Текст книги "Во что я верю, будучи ученым-библеистом? Мой искренний уязвимый ответ"

На фоне вышеизложенного скажем, что и христианство не может претендовать на то, что только оно нашло Бога и «владеет» Им, тем самым подчеркивая свою исключительность и замыкаясь на себе. Если Бог несравненно превосходит каждого отдельного человека, Он также превосходит и всех христиан. Это предполагает, что религия, претендующая на обладание «полнотой истины», на самом деле грешит проявлением претенциозной гордыни. Уверенность в «постижении» Бога есть проявление того, что древние греки называли «юбрис» (hubris), – чрезмерная уверенность в своих силах, безрассудное преувеличение своих возможностей, гордыня. Ни одна человеческая философская система и ни одна религия не может «объять» Бога и держать Его в своих руках.

«Познаваем» ли Бог?

Предыдущий вывод подводит нас к еще более фундаментальному вопросу, остающемуся вопросом на все времена – как в христианстве, так и вне его. Вопрос о «познаваемости» Бога постоянно занимал людей. Он настолько важный, что имеет смысл снова поговорить о том, что обсуждалось в заключении первой части этой книги и во введении к данной второй части: Библия не содержит определения сущности Бога, так же и другие тексты, какой бы статус они ни имели, не могут претендовать на то, что они обладают подобным определением.

Иудейская и христианская религии выражают глубоко укорененные убеждения веры, основывающиеся на интерпретации личного опыта людей, пережитого ими самими – на всем их жизненном пути рядом с ними шел Бог, их сопровождала Его любовь. Таким осмысляемым живым опытом пронизана Библия. Так и происходило в дальнейшей истории – на этой «живой» основе были сформулированы положения веры, написаны церковные и научно-богословские тексты, осмыслены религиозные интуитивные прозрения «обычных» верующих (лат. sensus fidelium). Всё это, конечно, замечательные и выдающиеся достижения мысли, однако они не являются абсолютными, другими словами, они не раскрывают Бога полностью. Бога невозможно «постичь» или «охватить» – Он всегда находится за пределами нашего человеческого знания и понимания. Именно это делает Его трансцендентным, отличным от людей, абсолютно Иным. Бог больше, чем наш разум, и больше, чем наше сердце. Мне кажется, правильнее и честнее было бы сказать, что мы гораздо больше не знаем о Нем, чем действительно знаем. И вновь некоторым людям это может внушать тревогу. В современном менталитете придается первостепенное значение необходимости как можно больше «знать», потому что знание дает возможность управлять объектом познания. А необходимость признаться в незнании чего-то часто переживается как нечто досадное, как источник возможных проблем. Что касается лично меня, в вопросе «знания» я наблюдаю, насколько серьезно менялись и развивались мои представления; по моему мнению, это явилось непосредственным результатом моих многолетних занятий критическим богословием и библеистикой.

От некритического знания к критическому незнанию

Я замечаю в себе своего рода «эволюцию». Изначально я считала, что многое знаю, и была уверена во многих вещах. Я выросла в верующей и воцерковленной семье. В 12 лет я поступила в католическую школу-интернат[26]26
  В образовательной системе Бельгии Католическая Церковь играет важную роль; в «католических школах» преподается общеобразовательная программа и также обязательным является урок католической веры. Католические школы до сих пор считаются престижными и сохраняют высокий образовательный уровень.


[Закрыть], жила среди монахинь, которые следовали христианской вере с большим усердием и искренностью, внушающей уважение. Параллельно с моим личностным развитием росла также и моя убежденность в христианской вере. И в 18 лет я определила свой профессиональный путь, связав его с богословием. Мой выбор был вдохновлен верой, мое решение созрело в молитве. Я думала, что уже всё очень хорошо знаю. Однако, говоря по существу, это было некритическое знание.

