Текст книги "Серебряная река"

Пиноккио

Уилл отказался пойти с Ником в клуб «Саблайм» в конце недели.

– Нет, старик, я устал от этой дрянной музыки и разодетой публики. Кроме того, ты в последний раз меня там бросил. Я уже два раза был там с тобой. Ты уже большой мальчик, справишься сам.

Ник понял, что переубеждать друга бесполезно. Он не мог придумать, с кем бы ему еще пойти – о Кейтлин и думать было нечего. Что касается Карла, то можно было с таким же успехом попытаться уговорить того полететь на самодельной ракете на Марс. «Какая у меня может быть необходимость пойти туда?» – спросил бы Карл с искренним любопытством. Карл обычно не ходил в такие места, почтовый код которых не свидетельствовал о том, что они находятся в центре города. Желательно также, чтобы в коде была литера W, указывающая на западную часть города. Ник подумал, не настоять ли ему на том, чтобы Марк сопровождал босса, как в деловой командировке. Вероятно, Марку там понравилось бы, особенно женщины, но потом Ник испугался, что Марк нарвется на резкость из-за чепухи, которую будет нести, и что ему самому придется весь вечер слушать про футбол. На работе ему пришлось резко оборвать беспрерывную болтовню Марка о том, с кем «Челси» подпишет или не подпишет контракт в ближайшие месяцы. Когда тот стал описывать все достоинства и недостатки чуть ли не всех возможных игроков со всех концов света, терпение Ника лопнуло, и он заявил, что если слово «Челси» будет произнесено еще хоть раз, то он постарается, чтобы Марк никогда больше не работал на телевидении. Марк дулся на него до самого конца рабочего дня.

В итоге Ник решил, что на этот раз он пойдет в клуб один. Близился вечер. Жара стала липкой и влажной, на улице во всех домах были открыты окна, медленно передвигались люди, одетые в шорты. Он надевал на себя то, что, по его мнению, приличествовало походу в «Саблайм», а Кейтлин сидела на диване и поглощала биографию Йитса, после того как расправилась с Юрием Гагариным и собаками-космонавтами.

– Удивительно, что такой самодовольный мелкий прыщ мог написать такие великие стихи, – задумчиво сказала она.

Ник не ответил. Сейчас он хотел узнать, что там нашел для него НВ, а не думать о защитной стене, которую Кейтлин возвела из книг. Ей было известно об американских миллионерах, советских космонавтах, ирландских поэтах. Она читала книги, знакомые другим лишь по названиям, и с презрением относилась к неначитанным людям, особенно если те оправдывали себя тем, что у них нет времени для чтения. Но какие реальные связи с внешним миром были у Кейтлин помимо ее работы? Она могла приводить обширные цитаты из Маркса, но непосредственного участия в политике принимала меньше, чем Белла-лейбористка. Обо всем этом подумал Ник, прыская дезодорантом под мышками. Он испытал неожиданное удовольствие от злых мыслей о Кейтлин, пришедших ему в голову, – она была чрезмерно самоуверенной; она была замкнута на своих интересах; в глубине души она была труслива. Но затем Ник посмотрел, как Кейтлин отводит прядь волос с лица и следит глазами за словами на странице, и решил, что она удивительна и незаурядна. Ее не приучали с ранних лет к чтению, как его; она открыла это занятие самостоятельно и развила в себе любовь к нему.

– Возможно, меня не будет, когда ты вернешься, – сообщила она. – Смотря как поздно это случится.

– Надеюсь, что в этот раз не поздно, – ответил Ник. – Я иду туда только потому, что этот бармен раздобыл для меня какую-то новую информацию. А куда ты собираешься?

– Пойду выпью с коллегами по работе.

– Ты меня не предупреждала.

– А ты меня и не спрашивал, – сказала Кейтлин раздраженно. – Как не спрашиваешь о многих других вещах. Во всяком случае, я надеюсь, что ты вернешься домой не в таком состоянии, как в прошлый раз. Не хочу тебя пилить, но ты сам так настойчиво повторял, что это никогда не повторится.

