Текст книги "Сын аккордеониста"

Он бежал вверх по склону, а жабы вокруг него кричали: Вин-ни-пег! Вин-ни-пег! Вин-ни-пег! Вин-ни-пег! в пяти– или шестикратно ускоренном ритме по сравнению с обычным. Он бежал неуклюже, но так же, или даже быстрее, чем любой человек его возраста и веса. Страстное желание убежать от верной смерти придавало его ногам легкость.

Появились первые лучи рассвета, один край неба постепенно окрашивался в оранжевый цвет. Он добежал до самой вершины горы и различил вдали маленькую долину, на которой размещалась деревенька. Сосчитал дома: их было всего пять, и все они смотрели на речушку и на дорогу. Четыре из них были выкрашены в белый цвет, и, несмотря на неяркий свет, их очертания просматривались очень четко; первый же дом, самый ближний, расположенный у края долины, был темным, каменным.

Он осторожно спустился по склону, поскольку еще со времен Канады знал, что никогда не надо спешить, что именно в такие мгновения легче всего споткнуться и вывихнуть щиколотку. Уже внизу он спрятался за кустами, росшими на берегу реки, и внимательно изучил каменный дом. Он выглядел пустым. Тогда дон Педро вынул из кармана брюк пистолет и перешел ручей.

На нижнем этаже дома был мельничный жернов, но не видно было ни остатков, муки, ни какой-либо утвари. По всей видимости, это была заброшенная мельница. В любом случае убежище было ненадежным. Патрули обыскивали заброшенные дома прежде всего. «Все твои усилия пойдут насмарку, – сказал ему внутренний голос. – Ты не найдешь теплую хижину, полную друзей, как в тот раз, когда ты заблудился в снежных степях Принс-Руперта». Он почувствовал упадок сил и сел на мельничный жернов. Когда он немного пришел в себя, то положил пистолет в карман пиджака и вышел на улицу.

Свет утренней зари постепенно овладевал маленькой долиной, и на стенах домов играли теперь оранжевые отблески в тон цвету неба. «Это не затерянное в горах местечко, как ты полагал, – сказал ему внутренний голос, – это часть Обабы. Патрули очень скоро обнаружат трупы своих товарищей, убитых выстрелами, и, словно гончие, бросятся по твоему следу».

Он спустился к руслу реки и пошел по направлению к домам, воспользовавшись тропинкой, протоптанной на одном из берегов. Когда ему показалось, что он поравнялся с первым домом, он высунул голову и несколько мгновений разглядывал его. Затем продолжая продвигаться вперед, повторил это напротив всех остальных. Он спрашивал себя, который из них мог бы послужить ему убежищем; какой скрывает внутри Авеля, а какой Каина; какой мужественного и сострадательного человека, а какой подлеца. Но он добрался до конца долины, а сомнения его так и не разрешились. Не было никаких опознавательных знаков. Никому в этом местечке Бог не сказал: «Убей ягненка и окропи его кровью раму и притолоку своего дома, и тогда ангел, увидев у входа кровь, пролетит мимо». Без таких знаков, без минимальной гарантии все двери были опасны. «Даже если бы знак был, что бы это изменило?» – спросил он себя, смирившись. Патрули, которые выйдут на его поиски, будут безжалостнее, чем сам карающий ангел, они не оставят непроверенным ни одного дома. Кроме того, возможно, Бог не пожелает помогать ему, ибо он пролил кровь ближнего. Того, кто убил Авеля, звали Каином-, но какого имени заслуживает тот, кто убил Каина? Он остудил лицо речной водой. Мысли лихорадочно вертелись в его голове.

Возле последнего дома деревушки начинался подъем в гору. Сначала склон был пологим, покрытым лугами; затем он становился более крутым, трава уступала место отдельным деревьям, потом лесу, лесистой горе. Дон Педро пошел в эхом направлении, решив уйти как можно дальше. Однако ему захотелось бросить последний взгляд на долину, на ту дорогу, что привела его сюда. Но едва обернувшись, он сразу понял: он не будет продолжать свой путь, ему не хочется.

