Текст книги "Языческий лорд"

– Так как попасть туда? – спросил я. – Гавань там имеется?

Завороженный блеском золота, отец Бирньольф поведал мне многое, о чем я уже знал, и кое-что, о чем я не ведал. Сказал, что нам следует воспользоваться узким проливом к северу от крепости и через него провести «Полуночную» в мелкую гавань, лежащую под защитой могучей скалы, на которой стоит Беббанбург. Нам позволят сойти на берег, заверил священник, но чтобы попасть в большой зал лорда Эльфрика, нужно подняться по тропе до ворот, которые называют Нижними. Они огромные, заверил он, и укреплены каменными стенами. А далее – обширное пространство, где располагаются кузница и конюшни. Затем предстоит добраться по крутой дороге до Верхних ворот, за которыми расположены дом лорда Эльфрика, жилые постройки, хранилище оружия и дозорная башня.

– Тоже камень? – поинтересовался я.

– Да, лорд Эльфрик и там построил каменную стену. Никто не пройдет.

– А воины у него есть?

– Сорок или пятьдесят живут в крепости. Есть у него и другие воины, конечно, но они пашут его землю или живут в собственных домах.

Об этом мне тоже было известно: дядя мог созвать внушительное число дружинников, но бо́льшая их часть обитала на отдельно стоящих фермах. Потребуется день или два, чтобы собрать эти сотни, поэтому мне придется иметь дело с четырьмя или пятью десятками телохранителей, испытанных бойцов, задачей которых было не дать кошмару Эльфрика стать явью. Этим кошмаром был я.

– Так ты вскоре отправляешься на север? – спросил отец Бирньольф.

Я ответил вопросом на вопрос:

– Значит, лорду Эльфрику нужны корабли, чтобы охранять своих купцов?

– Шерсть, ячмень, пушнина, – заявил поп. – Купцы везут товары в Лунден, а то и через море, во Фризию, поэтому да, им нужна защита.

– И он хорошо платит?

– Его щедрость известна всем.

– Ты очень помог, отец, – сказал я и катнул монету через стол.

– Господь да пребудет с тобой, сын мой, – пробормотал священник, нагнувшись за упавшим на пол золотым.

Он завладел добычей и поинтересовался:

– А как тебя зовут?

– Вульф Ранулфсон.

– Доброго тебе пути на север, Вульф Ранулфсон.

– Да мы, может, и не пойдем не север, – сказал я, когда поп встал. – Ходят слухи, что на юге назревает заваруха.

– Не дай бог, – настороженно отозвался он. – Заваруха?

– В Лундене поговаривают, будто лорд Этельред считает Восточную Англию легкой добычей.

Отец Бирньольф перекрестился:

– Молюсь, чтобы этого не случилось.

– Где заваруха, там выгода, – заявил я. – Поэтому я молюсь о войне.

Поп ничего не ответил, но поспешил уйти. Я сидел к нему спиной.

– Что он делает? – поинтересовался я у Финана.

– Разговаривает со своими парнями. Смотрит на нас.

Я отрезал кусок сыра.

– Зачем Эльфрику содержать попа в Гримесби?

– Потому что он добрый христианин? – уныло предположил ирландец.

– Эльфрик – коварный, подлый слизняк, – возразил я.

Финан глянул в сторону священника, потом посмотрел на меня:

– Отец Бирньольф берет у твоего дяди серебро.

– А взамен, – добавил я, – сообщает Эльфрику про всех, кто бывает в Гримесби. Кто приходит, кто уходит.

– И кто расспрашивает про Беббанбург.

– И я это только что сделал.

– Верно. – Финан кивнул. – И ты заплатил ублюдку слишком щедро и задал слишком много вопросов про укрепления. С таким же успехом ты мог назвать свое настоящее имя.

Я нахмурился, но Финан был прав. Мне слишком хотелось добыть сведения, и отец Бирньольф наверняка более чем насторожился.

– Так как он сообщит новости Эльфрику? – спросил я.

– Рыбаки?

– При таком ветре плавание займет дня два, – предположил я, глянув на рвущиеся с петель ставни. – Или полтора, если использовать судно размеров «Полуночной».

– Три, если пойдут берегом.

