от участи быть сваренным в котле заживо. К этой награде я питала смешанные чувства, потому что в котле уже был другой мертвый ребенок, когда появились мы: это тогда я застрелила невооруженного преступника.

Материалы для рукоделия Джейн хранились в коробке в шкафу вместе с ее швейной машинкой.

Усевшись, я положила ноги на ближайшую коробку с документами и уставилась на мобильный телефон на столе. Я вспоминала свой взрыв на дороге в Маунт-Леммон. Если бы дело касалось одной Джессики, мне, наверное, удалось бы обуздать свои чувства. В конце концов, она мертва и уже не испытывает боли. Но жив ее отец Зак Робертсон, мысль о котором не позволяла забыть о том деле.

Захария Робертсон был скромным дантистом в Санта-Фе, жил с обожающей его женой, не огорчавшим его сыном и дочерью, только что поступившей на службу в ФБР. Я никогда не говорила ему, как жалела о том, что поспешила рекомендовать Джессику для стажировки, поскольку очень хотела выучить ее на смену себе; как жалела, что была чуть старовата, чтобы выдавать себя за автостопщицу-подростка. Как и всем родным тех, кто стал жертвой арестованных мной злодеев, я просто сказала Заку, чтобы звонил в любое время дня и ночи.

Он звонил. После исчезновения Джессики в ту ночь на Шоссе-66 в семидесяти девяти милях к западу от Тукумкари, Нью-Мексико, его звонки полнились надеждой – вскоре после ноля часов и отчаянием – спустя шесть месяцев. Он стал появляться на работе нетрезвым и был не в состоянии сдержать дрожания инструментов во рту пациентов.

Даже спустя два года Зак продолжал звонить мне. Так я выяснила, что жена Елена и сын Питер оставили его – года на три раньше срока, когда обычно распадаются семьи жертв убийства. Вскоре Елена заболела раком и умерла, не пытаясь лечиться. После ее похорон Зак с сыном почти не общался.

Когда последний раз я говорила с ним, Зак являл собой фактически «не просыхающего» отшельника, который редко моется, ютясь в лачуге где-то на Верхнем полуострове, штат Мичиган.

Я выпила залпом оставшееся вино, глубоко вздохнула и набрала номер Зака.

Он ответил сразу, в точности как делал, когда все только начиналось.

– Ты всегда ждешь, пока я позвоню первым, – не раздумывая выпалил он, а затем с дрожью в голосе: – Неужели ее нашли…

– Нашли.

Я не выплеснула на него сразу все. Мне хотелось сначала попробовать оценить, сколько из услышанного он вспомнит утром.

– Что… что насчет того, кто сделал это? Вы знаете?

– Да. Теперь мы все выяснили.

Мне показалось, он лишь слегка под градусом, поэтому я рассказала ему, что знала. Все, что произошло за последние двадцать четыре часа, и еще то, что, по нашим предположениям, случилось в тот страшный день. Как и все эти годы, я не смягчала удары. И ему не понадобилось задавать вопросы, поскольку я предвосхитила буквально их все.

А замолчала, услышала то, что поначалу приняла за звук перемешивания кубиков льда в стакане. Потом до меня дошло, что он, слушая, одновременно печатает на клавиатуре компьютера.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Дерьмо, до этого Тусона напрямую не доехать ниоткуда! – воскликнул он, когда щелчки клавиатуры наконец прекратились. – Рейс семьсот тридцать четыре «Американ эрлайнс», прибывает в два пополудни.

– Зак, не стоит.

– Если не встретите, я возьму такси и приеду в офис судмедэкспертизы.

– Зак, послушай…

– Да не бойся, я не причиню никакого беспокойства. Я никогда ни в чем не винил Бюро, с самого начала, разве нет?

Он миллион раз повторял, что никогда не винил Бюро (читай – меня).

– Да, все так.

– И даже в ту ночь, что ты провела со мной.

Скорее не ночь, а двое суток я отговаривала его от самоубийства, когда он позвонил откуда-то из сельской местности и сказал, что его потеющие ладони измазаны тающими пригоршнями таблеток снотворного.

– Да, Зак, даже тогда ты не винил нас. Но тебе не надо видеть ее… такой.