Он сел на камень и продолжал смотреть вниз. Пять домов селения были погружены в тишину, дарил покой. В трех из них имелись будки для собак, но было непохоже, что они заняты. У дома, следующего за старой мельницей, скребли землю куры. На участках возле следующих двух домов ходили овцы; рядом с последним, метрах в ста от того места, где он сидел, паслись две лошади. Обе были гнедой масти. А трава зеленая. Зелеными были и кукурузные поля, и огороды, и яблоневые сады, и леса, и далекие горы. Хотя на самых дальних горах зеленый цвет становился синим, темно-синим. Как небо. Потому что небо в этот рассветный час тоже было темно-синим, с оранжевыми и желтыми бликами. Из трубы одного из домов, третьего, пошел дым. Дым медленно растворился в воздухе. И солнце тоже двигалось медленно. Оно медлило, прячась за горами. Но вот-вот должно было взойти.

Дон Педро проверил обойму своего пистолета, чтобы удостовериться, что две последние пули на месте. Внезапно ему на ум пришел разговор, случившийся у него с доктором Коржаном в больнице Принс-Руперта: «Не исключено, что вы тоже склонны». – «Склонен к чему?» – «То commit suicide»-. Теперь тем не менее он хорошо знал, что в нем не было такой склонности. Он покончит с собой, как только солнце выглянет из-за гор, но сделает это из страха, из-за угрозы страдания еще более кошмарного, чем сама смерть. Он даже думать не хотел о том, как будут с ним обращаться товарищи убитых фалангистов, если схватят его. Он знал о пытках, которые применяли эти преступники; слышал, как рассказывали, что они ложками вырывают глаза или бросают людей на листы раскаленного железа. В сравнении с этим смерть от пули казалась благословением. Кроме того, в его смерти будет некая справедливость. В машине лежали трое человек, у которых он отнял жизнь. Он должен был заплатить за это.

Из последнего дома деревушки вышел юноша. Дон Педро проследил за ним взглядом и увидел, не слишком придавая этому значения, словно к тому времени пуля уже вошла ему в голову и это уже его душа наблюдала, как юноша направляется к лошадям, говорит с ними, гладит их и выводит из загона, чтобы отвести к речушке. Он вскочил на ноги, внезапно преодолев упадок духа. «Хуан!» – воскликнул он. Юноша не услышал его. «Хуан!» – вновь позвал он и побежал вниз по склону.

Пока не закончили строительство шоссе, которое вело к гостинице, он обычно ездил на лошади, всегда в сопровождении одного мальчишки. С тех пор прошло пять лет, и вот он снова перед ним. Теперь^- это был светловолосый юноша, не очень высокий, но крепкий. «Идите к мосту и залезайте под него», – сказал он не моргнув глазом. Дон Педро вспомнил, что он всегда был очень серьезным. Однажды он назвал его «Хуанито», как ребенка. «Меня зовут не Хуанито, дон Педро, – возразил мальчишка. – Меня зовут Хуан».

Мост располагался немного ниже, на уровне дома, и дон Педро поспешил туда. В его памяти ожили воспоминания. Парень был сиротой и жил со своей сестричкой, которая была моложе его. А дом назывался Ируайн, и поэтому, когда говорили о парне, его называли как Хуан, так и Ируайн. Уже под мостом он вспомнил и еще об одной детали, очень важной. Этот парень все время расспрашивал его об Америке, как и тот солдат, у которого дядя жил в Ванкувере, и так же страстно: «А правда, что в Америке есть огромные ранчо размером с наш городок? Вы их видели?»

Подошел Хуан с двумя лошадьми. «Я узнал тебя благодаря животным», – сказал дон Педро. «Вы заметили, что у вас весь пиджак запачкан кровью?» – спросил его Хуан. Нет, он не заметил. «Их было трое, а нас двое, – ответил он. – И только я вышел живым из перестрелки». Им вновь овладела боль тех мгновений. Если бы он выпустил вторую пулю в того, кто вел автомобиль, а не в этого нелепого дона Хайме, Бернардино сейчас был бы рядом с ним.

На небе всходило солнце. Капитан Дегрела и его люди уже, очевидно, заметили, что не хватает одной машины. «Несколько лет назад ты рассказывал мне, что мечтаешь поехать в Америку. Ты не изменил своего мнения?» – «Я бы хоть прямо сейчас уехал», – ответил Хуан, не раздумывая. Он стоял неподвижно, застыв, словно камень. «Мне нужна помощь, чтобы спастись, а я тебе нужен, чтобы начать новую жизнь в Америке. Мы можем договориться». Залаяла собака, и юноша окинул взглядом долину. Собака быстро замолкла. «Что вы собирались сделать?» – спросил он. Теперь он казался несколько оробевшим. «На этих лошадях через семь-восемь часов мы будем во. Франции», – сказал дон Педро. Парень и рта не раскрыл. «В вашем доме есть место, где я мог бы спрятаться?» – добавил дон Педро.

