Текст книги "Великие Моголы. Потомки Чингисхана и Тамерлана"

Некий англичанин, побывавший при дворе Великих Моголов во время следующего царствования, отмечал, что при императоре «состоят писцы, которые по очереди ведут записи о том, что он делал, дабы ни одна мелочь, им совершенная за всю его жизнь, не осталась незамеченной, никоим образом и ни в коем случае, вплоть до того, сколько раз он ходил по нужде, как часто лежал с женщинами и с какими; и так до самого конца, дабы после его смерти из записей обо всех его поступках и речах было извлечено то, что достойно упоминания в анналах». Абу-ль-Фазл тоже окружил себя группой лиц, которые помогали бы ему должным образом освещать все эти деяния и события, но, к несчастью, обнаружил, что большинство членов этой группы имеют «порочную склонность заворачиваться в собственные умозаключения, словно шелковичный червь в свой кокон и, полагая, что иным способом найти путь к истине невозможно, по-лисьи хитро протаскивали свои взгляды».

«Акбар-наме» была хронологически последовательной летописью, и Абу-ль-Фазл, умерший за три года до смерти Акбара, естественно, не мог ее завершить; однако в течение семи лет (работая одновременно в пяти направлениях) он создал свой второй труд «Айни Акбари», поразительную комбинацию из географического справочника, альманаха, научного словаря, уложения правил и процедур и статистического обзора. Понятно, что большинство изысканий принадлежало не самому Абу-ль-Фазлу, – он должен был опираться на факты и цифры, предоставляемые ему различными государственными учреждениями, – однако он совершил истинный подвиг координации. Чтобы дать читателю хотя бы беглое представление о разнообразии тем и материалов этого труда, скажем, что книга включает, например, правила подсчета потерь дерева при рубке леса, правила смазывания верблюдов маслом и введения масла им в ноздри, подробные указания, как чистить одновременно шестнадцать мушкетов при помощи специального колпака. В более серьезных научных разделах речь идет о разных алфавитах и сравнительной этимологии, о происхождении различных систем хронологии в мире, математических методах определения формы и размеров Земли. Из раздела, толкующего об одном из многих управлений при дворе, ведающем столом императора и кухней, мы узнаем, что повелитель принимал пищу только один раз в день; что пища эта на пути от горшка к тарелке пробовалась на присутствие в ней яда трижды, после чего каждое блюдо опечатывал своей личной печатью главный повар – мир бахавал, – чья печать стояла также на емкостях с хлебом, творогом, соленьями, мелкими лимонами, свежим имбирем, доставляемыми к королевскому столу длинной процессией слуг в сопровождении телохранителей; что караваны с дынями и виноградом прибывали круглый год из областей, где наступал сезон созревания этих плодов; что суда, груженные льдом с гор между Пенджабом и Кашмиром, приплывали в столицу ежедневно нескончаемой чередой; что Акбар, где бы он ни находился, пил воду только из Ганга, но разрешал использовать дождевую воду для приготовления пищи. Список этот может быть продолжен до неопределенного множества, поскольку около полутора тысяч страниц отведено записям сведений о самом императоре, его владениях и различных ведомствах его администрации.