Ник тяжело вздохнул. Допущенная им слабость сильно угнетала его в последние несколько дней. Кейтлин была права, он сам настаивал на прекращении и верил в успех; он верил, что покончил с этим. И вдруг, внезапно, без всякого предупреждения, он скатился назад, и все эти месяцы воздержания потеряли смысл. Если бы утром того дня, когда состоялась вечеринка в Шордиче, кто-нибудь сказал ему, что вечером произойдет такой страшный рецидив, он рассмеялся бы такому человеку в лицо. Он убедил себя в том, что это порочно, опасно, вульгарно, скучно и слишком дорого – жаль как денег, так и времени. И тем не менее, когда Уилл передал Нику свернутую в трубочку банкноту, все эти соображения показались ему несущественными. «Я это заслужил».

Кейтлин заметила его несчастный взгляд и пожалела.

– Нет смысла так казнить себя за это. Что сделано, то сделано. Лишь бы ты извлек из этого урок.

– Не все люди учатся на своих ошибках. Оказывается, как бы я ни был уверен, что все осталось в прошлом, может возникнуть ситуация, когда я снова оступлюсь.

– В следующий раз будешь осторожнее, – сказала Кейтлин, погладив его по голове.

Когда Ник приехал в клуб ранним вечером, НВ нигде не было видно. Он подумал, не зайти ли ему к Ричарду Ирвину, потому что в воскресных газетах уже появилась написанная приятелем Уилла лестная статейка, упоминавшая «Саблайм». Ник надеялся услышать от Ирвина похвалу за хорошую рекламу. Пройдя в расположенный внизу бар, он увидел серебристо-седые волосы и дорогой костюм сидевшего там с бутылкой пива Терри Джеймса. Босса сопровождал уже знакомый громила Роджер.

– А, – сказал Джеймс, увидев Ника, – вот и наш журналист. Садись выпей. Ты один?

– Да, может быть, кое-кто подойдет позднее. Ну, видели в газете эту заметку с цитатой и прочим?

Терри Джеймс глянул на него так, что смутил Ника, а потом резко рассмеялся.

– Да, видел. Послушай, Роджер, тебе этот парень никого не напоминает?

Ник почувствовал тревогу. В голосе Джеймса слышалась какая-то издевка, которой не было при первой встрече. Неужели он что-то узнал о Джоан Салливан? Может быть, она сама что-нибудь сказала, чтобы поддразнить дружка? Вряд ли она сделала такую глупость.

– Пожалуй, напоминает. Только кого? По-моему, нос очень знакомый.

– Ты прав, все дело в носе. В тебе есть еврейская кровь? Вряд ли – светлые волосы и прочее. Хотя встречаются светловолосые евреи. Точно сказать можно только по члену Немцы так делали, когда не были уверены… – Джеймс глотнул пива с задумчивым выражением лица, как бы восхищаясь этим образцом тевтонской хитрости.

– Я не еврей, – сообщил Ник холодно, стараясь скрыть отвращение.

– Нет, конечно. Но на кого же ты похож… – Терри Джеймс шлепнул себя по лбу с театральным жестом. – Пиноккио! Вот на кого! Правда, Роджер, он похож на этого долбаного Пиноккио?

Роджер рассмеялся.

– Точно, Пиноккио. Правда, Пиноккио был не блондин…

– Нет, не блондин, но чертовы носы одинаковы… – Джеймс наклонился вперед и покрутил нос Ника. – У тебя, приятель, такой же долбаный нос, как у Пиноккио.

Ник пришел в крайнее беспокойство. Он снова оглянулся в поисках НВ, но того нигде не было видно.

– О чем вы говорите? – спросил Ник, встряхнув головой. – Я вас не понимаю.

Пиноккио, у которого отрастал нос, когда он врал, – это они имели в виду? Они намекали, что он врет? «Просто вы суете свой нос в чужие дела, и может случиться так, что вам его откусят». Кинч! Это Кинч их предупредил. Он слишком прижал Кинча, и тот шепнул словечко. Страх прошел у Ника по жилам; ему захотелось в туалет.

Терри Джеймс вынул пакетик из кармана.

– Решено, парень, теперь мы тебя так и будем звать – Пиноккио. Потому что ты – как охотничий рожок: я увидел, как вытянулся твой нос, когда ты засек меня.

Ник почувствовал, как ушло напряжение и на смену ему нахлынуло блаженное облегчение. Худшее, что они подумали про него, это что он был кокаинистом и, возможно, любителем дармовщинки.

– Вот, – сказал Джеймс, зачерпнув наркотик кредитной картой и поднеся ее к носу Ника. – Давай, работай носом… Пиноккио.