Он рассчитывал на положительный ответ, потому что во многих строениях Обабы сохранялись тайники, оборудованные еще во времена войн XIX века; но когда он увидел, что Хуан утвердительно кивает, он чуть не упал в обморок от необыкновенного возбуждения. Впервые с того момента, как его задержали, его надежда обрела реальную почву.

«Спрячь меня в своем доме, а потом, когда это будет удобно, отвезешь меня во Францию. В награду я дам тебе три тысячи долларов. Этого достаточно, чтобы отправиться в Америку и купить там ранчо». Хуан сжал поводья. «Мне кажется, пять тысяч для вас не слишком много», – сказал он. «Договорились. Пять тысяч долларов», – быстро ответил дон Педро и мужчины пожали друг другу руки. «Встаньте между лошадьми, и мы медленно пойдем к дому. Когда мы там окажемся, идите за мной, да не шумите, чтобы моя сестра не проснулась». Казалось, юноша совсем не испытывает страха. «Где вы оставили шляпу? Вы ведь всегда ходили в шляпе», – неожиданно сказал он. Дон Педро сделал недовольный жест. «По правде говоря, не знаю. Думаю, она осталась на месте перестрелки…» – «А где это было?» Дон Педро подробно объяснил ему, на каком перекрестке свернул автомобиль; но он был не в состоянии детально описать путь, проделанный ими, чтобы с того места добраться до долины. «Мне кажется, я прошел через рощу. Каштановую, не буковую», – сказал он. Юноша на мгновение задумался. «Пошли!» – сказал он затем, дергая лошадей за поводья.

Темнота в убежище была абсолютной, и он приспособился к своему новому положению, как это сделал бы слепой. Вначале он определил, что находится в чем-то вроде короткого коридорчика в шесть шагов в длину и не более двух в ширину; затем, когда ему удалось преодолеть тоску от ощущения изолированности от внешнего мира, он изучил содержимое котелков, которые Хуан спустил через отверстие в потолке. Всего котелков было четыре, три больших и один маленький, но шире других; в первом была вода; во втором яблоки; в третьем морковка. Четвертый, самый широкий, был пуст, и из него торчали куски газеты, нанизанные на проволоку. Медленно и осторожно передвигая котелки, он распределил их: тот, что будет служить ему отхожим местом, поставил с одного края, а три больших – с другого. Когда он устроился, то уселся, прислонившись спиной к стене, и принялся есть. «3 яблока, 3 морковки», – записал он затем в блокноте, который лежал у него в кармане пиджака, стараясь, несмотря на темноту, писать хорошим почерком.

Внезапно его охватило сильное беспокойство по поводу шляпы. Если он оставил ее в автомобиле, это не имело значения. Но если он потерял ее по дороге или прямо в деревушке и какой-нибудь патруль наткнется на нее, то дом перестанет быть безопасным местом. Многие из солдат были крестьянами и знали о существовании тайников. Но его беспокойство длилось недолго. День был слишком длинный, он очень устал. И он быстро заснул.

Проснувшись, он обнаружил шляпу у себя на груди, словно она опустилась на нее мягко, как падают хлопья снега. Он взял ее в руки и беззвучно заплакал. Подумал, что не слишком верил в удачу, когда пришел в деревушку и не увидел никакого знака на дверях домов. Но Бог не только не покинул его, но и пожелал послать ему ангела-хранителя, верного и мужественного, во всем похожего на Рафаила, который помог Товию. Он стал есть яблоки и не останавливался до тех пор, пока был уже не в состоянии проглотить больше ни кусочка. «Яблоки: 7», – записал он в своем блокноте. Потом лег и снова заснул.

Прошло несколько дней, три или четыре, а может быть, больше, и в тот момент, когда котелки наполовину опустели, дон Педро почувствовал себя вне опасности. «Похоже, обыска удастся избежать», – сказал он себе однажды утром. Или вечером, он не знал. И как раз в это время он услышал шум в доме. Он тотчас понял: это преследователи. Подумал, что сам их накликал, не надо было праздновать победу.