– Нет, надо. – Мужество наконец оставило его, он заплакал.

Я не очень-то уважаю пьяные слезы, за исключением тех случаев, когда кто-то оказывается в таком положении, как Зак, поэтому терпеливо ждала, пока он успокоится.

Затем, вытерев собственный нос тыльной стороной ладони, пробубнила:

– Клянусь тебе, когда дойдет до слушания дела, тебя допустят на заседания в суде. И ты сможешь прочитать то заявление, которое написал много лет назад. Помнишь то заявление? Постарайся сосредоточиться на этом. Оно ведь еще у тебя, да?

Зак повесил трубку.

Именно так и происходит со многими близкими жертв. Эту часть никто не видит потом, когда медиа наскучит тема, – так в конце фильма бегут титры, а их не читают. Преступник пойман, актеры, что исполняли роли членов семьи, переживают катарсис, увидев победу правосудия. Актеры, играющие детективов, поворачиваются спиной и триумфальной походкой покидают кадр. Простые обыватели, или зрители, выбрасывают попкорн, вытирают жирные пальцы и расходятся по домам. Они чувствуют самое большее легкую дрожь от страха, когда, въезжая в темный гараж, вдруг вообразят, что кто-то затаился за второй машиной, но там, конечно, никого нет, и жизнь продолжается, как прежде, трам-парам-папам.

В реальности некоторые семьи жертв проводят остаток своей жизни в ожидании смерти. Конец.

Только дурачье верит в катарсис.

Глава 7

На следующий день, в два часа пополудни, я встречала Зака в международном аэропорту Тусон: один терминал, два вестибюля, двадцать выходов. Смотрела, как он спускается по эскалатору в зону выдачи багажа: его тело, медленно открываясь, заполняло проем в потолке – от туристических башмаков из шодди[9]9
  Шодди – искусственная шерсть, получаемая путем переработки шерстяных обрезков, старого платья, изношенных войлочных изделий.


[Закрыть] до лысеющей макушки. Зак был чуть выше меня, намного худее, и, хотя на шесть лет моложе – но, не подумайте, что во мне говорит тщеславие, – выглядел он значительно старше меня.

Ползущая лестница резко сменялась неподвижным полом. Он споткнулся, качнувшись прямо в мои объятия. Избегая смотреть реальности в глаза, он шепнул мне в волосы:

– Ух, последний отрезок полета швыряло, как верхом на дикой лошади.

– Вы же летели меж горных хребтов, там воздух разряжённый, воздушные ямы. – Объятие вышло искренне нежным, к тому же мне удалось быстренько принюхаться к нему.

Последний раз, когда я видела Зака, его личная гигиена оставляла желать лучшего. Но ради Джессики он вымылся и даже нарядился в новую голубую рубашку с коротким рукавом. По перпендикулярным складкам на дениме было понятно, что одежда недавно из пакета. Запаха алкоголя я тоже не уловила. В самолете он наверняка не пил и, может, поэтому так торопливо отстранился, чтобы я не успела почувствовать дрожание – как крылышки мотыльков – его пальцев на моей спине.

Я удержала его руки на мгновение дольше, дала ему заглянуть мне в глаза и не отвела свои, как это делали многие.

– Не надо, Зак. Тебе нет нужды видеть ее. Мы получили подтверждение зубной формулы.

– Я не помню, говорил ли тебе, что недолго работал судебным дантистом?

Да, раза четыре или пять, как и твердил, что не винит меня в смерти Джессики. С ленты багажной карусели Зак снял небольшую холщовую сумку, и мы пошли из терминала на парковку. Там я усадила его в машину, вручила бутылку воды, что всегда дают приезжающим в пустыню, заставила немного хлебнуть, и мы поехали в деловую часть города, где располагалась лаборатория судмедэкспертизы.

Макс Койот и Лаура Коулмен были уже на месте; едва мы переступили порог, нас встретил в фойе Джордж Манрикес.

– Доктор Манрикес, – поздоровалась я: ситуация требовала формальности, несмотря на то что мы с экспертом знали друг друга по моему недолгому периоду работы в Бюро Тусона.

Я сделала шаг назад, давая ему подготовить Зака к тому, что предстояло увидеть.

