Текст книги "Лютая охота"

Под конец он ткнул-таки Серваса пальцем в грудь, словно собирался проткнуть его насквозь.

– Может, вы здесь и легенда, может, вам нравится изображать из себя титулованную особу, но я вам говорю: со мной это не пройдет. И ваш послужной список меня не впечатляет. Работайте и давайте мне конкретные результаты, вот все, что от вас требуется. Я достаточно ясно выразился?

При этих словах Халк развернулся и вышел.

15

– Вы уверены, что это здесь?

Рафаэль взглянул на владельца места происшествия, человека лет шестидесяти, в сидящей на густой шапке седых волос кепке.

– Конечно уверен, – ответил тот.

Сервас, Самира и Кац стояли в «средоточии могущества», как называли это место капитулы, то есть консулы города, двести пятьдесят лет назад. Площадь Капитолия из-под аркад смотрела на просторную эспланаду, которая упиралась в ратушу. Хотя бледное солнышко и пригревало выступы и колонны домов, холод все же покусывал.

Маленький человечек, сам того не ведая, одетый, как ирландский бродяга – слава богу, что он еще не был фанатом сериала «Острые козырьки»[29]29
  Сериал BBC о бирмингемских гангстерах 1920-х гг.


[Закрыть], – указал на открытую дверь со стороны фасада ресторана.

– Дверь открыта круглосуточно. Все ученики лицея знают этот адрес. Они сюда приходят посидеть на ступеньках, покурить и выпить чего-нибудь. И все службы пограничной полиции города об этом знают, – пожаловался он.

Они шагнули через порог. И сразу вся роскошь и блеск этого места куда-то исчезли. Пол возле лестницы был усеян окурками, засыпан пеплом и закидан пустыми бутылками и банками из-под пива. Роспись на стенах облупилась почти со всех сторон, и теперь ее заменяли лозунги: «НЕТ ВЫСЫЛКАМ И УВОЛЬНЕНИЯМ!», «ПРАВО НА ЖИЛЬЕ ВАЖНЕЕ ПРАВА СОБСТВЕННОСТИ!».

– Они оккупировали запасной выход, – объяснял человечек, поднимаясь по расшатанной скрипучей лестнице. – Залезают на крышу и бросают мусор в дымоход, который им служит одновременно и мусоропроводом, и туалетом, и печью для сжигания мусора.

Они поднялись на первую лестничную площадку, закиданную использованными шприцами, упаковками и коробками из-под лекарств, среди которых пришлось расчищать себе путь. В нос сразу ударил едкий запах дерьма, мочи, анаши и перегнивших отбросов.

– Твою мать, как тут воняет! – вскрикнула Самира. – Здесь курс шарика дерьма, должно быть, очень велик, и приносит неплохой доход…

– Шарика чего? – переспросил Кац.

– Гашиша… За грамм гашиша можно загреметь в КПЗ. Так удобнее подсчитывать. В результате ты хватаешь все, что движется, концентрируешься на мелкой рыбешке и забываешь о длинных и нудных анкетах, которые дают тебе возможность ловить крупную рыбу, но требуют много времени и энергии для достижения статистически ничтожного результата. Статистика, вот что напрягает начальство.

– Но нам не приходилось еще ловить такую крупную рыбу, как эта, – заметил Рафаэль, осторожно перешагивая через шприцы.

Самира бросила на него безжалостный взгляд:

– Сразу видно, что ты новичок.

Они приступили к преодолению последнего лестничного пролета и увидели, что с последней площадки за ними с угрожающим видом наблюдают двое парней и три девушки. Им было не больше тридцати, а одна девчонка, похоже, вообще была несовершеннолетняя. Никто не носил маску.

– А ты что тут делаешь? – спросил владельца сквота один из парней.

– Это мой дом, я здесь у себя, – возразил человечек в бейсболке, которому присутствие полиции придало смелости.

Парень рассмеялся:

– Я тебе, старик, сейчас покажу, кто здесь у себя дома…

Сервас достал удостоверение. Во взглядах девушек сверкнула ненависть.

– Мы не собираемся вас выселять, – угрюмо сказал он, – мы кое-кого ищем.

Настроение у него было паршивое. Он все никак не мог переварить выходку окружного комиссара.

– А мы вообще с полицейскими не разговариваем, себе дороже, – сказал тот же парень, не проявляя ни малейшего беспокойства, и всеобщее кудахтанье одобрило его ответ.