Он прореагировал на шум, бросившись лицом вниз и закрыв голову руками. Но поза оказалась не удобной, прежде всего из-за сильных ударов сердца и тогда он вновь принял обычную позу, сев и прислонившись спиной к стене. Преследователи поднялись по лестнице, не особенно шумя, и несколько секунд спустя он услышал голос девушки, дававшей объяснения: «Это комната нашей матери. Она осталась точно такой, как в день ее смерти. Кто бы мог подумать, прошло уже десять лет. Но мой брат Хуан отказывается что-либо менять. Он на два года старше меня, а вы же понимаете, в детстве два года это много. Он говорит, что очень хорошо помнит нашу мать. А я нет. Я плохо ее помню». Девушка не переставала говорить, а сопровождавшие ее мужчины, вне всякого сомнения, солдаты, соглашались с ее словами. Дон Педро предположил, что девушка, должно быть, красивая, и солдаты, по-видимому, тронуты ее рассказом. «Это ее шкаф, а это ее одежда», – продолжала девушка. Открылся и закрылся какой-то сундук, звук послышался прямо над тайником. Он подумал, что шкаф лишает его даже того слабого света, который мог бы проникать сквозь щели крышки, служившей ему потолком. «А отец? Когда вы его потеряли?» – услышал он. Солдаты уже уходили из комнаты. «Мне было четыре года», – сказала девушка. «Какое горе. Очень печально быть сиротой», – сказал один из солдат. Девушка сменила тему разговора: «Вы едете в городок? Я работаю в швейной мастерской, и вы окажете мне любезность, если подвезете на грузовике». Солдаты сказали, что им очень жаль, но они не могут. У них приказ продолжать поиски.

Шаги солдат звучали уже на лестница Оказавшись на улице – он наблюдал эту сцену, как будто она разворачивалась у него на глазах, – они увидят на лугу Хуана, чистящего щеткой одну из лошадей. Юноша простится с ними, подняв на мгновение щетку, и обыск подойдет к концу.

Закончились яблоки и почти вся морковка, и дон Педро начал беспокоиться. Хуан задерживался дольше, чем в предыдущие разы; он даже не пришел за широким котелком, который, как правило, менял довольно часто. Но беспокойство быстро отступило, и ему пришло в голову, что задержка Хуана объясняется желанием дополнить и улучшить его питание и что в следующий раз он даст ему прекрасные круглые хлебцы, испеченные из кукурузной муки, а еще принесет ему добрый кусок копченого мяса или ветчины; не сала, разумеется нет, потому что сало надо есть жареным и горячим, пока с него еще капает жир. Потом, когда образы, связанные с едой, стали полностью брать над ним верх, он подумал, что Хуан прекрасно мог бы поджарить на плите цыпленка, пока его сестра работает в мастерской, и если он сопроводит его жареной картошкой и красным перцем, будет совсем хорошо. Не следует забывать и о сыре. Наверняка в деревушке делают сыр, и если немного повезет, найдется у них и мармелад из айвы. Он попросит у Хуана сыр и мармелад. Еще на память ему пришли консервы из тунца, которые он видел в тюрьме в муниципалитете. Консервированный тунец и немного мелко порезанного лука – это очень вкусно. А если еще и с зелеными оливками… Настоящее лакомство!

Вскоре закончилась и морковка, и, пока длился вынужденный пост, он занимался лишь тем, что разглядывал потолок, подобно голодному псу, ожидающему прихода своего хозяина. В какой-то момент он настолько отчаялся, что подумал, а вдруг Хуан оставит его умирать с голоду; но потом он вновь обрел спокойствие, оценил ситуацию – опасность, которой подвергался юноша, договор в пять тысяч долларов – и продолжал ждать. Пока наконец к нему не вернулся его ангел-хранитель.