– Можно ли ублюдку верить? – подумал я вслух.

– Насчет гарнизона твоего дяди? – Финан пальцем нарисовал дорожку из пролитого на стол эля. – Звучит вполне правдоподобно. – Он криво улыбнулся. – Пятьдесят воинов? Если мы сможем проникнуть в крепость, мы наверняка сумеем перебить мерзавцев.

– Если удастся пробраться. – Я отвернулся, сделав вид, будто разглядываю большой очаг, пламя в котором прыгало навстречу каплям дождя, падавшим через дымовое отверстие в крыше. Отец Бирньольф оживленно беседовал с двумя своими верзилами, но прямо у меня на глазах они поспешили к выходу из таверны.

– Что у нас с приливом? – спросил я у Финана, продолжая наблюдать за попом.

– Ночью растет, к рассвету начнется отлив.

– Тогда уходим с рассветом.

Потому что «Полуночная» отправлялась на охоту.

* * *

Мы вышли в море с отливом. Мир был серо-стальным, как клинок. Серое море, серое небо, серый туман. «Полуночная» кралась через эту серость подобно хищному, опасному зверю. Мы пустили в ход лишь двадцать весел, и они поднимались и опадали почти бесшумно, лишь изредка скрип уключины или плеск лопасти нарушали тишину. Черный с серебром след стелился за нами, расширяясь и замирая, пока «Полуночная» скользила между обрамляющими русло реки ивами. Отлив сам нес нас к морю. Туман густел, но течение влекло нас бережно, и, лишь почувствовав, как нос стал подпрыгивать на крупных волнах, я взял курс на север. Гребли мы медленно. Я слышал, как прибой с грохотом бьется о Вороний Клюв, и уводил корабль, пока рокот не стих. К этому времени пелена сделалась более плотной, но белесой. Дождь прекратился. Море было спокойным, ласковым. Невысокие волны – этот отзвук непогоды – лениво плескались о борта, но я чувствовал, что ветер снова поднимется, и распорядился держать отсыревший парус наготове.

Ветер пришел по-прежнему с востока. Парус вздулся пузырем, мы убрали весла, и «Полуночная» устремилась к северу. Туман рассеялся, и стало возможно разглядеть державшиеся ближе к берегу рыбачьи лодки, но я не обращал на них внимания и вел судно на север. Боги не оставили меня, и когда солнце проглянуло через прорехи в тучах, ветер зашел немного к югу. Морские птицы кричали вокруг.

Мы шли хорошо, и к исходу дня в виду показались меловые утесы Фланебурга. Знакомая примета. Как часто проплывал я мимо этого большого мыса, скалистые берега которого изрыты прибоем! Я смотрел, как волны разбиваются о скалы, обращаясь в белую пену, а когда подошли ближе, услышал рев врывающейся в пещеры воды.

– Фланебург, – сказал я сыну. – Запомни это место!

Утред смотрел на схватку моря и камня:

– Такое трудно забыть.

– И обходи его стороной, – продолжил я. – Течение близ утесов очень сильное, но вдали от берега слабеет. И если убегаешь от шторма с севера, не ищи защиты на южной стороне мыса.

– Почему?

– Мелко, – пояснил я, указывая на черные ребра кораблей, выглядывающие из толчеи волны. – Фланебург забирает суда и людей, держись от него подальше.

Начался прилив, и течение теперь обернулось против нас. «Полуночная» сражалась с волнами, я приказал спустить парус и взяться за весла. Море стремилось оттащить нас к югу, но мне требовалось укрыться на северной стороне Фланебурга, где глубины больше и ни одна идущая с юга лодка не могла заметить нас. Я переложил руль ближе к утесам. Над мачтой кружили бакланы, а тупики стригли хребты волн. Прибой разбивался о камни и заливал уступы, чтобы отпрянуть в сутолоке бурлящей пены. Сверху, где на вершине утесов открывалась взору полоска полегшей под ветром травы, на нас смотрели двое. Они ждали, не пристанем ли мы к берегу, но я никогда не причаливал в крошечной бухте на северной стороне Фланебурга и не собирался испытывать судьбу.