Роджер льстиво засмеялся, как будто его босс заслуживал быть увенчанным наградами за такой образец блистательного остроумия.

«Па-па-па-па», – Джеймс изобразил охотничий рожок, и Ник тоже услужливо рассмеялся. Он понял, что сила Джеймса частично состояла в том, что он вызывал в окружающих желание угодить ему. Как многие психологические террористы, Джеймс предлагал на выбор два варианта: я могу быть очаровательным и забавным или я могу быть монстром. Вы предпочитаете первое и поэтому всегда должны стараться мне угодить. Но я усложню вам жизнь, потому что буду пугать вас неожиданными переходами от одного состояния к другому без каких-либо причин и объяснений. Ник встречался с людьми, которые в той или иной степени использовали такую тактику в партнерских отношениях как вариант демонстрации силы, полезную стратегию в борьбе за доминирование.

– Ну, давай, – повторил Джеймс, все еще ухмыляясь и глядя на карточку.

– Вообще-то я… – Внезапно изменившееся выражение лица Джеймса подсказывало, что отказываться не следует, – …ну ладно.

– А колоться не пробовал? – спросил Джеймс, пока Ник вытирал нос.

– Что?

Роджер усмехнулся и изобразил иглу, вставляемую в вену. Ник покачал головой.

– Попробуй, – предложил Джеймс. – Думаю, что тебе это покажется очень… приятным.

– Ничего, в другой раз попробует, – сказал Роджер, и они оба снова засмеялись, как будто это была какая-то известная им шутка.

– А Тревор сегодня здесь? – спросил Ник, стараясь увести разговор от темы, которая всегда казалась ему скучной и приводила в смущение. Он почувствовал, как в их голосах снова зазвучала издевка.

– Тревор?

– Ну да… старший бармен.

– У него сегодня выходной, – сообщил Роджер. – Так это с ним ты собирался встретиться?

– Я думал… Да, я думал, что увижу его.

– Он, наверно, пошел проведать свою мамашу, – засмеялся Джеймс. – А зачем тебе Тревор? Тебе с нами скучно?

– Нет, это хорошо, что я снова вас увидел. Я не был уверен, что застану вас.

– Куда же я могу деться?

«Туда, где ты издеваешься над сексуальными рабынями, мерзавец». Бесенок Ника, как кошка, вскочил ему на колени.

– Ну, мало ли где вы бываете.

Джеймс медленно кивнул. Он покачал золотой цепочкой на запястье.

– Значит, ты журналист? Знаем мы вас, всюду болтаетесь и суете нос в чужие дела.

– Ну, вообще-то это не совсем так…

– Они меня никогда особенно не беспокоили. В смысле, журналисты. Но если бы они стали совать свой нос в мои дела, тогда совсем другое дело. Как ты сказал, в какой газете ты работаешь?

– Я не называл никакой газеты. Я независимый журналист.

– Ах независимый. – Джеймс закатил глаза. – Понятно. – Роджер снова засмеялся.

– Да хватит, – попытался слабо возразить Ник. Джеймс замер и несколько раз моргнул, наклонив голову и устремив на Ника свирепый взгляд.

– Что ты сказал?

– Ничего особенного. Я сказал…

Джеймс встал со стула.

– Ты что… – Он ткнул в Ника пальцем. – Ты сейчас сказал мне… – он показал теперь на себя, – …что хватит?

Ник побледнел и ничего не отвечал. В горле у него пересохло. Вдруг Терри Джеймс разразился хохотом.

– Посмотри на него, Роджер, он весь побелел, – Джеймс пару раз шлепнул Ника по щекам. – Так у тебя кровь прильет снова к лицу. Я тебя просто подразнил.

Ник слабо улыбнулся, а Роджер захохотал так, будто это был розыгрыш такого отменного качества, что его надлежало поместить в бутылку, заткнуть пробкой и сделать наклейку.

– Однако нам действительно нужно двигаться. Ну пока… Пиноккио.

Ник изобразил улыбку, когда эти двое встали и Джеймс поправил на себе пиджак. Когда они уходили, Джеймс обернулся к нему со стеклянным взглядом.

– У Пиноккио была еще одна черта, которая у вас с ним, похоже, общая. Он был дерьмовой лживой половой тряпкой. До встречи.

И они ушли, а журналист остался сидеть в баре, стиснув рукой бутылку пива.