Моя прекраснодушная уверенность в своем знании была подвергнута серьезному испытанию в университетские годы – богословие и библеистика преподавались нам на основе критического подхода. Как тогда, так и теперь студенты-первокурсники со всё возрастающим смятением осознают, что очень многие вещи оказываются не такими, как им раньше представлялось. Многое из былого знания критически опровергается и нисповергается. «Определенности» и «ясности» прямо на глазах осыпаются, словно осенние листья с дерева… Через весь этот опыт прошла и я. Однако постепенно я начала понимать, что критический подход помогает очистить первоначальное «знание» и усовершенствовать его. То, что сохраняется и заново выстраивается, становится количественно меньше, но зато в качественном отношении оно направлено к глубинной сути и может дотянуться до самой сердцевины. И так мое первоначальное некритическое знание, пройдя через критическое «сито», парадоксальным образом развилось и перешло в критическое незнание – своего рода принятие моего незнания. Это можно соотнести с идеей Поля Рикёра[27]27
  Поль Рикёр (Paul Ricoeur, 1913–2005) – французский философ, представляющий направление философской герменевтики.


[Закрыть] о «первой наивности» и «второй наивности». Критический подход часто разбивает первую наивность вдребезги, но затем ее «осколки» воссоединяются по-новому и могут возрасти во «вторую наивность», своего рода синтез критического сомнения и положительного утверждения.

Нынешнее состояние моей веры по сути является плодом моего общего жизненного опыта и моих богословских исследований и размышлений. Вероятно, это соединение критического богословия с жизнью оказало определяющее влияние на преобразования в моей вере. Именно здесь кроется ключ к ответу на изначальный вопрос, поставленный в этой книге: как ты веришь и во что ты до сих пор веришь, будучи ученым-библеистом? Если формально подсчитать количество положений, в которые я верю теперь, то, по сравнению со временем моей юности, их число бесспорно уменьшилось. Но если оценивать «качественно», с точки зрения интуитивного проникновения в суть и различения фундаментально важного и второстепенного, – тогда я вижу, насколько то, во что я верю теперь, является гораздо более глубоким и емким, осмысленным и прочувствованным.

Библейская интуиция

Да, мои взгляды изменились – но не должно ли это пугать? Не являются ли они тогда полностью относительными? А может, я говорю что-то несогласующееся с вероучением или даже еретическое? Я думаю, нет. Напротив, я считаю, что сказанное мною гораздо менее «еретично», чем амбициозные утверждения о точном знании, которое можно предельно исчерпывающе изложить в текстах и богословских доктринах. Еще Григорий Назианзин (329–389 по Р.Х.)[28]28
  Григорий Назианзин (Богослов) – христианский богослов, один из отцов Церкви, архиепископ Константинопольский. Входит в число Великих каппадокийцев, близкий друг и сподвижник Василия Великого.


[Закрыть] в контексте горячих дискуссий о догматических вероопределениях утверждал, что излишнее увлечение именами и определениями Бога ведет к атеизму…

Вероятно, моя мысль также соответствует библейской интуиции, а именно ветхозаветному запрету делать любые изображения Бога[29]29
  Речь идет о второй заповеди из «Десяти заповедей», данных Богом Моисею (Исх. 20:4–5).


[Закрыть]. Действительно, изображение как бы «схватывает» и фиксирует реальность, делает ее застывшей. Каждому из нас знакомо чувство разочарования, с которым когда-то мы смотрели на готовые фотографии своего школьного класса. Эти фотографии обычно делались в формальной обстановке, когда каждый должен был сесть «вот так» и замереть с улыбкой. Получившиеся снимки в большинстве случаев не отражали ни характера, ни индивидуальных особенностей; мы смотрели на то, какими изображение зафиксировало нас, и не узнавали себя. И такое «несоответствие» характерно для каждого изображения, и даже для фотографий, которыми мы довольны. В конце концов, фотографии могут представлять нас особенно красивыми и энергичными, а ведь мы иногда бываем усталыми и утомленными. Другими словами, изображение неизбежно «ограничивает» нас, сводя нашу личность к неким отдельным проявлениям, отставляя «за рамками» многое из того, как мы ощущаем себя и чем являемся в действительности. Фактически осознание этой неизбежной ограниченности лежит в основе библейского запрета на изображения Бога. Ни одно изображение Бога не может представить Его таким, каков Он есть. Мы все равно представили бы Его в рамках известных нам человеческих категорий и непременно сравнили бы Его с людьми – Он был бы мужчиной или женщиной, наверняка был бы большим и сильным, Его взгляд был бы строгим или же, лучше, любящим, мы бы подобрали ему «соответствующий» возраст… Другими словами, нам бы тотчас пришлось определиться со многими «параметрами», без которых мы не можем изобразить ничего конкретного. Но что бы мы ни придумали, даже в самых смелых фантазиях мы всегда останемся внутри нашей реальности – такой, какой она нам известна. Действительно, для нас просто не существует ничего иного.