Вместо этого мы развернулись носом к течению и удерживали судно на месте при помощи весел. Когда мы прибыли, близ огромной меловой головы качалось пять рыбачьих лодок. Две располагались к востоку от утесов, а три – к северу, но с нашим приближением все они удрали. Появился волк, а овцы знают свое место, и поэтому, когда тени удлинились, мы остались одни в море. Ветер стих, но на буйстве волн это не сказалось. Течение усиливалось, и моим людям приходилось налегать на весла, чтобы «Полуночную» не снесло. Сумерки сгущались, море из серого стало почти черным, и этот мрак обрамляла белопенная полоса прибоя. В небе угасал тусклый свет.

– Быть может, они не появятся сегодня, – сказал Финан – он присоединился ко мне у рулевого весла.

– По суше они не пойдут, – возразил я. – И им нужно спешить.

– А почему не по суше? – спросил сын.

– Не задавай глупых вопросов, – огрызнулся я.

Парень посмотрел с обидой.

– Они ведь даны, – с нажимом произнес он. – Разве не ты сказал, что священник – дан? – Ответа Утред дожидаться не стал. – Те двое рыбаков могут быть христианами и саксами, но ярл Зигурд снисходительно относится к их религии. Никто не помешает им ехать через Нортумбрию.

– Он прав, – заявил Финан.

– Ошибается, – не уступал я. – Путь верхом займет слишком много времени.

Я надеялся, что прав. Наверняка отец Бирньольф предпочел бы отправиться в Беббанбург на лошади, но срочность новостей заставит его преодолеть страх перед морской болезнью. Моя догадка заключалась в том, что рыбаки и священник пойдут близ берега: появись бродячий корабль с северянами, можно укрыться в ближайшей бухте, а если таковой не подвернется, просто выброситься на отмель. Плыть по морю на мелкосидящей лодке, держась у берега, гораздо безопаснее, чем скакать по долгим северным дорогам.

Я посмотрел на запад. Между темными облаками проглядывали первые звезды. Ночь почти уже наступила, всходила луна.

– Они знают, что мы вышли из Гримесби, – напомнил сын, – и должны опасаться засады с нашей стороны.

– С чего им опасаться? – спросил я.

– С того, что ты расспрашивал про Беббанбург, – сухо заметил Финан.

– Поп умеет считать и знает, что нас всего тридцать шесть, – ответил я. – Что могут тридцать шесть воинов сделать с Беббанбургом?

– Они думают, что ничего, – согласился Финан. – И вероятно, поверят в твою историю. Может статься, отец Бирньольф и не станет посылать предупреждение?

Ночь почти уже опустилась. Луна освещала море, но берег оставался темным. Где-то далеко горел костер, но все остальное было погружено во тьму – даже меловые утесы казались черными. Море укутывала мгла, ее рассекали серебристые, серые и белые полосы. Мы отвели «Полуночную» на несколько корпусов севернее, подальше от скал. Ни одно идущее по морю судно не могло разглядеть нас на фоне земли. Волк спрятался.

И тут, почти неожиданно, объявилась добыча.

Оно показалось на юге – крошечное суденышко с квадратным парусом, и именно этот темный парус я разглядел сначала. Лодка была, похоже, в полумиле от восточной оконечности Фланебурга. Не задумываясь, что делаю, я толкнул рулевое весло, а Финан отдал приказ налечь на весла, и «Полуночная» тенью выскользнула из укрытия.

– Греби во всю! – прорычал я Финану.

– Навались! – скомандовал тот.

Волна разбилась о нос, брызги полетели на палубу. Парни налегли на вальки, весла гнулись, корабль летел стрелой.

– Быстрее! – покрикивал Финан, отбивая ногой ритм.

– Откуда ты знаешь, что это они? – спросил Утред.

– Не знаю.

Нас заметили. Быть может, виноваты были пенные следы лопастей или звук опадающих тяжелых весел, но я увидел, как короткий корпус чуть повернул, а один из моряков выбрал шкот, туже натягивая парус, но потом они поняли, что сбежать не получится, поэтому направили лодку на нас.

– Он собирается сблизиться с нами, а затем, изменив в последний момент курс, поломать нам весла с одного из бортов, – сказал я. – Этот малый не глуп.