Одним из наиболее интересных ведомств при Акбаре в Фатехпур Сикри было ведомство художников. Акбар унаследовал от отца двух персидских художников, Мирсаида Али и Абд-ус-Самада, но большая часть художников, работавших под их началом в придворной студии, была индусами, обучавшимися в Гуджаратской школе живописи; в результате могольский стиль представляет собой сочетание персидской и индийской традиций, в большинстве случаев усовершенствованных. Ведомство художников было тесно связано с библиотекой, поскольку в этот период почти вся их работа сводилась к иллюстрированию рукописных книг и, таким образом, была связана с соответствующим базисом. Каждый художник развивал по мере своих способностей свое особое мастерство – это могло быть создание первичного общего контура, заполнение его красками, проработка отдельных деталей ландшафта или выражения лиц; в результате три или четыре художника нередко трудились над одной миниатюрой. В конце недели каждую только что законченную работу передавали Акбару для одобрения или замечаний, и он назначал исполнителям вознаграждение в соответствии со своей оценкой. Весьма счастливым для истории искусства оказалось то обстоятельство, что ни персы, ни моголы не обращали внимания на запрет Корана изображать живые существа, будь то люди или животные. Мухаммед провозгласил, что любому человеку, осмелившемуся подражать могуществу Аллаха в созидании, изображая живых тварей, будет предложено в день Страшного суда наделить эти изображения жизнью, а если он в этом не преуспеет, ему придется пожертвовать изображенному свою жизнь. Этот запрет принудил художников в особо верных религиозной догме исламских странах сосредоточиться исключительно на каллиграфии или искусстве орнамента.

Как и в области архитектуры, могольский стиль в живописи достигнет своей вершины уже после правления Акбара. Живописные произведения его времени полны изысканных деталей, но им, как правило, не хватает общей, объединяющей художественной идеи, которой отмечены работы, исполненные по заказу его сына Джахангира. Причина отчасти заключается в том, что наибольшее количество миниатюр времен Акбара представляет собой иллюстрации к повествованию, а такого рода рисунки обычно перегружены деталями.

И еще одно: в этом случае мы большей частью имеем дело с огромным множеством изображений конкретных и вполне реальных событий, и даже если эти картины создавались в уютном уединении студии в Фатехпур Сикри, общее впечатление и мелкие физические подробности должны были передаваться точно. Манускрипты Акбара насыщены изображениями придворных празднеств, закладки садов, строящихся или осаждаемых крепостей, радостных встреч с близкими или высокомерно-враждебных – с побежденными, а также многолюдных баталий.

Обе книги Абу-ль-Фазла изобилуют подробностями широких реформ Акбара в области административной системы. Разумеется, одно из первых славословий придворного панегириста по отношению к своему повелителю посвящено тому, какое новое и устойчивое государство он создал, однако некоторые «инновации» Акбара существовали на более ранних стадиях индийской истории. К примеру, введенная при Великих Моголах система, в соответствии с которой наемные поставщики новостей обязаны были посылать регулярные отчеты из всех уголков империи, известна еще со времен Балбана, то есть с XIII века; проводимое Акбаром уменьшение налога с крестьян, увеличивающих размеры обрабатываемых полей, было установлено Гияс-ад-Дином Туглаком в XIV веке; строительство дорог с расположенными на определенных расстояниях караван-сараями, благодаря которым, в частности, улучшалась и ускорялась доставка почты, проводилось при том же Гияс-ад-Дине, при Бабуре и Шер-шахе. Кстати сказать, почта при Гияс-ад-Дине, если она работала на деле, как было задумано, по скорости опережала введенную Акбаром на два столетия позже.

Правитель из династии Туглакидов поселил скороходов с их семьями в хижинах, расположенных вдоль главных путей сообщения на расстоянии тысячи двухсот ярдов одна от другой; едва имперское донесение прибывало, каждый скороход должен был с наибольшей скоростью добежать до следующей хижины. Он нес в руке жезл с колокольчиками, звон которых издали предупреждал следующего гонца о необходимости быть наготове и продолжить эстафету. Система была экономичной хотя бы в том смысле, что требовала скорее троп, а не хороших дорог и к тому же щедро отводила скороходу целых пять минут на тысячу двести ярдов днем и вдвое больше времени ночью, делая технически возможной доставку послания со скоростью сто пятьдесят миль в сутки. По сравнению с этим имперская почта Акбара официально обязана была покрыть за то же время расстояние всего в семьдесят восемь миль. Шер-шах во время своего краткого пятилетнего правления (1549–1545) заложил немало оснований для будущих «построек» Акбара – и в упрощении системы сбора налогов, и в улучшении управления провинциями, и в обеспечении безопасности дорог (безопасность дорог в ту пору означала избавление от разбойников), и в установлении компенсации крестьянам за потравы, произведенные воюющими армиями. Но если многие реформы Акбара и осуществились, то лишь благодаря относительно спокойному периоду его правления в течение пятидесяти лет, позволившему закрепить изменения в рамках единой системы, которая надолго пережила самого Акбара. Он к тому же кардинально изменил Хиндустан, превратив его из государства военной диктатуры в государство, энергично управляемое разветвленной гражданской службой.