И с богословскими текстами и положениями веры происходит точно так же. Они обусловлены такими же ограниченными категориями нашего собственного мышления и никоим образом не могут охватить Бога, Который нас сущностно превосходит и является трансцендентным. Однако я ни в коей мере не хочу сделать вывод, что всё, что нам остается, это «молчать о том, о чем невозможно говорить», как сказал Витгенштейн[30]30
  Людвиг Витгенштейн (1889–1951) – австрийский философ и логик, один из самых влиятельных философов XX века, автор теории об отношении языка и мира.


[Закрыть]. Мы действительно можем, воодушевляясь благими побуждениями, размышлять и говорить о Нем, составлять тексты и вероопределения для того, чтобы нам приближаться к Нему и прикоснуться к истине о Нем. Однако при этом мы не должны думать, что наши усилия приводят к законченному «пониманию», доподлинному «знанию», каков есть Бог «на самом деле». Поэтому честно признаваемое критическое незнание кажется мне гораздо менее еретическим, чем самоуверенная убежденность в своем праве давать готовые ответы на все вопросы. И разве это не будет выражением нашей человеческой подлинности (пусть уязвимой и хрупкой), если мы со смирением и искренностью согласимся, что наше обычное рациональное мышление не может охватить необъятную сферу Божественного? На самом деле, это кажется таким очевидным…

Осознание, разделяемое многими

Описанную мной эволюцию от некритического знания к критическому незнанию я воспринимаю как положительное изменение моего образа мысли, как достоверное свидетельство моего личностного развития. В последние годы я все больше и больше размышляю о фундаментальной непознаваемости Бога. И как это часто бывает, когда на чем-то фокусируешь внимание, неожиданно везде замечаешь похожие явления. Вам это знакомо? К примеру, если вы только что купили новую машину, внезапно вы повсюду начинаете замечать машины этой марки. Нечто подобное я испытала в отношении моего личностного развития, которое я в себе осознала. Не так давно я была на конгрессе по Септуагинте – первому греческому переводу Ветхого Завета. Темой конгресса были способы, которые использовали переводчики – составители Септуагинты, чтобы передать оттенки смысла выражений о знании Бога и созерцании Бога людьми, с одной стороны, и выражений Его откровения о Самом Себе, с другой стороны. В этой связи на конгрессе был прочитан доклад об идее познания Бога у Николая Кузанского, немецкого богослова и ученого XV века (1401–1464). Поскольку я библеист и специализируюсь на «критике текста», то, занимаясь по преимуществу еврейскими и греческими рукописями и версиями текста, я, честно признаться, не так много знаю о философии и богословии XV века. И возможно, я должна, следуя Витгенштейну, скорее, молчать о тех вещах, в которых я не очень хорошо разбираюсь… Но я все же так не поступлю. И этот доклад был мне крайне интересен.

Велико было мое изумление, когда я узнала, что Кузанец, как часто называют Николая Кузанского, обстоятельно рассматривает вопрос, каким образом Бог может быть познаваем. Безусловно, об этом вопросе размышляли многие мыслители древности. Можно вспомнить греческого философа Платона, который, хотя и в совсем ином контексте, утверждал, что наше познание всех вещей не является «сущностным» познанием (слова «сущность», «суть» происходят от глагола «существовать», «быть», лат. esse; от него же образовано слово «эссенция» (essentie)). Согласно Платону, мы не можем достичь знания «сущности» реального мира, потому что познаем только посредством сравнений. А Божественное, являющееся по существу «бесконечным», «абсолютным» и уникальным, не может быть ни с чем поставлено в один ряд и сравнено и поэтому является принципиально непознаваемым для людей.