– Мы разыскиваем Кевина, – настаивал Сервас, ступенька за ступенькой поднимаясь к площадке, – и боимся, что с ним что-то случилось. Что-то очень нехорошее… Вы сегодня его видели?

– Надеюсь, вы не собираетесь их выселить? – простонал домовладелец.

– Кевин? – раздался слева из коридора чей-то мощный голос. – Его в последнее время видно не было… А зачем он вам? И чего это вы боитесь?

На площадку вышел высоченный парень в традиционной африканской одежде. Огромный, массивный, он был почти на голову выше остальных. Лицо с тонкими чертами обрамляла густая черная борода. Сервас дал бы ему лет тридцать пять.

– Мы можем поговорить? – сказал он.

Гигант сделал им знак следовать за ним. Сервас, Самира и Рафаэль двинулись впереди группы из пяти человек молодежи по слабо освещенному, но довольно людному коридору. По дороге к ним оборачивались опасливые и презрительные лица. Их толкали на ходу какие-то враждебные фигуры. Все они были молоды, даже очень молоды. Сервас насчитал их в коридоре человек тридцать, но их, несомненно, было больше, потому что в коридор выходило еще с полдюжины комнат с открытыми дверями, куда все они поначалу попрятались.

– Кац, проверь у всех документы, – бросил он, прежде чем войти за владельцем сквота в просторную комнату, оба окна которой выходили на эспланаду Капитолия.

На полу лежали матрасы и стояли лампы и разноцветные свечи. Рядом с мойкой – греющие плиты, а в раковине полно кастрюлек и тарелок. Еще в комнате имелись гитара, тамбурин, кальян, пачка листовок, а на стенах – большие плакаты о праве на жилье.

– Прекрасный вид отсюда, правда? – весело спросил хозяин, указывая на окна. – Когда я летом однажды проснулся на рассвете, знаете, что я увидел? С тех пор как появились леса на фасаде ратуши, люди забираются по ним на крышу мэрии и там ложатся спать! А рано утром, пока не пришли рабочие, они собирают свои пожитки. И так каждый день…

Он улыбнулся и обвел рукой разноцветные подушки, лежащие на полу.

– Вас это шокирует? – спросил он, усаживаясь на одну из подушек. – Может быть, имей они, где переночевать, они бы не лезли спать на крышу, как думаете?

Голос у него был низкий и очень приятный, а взгляд сверкающих глаз обладал такой интенсивностью, что многие не выдерживали и опускали глаза. Он явно обладал харизмой лидера. Пастуха, ведущего свое стадо. Однако о каком стаде шла речь? И не представлял ли сам пастух в конечном итоге опасность для своего стада?

Так думал Сервас, устраиваясь на одной из подушек, а вслед за ним опустилась на подушку и Самира. А гигант тем временем не сводил с них сверкающего, как ртуть, взгляда.

– Как ваше имя?

– Малик Ба, – отозвался гигант и прибавил с улыбкой: – Хотите проверить мои документы?

Сервас знаком показал: нет!

– Я родился в Сенегале. Тридцать три года назад, как Христос, – продолжил он, – но по национальности француз, если вы об этом хотели спросить…

Да, так оно и было: чернокожий Христос. С монументальной статью и спокойным низким голосом, полным теплых модуляций. В комнату вошла молодая девушка. Настолько юная, что Сервас подумал, уж не малолетка ли она. Она подошла к хозяину дома.

– Приготовь нам чаю, – бросил он.

Это была не просьба, это был приказ. Малик Ба повернулся к ним, почувствовав, что они напряглись.

– Здесь у нас нет никакой субординации, – сказал он, словно желая смягчить этот маленький инцидент. – Эта девушка по своей воле согласилась прислуживать мне, ее никто не принуждал. Здесь каждый волен делать, что хочет. Я для них не начальник, а руководитель, духовный лидер и воспитатель. Я несу им свет надежды… Мы – совершенно автономное сообщество, живем по древнему обычаю, вдали от государственных структур принуждения и нелегальных объединений, порожденных капитализмом. Мы практикуем горизонтальную демократию, как ZAD[30]30
  ZAD – от фр. «zone à défendre», «защищаемая зона»; крупномасштабные стройплощадки, захваченные активистами, противодействующими этим застройкам (прим. пер.).