Империя при Акбаре разделялась на коронные земли – в их пределах налоги с земледельцев собирали чиновники, назначенные императором, и доходы поступали непосредственно в имперскую казну, – и так называемые джагиры, то есть земли, отданные в ленное, но ненаследуемое владение знатным людям, отвечающим за сбор налогов в этих владениях. В принципе это не было формой арендного хозяйствования; налоги с джагира включали установленную долю доходов ленника, причем имперские аудиторы следили за тем, чтобы все излишки своевременно попадали в казну или – что было нежелательно – чтобы любой неизбежный дефицит пополнялся за счет государства. Доля дохода ленника зависела от его военного ранга, так как структура общества все еще оставалась военизированной, и каждый, кто находился на имперской службе, даже художники в Фатехпур Сикри, имел воинский чин, назначаемый и оплачиваемый в зависимости от того, какое число конных воинов офицер может представить на военную службу в случае необходимости. Особой формой инфляции в могольском обществе была тенденция вельмож с течением времени выводить все меньше и меньше воинов на смотр. Мало-помалу, поскольку ни один из ленников не был готов выставить большой отряд, за исключением чрезвычайных случаев, на постоянное уменьшение установленного числа стали смотреть как на нечто вполне нормальное. Император поднял номинальный уровень каждого звания и, соответственно, уровень вознаграждения для того, чтобы сохранить прежнюю численность армии. Упорядочив таким образом существующее положение, Акбар на какое-то время приостановил процесс. Он ввел две степени для каждого звания: степень зат, которая определяла вознаграждение обладателя звания, и степень савар, которая устанавливала число представляемых им солдат, на это он теперь обязан был получить особое разрешение. Те, кто был солдатами только на бумаге – художники, писатели, государственные чиновники среднего уровня, – обладали, как и раньше, одной степенью, определявшей их жалованье; однако знатным присвоили две степени, к примеру, тысяча зат и пятьсот савар означало, что жалованье соответствует отряду в тысячу лошадей, а на смотр обладатель этих степеней обязан был представить пятьсот конников. Младшие чины получали жалованье наличными деньгами, в то время как представители знати или эмиры, каждый из которых во времена Акбара обладал степенью зат не меньше чем на пятьсот лошадей и обычно владел джагиром, пользовались в качестве жалованья дополнительной долей из собранных налогов.

Джагирдар, или обладатель джагира, вовсе не обязательно жил на его территории или обладал там официальной светской властью помимо сбора налогов. В каждой провинции существовала иерархия административных чинов, полностью повторявшая административную структуру центра. Четыре основных ведомства, как в центре, так и в каждой провинции, возглавлялись диваном, ответственным за финансы, мир бахши, ответственным за дела военные, мир саманом, занимавшимся мастерскими, лавками, транспортом и торговлей, и садром, или кази, ведавшим вопросами религии и закона. Высшие провинциальные чиновники могли сами быть обладателями джагиров; порой их джагиры находились в той же провинции, где они занимали административный пост, но столь же часто могли находиться и в другой области империи. Обычной практикой было не только перемещение администраторов из одной провинции в другую, но и регулярная замена одного джагира другим, в иной части империи. Такие перемены давали центральной власти несомненное преимущество, предотвращая возможность мятежей со стороны администраторов, обеспечивших себе поддержку местных сил. Недостатком подобной практики было то, что ни джагирдар, ни администратор не имели достаточно сильных мотивов развивать свою область, поскольку и тот и другой могли скоро оказаться совсем в другом месте. У каждого был чисто эгоистический интерес извлечь как можно больше выгоды из района, как только появится уверенность в отъезде, до тех пор, пока его непопулярность не достигнет опасного уровня. В результате наиболее успешно управляемыми оказались коронные земли империи.