Ученое незнание

Кузанец был знаком с философией Платона и его учеников, возможно, что он даже отталкивался от этой мысли Платона и развивал ее. Интерес к вопросу о познаваемости Бога сам по себе не является удивительным. Но ответ, сформулированный Николаем Кузанским, меня по-настоящему поразил. Почти шестьсот лет назад он высказал мысли, которые совпали с самой сутью моих собственных интуитивных находок. Согласно Кузанцу, Бога можно познать исключительно через некую парадоксальную реальность, которую он называет docta ignorantia, «ученое незнание» или, если хотите, знающее незнание. Ну разве это не практически то же самое, что и мое критическое незнание?! Я была глубоко заинтригована.

Бог, рассуждает Николай Кузанский, является буквально и по существу единственным, уникальным. Напротив, человеческое мышление и познание основано на сравнении. Наш разум не может охватить несравнимое, поскольку он познает реальность исключительно через сравнение и сопоставление различий. А с Богом это по определению невозможно, потому что Он в Своей исключительности не похож ни на что и ни на кого. Наше «сравнивающее» мышление выделяет противоположности и оперирует ими. А в Боге, утверждает Кузанец, нет никаких противоположностей – то, что мы считаем противоположностями, в Боге образует единство (лат. coincidentia oppositorum)[31]31
  «Блестящие примеры, “намекающие” на совпадение противоположностей в бесконечности, предлагает геометрия. Возьмем, к примеру, круг с увеличивающимся до бесконечности радиусом. В таком случае круг будет стремиться к совпадению с линией и окружность станет постепенно минимально кривой и максимально прямой. Кроме того, в бесконечном круге любая точка будет центром и вместе с тем также крайним пределом; и аналогично дуга, хорда, радиус, диаметр совпадут, и все совпадет со всем. То же самое и относительно треугольника. Если продолжать одну из сторон в бесконечность, треугольник будет стремиться к прямой; и примеры можно умножать. Таким образом, в бесконечности противоположности совпадают. Бог поэтому – complicatio oppositorum et eorum coincidentia (свертывание противоположностей и их совпадение)». – Антисери Д., Реале Дж. Западная философия от истоков до наших дней. От Возрождения до Канта. – С.-Петербург: Пневма, 2002.


[Закрыть]. И здесь я как библеист могу кое-что добавить. Также и библейские тексты описывают Бога как превосходящего всё, находящегося над всеми разделениями: Он наполняет весь мир, все элементы которого сущностно едины и соединены в упорядоченности и гармонии уже при своем сотворении. Так что мысль о единении противоположностей фактически присутствует в ветхозаветной мудрости.

И вследствие этого, продолжает Кузанец, человеческое знание о бесконечном Боге всегда остается «хромающим», не поспевающим за истиной[32]32
  «Вот заключение Кузанского: «Наш конечный разум, двигаясь путем уподоблений, не может в точности постичь истину вещей. Ведь истина не бывает больше или меньше, она заключается в чем-то неделимом и кроме как самой же истиной ничем в точности измерена быть не может, – как круг, бытие которого состоит в чем-то неделимом, не может быть измерен не кругом. Не являясь истиной, наш разум тоже никогда не постигает истину так точно, чтобы уже не мог постигать ее все точнее без конца, и относиться к истине, как многоугольник к кругу: будучи вписан в круг, он тем ему подобнее, чем больше углов имеет, но даже при умножении своих углов до бесконечности он никогда не станет равен кругу, если не разрешится в тождество с ним» (цит. по: Николай Кузанский, соч., т. 1, с. 53)». – Антисери Д., Реале Дж. Западная философия от истоков до наших дней. От Возрождения до Канта. – С.-Петербург: Пневма, 2002.