Ник попытался трезво разобраться в ситуации. Они явно что-то пронюхали; должно быть, их предупредил Кинч. Но что именно сказал им Кинч? Что стало им известно? Нужно было как-то выбраться из клуба. А если они следят за ним и как раз этого и ждут, чтобы затащить в узкий проход и наказать в том же духе, как они поступили с Натаном Клеменсом? К собственному удивлению, Ник чувствовал себя спокойно. Он подозвал бармена.

– А где Тревор? Он сегодня не работает?

– Должен работать, но пока не появлялся. Хотите что-нибудь выпить? Возможно, он придет позже.

– Нет, спасибо. – Ник беспокоился за НВ. Если они вышли на Ника, то могли обнаружить и его связь со старшим барменом. Он огляделся. Никто не смотрел в его сторону, и никакого наблюдения не заметно. Но они явно играли с ним, и последнее замечание было недвусмысленным. С другой стороны, это могло быть просто предупреждением, советом убираться из клуба подобру-поздорову. Ник допил пиво и пошел наверх, проталкиваясь к выходу из клуба через толпу новых посетителей. Охранники у центральной двери следили за ним, и он просто физически чувствовал на себе их взгляды. Один из них улыбнулся и, как показалось, слегка покачал головой. У Ника не хватило духа идти дальше, и он повернул назад.

Возвращаясь через бар верхнего этажа, он увидел у стойки Джоан Салливан. Она ждала, когда принесут заказ. Ник вспомнил, как она стояла перед ним, и почувствовал острую боль. Подойдя к девушке, он потянул ее за руку. Джоан резко обернулась, но на ее лице ничего не отразилось.

– О, это ты! Как ты здесь оказался?

– Мне бы хотелось уйти отсюда как можно скорее. Кажется, твой приятель знает, как я здесь оказался, да?

Она пожала плечами.

– Понятия не имею, что он знает и чего не знает. Он со мной об этом не разговаривает. Это не мое дело.

– И Крис Гейл тоже?

Джоан вспыхнула и впервые посмотрела ему в лицо. Потом перевела взгляд туда, где стояла пара охранников.

– Поосторожней в разговорах. Я могу позвать кого-нибудь из тех ребят…

– Хочешь сказать, как ты сделала это с Крисом? Только тогда ты позвала его, чтобы вывести кое-кого наружу, и теперь он сидит в камере. Ты знаешь, я его навестил. Мы с ним поговорили. Хочешь узнать, как он поживает? Что он чувствует там, отбывая пожизненное заключение за преступление, которое совершили твой дружок-гангстер и двуногое животное, которое он за собой таскает? Ты подставила его, потому что боялась последствий. Джоан зло засмеялась.

– Ну да, тебе легко говорить. Что ты знаешь о последствиях? Ты ничего не понимаешь и не представляешь, что поставлено на карту. Думаешь, ты во всем разобрался? Да ты и близко не подошел к истине. Беги лучше домой к своей девчонке и не лезь куда не надо.

– Это все брехня. – Ник почувствовал, как у него внутри растут ярость и напряжение. – Ничего тут нет сложного. На самом деле все очень просто. Тоже мне сложности: испугалась за свою шкуру и нашла козла отпущения.

– Ох, люблю, когда ты говоришь в таком стиле, – она засмеялась и поглядела на кольца на своей руке. – Если ты вляпался в неприятности с Терри, я тебе ничем помочь не могу. Я тебя не звала сюда шпионить. И не просила Криса Гейла хвастать обо мне каждому встречному-поперечному. Я не обязана расплачиваться за то, что он не умеет держать рот на замке. Если Крис наконец-то научился это делать, тем лучше для него. Думаешь, ты самый умный – стоишь тут, предъявляя мне всевозможные обвинения, и объясняешь, как я должна была себя вести? Тебя послушать, так весь корень зла во мне и винить во всем нужно только меня.

Какая-то девушка подошла и встала рядом. Она видела, что подруга сильно возбуждена разговором. Она была тоже привлекательна, но рядом с Джоан казалась неловкой и неуклюжей.

– У тебя все в порядке, Джо? – спросила она, неодобрительно глядя на Ника.

– Все прекрасно. – Джоан протянула ей стакан. Она повернулась, чтобы уйти с подругой, но Ник схватил ее за руку.