– Но какого именно из бортов?

– Кабы я знал… – начал я, но не договорил.

В приближающемся к нам суденышке было больше одного гребца. Двое? Трое? То была рыбачья лодка: широкая, устойчивая и тихоходная, но достаточно тяжелая, чтобы разбить нам весла в щепы.

– Он пойдет в ту сторону. – Я кивнул на юг. Утред, лицо которого казалось бледным в свете луны, поглядел на меня. – Смотри, рулевой стоит сбоку от весла. Ему мало места для размаха, чтобы подгребать к себе, поэтому он будет отталкивать весло.

– Гребите, ублюдки! – орал Финан.

Сто шагов, пятьдесят. Шаланда держала курс прямо на наш нос. Теперь было видно, что на борту трое. Корабль подходил все ближе, пока наш высокий штевень не загородил от меня корпус лодки, и я мог видеть только вырастающий темный парус. Я взял рулевое весло на себя, налегая изо всех сил, и заметил, как рыбаки в последний момент повернули. Но я опередил их, и они легли на тот самый курс, как и ожидалось. Наш увенчанный головой зверя штевень врезался в их низкий борт. «Полуночная» вздрогнула, раздался вопль, треск дерева, мачта с парусом исчезли. Потом наши весла снова ударили по воде, что-то проскребло под килем, и море усеяли обломки.

– Табань! – взревел я.

Мы тащили за собой полузатопленную лодку, но вскоре разломанный остов, утяжеленный камнями балласта, отправился на морское дно, где рыщут чудовища. Парус исчез, уцелели только обломки досок, пустая корзина для рыбы да еще человек, отчаянно борющийся с волнами в попытке достичь «Полуночную».

– Это один из парней, что были с отцом Бирньольфом, – сказал Финан.

– Ты его узнал?

– Этот расплющенный нос?

Детина ухватился за одно из наших весел, подтянулся к борту. Финан вскинул топор. Ирландец посмотрел на меня, я кивнул, и падающая секира блеснула в лунном свете. Раздался чавкающий звук, из расколотого черепа хлынул поток темной, как земля, крови. Мертвеца унесло прочь.

– Поднять парус! – распорядился я.

Когда весла убрали, а парус надул ветер, я снова направил нос корабля на север. «Полуночная» убила наших врагов посреди ночи, и теперь мы шли в Беббанбург, чтобы кошмар Эльфрика стал явью.

Глава четвертая

Ночью ветер стих, а мне это было совсем не на руку.

Не хотелось и вспоминать лицо того рыбака с плоским носом и шрамами на загорелых щеках, вспоминать, как смотрели его глаза – отчаянные, умоляющие и беззащитные. И как убили его и черная кровь пролилась в ночи и растворилась в мельтешении черных волн за бортом «Полуночной». Мы жестокие люди.

Хильда, которую я любил и которая стала аббатисой в Уэссексе и доброй христианкой, так часто с болью говорила о мире. Она называла своего Бога «князем мира» и пыталась убедить меня, что как только поклонники настоящих богов уверуют в ее распятого князя, так сразу наступит бесконечный мир. «Блаженны миротворцы», – любила говаривать она и наверняка была счастлива в эти последние несколько лет, потому как Британия получила свой худой мир. Даны ограничивались набегами за скотом, иногда за рабами, валлийцы и шотландцы делали то же самое, но войны не случалось. Вот почему мой сын не стоял в «стене щитов» – потому что не было этих «стен». Он тренировался день за днем, но учеба – это не то, что настоящий бой. Тут не узнать того сводящего кишки страха, когда находишься на расстоянии вытянутой руки от хмельного озверевшего детины, размахивающего утяжеленной свинцом боевой секирой.

Кое-кто твердил, что мир последних лет – это воля христианского Бога и нам стоит быть благодарными, потому как наши дети растут, не зная страха, и мы пожинаем то, что посеяли. А еще – только во время мира попы могут проповедовать среди данов, и, как только их труды придут к завершению, мы все станем жить в христианском обществе любви и дружбы.

Но настоящий мир так и не наступил.