[Закрыть]. Он утверждает, что человеческое «знание», собственно говоря, является незнанием, и по этой причине вводит термин ученое незнание (docta ignorantia) – незнание, которое осознает, что оно не знает и не может в полноте узнать. Итак, каждый, кто хочет познавать Бога посредством разума, должен стремиться преодолевать пределы своего разумения. Парадоксальным образом путь к познанию Бога лежит через осознание своей невозможности знать, своего незнания. Именно тогда, когда люди осознают свою ограниченность, становится возможным превзойти пределы своего человеческого бытия и приблизиться к пониманию Абсолютного непостижимым образом, в своего рода «сумеречной зоне» незнания, за границами нашего дискурсивного мышления. Бог всегда остается «на другой стороне», дальше и выше, как выражает английское beyond – «за пределами». Он есть невыразимый, неописуемый, превосходящий всё, трансцендентный. Итак, согласно Кузанцу, в сердцевине всех вещей, в самой ее глубине, как базис сокрыта непознаваемая тайна.

«Созерцание» в мудрости

Когда человек принимает ученое незнание как свою исходную точку, тогда, если следовать Кузанцу, ему открывается понимание иного рода, на другом уровне – на уровне мудрости. В отличие от рационального познания, разделяющего, сравнивающего и стремящегося к максимальной детализации, Николай Кузанский определяет мудрость как форму познания через «ощущения», восприимчивые «прикосновения», интуитивные догадки. Латинское слово, употребляемое Кузанцем для обозначения познания посредством мудрости, это многозначное attingere («дотрагиваться, касаться, достигать»), а не обычное comprendere, которое содержит в себе идею «всесхватывающего», детального понимания. Таким образом, ученое незнание, которое может возрасти в мудрость, никоим образом не является банальным, обыкновенным незнанием, «невежественностью». Ученое незнание — это своего рода восприимчивое «прикосновение» и опознание мистической тайны, которое, сознавая всю свою ограниченность, в конечном итоге действительно приближается в мудрости к Богу.

Поэтому, согласно Кузанцу, docta ignorantia – «знающее незнание» – является последней ступенью на пути к «мистическому знанию» (но до той ступени мне самой, конечно, еще далеко). В сфере мистического знание человека о Боге уже не движется ощупью в сумеречной полутьме, где может возникнуть всяческого рода «размытая» синкретическая духовность, но, напротив, распространяется в очень светлое мистическое «созерцание». И тогда Бог, несмотря на человеческие ограничения нашего знания, очень явно и глубоко открывает Себя. Это можно сравнить с описанным выше процессом моих собственных размышлений о «присутствии» как сердцевине пустоты. И таким образом Николай Кузанский делает изящный переход, или, скорее, синтез, между философией и богословием, с одной стороны, и верой и духовной жизнью – с другой.

Эта концепция позволяет пояснить слова Евангелия, что Бог часто оказывается сокрыт от «разумных» (или же от тех, кто считают себя разумными), но, напротив, открывает Себя «младенцам», бесхитростным людям, и дарует им Свою благодать (Мф. 11:25–26). Нужно сказать, что это изречение я в подростковом возрасте абсолютно не понимала и считала нечестным… Однако эта евангельская мысль в целом очень сходна с тем, как я сама думаю теперь: прикоснуться к Богу и ощутить Его может только тот, кто в смирении осознает ограниченность любого человеческого «знания», с полной искренностью признает свое незнание и больше не задается целью досконально узнать и понять. Человеку не дано постичь и выразить, Кто есть Бог. Эта мысль также ярко звучит в ветхозаветных книгах мудрости. К примеру, книга Иисуса сына Сирахова утверждает: «Многое можем мы сказать, и, однако же, не постигнем Его, и конец слов: Он есть всё» (Сир. 43:29).

И эта мысль, кстати говоря, сопрягается с тем, что было написано в первой главе этой части книги «Не “во что” я верю, но что я “верю”». При осознании вышесказанного, понятие «верить» действительно гораздо в меньшей степени означает «верить во что-то», то есть принимать на веру набор конкретных положений. «Верить», скорее, означает осознанно осуществить жизненный выбор, сделать свободный шаг. А подход критического незнания позволяет еще нагляднее раскрыть, что вера является выбором и решением, которого человек осознанно придерживается и которому продолжает следовать. И поэтому живую основу веры составляет никак не «знание». То, на чем зиждется вера, – не ограниченное знание, а гораздо большее по своему объему «доверие» – другая категория, которая в конечном итоге, согласно моему ощущению, вырастает в «вверение себя». Эта тема будет развита в тексте следующих параграфов.