– Мистер Робертсон, – сказал Манрикес, показывая на пару небольших кресел в дальнем углу в холле, – прошу вас, присядьте здесь на секундочку.

Зак повиновался, а мы трое – я, Макс и Коулмен – повернулись друг к другу, делая вид, что не слушаем.

– Мистер Робертсон, – повторил Джордж, когда оба уселись, – никто лучше меня не понимает, что это реальная жизнь, а не постановка, поэтому я хочу немного подготовить вас. Здесь у нас нет никаких загадок или отраженного освещения, как в ТВ-шоу. Вы не увидите свою дочь, точнее, того, что вам напоминало бы вашу дочь. Это скелет, обтянутый темно-коричневой кожей. Вы когда-нибудь видели мумию?

– На картинках в книгах, – ответил Зак. – Мы… как-то ездили в Помпеи, но я понимаю, там совсем другие тела… – Воспоминания о далеком отпуске согнули его, словно придавив своей тяжестью.

– Верно. То были гипсовые слепки, но тем не менее они отчасти напоминают то, что предстоит вам лицезреть здесь. Не хотите ли о чем-либо спросить меня? О чем угодно.

Зак вытер губы тыльной стороной ладони, как будто решил ничего не выяснять, и все же не выдержал:

– А она это… пахнет?

– Я бы не сказал. Во всяком случае, не настолько отталкивающе, как вы могли бы подумать. Лишь немного плесенью, но вы не будете шокированы. А вот сам вид останков может вас расстроить.

Зак уронил голову, и я заметила, как побелели костяшки его пальцев. Хотела было подойти, но знала, что он в хороших руках с душкой Манрикесом.

После длинной паузы, показавшей, что для мистера Робертсона не было ничего на свете важнее этого момента, Джордж встал и протянул Заку руку, помогая подняться. Затем повел всех по коридору в прозекторскую.

У этого помещения свой неистребимый запах – сочетание дезинфектанта и старого памперса, как в государственном детском саду. На пластиковой каталке лежало тело Джессики Робертсон, накрытое простыней. Все строго и буднично, как предупредил Манрикес, – никаких темных углов, никаких инструментов, наводящих на мысль о рассечении плоти, никакой фоновой музыки. Зака поставили с одной стороны каталки, а по бокам от него – меня и ассистента патологоанатома, достаточно крепкого, чтобы успеть подхватить мужчину, если тот станет падать. Джордж занял место по другую сторону каталки. Макс и Коулмен остались чуть позади.

Бросив быстрый взгляд на Зака, медэксперт стянул простыню с макушки головы Джессики, так что Зак мог видеть ее выцветшие волосы и клочок темно-коричневой кожи на лбу. Решив, что мистер Робертсон справился, Джордж потянул простыню вниз.

Я выгнула шею, чтобы краешком глаза наблюдать за Заком, но, кажется, больше чувствовала, чем видела, как по всему его телу прокатилась дрожь, словно локальный толчок землетрясения. Он издал единственный тихий стон. За исключением этого, мужчина оставался невероятно собранным, справляясь со своими мыслями и воспоминаниями, не деля их ни с кем. Он осторожно провел указательным пальцем по высохшей коричневой мочке левого уха дочери, сохранившейся спустя столько лет благодаря процессу мумификации. Зак погладил ее ухо так, как гладят невероятно хрупкую, но слишком удивительную, чтобы удержаться и не прикоснуться, вещь. Ему не видна была другая сторона головы, где ухо отсутствовало. Затем он убрал руку, и судмедэксперт натянул простыню обратно.

– Я больше не увижу ее.

– Нет, – подтвердил Джордж, поняв Зака, а может, и нет.

Он взглянул на ассистента, которому явно были заранее даны инструкции, и подождал, пока отца жертвы проводили в приемную. Я чувствовала за Зака гордость.

Даже несмотря на гнетущее соседство трупа в комнате, мы все вздохнули чуточку свободнее.

