Текст книги "Во что я верю, будучи ученым-библеистом? Мой искренний уязвимый ответ"

Кроме того, я убеждена в том, что подобное отношение не подразумевает и не требует идти путем «благочестивого верующего», исполняя все правила и обряды церкви и веры, должным образом «вычитывая» молитвенное правило. Человек может усердно делать все это и считать, что уже заслужил свою «небесную награду». Но в большей степени приблизиться к Богу сможет тот, кто в безыскусной подлинности, будучи просто самим собой со всеми своими «малостями» и несовершенствами, осознает, что он принят Любовью, что он любим безо всяких условий. Любовь Бога является в самом буквальном смысле безусловной, она не зависит ни от чего. Это осознание совершенно невероятно, оно всецело преображает человека. Оно учит человека ощущать, что он надежно укрыт в Боге[35]35
  Это ощущение надежной «укрытости» верующего в Боге выражено в целом ряде псалмов – к примеру: Пс. 16:8, Пс. 26:4–5; Пс. 30:20–21; Пс. 61:2–3; Пс. 62:7–9; Пс. 70:3; Пс. 90:1–2.


[Закрыть], как младенец, который не сомневается, не рассуждает, но знает, что он любим. Родительская любовь для него – это данность, поэтому ему не нужно просить о ней и как-то специально об этом задумываться.

Так во мне постепенно возрастало всё большее доверие, направляясь к тому, что буквально означает «вверение» себя. И благодаря этому возрастанию я сегодня, хоть и не находясь в идеальном состоянии духа, однако уже могу сделать молитву Шарля Фуко своей и, почти не робея, осмеливаюсь молиться так: «Что бы Ты ни сделал со мной… я безгранично Тебе доверяю, потому что Ты – Отец мой».

Положительная отрешенность

Из этого «вверения» себя в конечном итоге может произрасти нечто парадоксальное. Мне сложно дать название и описать это экзистенциальное состояние, но это своего рода «положительная отрешенность», «положительное безразличие». Я употребила слово «отрешенность» никак не в смысле пассивного отстранения («мне все надоело и на все наплевать») или же пораженчества. Это, скорее, спокойное доверие, порождающее некий внутренний глубокий мир и ведущее к у-миро-творенности. Слово «умиротворенность» заключает в себе слово «мир». Когда человек умиротворен, он способен с ясностью понимать и принимать самого себя, и также принимать и ценить то, что есть здесь и сейчас. Другими словами, я говорю о положительной отрешенности, которая дарует внутренний покой, в особенности в моменты эмоционального напряжения или тревоги. Тогда внутри меня возникает настрой, который можно выразить словами: «Я просто делаю все, что в моих силах. И каков бы ни был результат, как и где бы это ни завершилось, я уже не могу сделать больше». Само слово «отрешенность» выражает эту мысль: отрешиться от чего-то, отпустить это. И кстати, «отрешенность» является достаточно распространенной идеей – ее можно встретить в различных современных духовных направлениях, фокусирующихся на «отпускании», «letting go» по-английски (эта мысль звучит в популярном хите мультфильма студии Дисней «Холодное сердце»/«FROZEN» – Let it go).

Все, что можно услышать об этом, по моему ощущению, фундаментально свидетельствует о той отрешенности, которая предельно осознанно сосредотачивается на самом главном и которая доверяет, что какие бы дороги ни открылись на нашем жизненном пути, если делать выбор в пользу Любви, которая есть Сам Бог, любые выбранные нами дороги будут разворачиваться в Любви и завершатся также в Любви. «Вверение» себя и «отрешенность», так как я их проживаю, не содержат «отпускания» в смысле безвольного признания своего поражения и бегства. Скорее, это есть отпускание в доверии, что в конечном итоге все закончится хорошо. Это означает выпустить из своих рук себя и все то, что ты бережно сохранял с волнением и обеспокоенностью, чтобы доверить это другим рукам, бóльшим твоих. И тебя наполняет вера и надежда, что эти более сильные руки подхватят и понесут тебя и всё, что тебе дорого. Когда я двенадцатилетней девочкой приехала в школу-интернат, на дверях жилых комнат висели таблички с нашими именами и с неким текстом. И на моей двери «случайно» оказался библейский стих из книги пророка Иеремии: «Тебе я вверил дело мое» (Иер. 11:20 и 20:12). Эти слова в определенной степени выражают то, что я имею в виду. С того времени я ношу эти слова в своем сердце – они стали моим девизом на долгие годы… Они вспоминались мне на каждом экзамене, который я сдавала. Библейский стих с этими словами написан на первой странице моей докторской диссертации. И этот стих звучит во мне всякий раз, когда я принимаю решение или обдумываю важный выбор.