В фазе критического незнания наше интуитивное познание-«прикосновение», полное доверия и обращенное к самой глубине вещей, может все более и более озарять светом эту глубину и стать поистине плодотворным, превосходя результаты «цепкого» и холодного рационального знания.

Мы научаемся «встрече» с Богом – глубинной первоосновой нашего реального мира. Это становится возможным благодаря «созерцанию», но не очами разума, а всем нашим внутренним существом (см. параграф о пустоте), которое больше нашего разума. На этом пути рациональное «знание» все более и более уступает место «доверию». Такому доверию, которое, освобождаясь от сдерживающих его ограничений, возрастает во всецелое «вверение» себя. А совершенное «вверение себя» может проявиться в «положительной отрешенности». Эти три элемента, которые в высшей мере важны для моей личной веры и, можно сказать, всегда присутствовали в самой ее сердцевине, я рассмотрю более детально в нижеследующем тексте и сопоставлю их между собой.

Доверие

Слово «доверие» обозначает очень глубокую реальность, которую невозможно объяснить с позиции одного лишь разума. Доверие жизненно необходимо для человека; без доверия человек просто не мог бы (вы)жить. Каждый, кто хотя бы немного знаком с возрастной психологией, знает, что так называемое «базовое доверие к миру» является необходимым условием отделения повзрослевшего ребенка от родителей, – чтобы выйти в жизнь, научиться стоять на собственных ногах, иметь смелость распахнуть свои собственные крылья. Чем более прочным является базовое доверие ребенка, тем более эффективно может осуществляться его развитие. В самом деле, в наши ранние годы мы убеждаемся, что миру можно доверять (хотя впоследствии жизненные удары пробивают в этом убеждении большие или малые бреши). И когда мы уверены в этом, мы имеем смелость начать идти своим путем в жизни.

И в нашей привычной повседневности доверие является фундаментальным условием для множества ежедневных действий и всякого рода изменений. В самом деле, когда мы с утра собираемся встать с постели, мы обычно не задаемся вопросом, смогут ли наши ноги снова нас понести. И когда вечером мы ложимся спать, мы полагаемся на то, что наше сердце продолжит работать, что наш мозг восстановится после дневной усталости, что наша кожа обновится, так что утром мы снова проснемся и встанем готовыми к новому дню.

Такую же значимость имеет наше доверие к природе. Какие бы перипетии ни происходили в нашей частной жизни, мы можем внимательнее вглядеться в окружающий мир – и осознание постоянства природы может принести нам облегчение. Даже если в нас самих всё находится «вверх дном» – в мыслях, чувствах и/или в нашем теле (в большинстве случаев это неразрывно связано), – мы можем увидеть, как неизменно природа идет по своему пути, как она величаво спокойна и стабильна. Мы также можем осознать, что наше собственное маленькое «я» не является единственной ценностью; нас окружает реальный мир, и он несравненно превышает нас. Он невозмутимо продолжает существовать и дальше. Всё настолько больше, чем мы сами; это понимание помогает поместить происходящее в более широкую перспективу, увидеть относительность наших проблем и обрести утешение. Мы являемся частью реального мира, но мы не представляем собой необходимое условие его существования, мы не являемся его определяющим фактором – конечно, к счастью. Нам присуще глубокое доверие к природе: мы рассчитываем на то, что после зимы опять придет весна и что деревья, которые еще недавно зимой казались такими мертвыми, вновь зазеленеют. Мы полагаемся на это, и наше осознанное доверие может ободрять нас. Примечательно, что в голландском и русском языках слово «доверие»/vertrouwen родственно словам «верность», «верный»/trouw. Природа остается такой, какая она есть, верной себе, – независимо от того, что может испытывать каждый из нас. Поэтому созерцание природы наводит на мысль о глубинной основе мироздания, поддерживающей мир в его целостности и всегда остающейся такой, какова она есть. В этом постоянстве есть призыв к доверию.