Отчасти затишье было результатом истощения. Мы сражались, сражались и сражались. Последнее побоище на замерзших болотах Восточной Англии, где погибли король Эорик, претендовавший на трон Этельвольд и сын Зигурда Торрсона, – битва, что превратилась в жестокую резню, отбила аппетит к новым сражениям. Но ничего всерьез не поменялось. Север и восток остались у данов, а юг и запад – у саксов. От всех этих могил вышло мало проку для каждой из сторон. Альфред, который желал мира, но знал, что ему не бывать, пока два племени спорят за одно и то же пастбище, умер. Королем Уэссекса стал Эдуард, а он охотно позволил данам жить в мире. Он желал того же, что и отец, – объединить всех саксов под одной короной, но был молод, страшился поражения и не доверял старикам, дававшим советы его родителю. Поэтому Эдуард внимал попам, которые поучали его довольствоваться тем, что имеет, и оставить данов в покое. В конце концов, пели попы, даны обратятся в христианство и все мы возлюбим друг друга. Не все христианские священники проповедовали эту мысль. Кое-кто, вроде аббата, которого я прибил, побуждал саксов к войне, говоря, что мощи святого Освальда станут предзнаменованием победы.

Воинствующие попы были правы. Не насчет Освальда – тут я очень сомневаюсь, – а в том, что не может быть прочного мира, пока даны занимают земли, некогда принадлежавшие саксам. И эти даны по-прежнему хотят прибрать к рукам все: остаток Мерсии и весь Уэссекс. Не важно, под каким стягом они воевали – под молотом или под крестом, – даны всегда были голодны. И снова набирали силу. Понесенные в войнах потери возместились, и даны рвались в бой. Как и Этельред, повелитель Мерсии. Всю свою жизнь он прожил в тени Уэссекса, но теперь он обзавелся новой женщиной, мечта прославиться вновь будоражила кровь, тем более что он старел. Ему хотелось, чтобы поэты слагали песни о его победах, а хронисты вписали его имя в историю, и поэтому вел к войне. Это будет война христианской Мерсии против христианской Восточной Англии и вовлечет в борьбу остальную Британию. И тогда снова встанут «стены щитов».

Потому что не может быть мира, пока два племени делят землю. Одно должно победить. Даже распятый Бог не в силах изменить этой истины. Я же был воином, а в охваченном войной мире воину положено быть жестоким.

Рыбак смотрел, и в глазах его была мольба, но топор опустился, и бедняга отправился в морскую пучину. Он мог выдать меня Эльфрику.

Я сказал себе тогда, что жестокости нужно положить конец. Я всю жизнь сражался за Уэссекс и приносил пригвожденному Богу победы, а он повернулся и плюнул мне в лицо. Поэтому я теперь пойду на Беббанбург, и когда возьму его, то буду сидеть там, и пусть два племени воюют. Таков был мой план. Я приду в свой дом, и останусь там, и уговорю Этельфлэд присоединиться ко мне, и тогда даже распятый Бог не выкурит меня из Беббанбурга, потому что эта крепость неприступна.

И в то утро я рассказал Финану, как собираюсь захватить ее.

Выслушав, ирландец рассмеялся.

– Это может сработать, – сказал он.

– Моли своего Бога, чтобы послал нам нужный ветер, – ответил я.

Я был не в духе, и неудивительно. Мне требовалась непогода, грозящий кораблю шторм, а небо над нами вдруг расчистилось, и стало тепло. Ветер зашел к югу и ослабел настолько, что парус подчас заполаскивал, теряя силу, отчего «Полуночная» лениво покачивалась на воде. Море сияло, залитое солнечными лучами. Большинство моих дружинников спали, и я предпочел дать им отдохнуть, а не выматывать на веслах. Мы отвели судно подальше от берега и остались одни под безоблачным небом.

Финан посмотрел на солнце.

– Это не дорога в Беббанбург, – заметил он.

– Мы идем во Фризию.

– Фризию?

– В Беббанбург пока нельзя, – пояснил я, – а торчать у побережья Нортумбрии опасно, потому как Эльфрик прознает, что мы здесь. Нам надо спрятаться на несколько дней. И спрячемся мы во Фризии.