– Еще один вопрос. Меня беспокоит Тревор. Старший бармен. Я должен был с ним сегодня встретиться, но он не пришел. Они его…

Джоан рассмеялась и взглянула Нику прямо в глаза.

– Не беспокойся о Треворе. У нас с ним есть одна общая черта. Тревор умеет позаботиться о себе. У тебя, по-моему, своих проблем достаточно, чтобы беспокоиться о ком-то еще.

Ник посмотрел, как Джоан уходит, как ее тело движется под одеждой, как она несколько надменно покачивается на ходу, и вернулся в бар. Он понял, что его ждут крупные неприятности.

«Багаж»

– Этот rubio[86]86
  Блондин (исп.).


[Закрыть] снова пришел, – говорит мне Панчо, жуя сэндвич с сыром, солеными огурцами и луком. Мы сидим с ним в убогой комнатушке на задах клуба, где хранится наш инвентарь для уборки. Панчо пристрастился к некоторым видам английской еды, особенно к готовой к употреблению пище, пресервам и всяким джемам, которые мажут на бутерброды. Раз он начинает находить что-то хорошее в Англии, это свидетельствует о том, что парень забывает Софи. Он рассказывает о достоинствах рыбных палочек, пирожков с мясом и почками, хрустящего картофеля с солью и уксусом, маринованных луковиц и яиц по-шотландски. Особенно Панчо нравится паста для сэндвичей – «совершенно изумительно», как сказал он однажды, что, по-моему, является некоторым преувеличением.

– Который rubio? – спрашиваю я, выбирая несколько рулонов туалетной бумаги из штабеля.

– Журналист. Сидит один в баре.

Это меня удивляет; я надеюсь, что в этот раз парень будет осторожнее, чем тогда, когда его спас старший бармен. Если он что-то здесь расследует, то закрываться в комнате с девушкой самого опасного в клубе человека – весьма опрометчиво. Хотя я готов признать, что прелестям Джоан мало кто может противиться.

Вечер влажный, и в клубе жарко. Я в последний раз прихожу сюда выметать битое стекло и окурки сигарет и вытирать липкое пиво, в последний раз я буду сегодня мыть шваброй туалеты и набивать черные мешки обломками чужих наслаждений. Панчо пока останется здесь, потому что он решил покинуть д-ра Софи и вернуться в Уругвай. Последние месяцы он старается откладывать как можно больше денег. Сегодня он приехал к дому Клаудио, чтобы забрать меня, в стареньком побитом фургоне, на котором мы ездим на работу и которым он управляет без документов, к возмущению Клаудио. «Этот хлам никогда не прошел бы техосмотр, – заявил он, презрительно ударив по колесу. – Тебя поймают». Панчо пожал плечами и усмехнулся, глядя на меня. «Ты стал большим гринго, чем сами гринго», – ответил он Клаудио. Мне будет не хватать Панчо, когда он уедет, но я пообещал, что навешу его, когда мы поедем туда с Клаудио и Эмили.

– Моя мать окажет тебе королевский прием, – сказал мне Панчо. – Она сделает большое asado[87]87
  Жаркое (исп.).


[Закрыть] в благодарность за твою заботу обо мне.

– Что такое asado? – поинтересовалась Эмили.

– О, тебе очень понравится, – ответил Клаудио с озорным блеском в глазах. – В сущности, это большие куски очень нежного и очень вкусного мертвого животного, зажаренные на вертеле и обильно политые вином.

Эмили содрогнулась.

– Не волнуйся, – утешил я ее. – Мы найдем для тебя что-нибудь другое.

– Я могла бы… как у вас называются баклажаны? Berenjena[88]88
  Баклажан (исп.).


[Закрыть]? Они чудесно получаются на огне. Как и сладкая кукуруза.

– Возможно, – сказал Клаудио, облизывая губы. – Но не такими вкусными, как шипящие куски мяса, хрустящие цыплята и сочные chorizos[89]89
  Колбасы (исп.).


[Закрыть] в свежем хлебе. Да, папа?

– Извини, Эмили, но боюсь, что на этот раз я должен согласиться с сыном. Это у нас в генах.

– Дикие люди, – печально покачала головой Эмили. – Так когда-то говорили о торговле рабами. Через пятьдесят лет люди будут изумляться, что их предки ели мясо.

– Сильно в этом сомневаюсь, – ответил Клаудио.