[Закрыть].

– Разумеется, – сказал Сервас, не дав себя одурачить.

Он хорошо знал, что жизнь внутри ZAD не так уж идиллична, демократична, экологична и прозрачна, как ее хотят представить. Там зачастую царит физическое, психологическое и вербальное насилие, помноженное на дезинформацию и секретность. И обитатели таких поселений далеки от толерантности во взаимоотношениях, которую они восхваляют напоказ, и что там нередки пьяные драки, и очень сильна тенденция навязывать свою точку зрения более слабым.

– Так, значит, вы беспокоитесь за Кевина? А могу я узнать почему?

– С ним могло что-то случиться, – ответил Сервас.

Бородач сощурил глаза, и сквозь щелки прикрытых век сверкнули две молнии.

– И больше вы ничего не хотите мне сказать?

– Скажем так, у нас есть причины полагать, что его похитили и он в большой опасности, – сказал Сервас. – Мы пытаемся восстановить все его передвижения за последнее время и выяснить, с кем он в это время контактировал.

Малик Ба покачал головой:

– Контактировал… Интересное слово. Вы слишком хорошо воспитаны для полицейского, который разговаривает с чернокожим, – заметил он с поразительной мягкостью и явной иронией. Жаль, что ваши коллеги не всегда так себя ведут. Знаете, сколько раз в этом году у меня проверяли документы, когда я выходил из дома? Я сосчитал: тридцать восемь раз. Я шел по улице и никого ни о чем не спрашивал, но единственным человеком, которого задержал патруль, был я… В этой стране можно задохнуться…

Он перевел искрящийся взгляд с Серваса на Самиру.

– Если бы вас вот так день за днем держали на контроле, как бы вы реагировали?

Он погладил бороду длинными тонкими пальцами с красивыми, опрятными ногтями. Все это он произнес ровным, спокойным голосом, и каждое слово казалось гораздо весомее и богаче информацией, чем все речи любителей порассуждать на телеканалах, вместе взятые. Но Сервас не забыл о шприцах, в изобилии валявшихся за пределами этой комнаты.

Как не забыл о том, что утопия, которую проповедовал Малик Ба и ему подобные, его вера в гражданское общество, в священный характер личной свободы, его враждебность по отношению к любой форме государства сбрасывали со счетов реальность, от которой никуда не денешься: государство есть свод законов и правил, которые группа людей создает себе, чтобы не погрязнуть в войне всех против всех. И нет такого сообщества, которое, пройдя все стадии развития – и зоологический индивидуализм, и первобытно-общинный строй, и феодализм, – не обзавелось бы государством, обладающим силой и властью, чтобы защитить эти правила.

– Я дважды вспылил, – сказал Малик Ба, – а они принялись выворачивать мне руки и сначала бросили лицом на капот, а потом столкнули на землю. Мне чуть не сломали запястье, и потом несколько дней очень болела голова от удара об асфальт… Вот как обращаются здесь с такими, как я…

Он болезненно поморщился:

– Казалось бы, Франция – не расистская страна. Но объясните мне тогда, почему так мало чернокожих в Национальном собрании, в муниципальных советах, в медийных программах, на телевидении? Вы знаете, что телевидение в последние годы становится все скучнее и однообразнее? Несколько личностей, известных как «противники белых», сдали позиции: я читал об этом статью.

Он прищурился и улыбнулся:

– Но вы ничего не выигрываете, потому что у нас есть свои и поэты, и музыканты. Вам известно, почему поэты охотнее пишут о бедных, чем о богатых? Потому что бедные гораздо богаче богатеев, а богатые гораздо беднее бедняков… Бедняки богаты своими страданиями, своей историей. Страдание созидает, а богатство разрушает.

– Давайте поговорим о Кевине, – сказала Самира, уже начавшая подавать признаки нетерпения.

Гигант внимательно на нее взглянул:

– Дело в том, что Кевина уже давно никто не видел. Я думал, что он уехал к родителям… Вы им звонили?

– Да, – ответил Сервас. – Там его нет. Они уже недели две его не видели.

На этот раз Малик Ба вдруг встревожился.

– Он совсем недавно сказал нам, что собирается к ним заехать. С нами он провел несколько дней. Кевин всегда появлялся и исчезал, ничего не объясняя. У нас это обычное дело. Каждый свободен выбирать, куда ему идти.