Когда Макс и Коулмен подошли к каталке поближе, Джордж произнес:

– Я переехал сюда из Майами около десяти лет назад в поисках новой обстановки. Слишком много иммигрантов выносит на пляжи, сказал себе я. Единственное, что изменилось, – я переквалифицировался с гаитянских утопленников на мексиканских мумий. В летнее пекло у меня набивается полный холодильник неопознанных трупов, которых подбирают в пустыне. – С этими словами Джордж приступил к своим обязанностям, но сдернул простыню с трупа уже с меньшей церемонностью, чем несколько минут назад.

Тело лежало в позе зародыша, как его поначалу клали в машину. Голова находилась на том же месте, где ей положено при жизни, однако от туловища отделена.

– Подобная мумификация – явление нередкое и естественным образом происходит в пустыне, где очень низок уровень влажности. Вспомните второе тело в машине.

Джордж имел в виду проститутку, наверняка бывшую частым гостем на парковках дальнобойщиков, – первую жертву Флойда, которую тот выбросил из головы, словно ящерицу.

– Я не успела толком рассмотреть ее. Почерк убийства тот же?

– На ней я сосредоточился в первую очередь. Все, что могу сказать: у второго трупа наличествуют оба уха. Более подробный отчет я предоставлю, когда закончу вскрытие.

– А как насчет тела, найденного в машине Линча? Есть ли какие-то сходства в причине смерти и способе убийства? – спросила я.

– Как я уже отметил, тело Джессики Робертсон, по всей видимости, мумифицировалось естественным путем. Другому же, что из машины Линча, немного помогли. Все отражено в отчете.

Макс и Коулмен кивнули.

– Пожалуйста, доктор, расшифруйте, – настаивала я.

Манрикес, похоже, был совсем не против и с готовностью откликнулся:

– Линч использовал химическое вещество – окись натрия. Оно доступно в свободной продаже. Это смесь четырех типов натрия: карбонат, бикарбонат, хлорид и сульфат. Покрываете им тело, оно обезвоживается и становится не по зубам бактериям, разлагающим ткани. Кроме того, он вынул органы, которые ускоряют процесс гниения. Все, что он оставил, – кости и высохшие мягкие ткани.

Как и многие судмедэксперты, Манрикес ни о чем не любил говорить так, как о своей работе. Я помнила, что там, наедине со своими мыслями, ждет Зак, и пора было закругляться, но любопытство пересилило.

– Вы сказали, окись натрия в свободной продаже?

– Да. Вы, наверное, видели: такие маленькие пакетики с осушителем – их кладут в упаковки, чтобы впитывали влагу. Мистер Линч, по-видимому, не глуп и знает, как искать нужные вещи в Интернете. Там он и узнал, как и что делать. Агент Коулмен может подтвердить. Это есть в материалах допроса, но я полагаю, он поместил жертву в проветриваемый ящик где-то в пустыне и оставил умирать. Следы повреждений тела хищниками отсутствуют.

– Линч говорил, что из-за вони он смог переместить тело в машину только через несколько месяцев, – заметил Макс.

– Как долго Линч возил ее в своем грузовике? – спросила я.

– Около полутора лет, – ответил помощник шерифа.

Манрикес кивнул – это совпадало с его выводами о предположительном времени с момента убийства – и добавил:

– Он не пытался двигать тело, поэтому оно сохранилось невредимым. Разумеется, едва ли можно установить точную дату смерти, поскольку тело такое старое, однако я нашел на нем достаточное количество высохшей спермы, а это означает, что Линч совсем недавно «пользовался» им.

– Сперма точно его? – занудствовала я.

– У нас было время сделать ДНК-тест, который дал положительный результат.

– Возвращаясь к Джессике, – сказала я. – Причина и род смерти?

– Странгуляционные борозды отыскать трудно, поскольку голова долгое время была наклонена таким образом, что впоследствии отделилась от тела. А так как высохли глаза, невозможно увидеть характерные петехии, хотя они могут проявляться и при гистопатологии. Однако нет нужды забираться так далеко. Подъязычная кость явно раздавлена, ахиллесово сухожилие перерезано, и ухо удалено с этой стороны. – Манрикес покачал головой. – После признания Линча я прочитал результаты вскрытий в деле «Шоссе-66». Вот тогда и обнаружил связь между ними и телом из грузовика: метод убийства. Затем я исследовал тело Джессики на предмет обнаружения семени и нашел немного на различных его частях – в точности как на мумии из грузовика. Результаты предварительных тестов не исключают Линча. Главным приоритетом мы будем считать подтверждение анализа ДНК.

