Текст книги "Красный Бубен"

Мишка Коновалов, проезжая утром на тракторе мимо нехорошего дома, увидел, что ворота открыты настежь. Он остановился и пошел посмотреть. Мишка заглянул осторожно во двор. Во дворе никого не было. Он прошел внутрь.

В доме Мишка нашел трупы застреленных москвичей, кучу каких-то пробирок и мензурок, какие-то подозрительные химикаты и старинную книгу с нерусскими буквами.

Коновалов побежал за мужиками.

Вызвали милицию из Моршанска. Приехало двое – сержант и капитан. Капитан осмотрел трупы и пришел к такому предварительному выводу: дачники застрелены. Их кто-то застрелил.

Трупы погрузили в воронок и увезли. А дом заколотили и опечатали.

А на следующий день из Моршанска приехал сын Борьки Сарапаева Ванька, который работал там милиционером, и рассказал, что трупы дачников из морга исчезли вместе с санитаром Сергеем Кузовым. Ведется следствие.

Похоже было, что убийцы заметали следы. Мнения на этот счет сложились разные. Одни говорили, что евреи прислали какому-то султану испорченные органы, и за это султан подослал к ним убийцу моджахеда из Афганистана. Другие говорили, что они не поделили деньги с московскими чиновниками, с помощью которых забирали детей из детских домов. А Семен Абатуров сказал, что это чистая метахизика, но не объяснил, что имеет в виду.

Звезда Рэдмах засияла на небе в шестой раз, когда из пещеры вышел на воздух обнаженный, костлявый, седой бородатый человек и пошел по древней тропе к вершине горы, опираясь на черную палку.

Он шел, чуть сгорбившись, но твердо и уверенно, не оборачиваясь назад.

Казалось, что земля постанывает у него под ногами, то ли от боли, то ли от удовольствия.

И кролик, и белка, и ветвистый олень, прибежавшие посмотреть, кто тут ходит, в ужасе кинулись прочь, подальше от этого человека.

– Гибель и мор! Гибель и мор! – кричали звери, каждый по-своему.

И одинокий голодный волк, задравший за свою жизнь немало овец и пастухов, учуял человека и вышел ему навстречу. Но когда горящие волчьи глаза встретились с глазами человека, он заскулил жалобно и, поджав хвост, пополз к нему, а когда дополз, то стал лизать мокрым языком убийцы руки незнакомца.

И взошел человек на вершину горы, и сел он на квадратный камень с круглым отверстием в центре. И возвел очи звезде Рэдмах и сказал:

– Я ГОТОВ, О ВЕЛИКАЯ МАТЕРЬ ЗВЕЗД И ПРОСТРАНСТВ! Я ГОТОВ ПРИНЯТЬ ТВОЮ СИЛУ И ТВОЕ ПОСЛАНИЕ, КОТОРЫЕ ЗАВЕРШАТ МОЕ ПЕРЕРОЖДЕНИЕ!

И грохот потряс землю. И вниз с горы посыпались камни. А волк, сидевший рядом, завыл и оглох.

И луч красного света вышел из звезды Рэдмах и достиг человека, и коснулся его груди. И сияние молний окутало человека с ног до головы. А палка, которую он держал в руке, вспыхнула и превратилась в уголь.

И когда все кончилось, человек сказал:

– БЛАГОДАРЮ ТЕБЯ, О ВЕЛИКАЯ ЗВЕЗДА РЭДМАХ!

И спустился он с камня и положил руку волку на голову, и сказал, не разжимая губ:

– Долго я жил на Земле и копил силы… Теперь я готов покинуть этот мир, чтобы отправиться в другой, высший Мир!

Волк заскулил и задрожал.

– Я завершил свой путь на этой Земле, – продолжал человек. – Но то знание, которое я накопил за долгие века, не должно пропасть!

Незнакомец снял с плеча сумку и вытащил из нее толстую книгу и маленькую шкатулку.