Красивое лицо Малика Ба помрачнело. Он дернул себя за бороду.

– Вообще-то, он ночует то здесь, то у родителей. Других адресов я не знаю… А что вас пугает? – вдруг спросил он. – Что такое с ним могло случиться?

Из коридора послышались громкие голоса. Сервас достал фото Мусы Сарра и показал Малику.

– Вы его знаете?

Тот прищурился и задумался:

– Нет, а кто это?

Из коридора снова донеслись крики и ругательства. Все повернулись к двери.

– Мне кажется, там что-то происходит с вашим коллегой, – спокойно сказал Малик Ба.

Самира вскочила, за ней Сервас. Они выбежали в коридор и глазам своим не поверили. Лейтенант достал свой табельный пистолет и держал под прицелом кучку людей, которые отчаянно вопили и осыпали его оскорблениями и насмешками.

– Кац, да ты спятил! Ты что творишь, чтоб тебя!

– Они мне швырнули в лицо какую-то дрянь! – запротестовал блондин, опуская оружие.

– Например? – поинтересовалась Самира.

– Стеклянную бутылку и использованный презерватив!

Она хихикнула. Крики и оскорбления разразились с новой силой.

– А ну, заткнитесь! – рявкнула она. – А не то я конфискую всю вашу дурь и посажу вас в кутузку на двадцать четыре часа! И поверьте мне, вы это запомните надолго, как запомнили первый приход! Я уже не говорю о том, что вам даже просто покурить будет запрещено! А про косячок я вообще молчу!

Такая конкретная угроза из уст девицы, затянутой в черную кожу, да еще накрашенной, как для Хеллоуина, подействовала мгновенно.

– А она молодец, а? – расплылся в улыбке Малик Ба, указывая на Самиру и с восхищением ее разглядывая.

– Эй! А вашего мнения никто не спрашивает, договорились? – мгновенно парировала она, испепелив огромного черного Христа взглядом.

Гигант опешил.

– Прошу прощения, – сказал он. – А знаете, мне только что пришла в голову одна вещь, – прибавил он, переводя взгляд черных и блестящих глаз с Серваса на Самиру.

Они замерли, ожидая продолжения.

– Я думаю, что Кевин в последнее время чего-то боялся…

16

Мрачное небо. Черные облака, тонкие и длинные, как струи дыма. Пейзаж и так был мрачный, а тут еще резко поменялась погода, и пошел частый, прямой, холодный дождь. В воздухе поплыл запах сырой земли.

Самира прервала контакт. Дом, выстроенный в три уровня, был снабжен крытой зубчатой галереей и квадратной башенкой, совсем как укрепленный замок в миниатюре. Смотрелся он не просто ветхим, но казалось, вот-вот развалится.

По решетчатым переплетам окон с разбитыми стеклами молотил дождь, кровельные желоба поросли травой, в черные щели можно было просунуть палец. Казалось, дом так и стоял недостроенный, судя по стенам из грубого камня, которые никогда не были знакомы ни со штукатуркой, ни с краской.

Однако при более подробном осмотре Сервас заметил, что местами здесь угадывались кое-какие признаки жизни: на верхушке башенки виднелись две проржавевшие параболические антенны, некоторые из окон были завешены тяжелыми портьерами. И среди огромного количества старых автомобилей две машины выглядели совсем новыми. Он подумал, что небольшое семейство Дебрандт обнаруживало признаки не то чтобы бедности, но виртуозного умения добиваться социальных выплат.

Ограды не наблюдалось, ворот, соответственно, тоже. Ничто не создавало впечатления, что у семьи есть денежные ресурсы. Самира, Мартен, а за ними Кац быстро миновали нечто, похожее на садик, где из песка торчали рахитичные пальмы, и постучали в дверь. Звонка тоже не наблюдалось.

Дверь чуть приоткрылась, и они сразу поняли, что перед ними отец Кевина. Те же огненно-рыжие волосы, то же вытянутое лисье лицо, та же кожа цвета скисшего молока, с той только разницей, что у папаши эта белизна была покрыта сеткой голубых вен, как и у всех алкоголиков. Из-под красных век смотрели налитые кровью глаза. На нем была футболка с символом тулузской футбольной команды и штаны цвета хаки со множеством карманов.

– Господин Дебрандт?