В то же время «вверение» себя в глубоком доверии порождает некую «отрешенность» по отношению ко всякого рода человеческим правилам и ритуалам, регламентирующим то, «как» следует совершать молитвы и выражать религиозность. Размышляя о горячих дискуссиях в разных религиях, которые, к сожалению, приносили многим людям боль и горе и даже приводили к насилию и смерти, я иногда думаю: «Если Бог есть всё превосходящая Любовь, то будет ли Он столь скрупулезно занят вопросами, можно употреблять молоко и мясо или нельзя, разрешен ли секс, обязательны ли обрезание или покрывание головы, какие именно надлежит употреблять чаши или подсвечники?» Но даже если не касаться этих внешних вещей, каждая специфическая форма духовности со своими особыми «путями к Богу», а также и каждый церковный ритуал действительно не более чем «пути» к Богу, однако они не являются «законом» Бога и еще менее – «знанием» Бога[36]36
  В голландском оригинале присутствует игра слов: слова «путь», «закон» и «знание» звучат очень похоже: weg – wet – weten.


[Закрыть].

В чем же тогда определенность? Вера – это всегда «прыжок» в неизвестное, основывающийся на осознанном выборе; однако в христианской традиции есть единственная определенность, являющаяся глубинной сердцевиной веры, – то, что Бог есть Любовь. В этой определенности объединяется общее свидетельство всех библейских людей и свидетельство уникального Человека Иисуса.

Коснемся немного этой темы. У меня иногда возникает сложность с людьми, заявляющими с некоторой однобокостью, что они верят «в Иисуса». Если посмотреть глубже, Иисус никогда не ставил Себя на место Бога – по крайней мере, судя по тому, что мы знаем о Нем из Евангелий. Иисус не возводил вокруг Себя никакого культа и не занимался самопрославлением, наделяя себя почетным ветхозаветным титулом «Сын Божий», который используется в некоторых новозаветных текстах. В Ветхом Завете именование «сын Божий» обычно применяется к особым людям, которые были избраны и призваны Богом, прошли обряд помазания миром. Но избрание и помазание являются в сущности дарами, «врученными» Богом, и они всегда означают «поручение» – идти по пути Бога и самому быть путем к Богу для других. Иисус всегда был путем к Богу. Иисус учил нас о Нем – и мы, как христиане, верим, что Он делал это совершенно неповторимым образом, пребывая в уникальной связи с Богом. Иисус открывал, Кто есть Бог – непостижимая неизреченная Любовь. В глубоком осознании этого сердцевинная определенность веры может все более и более возрастать, становясь всеохватной, а сама вера преобразуется в полное доверие и безусловное вверение себя.

Я думаю, что это полное доверие направлено не на фиксацию множества «относительных» частностей, но ведет, скорее, к тому, что всегда остается непреходящим, абсолютным и что на самом деле и есть абсолютное.

Глава третья
Где Его можно найти?

Если любовь и добро являются абсолютными, высшими, естественно возникает вопрос, где и как они проявлены в нашем мире? И в этой связи я часто думаю о красоте, что же это, собственно, такое. Красота тоже является чем-то высшим, она как гостья из другого мира: в каждом горе, в каждой радости, в каждой бессмысленности, в каждой серости, «красота» может прийти как что-то неожиданное и «добавочное», утешительное; она вдруг обнаруживает себя и вызывает удивление и восхищение, становясь источником положительного.

Красота

Красота также является «неопределимой» и «непостижимой». Она приходит как что-то «сверх», «вдобавок» – с точки зрения пользы в красоте нет никакой необходимости. В то же время красота очень уязвима и в высшей степени хрупка. Немалое количество невнимательных людей практически ее не замечают, и также верно, что те, кто жадно ее культивирует и старается как можно больше улучшить, часто теряют ее. Подлинная красота скрывается в простоте. Чем больше и больше деталей добавляется к красоте, тем меньше и меньше она увеличивается. Благое не имеет нужды в «завитушках». Подлинная красота трогает. Она прорастает в тишине и открывает себя неожиданно. И поэтому красота остается неуловимой, ее не получится формально «сконструировать», ее суть ускользает куда-то ввысь. И все же иногда бывает так, что только красота и остается – когда повседневная жизнь разочаровывает, когда великое оказывается иллюзией; когда «знание» обретает проницательность, делает прозрачной суть вещей и превращается в мудрость, вызывающую одинокую боль. В этом экзистенциальном одиночестве красота может стать утешением. В то же время, красота может действовать преображающе: даже среди банальностей и уродства или в боли, огорчении и сломленности осознанное восприятие красоты позволяет увидеть реальность в новом свете.