– Ты сохранишь это для будущих времен, волк! Книгу и кусочек моей плоти!

И отгрыз он себе мизинец, и положил его в шкатулку, и убрал шкатулку с книгой обратно в сумку, и повесил сумку волку на шею.

– Ты будешь хранить это до тех пор, пока не появится тот, кто сможет этим воспользоваться. Ибо, воспользовавшись этим, он будет сильнее всех!.. Прощай же, зверь!

Человек поднял руки, оторвался от земли и полетел на звезду.

Глава вторая
УЖАСНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ НА КАРТОФЕЛЬНОМ ПОЛЕ

Купола в России кроют чистым золотом…

Высоцкий

Петька Углов собрался ночью на рыбалку.

Еще с вечера он прикормил карасей отрубями и надеялся на хороший клев.

Петька вытащил из-за печки четверть самогона, налил стакан мутной жижи, выпил, зажевал огурцом, поставил бутыль на место, надел сапоги, взял удочку, ведро, банку с опарышами и пошел к двери.

Но у двери остановился и вернулся назад, налить еще.

Он положил на пол удочку, поставил ведро, кинул в него банку с опарышами, вытащил из-за печки четверть, налил стакан, выпил, зажевал огурцом, поставил бутыль на место, поднял с пола удочку, подцепил ведро и пошел к двери.

В ведре гремела о стенки банка с опарышами.

Взявшись за ручку двери, Петька замер, а потом повернулся на каблуках и пошел обратно.

Он поставил ведро под стол, а удочку прислонил к столу, достал из-за печки четверть, налил стакан, выпил, понюхал огурец, поставил бутылку на место, взял удочку и пошел к двери.

Но рядом с дверью понял, что в руке чего-то не хватает.

Не хватало ведра, которое он оставил под столом.

Петька в третий раз повернулся к двери спиной и пошел к столу.

Он поставил удочку, нагнулся, выдвинул из-под стола ведро на видное место, достал четверть, налил стакан, выпил, поставил четверть на место, взял ведро и закинул на плечо удочку.

От резкого движения крючок отцепился от удилища и зацепился за телогрейку, которая лежала на стуле.

Петька пошел к двери, но что-то удерживало его у стола и не давало идти на рыбалку.

Углов напряг спину и, упираясь посильнее пятками в пол, всё-таки пошел вперед, потому что не привык, когда его что-то удерживает и не дает сделать того, что он задумал.

Он – вольная птица, сам себе голова, кормится со своего огорода и нЕ хрена его задерживать!

Что-то за его спиной не выдержало Петькиного напора и потащилось за ним.

Но идти было нелегко.

– Отье…ись, говно! – сказал Петька невидимой силе.

Но это не помогло.

Петька напрягся еще больше и рванулся со всей силы.

Леска лопнула, и Петька полетел в дверь.

Его сначала стукнуло лбом, а потом ведром.

Ведро смялось, стало немного угловатым.

Петька нахмурился, потер лоб.

Он оглянулся на удочку и увидел свободно болтающуюся леску без крючка.

Без крючка на рыбалке нЕ хера было делать.

Петька вернулся к столу, вытащил четверть, налил себе и выпил.

И полез на печку, где у него хранились рыболовные крючки.

Он без труда нашел нужный крючок и прыгнул вниз.

И попал двумя ногами в ведро, сплющив банку с опарышами.

Потерял равновесие и завалился на удочку, сбив еще по пути со стола бутылку.

Бутылку Петька спас, поймав ее вверх горлышком, лежа на спине.

А удочка сломалась пополам.

Не вынимая ноги из ведра, Петька допил бутылку и отключился.

Через день Петька рассказывал, что нечистая сила забралась к нему в дом и там устроила бардак, а его, Петьку, не пускала на рыбалку, крепко схватив волосатыми лапами за удочку. Но он развернулся и дал ей в пятак. А после этого началась у них битва и Сила сломала Петьке удочку, оборвала крючок и засунула Петьку ногами в ведро.