Они вышли проводить нас, и Клаудио только покачал головой, глядя, как Панчо пытался завести мотор, издававший нездоровые скрипучие звуки, напоминавшие шум в легких заядлого курильщика.

Я беру туалетную бумагу и несу ее вниз. Двое охранников стоят у писсуаров, разговаривают и смеются. Они не замечают, как я вхожу в кабинку, чтобы заменить бумагу.

– Значит, сегодня они везут багаж в Эссекс? – говорит один из охранников.

– Да, этого сукина сына, который тут шпионит и прикидывается чем-то вроде журналиста. Сегодня мы захватим его с собой. Он уже нервничает. Чувствует: что-то должно произойти. Ему слегка намекнули, чтобы он помучился.

Я застываю и захожу в дальнюю кабинку, чтобы эти двое меня не заметили.

– А что он ищет?

– Не знаю. Наверно, вынюхивает, чем занимается Терри. Он еще пожалеет об этом, когда его отвезут в Эппинг.

В этот момент я случайно роняю рулон бумаги. Он выкатывается из кабинки, разворачиваясь на ходу, как в рекламе. К несчастью, он не утыкается в бархатный носик золотистого щенка, а останавливается прямо у ног одного из охранников. «Нijо de Puta»[90]90
  Сукин сын (исп.).


[Закрыть], – бормочу я. Они оборачиваются и смотрят на меня.

– Что, Педро, уронил? – Один из них наклоняется и поднимает рулон. Другой смотрит на меня с подозрением.

– Ты что там уши развесил?

Когда мы приехали в Англию, любимой телепередачей Клаудио была «Говорите правильно по-английски». Ему, как и многим изучавшим английский латиноамериканцам, она казалась очень смешной, и он был очень огорчен, когда ее сочли способствующей сохранению расовых стереотипов и убрали из программы. С глупой улыбкой я наклоняю набок голову: «Уши… что я с ними сделал?»

Оба гогочут, довольные. Я заметил, что англичане, когда им удается продемонстрировать свое превосходство над иностранцем, доказав, что тот не умеет разговаривать на их языке, просто бывают счастливы.

– А! Он ничего не понял. Держи свою подтирку, Педро. И больше тут не вертись, а то получишь взбучку. Comprende, compadre?[91]91
  Понял, приятель? (искаж. исп.)


[Закрыть]

Охранник беззлобно хлопает меня по голове туалетной бумагой и всовывает рулон мне в руки. Я невольно испытываю короткий приступ гнева, когда этот жалкий представитель английского люмпен-пролетариата обращается со мной как со слугой. Охранники застегивают молнии на брюках и выходят из туалета.

Я быстро возвращаюсь назад в комнату, где все еще бездельничает Панчо, и рассказываю ему о том, что слышал.

– Может быть, не о нем речь, – говорит Панчо.

– Уверен, что о нем. Нужно помочь ему выбраться отсюда. По крайней мере, я должен пойти и предупредить его.

– Осторожнее, Орландо. Зачем тебе рисковать из-за какого-то гринго? Я бы на твоем месте не стал ввязываться.

Он смотрит на меня вопрошающе, нисколько не стыдясь собственного честного признания в том, что самосохранение является руководящим принципом его поведения. Я думаю об охранниках в туалете и слове «багаж», которое они употребили. Мне некогда объяснять Панчо, какие чувства оно у меня вызвало; как раньше укладывали «багаж» на задние сиденья «фордов»; как окровавленный и переломанный «багаж» выволакивали из камер и грузили в самолет, чтобы сбросить над Рио-де-ла-Платой. Я вспоминаю этого журналиста в офисе – как он смутился, назвав меня парагвайцем, как он вечно оставлял после себя крошки, вспоминаю его кудрявую дочку, катавшуюся по столу и болтавшую про свою кошку.

– Я должен найти его, – заявляю я твердо. Я спускаюсь вниз, на танцплощадку, но его там нет. Тогда я поднимаюсь в бар наверху и вижу, что журналист удрученно сидит на стуле у стойки, а рядом выпивают какие-то люди. Я подхожу и встаю рядом.

– Вы в опасности, – тихо говорю я.

– Я знаю, – отвечает он, не повернувшись. – Я хотел позвонить по мобильному, но он разрядился, да я и не знаю, кому звонить. Мне нужно в туалет, но я боюсь туда заходить. Я знаю, что они ждут от меня каких-то действий. Я пытаюсь что-то придумать. Просто смешно.