Однако красоту невозможно увидеть без внимательности; мы должны вглядеться и даже «замереть», чтобы заметить ее. Но когда мы вглядываемся в тишине и спокойствии духа, тогда нам совсем неожиданно может открыться гораздо больше в обыкновенном «здесь и сейчас». Именно так открывается красота, необычайно деликатно. И очень возможно, что именно так открывается и Бог… Хрупкие черты Его присутствия становятся все более и более различимыми, нам просто нужно раскрыть глаза.

«Узреть» красоту

И действительно, красоту еще нужно распознать. Она может присутствовать, но остаться незамеченной. Необходимо внимание, направленное на поиск до сих пор незнакомого. Здесь мы возможно затрагиваем ту же тему, которую я раскрывала ранее в связи с размышлениями Кузанца. Николай Кузанский утверждал, что Бога невозможно «познать», но Его можно «узреть» мистическим образом (ср. «созерцание»). Идея о связи красоты и Бога звучит в Библии, например, она ярко выражена в ветхозаветной книге Премудрость Соломона, являющейся греческой по происхождению. В главах 13–15 раскрывается, что через восприятие красоты творения можно прийти к узнаванию Бога.

Примечательно здесь то, что в этой греческой библейской книге красота переживается и осознается не просто через «ви́дение» (horan) и даже не через обыкновенное «разглядывание» (blepein), но через «зрение» ее очами всего нашего существа (theorein). Аналогично тому, как мы говорили при обсуждении вопроса о знании Бога, в книге Премудрости Соломона речь идет именно о глубоком созерцании, но не о все схватывающем знании («знать» – gnoein, а «созерцать» – theorein, от которого происходит существительное theosis). И примечательно, что «знание» (gnoein) является результатом стадии «поиска» (dzetein), а «созерцание» (theorein) является плодом «обретения» (heuriskein).

Чтобы прийти к подлинной встрече с Богом, по всей видимости, нужно обладать определенной способностью к восприятию сокрытого, таинственного; согласно моему ощущению, такая способность может развиться через восприимчивость к красоте. Однако для этого, безусловно, нужны особая внимательность и умение находиться «здесь и сейчас». И тут я возвращаюсь к идее «присутствия»: присутствия у себя и в себе, присутствия в окружающем, а также осознанного присутствия перед Богом в той реальности, что нас превосходит, – и тем самым в присутствии Бога.

Тем не менее такое объяснение вызывает новый вопрос. Субъективна ли красота? Если это так, тогда для каждого человека она своя. А если мы связываем Бога с красотой, не подразумевает ли это, что Он также может быть для каждого человека разным? Возможно, так и есть. Но стоит ли считать это проблемой? Ведь подлинная встреча человека с Богом происходит в определенный момент, в определенной обстановке – в своеобразной точке пересечения, в которой Бог, неся утешение, конкретным образом явил Себя человеку, оставаясь при этом неизменно «пребывающим» и превосходящим все конкретное.

Сострадание и мягкость

И здесь я хочу сделать еще один маленький шаг вперед. Красота в повседневной реальности является в той же степени «необязательной» и «дополнительной», как сострадание и мягкость – в наших отношениях. Мягкость и сострадание в великодушии склоняются над «малостью» и, невзирая на обстоятельства, продолжают нести ее, заботиться, прощать, помогать ей расти… Но есть жесткие люди, желающие возвыситься над другими, убедить всех в своем превосходстве и показать каждому свою праведность; однако в глубине души они могут быть совсем в себе не уверены, а их праведность расчетлива и мелочна, и безостановочные беспокойные усилия продемонстрировать всем то, чем они не являются, приводят к такому же результату, как и беготня по кругу. Показывать себя в выгодном свете за счет принижения других является проявлением не величия, а малодушия. Неслучайно «малодушие» также и в буквальном значении является противоположностью «великодушию». Именно тот, кто спокойно принимает себя, кто знает свои сильные и свои слабые стороны и уверен, что они покрыты Любовью, тот может с великодушием и состраданием делиться этой полной любви защищенностью и в «сверхрациональной» мягкости поддерживать и вдохновлять других. Вот в чем конкретно выражается «высшее».