В более сильной мере все это переживается верующим человеком, который воспринимает окружающий мир как поддерживаемый и хранимый Богом. Бог как первооснова мироздания является первопричиной любого доверия. Эта мысль часто звучит в ветхозаветных книгах мудрости. Творение всецело проникнуто мудростью. Порядок и соразмерность всех вещей являются основой доверия миру – это понимание присутствует уже в первом повествовании о творении мира, Шестодневе (см. первую часть этой книги).

Таким образом, подобные размышления ведут к доверию Богу, Который стоит у истоков творения и безмерно превосходит его. Доверие Богу имеет своей основой Его доброту по отношению к нам. Доверие как бы говорит миру: «Да!» – выражая согласие и подтверждая, что мир направляем Богом к добру. В голландском языке слово «говорить да», «соглашаться»/ be-amen может быть поставлено в связь со словом «аминь»/ amen, происходящим из еврейского языка – оно выражает подтверждение и принятие. Исходное еврейское слово используется также в контексте «приходить к вере». Например, в Библии оно употребляется, когда Авраам «пришел к вере», то есть поверил Богу Яхве в Его двойном обетовании[33]33
  Имеется в виду повествование Быт. 12.


[Закрыть], и послушался Его призыва отправиться из своей страны в дальний путь. Авраам сказал Богу «да»/ amen, то есть с верой принял Его слова, «пришел к вере». Словом «да» он также выразил Богу свое согласие последовать Его призыву, то есть доверился Ему. Другими словами, Авраам пришел к вере в доверии. Сходным образом и сегодня люди подтверждают, что они верят, говоря «аминь» – «да, это так», «да будет так». Действительно, люди обращаются к вере именно таким образом: в осознанном выборе они делают шаг и затем подтверждают его. Какими бы ни были наше знание или незнание, решение «верить» фактически является не чем иным, как актом доверия. Вера приводит к доверию, а доверие, углубляясь, разрастается в «вверение» себя.

Вверение себя

Слово «вверение» в свою очередь также отсылает к очень глубокой реальности – «вручить», «вверить» самого себя, ослабить контроль, отпустить. «Вверение» себя подразумевает, что ты немного отдаешь себя из своих рук, что ты без осторожных «но» осмеливаешься доверять и осмеливаешься сказать: «Да будет воля Твоя». И это совсем нелегко. Чтобы смочь сделать это в моей собственной жизни, мне потребовался внутренний рост. Доверие всегда было одной из моих излюбленных тем, я написала множество стихотворений и молитв о доверии. Однако «вверение себя» должно было возрасти и до сих пор еще находится в развитии.

В молодые годы мне однажды попалась на глаза известная молитва Шарля де Фуко (1858–1916)[34]34
  Шарль де Фуко – монах ордена траппистов, исследователь Северной Африки, поселившийся отшельником среди племени туарегов на юге Алжира. Живя среди нехристиан и поддерживая с населением открытые дружеские отношения, свидетельствовал о Христе в первую очередь своей жизнью, тем самым положив начало «миссионерскому присутствию». Почитается в католической традиции.


[Закрыть].

Я сочла ее восхитительной, но она говорила о чем– то столь невероятном для меня, что в какой-то момент мне это даже показалось немного пугающим, «отталкивающим». С небольшими опущениями эта молитва звучит так:

Отец мой,

Я вручаю себя Тебе,

делай со мной всё, что Ты пожелаешь.

Что бы Ты со мной ни сделал,

Я благодарю Тебя.

Я готов ко всему.

Я принимаю всё.

Лишь только б воля Твоя совершалась во мне,

и во всех созданиях Твоих.

Я ничего больше не желаю, Боже мой,

Я отдаю мою душу в Твои руки.

Я отдаю Тебе ее, о мой Бог,

со всей любовью моего сердца,

потому что я люблю Тебя

и потому что во мне есть нужда любви —

нужда дарить себя,

вновь отдавать себя в Твои руки без всякой меры,

с безграничным доверием,

потому что Ты – Отец мой.

Когда я читала эту молитву прежде, я не могла молиться ею с полной искренностью. Во мне всё же возникала сдерживающая реакция «самосохранения»: «Да-да, но не всё, – кто знает, чего Он хочет, кто знает, что это повлечет за собой, кто знает, как далеко это зайдет». Ведь человек всегда стремится держать в руках контроль над своей жизнью, хотя бы частично, и в наше время это представляется особенно важным.