Деньги при такой системе управления возвращались в казну с приятной быстротой. Человек, надеющийся преуспеть при дворе, считал необходимым поднести императору ценный подарок в обмен на каждую ступень своего возвышения и в связи с многочисленными подходящими оказиями в течение года; значительная часть имущества умерших знатных людей конфисковалась под более или менее благовидными предлогами. Однако пополнение имперской казны наличными деньгами могло осуществляться либо исключительно за счет дальнейших завоеваний и захватов новых земель, для чего в конечном итоге существовало практическое ограничение, либо за счет прироста сельскохозяйственной продукции. Последнее, как рассудил Акбар, не было бы слишком трудным. В то время в Индии площадь необрабатываемых плодородных земель значительно превышала площадь культивируемых. В результате обычных методов сбора налогов у крестьян возникло закономерное нежелание осваивать новые участки – пусть это и приводило бы к росту благосостояния, зато сборщики налогов увеличили бы свои и без того высокие притязания. Акбар дал распоряжение своим чиновникам предпринимать всевозможные меры, вплоть до прощения недоимок, дабы побудить крестьян брать в руки свободные земли поблизости от своих деревень. Как это происходило со многими реформами Акбара, взяточничество мелких чиновников на местах препятствовало полной реализации нововведений, но в качестве примера для сравнения с действиями императора можно привести положение в королевстве Голконда, расположенном к югу от владений Великих Моголов. В Голконде в то время применялась система откупов: право на сбор налогов в определенных областях продавалось на аукционах; чтобы оправдать достаточно высокий уровень своих затрат и получить прибыль, победивший на аукционе сборщик нещадно притеснял крестьянство; если же сам терпел неудачу, нещадно притесняли его самого, и он был вынужден занимать деньги у центральных налоговых властей под пять процентов ежемесячно (или шестьдесят процентов годовых), чтобы спасти положение до тех пор, пока он не выбьет нужные средства из крестьян. При Акбаре крестьяне в Хиндустане достигли жизненного уровня прискорбно низкого, однако в последующие два столетия уровень этот неизменно снижался.

Некоторые примеры из широкого круга реформ Акбара показывают общее направление его усилий к установлению рационального управления. В области сбора налогов Акбар унаследовал систему, при которой крестьяне платили налог натурой, но при опытном руководстве советника Акбара раджи Тодар Мала положение дел постепенно изменилось, и они стали платить наличными, первоначально часть цены за урожай текущего года, а позже – часть стоимости урожая за десять лет при дополнительной системе льгот в неурожайные годы. Абу-ль-Фазл заполняет сорок четыре страницы текста списками ежегодного урожая зерновых культур в семи провинциях за период в девятнадцать лет. Акбар также поменял налоговый год с лунного на солнечный, аргументируя это тем, что несправедливо получать с крестьян налог за лунный год (354 дня), в то время как земледелец получает урожай в течение года солнечного. Были предприняты шаги по усовершенствованию ткацких мастерских и рынка тканей; освобождение купцов от некоторых пошлин должно было стимулировать торговлю; это же послужило причиной для создания плана строительства дорог. Когда император захотел поехать в Кашмир, «три тысячи каменотесов, горнорабочих, дробильщиков щебня, а также две тысячи землекопов были отправлены выровнять дорогу»; в другом случае Хайберский проход впервые сделали доступным для колесных средств передвижения, а через Инд построили мост, что вызвало немалую тревогу у соседей Акбара к северу от Кабула. Чтобы сделать проверку войск более точной, Акбар возобновил клеймение лошадей – средство, ранее используемое Шер-шахом и имеющее своей целью предотвратить появление изо дня в день одного и того же росинанта в качестве коня, принадлежащего каждый раз новому солдату; по той же причине Акбар добавил к этому перекличку самих солдат по спискам, в которых каждому вояке дано было краткое описание. К нам попали подобные списки более позднего времени, и вот одно из типичных описаний: «Камр Али, сын Мира Али, сына Кабира Али, лицо желтое, лоб широкий, брови раздельные, глаза бараньи, нос торчит вперед, борода и усы черные, правое ухо отсечено мечом». Акбар занимался и решением социальных проблем. Он ввел запрет на браки между детьми, упразднил сати (сожжение вдов вместе с умершими мужьями), пытался ввести контроль над азартными играми и проституцией (для этих занятий в городах были отведены особые кварталы), внести относительный порядок в хаос индийских мер и весов, а также создать более удовлетворительную и либеральную систему образования.