Некоторое время я смотрю на этого высокого светловолосого журналиста, который обычно выглядит таким хладнокровным и внушительным. Мысль о том, что на его тело и лицо обрушатся кулаки и ботинки людей, хлопавших меня по голове и называвших Педро, наполняет меня жалостью и яростью. Я оглядываюсь; кажется, за нами никто не наблюдает.

– Мы вас отсюда вызволим, – говорю я. – Идите за мной наверх и постарайтесь, чтобы вас никто не заметил.

Я иду обратно к лестнице, не оборачиваясь и не проверяя, следует ли он за мной. Добравшись до конца лестницы, я оборачиваюсь, и журналист быстро проходит в комнату Панчо скептически смотрит, как он подбегает к раковине и начинает в нее мочиться.

– Господи, я чуть не лопнул, – шепчет англичанин.

Панчо смотрит с удивлением. Я открываю маленькое окошко, выходящее в проулок внизу. Здесь не слишком высоко, но все же высоковато для прыжка. Можно было бы соскользнуть вниз по черным водосточным трубам, но это рискованно, потому что трубы довольно далеко от окна.

– Панчо, пойди заведи фургон и поставь его за углом у входа, – говорю я по-испански. Он скептически смотрит на меня.

– Anda, boludo! Apúrate, hombre![92]92
  Давай же, болван, пошевеливайся! (исп.).


[Закрыть] – повышаю я голос. Панчо поспешно уходит.

Единственный вариант, как мне кажется, – вывести Ника через задний аварийный выход в проход между домами. Но там тоже стоит охранник. Мне придется каким-то образом вынудить его отойти от двери. Внезапно я слышу на лестнице шаги. На лице журналиста отражается ужас. Я бросаюсь к лестнице и вижу, что по ней поднимаются два охранника.

– Кто еще тут есть? Есть тут кто-нибудь наверху? – рычит на меня один из них.

– Никто здесь. Только меня. Кого вы искать? – Я прикидываюсь этаким простачком.

Охранники презрительно разворачиваются, не ответив, и спускаются по лестнице.

– Где это скользкий подонок? Вроде Ли сказал, что он пошел сюда, – бормочет один из них.

– Может быть, он прячется на танцплощадке, – отвечает другой.

Я быстро возвращаюсь в комнату и объясняю Нику, что хочу отвлечь охранника от двери, чтобы он мог выйти на улицу.

– Вы уверены, что дверь открыта? – нервно спрашивает Ник.

– Нет, – отвечаю я, – но вряд ли они поставили бы охранника у двери, если бы она была заперта.

– А как я узнаю, что вам удалось увести охранника?

– Никак. Спускайтесь потихоньку через минуту. Других шансов у нас нет.

Я спускаюсь по лестнице и заворачиваю к задней двери, около которой стоит крупный небритый мужчина, держась за щеколду. Он смотрит, как я приближаюсь к нему.

– Что еще?

– Меня послали к вам с сообщением.

– Каким?

– Сказали, что вам нужно пойти на вход. Они сказали, что багаж там и им нужна помощь.

– Что? – парень со злостью смотрит на меня, ничего не понимая. Очевидно, в планы действий с Ником посвящены не все.

– На вход. Вы должны пойти на вход. Багаж там. Я останусь здесь у двери. Пожалуйста, скорее. Они сказали, что это срочно.

– Багаж? Какой багаж? Что ты несешь? Черт подери! Ты сказал, на вход? Придется сходить и разобраться, что им нужно.

Он пробирается через толпу в баре ко входу. Где же Ник? Быстрее, быстрее. Минута уже прошла. Затем я вижу, как он нервно заглядывает в дверь. Я сердито показываю ему, чтобы он спешил, и толкаю щеколду. Она не поддается. Какое-то мгновение мне кажется, что нам конец, но потом я толкаю снова и ударяю коленом дверь, и она распахивается на улицу. Мы вываливаемся в липкую душную ночь.

– Стойте, – шепотом приказываю я, потому что Ник сразу бежит в сторону улицы. – Они могут караулить там. Дождемся фургона.

Мы стоим, прижавшись спиной к стене. Я не могу как следует закрыть за нами дверь и понимаю, что в скором времени вернется разъяренный охранник. Я испытываю странное чувство: словно бы вдруг вернулось мое прошлое – se estánfugando los Tupas uno a uno del penal[93]93
  Убегают тупамарос один за другим из тюрьмы (исп.).