Но со временем я научилась все более и более ценить эту молитву. Безусловное доверие к Богу, которое выражает эта молитва, позволяет увидеть, сколь глубока может быть вера в то, что Бог является бесконечной, непостижимой, неохватной, неизъяснимой, неизреченной Любовью. Если мы верим в это до конца, мы сможем постепенно научиться доверять без всяких сдерживающих «ограничений». И затем, всецело вверяя себя Ему, преодолев страх, мы на самом деле осмелимся сказать: «Делай со мной всё, что Ты захочешь».

Ведь если Бог есть глубокая изобильная Любовь и добро – и это является самой сердцевиной моей веры, которую я, несмотря на всё мое критическое незнание, принимаю целиком и полностью, – если Бог таков, то тогда всё, что исходит от Него, может быть только добром и любовью. Никоим образом речь не может идти о жесткой деспотической воле, действующей по своему произволу, которая налагается на человека как тяжкое бремя. Я помню, как когда-то в подростковом возрасте я боролась с некими навязчивыми мыслями и как мой отец сказал тогда сильные слова, нашедшие отклик в моем сердце: «Всё, что исходит от Бога, возвышает человека, способствует его возрастанию, приносит внутреннюю радость и вдохновение, рождает глубокое умиротворение. Бог не тянет человека вниз. А то, что нас подавляет и сковывает, приводит в тревогу, страх или смятение, – всё это идет не от Бога». Это очень глубокая истина, в которой я с тех пор не раз убеждалась и о которой всегда помню. Более того, эту мысль можно встретить в трудах святого Бенедикта Нурсийского – кстати, он был очень важной вдохновляющей фигурой для моего отца, в честь него я получила свое имя. Святой Бенедикт выражает эту мысль в своем монашеском правиле, и она также проходит красной нитью в его житии, написанном Григорием Великим (540–604 по Р.Х.). Таким образом, человек не должен страшиться Бога – как раз наоборот. Нет нужды ни в каком «сдерживании», ни в каком «контроле». Мы действительно можем с мирным сердцем вверить себя Ему во всецелом доверии. И более того – если смотреть в перспективе любви, то возможно и даже вероятно, что воля Бога и наша собственная воля, в той мере как она обращена к истинной любви, следуют в одном направлении и совпадают.

Обсуждая глубокое доверие, ведущее к полному вверению себя, очень уместно вспомнить образ Бога как «отца». Возможно, Шарль де Фуко, обращаясь к Богу, вдохновлялся примером глубокой связи Иисуса с Богом как Отцом, но также и отталкивался от обобщенного человеческого образа «доброго отца». Если оставить за скобками конкретное убеждение христианской веры, общение с добрым и любящим «земным» отцом может дать такой богатый опыт, который сам по себе способен стать основой для доверия миру. Также и в моей личной вере образ Бога как «отца» был и остается очень значимым. Еще будучи подростком, я сформулировала для себя мысль, которая стала мне очень дорогой: я со всеми своими несовершенствами могу воспринимать себя не иначе, как «самое малое дитя» Бога. Есть столько всего, чем бы я хотела быть и что бы я хотела сделать, но в то же время есть столько факторов, которые сильнее меня и которые я, к сожалению, не могу изменить. Во мне столько «малости», что с чисто рациональной точки зрения я не должна и думать о том, чтобы осмелиться когда-либо приблизиться к Божественному. Но в качестве самого малого дитя я могла видеть в Боге терпеливого отца, отражение которого присутствует в наших человеческих отцах. И именно поэтому я могла без стеснения говорить с Богом, всё Ему доверять, вверять себя Ему, оставаясь при этом просто моим малым «я». Какой же папа не будет терпеливо снисходить к своему лепечущему ребеночку? Иной раз отец может и потерять терпение (в моем случае на то есть все причины), но в конце концов он, несмотря ни на что, заключит в объятия Любви. Разве Бог не поступит так, если Он непредставимо превосходит любого отца в неописуемой Любви? Так я и продолжала беседовать с Ним: Он как внимательный папа, а я как Его младшая доченька.