Нежность

Сострадание и мягкость родственны еще одному особому качеству, которое я достаточно недавно начала глубоко ценить, – это «нежность». Но не в ее слащавой версии, которая, возможно, сразу же представилась вашему воображению. Нежность не является слабым чувством, напротив, в ней есть сила и мощь. Нежность – это своего рода «любящая любовь», проявляющаяся в мягкости, деликатной внимательности, восприимчивой заботе о других. Быть нежным – это гораздо больше, чем «отдавать». Быть нежным – это гораздо больше, чем «заботиться о ком-то». Нежность как бы подает любви кислород, воодушевляя любовь во всех ее формах. Нежность ведет к сердечности, заботе, душевности, пониманию, ласковой приветливости, кротости и состраданию. Есть одна песня о нежности, которая меня очень трогает – это «Нежность» («La tendresse») Бурвиля[37]37
  Бурвиль (Bourvil, 1917–1970) – французский комедийный актер и эстрадный певец, автор песни «Нежность»/ «La tendresse».


[Закрыть]. В ней говорится, что люди могут утратить множество качеств, однако именно утрата нежности окажется самой горестной, лишающей человечество перспектив на будущее. Бурвиль заканчивает песню молитвой, проникновенной мольбой к Богу ниспослать поток нежности в сердца людей, чтобы таким образом любовь смогла выжить. Конечно, мое описание песни остается очень блеклым – советую вам просто послушать ее…

И наконец: красота является трансцендентной в том смысле, что она ведет к чему-то высшему, превосходящему ее. В том же смысле сострадание, мягкость и нежность также трансцендентны: они превосходят «маленькую» реальность «маленьких» людей и выходят за пределы сферы «нейтрального», «рационального» и «расчетливого». И возможно, потому они и служат путеводителем, своего рода компасом, указывающим путь к Богу. По меньшей мере, я так это чувствую; это мой искренний и действительно такой уязвимый ответ. И я выражаю его в собственном стихотворении, написанном несколько лет назад, и с радостью делюсь им с вами.

Развенчание иллюзий

Если когда-нибудь

все значимое в мире

окажется пустым тщеславием,

тогда

не останется ничего важного —

только красота.

Если когда-нибудь

все знания мира

превратятся в прозрение, тогда

от знаний не останется совсем ничего —

только одиночество.

А если прозрение

превратится в мудрость —

тогда

сможет ли нежность сердца

смягчить нашу боль,

а сострадание – утешить?

7 ноября 2010

Поскольку я столь часто обращалась к мысли, что Бог является непостижимым, «большим», чем мы, превосходящим все категории нашего обычного мышления, читатель может задаться вопросом: а возможно ли тогда вообще «найти» Бога? Если искать Бога как Любовь, то найти Его будет возможно, и, по моему мнению, Он окажется менее чуждым миру, чем рассказывается в возвышенных теориях о духовности. Чтобы прийти к Богу, далеко не всегда требуется долго идти по длинному запутанному пути. Мы можем встретить Бога в нашей действительности и в людях вокруг нас.

В этом контексте вспоминается известное мнение, согласно которому Бог находится «внутри человека», или же в глубочайшей сердцевине нашего существа, которая традиционно именуется «душой». Собственно говоря, это очень древняя мысль: к примеру, гностические течения II века по Р.Х. считали, что в человеке присутствует «искра» света. Однако я бы не стала утверждать подобное столь прямолинейно, в терминах «неразрывного соединения», и с подобными представлениями я не согласна. Если Бог является запредельной Любовью, то Он есть «Другой», Он превышает нас, Он отличается от нас, Он в полной мере «отдельный от нас». Это означает, что Бог не может «совпасть» с человеком, даже с самой прекрасной человеческой любовью. Также это не может означать, что человеку присуща «божественность» хотя бы в какой-то части. Но при этом не исключается то, что человек может встретить Бога в самом себе, в глубине своего существа и своего сознания, или может быть в отношениях с Богом (см., что я писала выше о «пустоте» и «созерцании»). Однако Бог только тогда может стать видимым, найденным или встреченным в людях, когда Он Сам этого хочет, – именно по этой причине, а не в силу общности природы человека и Бога. Скажем так: Бог действительно может прийти и обитать в людях. Но мне кажется, что это происходит не внутри людей как таковых, а, скорее, в исходящих от них любви, добре и положительности.