Осуществление всего этого означало разрастание гражданских служб, и трагикомические штучки бюрократии были при дворе Моголов столь же убийственными, как везде. Прежде чем вновь назначенный офицер мог получить свое содержание, необходимо было совершить следующую процедуру. После того как император утверждал назначение и оно было внесено в ежедневные записи при дворе, из этих записей делалось извлечение и визировалось тремя чиновниками; затем документ вручали копиисту, и тот готовил сокращенный его вариант, который визировали четыре чиновника и на котором ставил свою печать первый министр. Документ передавали в военное управление, которое запрашивало реестр подчиненных офицеру солдат. Далее готовили постановление о жалованье, вносили сведения в записи всех имеющих к этому отношение ведомств и передавали постановление в управление финансами, где готовили расчет и представляли его на утверждение императору. Получив формальную санкцию, подготавливали платежное свидетельство и поочередно отправляли министру финансов, главнокомандующему и военному казначею. Последний писал окончательный фирман (указ), и этот фирман, подписанный шестью официальными лицами из трех ведомств, поступал в казну как платежный документ. В конечном счете именно на гражданской службе мог возвыситься истинный талант. Шах Мансур, который в качестве советника Акбара впоследствии помогал довести до конца многие реформы Тодар Мала в области налогообложения, выдвинулся как один из чиновников ведомства благовоний.

Абу-ль-Фазл прибыл в Фатехпур Сикри и поступил на службу к Акбару в возрасте двадцати трех лет, в тот же самый 1574 год, как и другой блестящий молодой человек, Бадавни. Абу-ль-Фазл познакомился с Бадавни, который был старше его на одиннадцать лет, еще в раннем детстве, так как тот учился в Агре у его отца шейха Мубарака. Акбар сразу заметил обоих; обоим, казалось, предстояла самая многообещающая карьера; оба могли стать наиболее выдающимися историографами своего времени. Но их дороги быстро разошлись, и огромная разница между их карьерами и между двумя их книгами в точности символизирует ту пропасть, которая разверзлась во второй половине правления Акбара и которая казалась катастрофой большинству ортодоксальных мусульман в окружении императора: многие из них всерьез уверовали, что повелитель стал индуистом. Бадавни был правоверным суннитом, но Абу-ль-Фазл, как и его старший брат Файзи и их отец шейх Мубарак, придерживался свободного образа мыслей. Назначение трех членов этой талантливой семьи на посты при дворе выглядело ужасающим отступничеством в глазах строгих ортодоксов и считается таковым до сих пор многими влиятельными представителями так называемой улама – знатоков исламского богословия.