Я снова подумала, как там Зак один в приемной. Захотелось вернуться к нему, но заговорила Коулмен:

– На допросе Линч показал, что он использовал тело Джессики несколько лет, но устал ездить по дороге в гору, к тому же беспокоился, что кто-нибудь его увидит. Поэтому он начал экспериментировать на животных, а закончил с телом, обнаруженным в грузовике, когда мы взяли его. – Она повернулась к Манрикесу. – Не могли бы вы прислать мне оба результата вскрытия, по Джессике и второму телу из машины?

– Конечно. Они у меня в компьютере.

Манрикес прошел в дальний конец прозекторской, где дожидалось на носилках второе тело, накрытое зеленой простыней.

Коулмен и Макс наблюдали за тем, как он снимал ткань. Я увидела темную кожу, которую там и здесь пятнали пожелтевшие клочки бумаги и частички мусора, прилипшие к телу до того, как оно полностью высохло. Я не стала подходить, предоставив коллегам разглядывать тело. Манрикес с энтузиазмом размахивал руками, словно вознамерился левитировать труп.

– Этот экземпляр абсолютно невредим, как и труп Джессики Робертсон, – сказал он.

– Невредим? – переспросил Макс. – Да когда их доставали из машины, головы отлетели, а это тело – вообще все из отдельных частей.

– Я о повреждениях твердых тканей, – ответил Манрикес.

– Эй, я пошла… – со своего места рядом с телом Джессики обратилась я к ним, но никто меня не услышал.

Глава 8

Я отвезла Зака к «Шератону» на углу Кэмпбелл и Спидвей, помогла разместиться в номере 174, заказала в номер стейк «Сэлсберри» с пюре и заняла разговорами, пока не принесли еду. Я сидела на стуле у стола, а он – на краешке ближайшей ко мне кровати. Хотела незаметно подбросить ему таблеточку валиума, который держу в своей сумке, но передумала: увидела, как он заинтересовался алкогольными напитками в меню обслуживания номера. Зак, похоже, не горел желанием рассказывать о своей работе в лаборатории судмедэкспертизы и заверил меня, что ничего с ним не случится. Просто хочет побыть один. Я ему не поверила, но что оставалось? Он взрослый человек.

– И все же не стоило тебе ходить туда, – вновь повторила я, желая одновременно и потянуть время, и уйти, как последний друг на поминках.

– Нет, я должен был. Это как… дойти до самого дна.

Ему не было нужды пояснять насчет дна. Я поняла и знала, что не могла последовать туда за ним.

– Я сама позабочусь о приготовлениях для тела Джессики. Ты будешь забирать ее в Мичиган?

– Нет, Мичиган никогда не был ее домом. Наверное, она привыкла к этим местам. Пусть остается.

Я могла бы упомянуть, что мой муж – бывший священник и может помочь в поминальной службе, но ни Зак, ни я уже давно не верили в Бога.

– Когда планируешь лететь?

– Обратный билет пока не брал. – В костлявых плечах Зака сохранялась та же сутулость, что я заметила при встрече в аэропорту. Однако в глазах почудилось подобие тревожного блеска. – Бриджид, просто оставь сейчас меня одного, хорошо?

– Но ты же не сделаешь какой-нибудь глупости?

– Ты о самоубийстве? Самое опасное в этом номере – нож для масла, что принесли с заказанной едой. – Он почти улыбнулся. – Мы вместе пуд соли съели, верно? Ты знаешь меня лучше всех на этом свете.

Верно. Я знала Зака достаточно долго, чтобы не пытаться говорить банальности вроде «Господь никогда не шлет испытаний, которые будут нам не по плечу». Вместо этого я сказала почти такую же глупость:

– Поспишь?

– Нет. – Захария улыбнулся абсурдности вопроса. Оттолкнулся от кровати, встал и пошел к окну. Мужчина отдернул штору, посмотрел на парковку и, не поворачиваясь, заговорил: – Бриджид?

– Да, Зак.