С помощью веревки Хуан опустил помимо воды еще два котелка. Дон Педро залез в них рукой: яблоки и морковки, больше ничего. Он не смог сдержать раздражение, и на какое-то мгновение его голос приобрел авторитарный тон владельца отеля: «Так что же, в этом благословенном доме даже хлеба нет? Нет сыра? Нет копченого мяса? И яиц тоже нет?» Длинный список продуктов довершил его жалобу. «Вы закончили? – сухо сказал ему Хуан. – За вами гоняются как бешеные. Мы не должны терять голову». Дон Педро вздохнул: «Товий с помощью архангела Рафаила поймал рыбу. Затем они извлекли из нее желчный пузырь, печень и сердце и зажарили его, чтобы потом съесть». Он говорил сам с собой, осознавая, что вел себя неразумно. «Когда мы приедем во Францию, я лично приглашу вас отведать омара», – сказал Хуан сверху. Он собирался поставить на место заглушку. «Фуа-гра во Франции тоже очень неплохое», – сказал дон Педро. «Мне не доводилось пробовать». – «Могу я попросить тебя об одолжении?» – «Еды я вам больше не принесу, дон Педро. Не настаивайте», – ответил Хуан самым суровым тоном. «Ну, тогда немного света. Если ты раздвинешь занавески на окне и немного передвинешь шкаф, сюда проникнет свет». – «В комнате два окна», – сказал Хуан. «Тем лучше». – «Не волнуйтесь и постарайтесь как можно больше двигаться и заниматься гимнастикой. Если не будете этого делать, то потом разогнуться не сможете». – «Еще одно, – сказал дон Педро. – Почему бы тебе не принести мне наваху и немного мыла? У меня от щетины кожа зудит». – «Побреетесь во Франции перед тем, как попробовать омара», – ответил Хуан, прилаживая заглушку. Спустя несколько мгновений дон Педро услышал шорох занавесок. На потолке убежища возникли четыре полоски света.

Полоски света оказали ему большую помощь в течение последующих дней. Он взял в привычку рассматривать их и высчитывать по их яркости не только время дня – это была, как он тут же убедился, самая простая задача, – но также и то, какая стоит погода, солнечный день или пасмурный, если да, то до какой степени, каков риск дождя. Свои наблюдения он записывал в блокнот маленьким карандашиком: «Сегодня моросит дождь. Внешние полоски почти не видимы, а средние очень слабые», «Сегодня ливневые дожди с прояснениями. Когда проясняется, свет очень яркий. Вижу очертания шляпы на котелке», «Сегодня синее небо, прекрасный летний день». Когда он был занят, груз времени становился легче.

Он стал брать в качестве оси тот момент, когда солнце располагалось посередине неба, и выстраивать все вокруг этого момента: еду, отдых, сон и гимнастические упражнения, которые ему посоветовал Хуан. Из всего этого больше всего ему нравилась гимнастика, и в конце концов он стал заниматься ею постоянно, как по утрам, так и по вечерам. Помимо собственно гимнастических упражнений он еще без устали ходил по своему убежищу из конца в конец, пять шагов туда, пять шагов сюда, снова и снова. И вдохновенно записывал в блокнот сведения: «Утром 475 шагов. Вечером 350». Сведения о еде, напротив, приводили его в отчаяние: «Завтрак: 1 яблоко, 2 морковки. Обед: 3, 4. Ужин: 2, 4». Когда котелки почти опустели, он не выдержал и решил. ничего не есть, пока не вернется Хуан. «Завтрак: 0 яблок, 0 морковок. Обед: 0, 0. Ужин: 0, 0». Он яростно записывал нули, словно яблоки и морковка были способны понять всю глубину его презрения.

Когда Хуан снова появился с котелками, у дона Педро вырвался стон. Он хотел, чтобы его мысли вырвались за пределы убежища, чтобы его душа выскользнула из этой дыры и убедилась, что существует путь к его спасению; но разум не подчинялся ему и намекал, что лучше бы ему было пустить себе пулю в лоб. Теперь у него не оставалось даже такого выбора, поскольку Хуан отнял у него пистолет, чтобы спрятать его, как он сказал, в дупле одного из деревьев в лесу. Он вновь застонал. Ему было непонятно поведение Хуана. Он не мог объяснить себе его упрямство. Как это парень мог заставлять его есть яблоки и морковку? Это было невозможно. Для него они воняли так же, как экскременты в широком котелке. Как и отросшая борода, волоски которой прежде были твердыми и жесткими, а теперь стали вялыми, вонючими. Его тошнило от них. Хуан заметил его смятение «Скоро мы отправимся во Францию, – сказал он. – Мужайтесь, осталось совсем немного».

Он погрузился в безмолвие. У него было впечатление, что пол тайника провалился и он снова оказался под землей, как в молодости. Но в этой проклятой дыре не было ни золота, ни серебра; только яблоки и морковка. Как это уже случилось с ним несколько дней назад, в голове у него начали роиться имена, люди из прошлых времен, умершие люди: его брат, индейский вождь Йолиншуа из Виннипега, учителя Маурисио, Бернардино. Особенно Бернардино, его несчастный друг, который не сделал ничего дурного, кроме того, что писал стихи, и за это его убили прямо у него на глазах. «Еще одна неделя здесь, и я сойду с ума», – сказал он Хуану. «Еще три дня, и мы отправимся во Францию», – пообещал ему юноша.