Шейх Мубарак и два его сына вскоре стали наиболее влиятельной группой при дворе Акбара, главным образом потому, что их эклектизм прекрасно сочетался с его собственным. Сам шейх занял ведущее место среди духовных лиц во дворце. Его старший сын Файзи стал увенчанным лаврами поэтом. Что касается Абу-ль-Фазла, то он энергично брался за решение многих задач и тем самым завоевал полное доверие Акбара. Многие дела в Фатехпур Сикри братья совершали с изяществом и с внешней легкостью, а Бадавни и ему подобные чувствовали себя лишними и ненужными. Бадавни как-то раз попытался обличать Абу-ль-Фазла за его откровенно еретические воззрения и был доведен до бешенства спокойным ответом: «Я хочу несколько дней побродить ради удовольствия в долине неверия». Эта история, при всей ее анекдотичности, свидетельствует о вполне серьезном стремлении Абу-ль-Фазла сделать более широким религиозный базис режима. По едкой иронии судьбы оба соперника-интеллектуала, как люди молодые, получили одинаковый военный ранг «на двадцать лошадей» и вынуждены были решать одну и ту же задачу: наблюдать за клеймением лошадей перед перекличкой. Абу-ль-Фазл решительно взялся за дело и, по словам Бадавни, «благодаря своей сообразительности и умению приспосабливаться» сумел подняться до самых высоких должностей в государстве, «в то время как я из-за своей неопытности и простоты не мог справиться со службой». Бадавни вскоре опустился на уровень обычного переводчика. Акбар с характерным для него безразличием к религиозному фанатизму Бадавни поручил ему перевести за четыре года на персидский язык классический индийский эпос «Махабхарату», который Бадавни предвзято считал «нелепыми детскими сказками, над которыми можно только потешаться… но, как видно, только мне и суждено заниматься подобной работой». Бадавни редко появляется на страницах книги Абу-ль-Фазла, зато сам Бадавни уделяет последнему немало места как человеку, который «поверг мир в огонь», будучи при этом «навязчивым и угодливым, откровенным безбожником, безмерным льстецом, постоянно изучающим прихоти императора». Книги этих двух историографов составляют, вместе взятые, прекрасный комментарий к царствованию Акбара. Своеобразное, преисполненное религиозного духа, безупречно честное по отношению к самому себе и к другим сочинение Бадавни более читаемо и с современной точки зрения лучше написано. Оно создавалось тайно и было обнаружено только в 1615 году, когда и Акбар, и Бадавни были уже на том свете. Труд Абу-ль-Фазла, в котором перечисление добродетелей Акбара растянуто на несколько страниц, был написан по воле императора, и автор читал ему вслух каждый раздел по мере завершения. Книга поражает изобилием цветистых персидских метафор, порою полных поразительной живости, как, например, фраза о том, что святой человек «тридцать лет собирал крупицы счастья в незаметном уголке, сидя на старой циновке». Разница между этими двумя историческими сочинениями такая же, как между блестяще написанным дневником и великолепнейшим свитком орнаментального стиля.

Склонность Акбара к религиозным размышлениям подогревалась не только семьей шейха Мубарака, но и широким потоком суждений в Индии того времени. В рамках ислама давно уже существовала традиция вольнодумного мистицизма, именуемого суфизмом и выступающего против жестких ограничений ортодоксии; в прошедшем столетии оно соприкасалось в Индии со сходными течениями в индуизме, в особенности с движением бхакти и зачинающейся религией сикхов; оба эти течения отрицали кастовую систему и веру в личного Бога[33]33
  Течение бхакти развивалось как широко распространенная секта индуизма с XII по XVII в.; одна из главных его догм – признание всех людей равными перед Богом. На основе бхакти сложился сикхизм.


[Закрыть]. К 1575 году интерес Акбара к сравнительной теологии стал настолько сильным, что он велел построить особую ибадат-хану, то есть «дом поклонения», в котором и велись религиозные дискуссии. Здание до наших дней не сохранилось; по описаниям оно представляло собой увеличенную в размерах келью отшельника. Расположено оно было позади мечети в Фатехпур Сикри, и Акбар посещал его после четверговой молитвы в мечети – мусульманские сутки начинаются в сумерки, а не в полночь, так что вечер четверга для Акбара и его мулл был началом пятницы, священного дня мусульман.