– Линч выпросил сделку?

Это было единственным, о чем я ему не сообщила, и мне следовало знать, что он заметит упущение. Я не ответила.

– Его я тоже хочу видеть, – бросил он.

– Нет, Зак. – На этот раз тон мой был безапелляционен. – Я обещаю позвонить тебе, когда мы получим дату вынесения приговора, ты сможешь зачитать свое заявление в суде.

Зак мог ответить, что будет держаться стойко. Но, когда отвернулся от окна, смотрел на меня так, будто в этот момент увидел перед собой свою дочь.

– Столько лет утекло, а ты отлично выглядишь. Грусть по-прежнему живет в твоей душе, но влюбленность осветила тебя. И климат пустыни к тебе милостив.

– Может, и так, зато стоимость увлажняющего крема меня просто убивает, – отшутилась я. Частенько шучу, когда испытываю неловкость.

– Тебе, наверное, пора, – заметил он.

– Вообще-то, нет. – Я подошла к столу, на котором оставили поднос. – Давай налью тебе кофе. Ты пьешь черный с заменителем сахара?

Зак покачал головой, не в силах скрыть легкого раздражения моей заботливостью.

– Раз уж ты не уходишь, я тебе кое-что покажу.

Он заковылял – бог ты мой, заковылял, а ведь ему только пятьдесят три! – назад к кровати, на которую бросил свою черную сумку. Дернув молнию бокового кармана, вытащил фотографию Джессики и протянул мне.

Девушка была запечатлена рядом с пестрой штукой неясной формы, занимавшей две трети снимка, оставляя треть ее фигурке с краю.

– Это последний ее снимок, сделанный на фестивале воздушных шаров в Альбукерке. Не лучшая, конечно, фотография, но самая ее последняя.

Я внимательно рассматривала портрет шестнадцать на двадцать сантиметров, аккуратно ламинированный, не забирая из его рук, не зная, что сказать. Говорят, женщины всегда находят нужные слова в такие моменты, но я к подобному типу особ, наверное, не принадлежу. Спустя несколько секунд он, кажется, осознал, что больше ничего не будет сделано или сказано, и прислонил ее к лампе у изголовья кровати.

Показалось, что это все, но Зак залез в тот же карман и вытащил десяток открыток. На этот раз я все поняла еще до того, как он начал говорить. С момента исчезновения Джессики Зак все эти месяцы и годы периодически получал открытки. Четыре из них я помнила очень хорошо: фотография улыбающегося аллигатора из Флориды, одинокий трубач в Новом Орлеане, «Привет» из Карлсбадских пещер и макроснимок скорпиона. И каждая из них хранила одно и то же послание: «Замечательно провожу время с моим новым другом. Жаль, тебя нет рядом. С любовью, Джессика».

Я помнила те часы, что мы потеряли на лабораторные анализы и исследование документов. Поиски отпечатков пальцев, надежды на ДНК на почтовых марках открыток, всякий раз тонких и на совесть приклеенных. Мы вычисляли почтовые отделения, опрашивали их персонал, бросались сломя голову в места отправления, указанные на открытках. Текст и адрес были распечатаны с компьютера и прилеплены к открытке прозрачным скотчем. Да, мы проверяли обе стороны скотча на предмет отпечатков.

По роду службы мне приходилось сталкиваться с законченными ублюдками, но тот, кто слал эти открытки после смерти Джессики Робертсон, худший, кого я знала. Мало ему было замучить, изнасиловать и убить ее. Этот выродок, может оттого, что жертва была агентом ФБР, продлевал ужас, издеваясь и мучая еще и родных.

Я вспомнила о мужчине, с которым познакомилась вчера, – с тем, что сознался в двух преступлениях. Попробовала представить его за подобным занятием и возненавидела его еще сильнее.

– Ты по-прежнему получаешь их? – глупо спросила я, держа открытки в руке и не пытаясь рассмотреть каждую в отдельности.

– Наверное, мне следовало переправлять вам их сразу же по получении. Но толку от них было мало, ведь так?

– Так. Ничего у нас не вышло.