Деревенские смекнули, что это помершие Дегенгарды продолжают безобразить в деревне после смерти.

Через день Петька Углов снова пошел на пруд, прикармливать рыбу для ночной рыбалки.

На берегу сидел дед Семен. Вернее сказать, лежал под ветками ивы. Ему кто-то заботливо подложил под голову полено.

Петька нагнулся. От деда за версту разило сивухой. Но Углов этого не почувствовал, потому что привык к этому запаху с детства.

Он только подумал, что люди в их деревне живут добрые и отзывчивые, что в городе хрен бы кто пьяному человеку подложил под голову полено. Петька вспомнил, как много лет назад он поехал в Москву посмотреть Олимпиаду-80 и что из этого получилось…

В поезде Петька познакомился с девушкой Таней. Она ему очень понравилась. Таня училась в Москве в медицинском институте, а сейчас ехала на практику. Петька наврал, что он спортсмен – прыгун с шестом – и едет в Москву участвовать в Олимпиаде.

– А где ваш шест? – спросила Таня.

– Эх, Таня, – Петька наморщился, – шест я покажу тебе в Москве. Он такой длинный, что в поезд его не затянешь.

В вагоне-ресторане, куда Петька пригласил Таню отметить знакомство, он перепил и раздухарился. Он схватил стул и, пользуясь им как шестом, стал перепрыгивать через столы, попадая ботинками по головам мужчин и коленкам женщин. Петька перебил всю посуду и хотел выбросить в окошко одного москвича в очках, который сделал Петьке замечание. В конце концов Углова сняли с поезда в Рязани и посадили на пятнадцать суток. К тому времени, когда Петьку освободили, Олимпиада закончилась, и кончились деньги. В Москву было ехать незачем и не на что. К тому же Углов узнал, что пока он сидел, умер Владимир Семенович Высоцкий. А Петька Углов из-за этих штопаных московских очкариков не смог подставить Высоцкому свое плечо, чтобы поддержать его в трудный час.

Со временем у Петьки сложился в голове складный рассказ о тех событиях, и Петька делился им с теми, кого уважал.

Выпив стакан и поморщившись, Петька начинал рассказывать:

– Прослышал я от моего кореша армейского, который в Москве живет, что тяжелый выдался восьмидесятый год у Владимира Семеновича. Со всех сторон, – рассказывал Высоцкий моему другу, – обложили меня, короче, темные силы. Не дают мне гады нормально жить и работать, сочинять песни для всей страны и радовать население новыми работами в кино. Давят меня, как будто… это самое… прессом, не пускают за границу к жене, за то, что я не побоялся рассказать народу правду. Сажают меня менты, почитай, каждую неделю, чтобы я подорвал окончательно в ЛТП здоровье. И за что сажают ведь суки?!. Выпьешь на СВОИ с мужиками и идешь на улице, даже не шатаешься. А они налетят сразу, завернут руки за спину, как немецкому фашисту! Как будто я не Владимир Высоцкий, а ханыга какой-то! А как же мне не выпить-то, когда меня в кино не снимают!… Шукшин Вася хотел кино снимать «Кто же убил Есенина?». Правдивое кино, как сионисты убили Есенина, русского поэта. А Шукшин их на чистую воду!.. Меня позвал на главную роль друга Есенина – чекиста. А сионисты разнюхали про эти творческие планы и Шукшина тоже угандошили несчастным случаем. И нет теперь, стало быть, ни кино, ни друга моего любимого – Василия Макаровича! – сказал это Высоцкий, и слеза его прошибла. – И ко мне, говорит, подбирается теперь всякая нечисть! Жить мне осталось считанные дни, ежли не найду я поддержки в народе!.. А кореш мой Высоцкому и говорит: – Погоди, Семеныч, рано тебя еще хоронить. Песни твои нужны и кинороли, в том числе Жеглов, чтобы людям русским глаза открывать! А есть у меня в деревне Красный Бубен лучший друг Петька Углов, служили с ним вместе, ели кашу из одного котелка. Охраняли границы нашей Родины, чтобы ни одна гадина к нам не пролезла через колючку! Я, говорит, за Петьку ручаюсь головой, потому что, говорит, знаю его, как себя, и уверен в его твердой руке и верном глазе. Стреляет этот Петька с обоих рук вслепую, бегает быстрее твоей собаки, а уж при самообороне вырвет кому хошь ноги и вместо рук вставит их обратно кверх ногами. Мы моего друга Петьку в столицу вызовем, дадим ему задание – ЛИЧНО отвечать перед народом и партией за народного певца, и днем и ночью, быть, значит, рядом, как Саньчапанса! И он тебе какую хочешь народную поддержку окажет и отмудохает – на кого только покажешь, которые, суки, тебе житья не дают! Работай после этого, дорогой наш товарищ Высоцкий, сочиняй спокойно побольше песен, пой их где только пожелаешь и снимайся в каких душе угодно фильмах. Тылы и фланги – ё-пэ-рэ-сэ-тэ! – у тебя… стало быть… будут НЕ ЗНАМО КАК НАДЕЖНО прикрыты. Только свистнешь – а Петька уже кому надо нос сворачивает на сторону. Работай, мол, Володя, одним паразитом меньше… Высоцкий, как это услышал, повеселел. – Вот спасибо, говорит, теперь я спокоен и напишу щас новую песню про то, бляха, какие, замечательные люди у нас по деревням. И написал такую песню:

 
В деревне Красный Бубен
Работал Петька Углов
Пришел он, буги-вуги
На танцы без штанов…
 

Шуточная такая песня, но по-доброму, не как про это самое – выпили, короче, жиды всю воду и пошло-поехало… Короче, прознали кому надо, что еду я оказывать поддержку Высоцкому, и подослали в поезд москвича одного очкастого, чтобы он меня спровоцировал на злостное хулиганство, то есть, чтобы я ему навешал от души звездюлин. Ну я-то, не дурак, башка варит, ждал по дороге засаду и решил терпеть до последнего. Говорит мне очкастый: – Фули ты, деревня, стаканы со столов скидываешь? А я и не его стаканы вовсе скидываю. Просто стаканы бабы одной, с которой познакомился. Стаканы, не имеющие к нему никакого отношения. Но молчу, скриплю зубами. Говорю ему культурно:

– Не твои стаканы, не лезь… Руки положил одну на другую, как в школе, и сижу смотрю в окошко на лампочки. Опять он мне:

– Фули ты, деревня, материшься на весь вагон-ресторан?..

– А где, – я его спрашиваю, – русскому человеку еще поматериться, коль не в ресторане?.. И отодвинул его легонько в сторону, чтобы он мне вид из окна на Россию не закрывал своей гнусной мордой. А этот студент хватает меня за шиворот, плюет мне на шею и кричит: – Я не позволю! Я не позволю!.. Тут я не выдержал. Нервы у меня были натянуты до предела, сорвался я. Это ж надо – Петру Углову за шиворот плевать! Взял я этого провокатора, вытащил за ноги в тамбур и хотел с поезда спустить под откос, как фашистский эшелон партизаны спускали, да не успел. Налетели сзади из засады, повалили меня на зассанный пол, мордой по ступенькам повозили и всё. Как у Высоцкого – завели болезному руки ему за спину и с размаху бросили в черный воронок!.. Так я и не доехал до Владимира Семеновича, и он умер, не дождавшись подмоги, поддержки от народа…

Петька поправил полено под головой деда Семена. Уже темнело. Он высыпал отруби в пруд на свое любимое место возле коряги и пошел домой, выпить самогона и посмотреть по телевизору кино про войну.

Петька шел по дороге и курил.

За спиной зазвенел велосипедный звонок. Углов обернулся. Сзади крутил педали Андрей Яковлевич Колчанов.