Акбар намеревался, как и в дивани хас, восседать посередине, обдумывая и систематизируя различные мнения. Он испытал настоящее потрясение, будучи недостаточно опытным в чисто академических материях, когда приглашенные им для участия в спорах ученые богословы немедленно вступили в пререкания по поводу того, кто где должен сидеть. В конечном счете вопрос был решен: противоборствующие группировки уселись каждая у одной из четырех стен. Дискуссия зашла далеко за ночь; воздух был насыщен множеством благовоний; перед Акбаром лежала горка монет, которыми он, как обычно в подобных случаях, предполагал награждать участников спора за наиболее проницательные и красиво высказанные суждения. Но и здесь его ждало разочарование. Бадавни сообщает, что очень скоро ученые мужи принялись именовать друг друга «глупцами и еретиками», а доводы вышли далеко за пределы обсуждения тонких различий между сектами и угрожали подорвать самые основы веры, поскольку участники спора «в ненависти друг к другу превзошли евреев и египтян». Основы веры Акбара, возможно и без того уже шаткие, были, разумеется, еще более поколеблены подобными поступками; яростное различие во мнениях в пределах мусульманской общности, членами которой в этом случае ограничивалось число участников, кажется, внушили императору сомнения в самом исламе, и в следующий раз он велел пригласить для участия в дебатах ученых богословов разных вероисповеданий. В итоге присутствовали индуисты, джайнисты, зороастрийцы, иудаисты и маленькая группка, которая сыграла выдающуюся и весьма интересную роль при дворе в Фатехпур Сикри, – три отца-иезуита из португальской колонии Гоа.

Португальцы обосновались на западном берегу Индии еще до появления в 1526 году Бабура, но их отношения с индийскими властителями ограничивались главным образом их соседями в Гуджарате. В 1579 году Акбар направил к португальским властям в Гоа послов, сообщив через них о своем интересе к христианской религии и обратившись с просьбой прислать к его двору нескольких ученых отцов, а также «главные книги: Библию и Евангелие». Иезуитам это показалось благоприятным случаем для еще одной победы христианства, посланной самим Небом возможностью обратить в эту веру целую империю язычников, сверху донизу. Акбар же, помимо искреннего интереса к сравнению разных религий, питал надежду, что дипломатический контакт с португальцами поможет «цивилизовать эту дикую расу». Все, казалось, вело к установлению дружеских отношений, и так оно и вышло.

Миссия в составе трех отцов-иезуитов прибыла в Фатехпур Сикри в феврале 1580 года. То были Рудольф Аквавива, итальянский аристократ, чей дядя стал генералом Общества Иисуса[34]34
  Католический монашеский орден иезуитов, получивший наименование Общества Иисуса (по-латыни Societas Jesus), был основан в 1534 г. испанцем Игнатием Лойолой. Генерал, точнее, генерал-препозит ордена пользовался непререкаемой властью над членами сообщества.


[Закрыть], Антонио Монтесеррат, испанец, который впоследствии написал полный отчет о своем пребывании в стране Моголов, и Франсиско Энрикес, новообращенный христианин из Персии, бывший мусульманин, который должен был выступать в роли переводчика. Все трое немедленно включились в религиозные дебаты и с храбростью людей, чьи помыслы официально должны быть устремлены к принятию мученической смерти – Аквавива позже достиг этого статуса, хоть и не от рук моголов, и в 1893 году причислен к лику святых, – обрушились на ислам с такой страстностью, что Акбар вынужден был отвести их в сторону и попросить об осторожности. Однако они были гораздо менее заинтересованы в убеждении фанатичных мулл Акбара, нежели в завоевании для своего Бога самого императора, в чем, как им представлялось, они достигли вполне удовлетворительного прогресса.