Он поморгал с подозрительным видом, но дверь до конца не открыл, загородив ее собою.

Сервас достал удостоверение.

– Уголовная полиция. Это мы звонили вам по поводу вашего сына. Мы можем войти?

На какую-то долю секунды им показалось, что отец Кевина вздохнул с облегчением, поняв, что пришли не представители жилищного фонда и не судебный агент. Он посторонился, и трое полицейских вошли в такой же обшарпанный, как и наружная часть дома, коридор, где витал запах крепкого табака. За коридором располагалась жарко натопленная гостиная, обставленная разношерстной мебелью и экипированная телевизором с эргономичным экраном больше двух метров в диагонали. Самира присвистнула.

– «Самсунг» QLED 8K, – оценила она. – Экран двести пятнадцать сантиметров, разрешение семь тысяч шестьсот восемьдесят на четыре тысячи триста двадцать пикселей… Эта штука стоит не меньше десяти тысяч. Хотела бы я себе купить такой…

Дебрандт-отец благоразумно воздержался от комментария.

– Вы никогда не знаете, где ваш сын? – спросил Сервас.

Папаша, похоже, прикидывал в уме, нет ли тут подвоха.

– Не знаю.

– Он вам не звонил?

Поль Дебрандт снова задумался, на этот раз дольше, но с ответом его опередил резкий и визжащий, как пила, женский голос:

– Нет. Как мы вам и сказали по телефону, от него уже около двух недель нет никаких известий.

Все трое полицейских дружно обернулись к матери Кевина, которая только что показалась на пороге кухни. В одной руке она держала сигарету, в другой – пепельницу. Как часто бывает по закону семейной мимикрии, она очень походила на мужа, только вместо рыжей шевелюры ей на плечи свешивались пепельно-серые волосы. В ее лице поражали маленькие, блестящие, как монеты, глазки и выражение собаки, готовой укусить любого, кто отважится ее погладить.

Тут в комнату ворвался настоящий торнадо из ребятни и с визгом и хохотом пронесся по ней, как будто их гнал ветер. Глядя на этих шалопаев, Сервас подметил, что все они, несомненно, маленькие Дебрандты.

– Когда вы его видели в последний раз? – спросил Сервас у матери, когда шайка выскочила из комнаты.

Та не выпускала изо рта сигарету, словно курение в присутствии детей ее вовсе не беспокоило. Она закашлялась и задумалась.

– В последний раз я его видела в субботу, но не в эту, а в прошлую.

– Семнадцатого числа, – уточнила Самира, сверившись с мобильником.

– Он часто не ночевал дома?

Мамаша Дебрандт с упрямым видом пожала плечами:

– Кевин редко ночует дома… Он, правда, приходил забрать кое-какую одежду и снова ушел.

– И вы не знаете, где он ночует?

Она презрительно махнула рукой, словно подчеркивая, что ей это безразлично.

– Он несовершеннолетний, – сказал Сервас, – а значит, у него нет водительских прав. Как он передвигается? На чем приезжает? Вы живете далеко…

Дом находился в двух километрах от ближайшей деревни, к северо-западу от Тулузы.

– У него есть скутер, – сказал отец.

– Какого цвета?

– Синий.

– Он зарегистрирован? Номерной знак есть?

Старик выдвинул ящик буфета, расположенный как раз под гигантским телеэкраном, с которого диктор без умолку говорил о выборах в Америке, вытащил оттуда документы и протянул Сервасу.

– Можно их взять? Мы обязательно вам вернем.

Отец молча кивнул.

– И за десять дней он вам ни разу не позвонил, не прислал сообщения?

Мать помотала головой и стряхнула в пепельницу пепел точно такого же цвета, как ее волосы.

– Я же вам только что сказала…

– И это вас не обеспокоило?

– Кевин уже не мальчик, такой уж он есть, – сказала она. – То приходит, то уходит… Редко объявляется. Разве что когда ему нужны деньги…

«Почти слово в слово ответ Шарифа о младшем брате», – подумал Сервас.

– А что, собственно, случилось? – спросила наконец мать, и в ее голосе промелькнула легкая тень беспокойства. – С ним что-то произошло?

«Наступит время, и ты заволнуешься, – подумал Сервас, если только действительно не знаешь, что случилось с твоим сыном».