[Закрыть]. Я чувствую, как кровь стучит в груди и жилах. Фургона нет. Где Панчо? Чем он занят? Может, решил, что не стоит рисковать из-за светловолосого гринго? Я в гневе смотрю на беззвездное небо и отказываюсь молча молиться несуществующему богу.

– Вот он! – Слова вонзаются в меня, как ножи. В начале проулка стоят двое мужчин и смотрят на нас.

– Здорово, Пиноккио, – говорит более крупный и уродливый, насмешливо глядя на Ника. – У тебя неплохо получилось. Но теперь нам предстоит небольшая прогулка.

Сзади них останавливается Панчо. Он с отчаянием показывает мне, что ему никак не удавалось завести старую колымагу. Я показываю парню жестом, чтобы он открыл дверь для пассажиров.

– Попробуйте забраться в фургон, – шепчу я. – Я вам помогу.

Как будто почувствовав, что сейчас нужно делать, Панчо внезапно несколько раз громко нажимает на сигнал. «Беги!» – говорю я, когда внимание охранников отвлекается. Ник пробежал мимо них уже полпути, и тут они снова оборачиваются. Их реакция оказывается недостаточно быстрой. Панчо уже открыл дверь, но одному из них удается схватить Ника за руку, когда тот пытается вскочить в фургон. Я бросаюсь вперед, и в этот момент я – Клаудио, столкнувшийся в поезде с хулиганами, издевавшимися над Эмили. Ярость стучит у меня в висках – вот они, вот они; они называют людей багажом; они хотят оставить маленькую девочку без отца. Я бросаюсь на того, кто пытается вытащить Ника из фургона, хватаю его сзади за горло, и мы оба катимся по земле. Я яростно бью его кулаками по голове. Он крякает и стонет – скорее от неожиданности, чем от боли. Дверь фургона захлопывается, но он не трогается.

– Давай, Панчо! – кричу я и слышу тарахтение двигателя. Второй человек бросается на фургон, как бешеная собака. Он сначала пытается открыть дверь руками, а потом – сломать ее ударами кун-фу.

– Вылезай из фургона, ты, дерьмо! – орет он, колотя по стеклу ладонью.

Так он разобьет окно. Лежа на земле, я вижу бледное и перепуганное лицо Ника. Панчо все еще мучается с зажиганием, наконец двигатель заводится, и фургон набирает скорость. Один из охранников пытается догнать фургон, но ему это не удается. Скорее бы Панчо привел помощь, думаю я, но тут тот, с кем я боролся, встает и со злостью одергивает свой пиджак. Они поворачиваются и смотрят на меня, лежащего на земле, и тот, которого я колотил, качает головой.

– На кой черт ты в это ввязался? – спрашивает он меня, и сквозь его ярость просвечивает искренние недоумение. Подходит новый охранник, тяжело дыша.

– Где он? Вы его поймали?

– Нет, потому что этот… – парень пинает меня ногой, – …долбаный идиот помог ему убежать.

– Мне жаль, что я помешал вашим планам, – говорю я с чистейшим английским произношением, на которое только способен, и все еще задыхаясь от полученного удара по ребрам. – В свое оправдание я могу лишь сказать, что это было категорическим императивом.

Я смотрю на трех стоящих надо мной мужчин и беззвездное небо за ними. Cielo mí cielito undo[94]94
  О мое прекрасное небо (исп.).


[Закрыть], я начинаю смеяться. Как все нелепо. Один из мужчин облизывает губы. Danza de viento y juncal[95]95
  Я станцую под тобой танец ветра и тростника (исп.).


[Закрыть]. Они смотрят на лежащего на земле и смеющегося человека, о котором ничего не знают. От моего смеха их злость становится еще больше. Я все еще вижу замешательство в глазах того, которого я колотил. Никто обо мне ничего не знает, даже журналист, которому я только что помог бежать. Prenda de los Tupamaros[96]96
  Укрась же тупамарос (исп.).


[Закрыть]. Они подходят ко мне ближе, и один достает что-то из кармана. Она для вас больше не досягаема, вы не можете ей навредить: она в безопасности. Я трясусь от хохота. Я не вижу их глаз, они пусты, а мои глаза полны света. Flor de…[97]97
  Цветком с… (исп.).


[Закрыть]