И вот мы отправились за море, в причудливый край островов, воды, илистых отмелей, камышей, песка и плавника, каналов, меняющих свое расположение за ночь, и берегов, которые сегодня есть, а завтра нет. Это приют цапель, тюленей и изгоев. Переход занял у нас три дня и две ночи, и к исходу третьего дня, когда солнце уже опускалось на западе в чан с жидким огнем, мы подошли к островам. На носу я поставил дружинника – он должен был измерять веслом глубину.

Мне доводилось тут бывать. Именно на этих отмелях я устроил засаду на Скирнира и смотрел, как он умирает, а в доме на острове Зегге разыскал его жалкие сокровища. Дом я оставил нетронутым, и мы поискали его, но остров исчез, размытый неумолимыми приливами, хотя нам удалось найти песчаную отмель в виде полумесяца, где когда-то обманом заставили Скирнира разделить силы. Приткнули к ней «Полуночную» и разбили лагерь в дюнах.

Мне требовались две вещи: второй корабль и плохая погода. Добывать корабль тут я не осмеливался, потому как в тех водах властвовал другой человек, и, стоило мне захватить судно слишком нагло, он нашел бы меня и спросил, почему я промышляю в его владениях. Он нас и так нашел: приплыл на второй день в длинной низкой лодке с четырьмя десятками гребцов. Его корабль быстро и уверенно шел по неразмеченной протоке, уходившей к нашему убежищу. Нос заскрипел по песку, а рулевой отдал гребцам приказ табанить. На берег спрыгнул человек – здоровенный детина с лицом широким и плоским, как лопата, и с бородой до пояса.

– И кто ты такой? – жизнерадостно проревел он.

– Вульф Ранулфсон. – Я сидел на выбеленном морем бревне и не потрудился встать.

Мужчина затопал по пляжу. День выдался жаркий, но на госте был толстый плащ, высокие сапоги и кольчужный капюшон. Волосы, длинные и спутанные, ниспадали на плечи. На поясе висел длинный меч, а закапанная смолой серебряная цепь наполовину скрывалась под бородой.

– А кто такой Вульф Ранулфсон? – поинтересовался верзила.

– Путешественник из Хайтабу, – любезно пояснил я. – Возвращаюсь домой.

– Так с какой стати тебя занесло на один из моих островов?

– Мы отдыхаем и чинимся.

– Я взимаю плату за отдых и починку, – заявил он.

– А я не плачу, – отрезал я, не повысив голоса.

– Меня зовут Танквард, – похвастал он, словно ожидал, что имя мне знакомо. – У меня шестнадцать команд, и для всех есть корабли. Если я сказал, что ты платишь, – ты платишь.

– И какую плату ты просишь?

– Столько серебра, чтобы хватило еще на два звена этой цепи, – предположил верзила.

Я медленно, с ленцой встал. Танквард был высок ростом, но я оказался выше и заметил выражение легкого удивления на его лице.

– Танквард… – протянул я, словно пытаясь вспомнить имя. – Никогда не слышал о таком. И если у Танкварда есть шестнадцать кораблей, то чего ради ему самому тащиться на этот жалкий берег? Почему не послать по такому пустяковому делу своих парней? Да и на его корабле банки на пятьдесят гребцов, а на веслах только сорок. Может Танквард где-то растерял людей? Или думает, что у нас купеческое судно? Наверное, решил, что не стоит приводить много воинов, потому что мы слабы.

Этот малый был не дурак. Обычный пират, у которого, думаю, имелось два или три корабля, из которых только один использовался для выхода в море, но он корчил из себя повелителя здешних отмелей, чтобы собирать с судов плату за проход. Только для этого требовались люди, а в схватке со мной их можно было легко потерять.

Танквард внезапно расплылся в улыбке:

– Так твой корабль не купеческий?

– Нет.

– Так что же ты сразу не сказал! – Он смог придать голосу искреннее удивление. – Тогда милости просим! Припасы нужны?

– А что есть?

– Эль? – предположил Танквард.

– Репа? – дополнил я. – Капуста? Бобы?

– Я пришлю, – пообещал он.

– А я заплачу за них, – отозвался я, и каждый из нас был доволен. Он получит горсть серебра, а меня оставят в покое.