– Привет, Петька, – поздоровался Колчанов. – А где Чапаев? – Это была его коронная шутка. Колчанов всегда так шутил, когда встречал Петьку.

– В пруду теперь живет, – ответил Петька. – Теперь он человек-анхимия, морской дьявол. Я его прикармливать ходил отрубями…

– Ну ты даешь! – Колчанов поравнялся с Петькой, слез с седла и пошел рядом. Вытащил из кармана папиросу, закурил.

– А ты откуда, на ночь глядя, едешь, Колчан? – спросил Петька незлобно.

– Да вот, еду от Васьки… – Он помолчал. – Надо по дороге картошки накопать… Дай спички.

– Пососи у птички, – Петька протянул коробок.

Вышли к полю.

Андрей Яковлевич огляделся.

– Вроде, никого…

– Да ты не ссы, – сказал Петька, – никого нет. Один дед Семен у пруда спит… В говно… Я ему полено под голову подложил…

– На хер?

– Чтоб не сблевал.

– Это правильно… Подержи лисапед, я быстро…

Колчанов снял с багажника сумку, вытащил из нее саперную лопатку, которую подарил ему сын, подошел к ботве, поплевал на руки и несколько раз копнул.

Вдруг, откуда ни возьмись, налетел ветер. Закаркали поднявшиеся в воздух вороны.

И что-то неясное, но тревожное почувствовалось в воздухе. В том числе завоняло какой-то дрянью.

– Чего это?.. – Андрей Яковлевич схватился рукой за кепку, которую чуть не сорвало с головы.

Ему показалось, что у чучела, стоявшего неподалеку, сверкнули недобрым светом глаза-пуговицы, а нарисованный рот на мгновение скривился в ухмылке.

Петьке тоже сделалось не по себе, но привычка шутить победила.

– Японский цунами, – пошутил он и нажал на велосипедный звонок.

Колчанов вздрогнул.

– Хе-хе, – он схватился за ботву и потянул. – Не лезет, сука! – удивился он и попробовал еще раз. – Не пойму, то ли земля ссохлась, то ли картошки больно до хрена!

– Фиг там, Яковлич, – ответил Петька. – Старый ты стал… Не можешь ботву выдернуть. Пора тебе на погост в мавзолей…

Колчанов обиделся.

– Пошел ты!.. Я еще всех вас переживу и на ваших похоронах набухаюсь! – Он дернул куст.

Еще один порыв ветра заставил взмахнуть чучело рукавами. Закаркали вороны. Их огромная стая поднялась в небо и закрыла собою полную луну.

Колчанов, на всякий случай, перекрестился. Он допускал, что Бог, в принципе, есть и может помочь ему в затруднительном положении.

У Петьки ветром вырвало изо рта окурок. Он выругался.

– Что за херня, Петька? – Колчанов вопросительно посмотрел в небо. – Как будто война началась…

– Современная война такая, что кнопку нажал – и копец всему… Хорош кота тянуть: выкапывай – и пошли отсюда… Я еще по телевизору хочу кино посмотреть про фашистов… – Он вытащил сигарету и чиркнул спичкой, но опять налетел ветер. – Черт! Штопаный!

– К ночи не поминай, а то накличешь, – Колчанов огляделся, и ему опять показалось, что чучело ожило и усмехается нарисованным ртом. – Ладно, – он схватился за куст и, дернув что есть мочи, вырвал его.

Картошка, висевшая на ботве, была гигантского размера, каждая величиной с небольшую голову.

– Ни хэ себе! – хохотнул Колчанов. – Вот так бульба! – Он стряхнул картошку об землю и руками полез в лунку посмотреть, не осталось ли там еще.

Вдруг лицо Колчанова вытянулось, а брови поползли вверх.

– Петька, – выдавил он сиплым голосом, – меня что-то схватило и вниз тянет! Помоги!

Петька увидел, как Колчанова всего дернуло и как он напрягся, сопротивляясь неведомой силе.