Акбар относился к «назарейским мудрецам», как их именовал Абу-ль-Фазл, с величайшей любезностью; ему нравилось, когда они сидели рядом с ним, нередко он уединялся с ними для приватных бесед; он посылал им блюда со своего стола; когда Монтесеррат заболел, Акбар навестил его и для этого случая даже научился португальскому приветствию; порой император появлялся в общественных местах вместе с отцом Аквавивой, обнимая того за плечи. Он был склонен к сотрудничеству и в области религиозных материй и готов целовать священные книги и иконы; он пришел посмотреть на ясли, которые иезуиты соорудили к первому Рождеству, проведенному в Фатехпур Сикри; входя в их маленькую часовню, Акбар снял свой тюрбан; он поручил Абу-ль-Фазлу учить иезуитов персидскому языку и позволил, чтобы Монтесеррат стал учителем сына императора Мурада, в то время одиннадцатилетнего мальчика, терпимо относясь даже к тому, что перед каждым письменным упражнением ученик должен был ставить слова «во имя Господа и Иисуса Христа, истинного пророка и Сына Божьего»; он позволял иезуитам проповедовать и обращать людей в христианство, он разрешил устроить пышные похороны португальцу, умершему во время пребывания при дворе, – похоронная процессия двигалась по улицам с распятием и свечами; он даже вполне благодушно слушал, как миссионеры распекают его за чудовищное изобилие жен.

Неудивительно, что миссионеры возликовали, однако вскоре им предстояло перенести глубокое разочарование. Они ошибались, принимая увлечение Акбара всеми религиями за его намерение присоединиться к их собственной. Кажется, христианство привлекало его в той же мере, как и любая другая религия, хоть император и был потрясен тем, что Христос позволил унизить себя такой позорной казнью, как распятие, а не воспользовался своей божественной силой и не сошел с креста. Бывало, что высказывались предположения, будто Акбар сознательно надеялся найти в христианстве религию, которая могла бы разрешить расовые и религиозные противоречия в его империи, если обратить в эту религию как мусульман, так и индуистов, что и намеревались сделать иезуиты. Но Акбар был слишком проницательным политиком, чтобы вообразить, что он может ввести в Индии новую религию собственным официальным указом. Похоже, что его интерес к христианству почти полностью происходил из личного пристрастия императора к философствованию. Типично, что, когда он наконец выбрал религию собственно для себя, она получила широкое распространение и создала некий неясный нимб святости вокруг его личности, но сам Акбар не предпринимал усилий проповедовать ее где-либо, за исключением круга своих друзей. Сообщение в 1582 году об этой новой религии, именуемой дини Ллахи, то есть «вера в Бога», наконец-то показало отцам-иезуитам, что они потерпели неудачу. Миссионеры вернулись в Гоа, но по просьбе Акбара оттуда приезжали другие миссии, и в некоторых случаях христианские надежды возрастали, но только для того, чтобы вновь угаснуть. Во время следующего правления, в 1610 году, три внука Акбара были окрещены публично и торжественно, а затем отправлены к иезуитам для получения образования, но радость отцов-иезуитов по этому поводу сильно потускнела, когда до них дошли слухи, что те присоединились к пастве лишь для того, чтобы заполучить нескольких христианок для различных королевских гаремов, и три или четыре года спустя, как отмечает один из писателей-иезуитов, царевичи «отвергли свет и вернулись на свою блевотину»[35]35
  Перифраз библейского выражения о псе, возвращающемся на свою блевотину; образное обозначение ренегата.


[Закрыть]. До самого конца жизни Акбара, поскольку приверженность его к дини Ллахи проявлялась не слишком убедительно, каждая религиозная группировка все еще питала надежды залучить к себе императора, и в 1605 году вокруг его смертного одра шли жаркие споры по поводу того, имя чьего Бога прозвучит последним на его устах. Даже это осталось нераскрытой тайной, и большинство христиан считали, что он умер мусульманином, а большинство мусульман – что индуистом.