Погода упрямо держалась тихая и теплая. После сырого, холодного лета выдались три дня жаркого солнца и почти полного безветрия. Три дня упражнений с мечом на берегу, три дня беспокойства, потому как мне требовалось ненастье. Я нуждался в северном ветре и высоких волнах. Мне было нужно, чтобы с укреплений Беббанбурга открывался вид на толчею белопенных валов, и чем дольше светило солнце и море было спокойным, тем сильнее я опасался, что отец Бирньольф пошлет в крепость другое предупреждение. Я был почти уверен, что поп утонул, когда «Полуночная» протаранила рыбачью лодку, но тот вполне мог передать послание с каким-нибудь купцом, отправляющимся на север по старым дорогам. Маловероятно, но не исключено, и это угнетало меня.

Наконец на четвертое утро северо-восточный горизонт медленно заволокли темные тучи. Они не собрались в слоеный пирог с неровными краями, но образовали прямую, как древко копья, линию, разделившую небо: одна половина по-летнему голубая, другая – черная, как яма. Это было предзнаменование, но чего – я не брался сказать. Тьма быстро распространялась, боги в «стене щитов» вели наступление по небу. Боги севера несли на юг страшную бурю. Я стоял на вершине дюны, ветер достиг такой силы, что сдувал песок с гребня, а море покрылось белыми барашками, а прибой с грохотом обрушивался на долгую отмель. Пришло время идти в шторм.

Время идти домой.

* * *

Оружие навострено, а щиты крепки. Мечи, копья и секиры пройдены точильным камнем, щиты обшиты кожей или железом. Мы знали, что плывем навстречу битве, но первый бой предстоит с морем.

Море – это чудовище. Оно принадлежит богине Ран. У Ран есть громадная сеть, чтобы ловить людей, а девять дочерей богини – это волны, которые гонят корабли в этот невод. Ран замужем за великаном Эгиром, но этот безмозглый пень предпочитает валяться пьяным в зале богов, пока его ведьма-жена и зловредные дочери прижимают корабли и мужчин к своим холодным персям.

Я молился Ран. Ее требовалось умилостивить, говорить, что она прекрасна, что ни одно существо на небе, на земле или под землей не может сравниться с ней, что Фрейя, Эостра, Сигюн и прочие небесные богини завидуют ее красоте. Если непрестанно твердить это, Ран потянется за отполированным серебряным щитом, чтобы взглянуть на свое отражение, а когда ведьма-великанша смотрится в него, море успокаивается. И я твердил про ее прелести, про то, как боги тают от желания, когда ей случается пройти мимо, как она затмевает звезды и что равной ей нет среди бессмертных.

Но Ран той ночью была неумолима и наслала с северо-востока шторм. Он налетел из ледяных стран и яростно хлестал море. Весь день мы плыли к западу, преодолевая сбивающий с ног ветер. Сохрани он свою мощь, мы были бы замерзшими, мокрыми, но довольными, однако с наступлением ночи ветер усилился. Он ревел и выл, и нам пришлось спустить парус и при помощи весел удерживать «Полуночную» носом к валам, которые вырастали из тьмы, как незримые чудища в белых шапках. Мы подпрыгивали, а потом летели вниз с такой силой, что доски трещали, корпус скрипел, а волна прокатывалась над промокшими гребцами. Мы отчерпывались, торопясь отправить воду за борт, пока «Полуночную» не утянуло в сеть Ран, а ветер все ревел, и волны все хлестали. Мне на рулевом весле помогали двое, и несколько раз я думал, что весло сломается, да и вообще мы пойдем ко дну. Я выкрикивал молитвы богине-ведьме и знал, что все до единого люди на судне тоже молятся.

Утром нашим взорам предстал хаос. Темно-серый свет открыл белый ужас на гребнях коротких крутых волн, а становясь ярче, показал нам охваченное яростью море. Брызги впивались в наши лица, все мышцы болели, нам не хотелось ничего, только спать, но мы продолжали сражаться с морем. Двенадцать человек гребли, трое налегали на рулевое весло, а остальные шлемами и ведрами отчерпывали воду, заливавшуюся через нос или перехлестывающую через борта, если корабль кренился или вал подкрадывался неожиданно, как зверь из глубины. Когда нас возносило на гребень волны, я не мог разглядеть ничего, кроме толчеи, а затем мы падали в закручивающуюся ложбину. Ветер на несколько мгновений затихал, море собиралось с силами, и очередная волна накатывала с ревом, грозя обрушиться и раздавить нас.