Именно это подразумевается в известном христианском учении об «обитании Святого Духа в человеке». Бог не находится в человеке – Он приходит присутствовать в людях; и именно потому, что Он есть превосходящая любовь, определяющей становится направленность человека на добро – именно в этой направленности Бог помогает людям превосходить их человеческие пределы. Поэтому я всегда считала, что глубокая основополагающая направленность на любовь и добро есть не то, что может быть осуществлено «словами», но то, что по преимуществу осуществляется «делами».

Выраженное выше мнение можно найти слишком современным или даже обосновывающим свободу действий. Тем не менее в действительности этот взгляд стоит в преемственной связи с очень древней традицией библейского образа мысли и образа действий. Если вы откроете ветхозаветные книги мудрости, и в особенности книгу Иисуса сына Сирахова, вы увидите там много рассуждений о высокой ценности «праведной» жизни в «страхе пред Богом» – то есть в «благоговении пред Богом, уважении Бога». Читая описание подобного образа жизни, можно заметить, что в них не самое большое значение придается продолжительной и интенсивной молитве, совершаемой либо в удалении от людей, либо нет. Гораздо больше внимания уделяется созерцанию величия и гармонии творения, часть которого составляет человек; изумляясь пред творением, праведник встречает «Премудрость Всевышнего» и сам также обретает мудрость. Внутри этой главной линии ветхозаветные книги мудрости более всего говорят о следующих значимых вещах, осуществляемых во внутренней связи с Богом и в присутствии пред Богом / присутствии Бога: о каждодневных практических усилиях и деятельной помощи ближним, о заботе и внимании к детям и к окружающим людям, а также о жизни, посвященной служению ближним в смирении и скромности.

Много позже книги Нового Завета продолжили развивать эти тенденции. Когда апостол Павел в Послании к Галатам утверждает, что жизнь, вдохновленная Святым Духом, выражается в «любви, радости, мире, долготерпении, благости, верности, кротости и воздержании» (Гал. 5:22–23), он фактически опирается на вполне конкретные направления мысли ветхозаветных книг мудрости. Например, подобное написано в книге Премудрости Иисуса сына Сирахова: «…премудрость и знание есть страх пред Господом, и благоугождение Ему – вера и кротость» (Сир. 1:27)[38]38
  Возможен перевод не «вера», а «верность».


[Закрыть]. Очень похожий смысл содержится в известном гимне любви в главе 13 Первого послания Коринфянам. Там апостол Павел говорит, что в любви нет ни громких заявлений о своей правоте, ни жесткой силы, манипулирующей другими; в ней нет никакой неправды, превозношения, презрения. В любви более всего присутствуют терпение, дружелюбие, мягкость, истина, сострадание, вера и надежда. Любовь дает смысл всему, что есть в нас. Мы можем обрести мудрость, всяческие ценные качества, даже стяжать необычайные сверхъестественные дарования – но если они не возникли в любви и не поставлены на служение любви, они являются лишь праздными, пустыми словами.

Другими словами, это «плоды» Духа, которые Бог взращивает в верующем человеке. И здесь я имею в виду не абстрактного и неопределяемого Бога, но, скорее, «Духа Божьего», Святого Духа, который может обитать в людях и преображать их. Наверное, в этой связи я должна снова упомянуть об «эволюции» моей веры и моего восприятия веры. Поскольку ранее я уже раскрывала свое понимание Отца и Сына, в этом контексте также будет уместно добавить нечто о Духе. Если вы читали мою книгу внимательно, вы наверняка заметили, что Святой Дух уже упоминался неоднократно. Однако, когда я была ребенком и подростком, в учении о Святой Троице именно Дух казался мне чем-то очень далеким. Да, я могла представить Бога как Отца, Иисус был очень конкретен. Но Дух Святой – этого я никак не могла понять… Однако с течением времени, и прежде всего благодаря процессу критического осмысления, приведшему меня к вышеописанному критическому незнанию, именно Дух стал для меня очень значимым и важным. Мне кажется, что непостижимый Бог становится более всего «присутствующим», то есть являет Себя, в том, что я называю Духом Божиим. Это – глубокая ориентированность на любовь и положительное и также все то, чем человек наполняется, «обратившись внутрь себя» и прожив глубокую Встречу, и затем несет «вовне». Действительно, всё это – плоды Духа, как говорил апостол Павел. В этом смысле «Дух Божий», присутствующий и действующий в людях, это в первую очередь не то, что мы выражаем словами, но то, что могут заметить в нас другие, что приносит осязаемые плоды в реальности каждого дня. Отсюда и происходит название второй части этой книги – приносить плод, достигающий неба.