Петька растерялся. Он держал велосипед и боялся почему-то его отпустить.

– Петька! – закричал Колчанов, подняв перекошенное лицо.

– Помоги, Петька-а-а! – Он опять дернулся и ушел в землю по плечи. – По-мо-ги-те! У-би-ва-ют!

Углов хотел помочь, но словно прирос к велосипеду и не мог пошевелиться.

Голова Колчанова отогнулась назад, как у человека, которого засасывает в болото, и он из последних сил старается оставить нос и рот на поверхности. Колчанов растопырил ноги, стараясь зацепиться ими за ботву. Но ноги все равно скользили к лунке.

– Ой! Больно! Больно, бляха-муха! – заорал он на всю округу. – Руки отпусти, сука! Сука-бл…

Крик оборвался на полуслове.

Колчанова сильно дернуло, и его голова ушла в землю. На поверхности остались только рваные офицерские брюки да голенища яловых сапог – наследство погибшего сына. Еще рывок – и из земли торчат только подошвы. Еще рывок – и земля с краев посыпалась в опустевшую зловещую лунку…

Заухал вдалеке над лесом филин.

Петька вздрогнул. По его лицу пробежала судорога, как будто он проснулся среди ночи в глубоком похмелье. Захотелось блевануть. Петька мотнул головой, стряхивая оцепенение.

А может, и не было ничего? Может, всё ему только показалось? Ведь он же современный человек и понимает, что такого в жизни не бывает, а бывает только в кино и в иностранных книжках. Такими историями пугают друг друга перед сном дети. Такой страшилкой хорошо припугнуть бабу-дуру, потому что, как показывает практика, они с перепугу лучше пялятся.

Петьке изо всех сил хотелось так думать, чтобы не свихнуться. Но что же он держит в руках? Откуда тогда у него в руках руль велосипеда Колчанова? Откуда взялась сумка на кустах картошки и откуда лежит рядом саперная лопатка?

Углова крупно затрясло, зубы во рту бешено застучали. Велосипед упал на землю.

– Бзынь-нь-нь! – звякнул звонок.

– Ух-ху-ху! – заухал снова над лесом филин.

Петька поднял к темному небу белое от ужаса лицо. С неба на него смотрела зловещая луна. Ее круглый диск навис над полем, как будто специально для того, чтобы охвативший Петьку Углова ужас перешел в истерическую панику.

Петька заорал бессмысленный звук, обхватил голову руками и кинулся прочь через картофельное поле. Он налетел на чучело и сшиб его на землю. На голове у Углова осталась дырявая шляпа пугала. Но Петька этого не заметил, он бежал и бежал, не разбирая дороги и хрипя, как напуганная лошадь. Ему мерещилось, что сзади за ним катятся гигантские картофелины, а ботва тянет к нему свои ветки, чтобы схватить Углова за ноги и утянуть вслед за Колчановым под землю.

Не помня как, Петька добежал до дома, влетел в избу, задвинул засов, накинул крючок и подпер дверь бревном. Потом кинулся к печке, вытащил из-за нее четверть и прямо из горлышка выхлестал грамм триста-четыреста.

Потихонечку он начал успокаиваться. Поставил бутылку на стол, сел напротив и смотрел на нее не отрываясь. Потом налил стакан, выпил медленно, поставил рядом с бутылкой и уставился теперь на стакан. Вздохнул. Почесал лоб и почувствовал на голове чужой головной убор. Осторожно снял его и осмотрел. Он не мог сообразить – что это за дырявая шляпа и откуда она взялась на его голове. Тогда Петька положил шляпу на стол рядом со стаканом и долго на нее смотрел. Потом налил себе еще, выпил и, размахнувшись, швырнул стакан об печку. Стакан разлетелся на мелкие осколки. Несколько осколков отлетело Петьке на грудь. Он стряхнул стекло, допил остатки самогона прямо из бутылки, послал бутылку вслед за стаканом, а сам застонал и уронил голову на стол.