– Вот это мы и хотели бы узнать, мадам, – ответил он, пристально ее разглядывая. – В последний раз он просил денег?

Она недоверчиво покосилась на него и выпустила дым в его сторону.

– Возможно…

– Прошу вас записать вот здесь ваши номера телефонов, – попросил он и протянул им записную книжку и ручку. – Мы вам сообщим, если будут какие-то новости.

Они выполнили просьбу без возражений.

Да уж, болтливыми Дебрандтов не назовешь. У них сын ошивается где-то в лесу, а они не впадают в излишние сантименты. Похоже, здесь материнский инстинкт сокращен до самых примитивных проявлений.

– Боже милостивый, родители даже не удосуживаются узнать, где ночует их сын, – высказался Рафаэль, когда они вернулись в машину.

Это были первые слова, которые он произнес после эпизода в сквоте.

* * *

Сервас посмотрел на часы. Скоро полдень. Они уже ехали обратно и въезжали в деревню. Кирпичные фасады домов, типичные для юго-запада, площадь с запыленными платанами перед церковью, главная улица, весьма кстати названная Главной, несколько магазинов, банк…

– Стоп, – вдруг сказал он Самире. – Встань-ка тут.

– Что? Что ты там увидел?

– Банк…

– Тебе надо взять денег?

– Там камера, направленная на вход.

– Ты что, действительно думаешь, что?..

– Надо хотя бы полюбопытствовать…

Он уже записывал дату, цель расследования и номер процедуры в формуляр запроса, заранее заполненный и снабженный печатью, который вытащил из бардачка.

Директор отделения банка не выразил недовольства по поводу неожиданного визита. Полицейское расследование – это вам не ежедневная скучная рутина. В этом деревенском филиале по большей части вообще ничего не происходило. Он находился вдалеке от уязвимых мест региона и слегка походил на форт в Татарской пустыне[31]31
  «Татарская пустыня» – название широко известного романа итальянского писателя Дино Буццати (1940) и фильма по нему (1976), где рассказывается о форте в пустыне, чья жизнь подчинена ожиданию нашествия «татарских орд», которые все не нападают.


[Закрыть].

– Пойдемте, – сказал директор, толкнув дверь в маленькую комнату без окон.

Помещение было заставлено металлическими этажерками с папками и картонными коробками, но в углу умещался стол с двумя экранами и компьютером. На экранах одно за другим проходили изображения внутренней и внешней территории банка. Директор склонился над компьютером.

– Нас интересует камера, нацеленная на вход, – сказал Сервас.

Он надеялся, что камера снимает не только тротуар, несмотря на ограничения, наложенные на наблюдающие устройства в публичных пространствах. Директор включил полноэкранное изображение. Бинго. На экранах появились обе стороны неширокой Главной улицы.

– За какое число? – спросил директор, распространяя из-под маски запах мятной пастилки.

– За семнадцатое октября, – ответил Рафаэль Кац.

Директор что-то подправил, и Сервас увидел дату и время в правом верхнем углу экрана. На экране появились пешеходы, автомобили и те, кто предпочитал двухколесный транспорт. И вот вам вишенка на торте: изображение было цветное. Толпы на Главной улице не было, поскольку деревенская улица отличалась от транспортных артерий, и пришлось ждать несколько минут, прежде чем вообще кто-то появился.

– А можно прокрутить ускоренно? – нетерпеливо сказала Самира.

Директор взглянул на нее с легким беспокойством. Нынче на ней были полупрозрачные легинсы с узорами, высокие ботинки на шнуровке, черные митенки[32]32
  Митенки – перчатки без пальцев.


[Закрыть] и черная кожаная куртка. Как обычно, она ярко подвела глаза черным карандашом и наложила черный тон на веки.

– Конечно, – ответил он.

Изображение понеслось с бешеной скоростью. Сервас старался сосредоточиться на двухколесном транспорте, но таких ездоков был вовсе не легион.

– Вот он! – вдруг сказал Кац.

– Стоп, – отозвался Сервас. – Отмотайте… Остановите… Перейдите на нормальную скорость…

Директор старательно выполнял все команды. Проехала машина, за ней другая, а потом, через несколько секунд, появился синий скутер.

– Стоп.

Изображение остановилось. Все склонились к экранам. Несмотря на нахлобученную на голову каску ездока, ни у кого не возникло сомнения: скутером управлял Кевин Дебрандт.