– А когда Елена ушла от меня и некому стало плакать, я начал ловить себя на том, что жду их. – Зак смотрел на меня, словно спрашивая, понимаю ли я, что он чувствует. Я сказала, что понимаю, ответ как будто подбодрил его. – Так я и пристрастился думать, что они на самом деле от Джессики.

– Когда пришла последняя?

Он потасовал открытки и вытянул одну, показав мне почтовую марку:

– Пару месяцев назад – вот эта.

– Они… – Я замолчала, высчитывая хронологию передвижений Флойда Линча: отправлена более чем за месяц до того, как его взяли.

Зак мягко шикнул на меня.

– Бриджид, я тебя люблю, – произнес он.

– И я тебя, Зак, – отозвалась я.

Это был один из тех рефлекторных моментов, когда тебе говорят эти слова, и ты говоришь такие же в ответ, и никто не знает, что сказанное на самом деле значит. Но оно не вредит никому.

– А теперь проваливай к чертям и оставь меня одного, – скомандовал он тоном крутого парня, протягивая руку за открытками.

Заметив, что пюре на подносе выглядит очень аппетитно, я пообещала ему позвонить утром, а еще – позаботиться о документах, которые потребуются, чтобы забрать Джессику у судебного патологоанатома. И спросила, не будет ли он против, если я заберу открытки.

Наверное, после увиденного тела дочери они потеряли для него свою ценность, и он отдал их. Я убрала открытки в боковой карман сумки с таким почтением, будто они и в самом деле от Джессики.

Я не люблю одиночества, но предстать перед Карло прямо сейчас не могла, не было сил притворяться. По пути из отеля позвонила Зигмунду на мобильный, чтобы сходил со мной выпить. Я поведаю ему, каково это – встретиться с Заком и Джессикой спустя столько лет, а сама послушаю о том, как идут тесты на невменяемость.

– Никак они не идут, – ответил Зигмунд, когда я поинтересовалась. – Моррисон сказал, в этом нет необходимости, невменяемость даже не обсуждается, и если все-таки оценки понадобятся, он пригласит кого-нибудь из местных. Извинился за недопонимание.

– Тебя отфутболили?

– Он позвонил, был очень вежлив и заметно взволнован. Я не знал, что агент Коулмен не согласовала с ним этот вопрос. По правде говоря, по неосторожности я упомянул, что ты ездила с нами вчера, и Моррисону это тоже не понравилось. По-видимому, он против того, чтобы держать тебя в курсе событий, так что Коулмен и в этом плане нарушила протокол. У нее могут быть неприятности.

– Ненавижу Моррисона.

– Ты частенько повторяешь это.

– Тебе, кстати, тоже может перепасть.

– Это всегда было одной из твоих проблем: ты никогда не играла на своей позиции, всегда тебя тянуло на левое поле. – Зигмунд не смотрит спортивные трансляции, но терминами пользуется только так.

– Значит, встретиться не хочешь?

– Прости, Стингер, надо было сразу тебе сказать, я не здесь. Примерно час назад вернулся домой. У нас плюс двадцать три. Но ты дай мне знать, если надо будет тебя выручить.

– Рада была повидаться, Зиг.

Мы попрощались друг с другом без пустых обещаний созвониться.

Более неохотно я набрала номер приемной Бюро и попросила позвать Коулмен. Я удивилась ее пылу и готовности встретиться со мной.

– Агент Куинн. О господи, конечно. Сейчас?

– Только что высадила Захарию Робертсона у его отеля, так что я еще в городе, – сказала я. – Хотите, встретимся в том греческом ресторане у вашего офиса?

– Не могу. Мое последнее дело о мошенничестве связано с ними, и я собираюсь арестовать их за отмывание денег.

– Я кое-что слышала об этом, но у них такая вкусная шаурма… – мечтательно протянула я, но она не слушала.

– Ларри? – Ее голос чуть отдалился от телефона, и я услышала, как она спрашивает кого-то о месте поблизости от Кэмпбелла и Спидвея. Донесся мужской голос: «Уверен на все сто, они сейчас открыты». Затем Лаура подсказала, как доехать до полицейского бара у «Шератона», и добавила, снова выслушав чьи-то наставления: – Это «Кантина Эмери». Выезжаю из офиса прямо сейчас.