Я убеждал ведьму Ран в ее красоте, убеждал морскую колдунью, что она предмет мечтаний людей и вожделения богов. Наверное, Ран услышала меня и засмотрелась на отражение в зеркале, потому как буря медленно, почти неуловимо пошла на спад. Она не стихла. Катились громады валов, а ветер бешено выл, но волны стали ниже, и люди смогли отставить черпаки, хотя гребцам приходилось по-прежнему удерживать судно носом к ярости стихии.

– Где мы? – Голос Финана звучал устало.

– Меж небом и морем. – Вот все, что я мог ответить.

У меня имелся солнечный камень, кусок полупрозрачной желтоватой скалы размером с ладонь. Его привозят из страны льда, и он стоил мне кучу золота, но, если поднять солнечный камень к небу и поводить по горизонту, он выдаст расположение солнца за облаками. А мореход, знающий, где солнце, высоко оно или низко, определит, куда плыть. Будучи обращен к спрятанному солнцу, камень начинает блестеть, но в тот день тучи были слишком плотными, а дождь слишком сильным, поэтому солнечный камень оставался тусклым и молчаливым. Все-таки я уловил, что ветер заходит к востоку, и ближе к полудню мы наполовину подняли парус. Ревущий ветер наполнил прошитую для крепости канатами ткань с такой силой, что «Полуночная» рванулась вперед, врезаясь штевнем в волны. Только теперь она седлала их, а не боролась с ними. Я благословил фризов, построивших этот корабль, и подумал о том, как много людей нашли свою могилу в пучине той ночью. Потом направил нос «Полуночной» между севером и западом, насколько мог их определить. Мне требовалось держать на северо-запад, неизменно на северо-запад, но я представления не имел, где мы находимся и куда плыть, только следовал чутью – лучшему другу морехода. Оно друг и воину. Пока корабль мчался невесть куда под напором ветра, губителя судов, мысли тоже уносили меня далеко-далеко. Я вспоминал старые битвы, «стены щитов», страх, сосущее чувство под ложечкой, возникающее, когда враг близко. Я старался найти знак в каждом облаке, каждой морской птице, в каждой набегающей волне. Думал о Беббанбурге – крепости, не поддававшейся данам всю мою жизнь, – и о безумном плане по ее захвату с горсткой измученных, промокших, побитых штормом воинов, и молился норнам, трем богиням, прядущим нить судьбы у подножия мирового древа, подать мне знак, послать знамение успеха.

Мы плыли, и я понятия не имел куда, знал только, что мои усталые люди могут поспать, пока я правлю. А когда у меня не осталось сил стоять, Финан принял рулевое весло, а я заснул как убитый. Пробудился ночью: волны по-прежнему бушевали, и ветер выл, и я пошел на нос, пробираясь через спящих и едва проснувшихся дружинников, расположился под драконьей головой и принялся вглядываться во тьму. Я не столько смотрел, сколько слушал, пытаясь уловить грохот прибоя, разбивающегося о берег, но слышал только рев волн и ветра. Меня трясло. Одежда промокла насквозь, холод пробирал до костей. Я чувствовал себя стариком.

Рано поутру шторм еще бушевал, но далеко не столь яростно, как накануне. Я направил «Полуночную» к западу, словно мы убегали от рассвета. И норны любили нас, потому как позволили найти землю, только я понятия не имел, Нортумбрия это или Шотландия. Что это не Восточная Англия, сомнений не было, потому как я видел высокие утесы, о которые с фонтанами брызг разбивались волны. Мы повернули к северу. «Полуночная» боролась с волнами, пока мы подыскивали местечко для отдыха после бури. Наконец, обогнув небольшой мыс, заметили укромную бухточку, поверхность которой только волновалась, а не ходила ходуном. Бухту опоясывал широкий пляж. Боги, видимо, любили меня, потому как здесь мы нашли корабль, в котором я так нуждался.