Хуан принес лестницу и помог ему выбраться из убежища. Затем при свете свечи они спустились на кухню и сели за стол. Хуан приготовил ему горячую кукурузную похлебку, и он принялся за еду, неспешно орудуя деревянной ложкой. «Я получил приказ отвести двадцать коров в зону фронта, и мне выдали два пропуска. Один для меня, а второй для погонщика. Вы будете погонщиком. Но не волнуйтесь. Вы сможете проделать почти весь путь верхом на коне».

Дон Педро выразил согласие и отодвинул подальше свечу, стоявшую на столе, потому что ему мешал свет. Он продолжал поглощать кукурузную похлебку. «Я рассчитываю, что с коровами и всем прочим нам понадобится часов десять, чтобы добраться до того места, куда меня просили прибыть, – объяснил ему Хуан. – Так что если мы выйдем рано, то к ночи будем уже свободны. И французская граница оттуда в двух шагах. На следующий день вы сбреете бороду, и мы пойдем есть омара». – «И о банке не забудем», – добавил дон Педро. «Заканчивайте побыстрее, нужно собираться», – сказал Хуан. «Я ем. Подожди немного». – «Уже давно пробило четыре часа утра, а нам еще много что надо сделать». Снаружи донеслось мычание коровы. «Я не встану, пока не доем похлебку», – упорствовал дон Педро.

Когда они вышли из дома, Хуан заставил его обойти загон для коров, чтобы посмотреть, может ли он идти. Затем отвел его к излучине речушки. «В этом месте вода будет вам по пояс. Помойтесь как следует», – сказал он, протягивая ему хозяйственное мыло и полотенце. «Ты сделаешь большие деньги, когда поедешь в Америку. Ты очень организованный человек». – «То же самое говорит мне моя сестра». – «А где она сейчас?» – «Останется до моего возвращения в доме у нашей двоюродной бабушки. Она устроилась в швейную мастерскую. Будет портнихой».

«Интересно, вода холодная?» – спросил дон Педро, глядя на речушку. «Да уж, дядя. Но если быстро двигаться, то и не заметите». Хуан казался очень спокойным. «Дядя? Что же, теперь я буду твоим дядей?» Хуан кивнул головой. Он смеялся. «Моим дядей и погонщиком волов», – добавил он. «Скажи мне, племянничек, что тебя так веселит?» – спросил дон Педро. Он постепенно приходил в себя. «Извините, что я вам это говорю, но меня смешит ваш вид. Сами скажете, когда посмотритесь в зеркало».

Он несколько раз намылился и несколько раз погрузился в воду. Выйдя из речушки, он почувствовал себя совершенно обновленным и направился к дому почти совсем голый. Пройдя несколько шагов, он остановился: впервые за долгое время, впервые с тех пор, как его попытались убить, его уши были открыты. Он мог слышать шум южного ветра в лесной листве, а также служившее ему аккомпанементом, своеобразной приправой пение жаб. Вин-ни-пег-вин-ни-пег-вин-ни-пег, повторяли они снова, но на этот раз энергично, в охотку. Жизнь, вне всякого сомнения, была прекрасна.

Хуан привел ему в порядок бороду и подстриг волосы ножницами своей сестры. Затем попросил отдать ему одежду, которая была на нем, «чтобы сжечь ее как можно быстрее», а вместо нее дал ему рабочую одежду крестьянина. «Больше всего мне жаль шляпы», – сказал дон Педро. «Погонщику больше подойдет старый берет. Но вы не волнуйтесь. Я оставлю ее в тайнике как воспоминание, – ответил Хуан. Потом с другим выражением лица добавил: – Пришло время взглянуть на себя в зеркало, дон Педро. Уже достаточно светло». Действительно светало.

Он не узнал себя. Из зеркала на него смотрел мужчина с усталым лицом и белой бородой, не худой и не толстый, казавшийся старше его. «Патрули ищут толстого, хорошо одетого мужчину. Но такого мужчины уже не существует», – сказал, улыбаясь, Хуан. Дон Педро продолжал смотреть в зеркало, стараясь привыкнуть к тому, что он видит. «Теперь я понимаю, почему яблоки и морковка. Все прекрасно продумано. Но ты безжалостный человек. От небольшого отступления от диеты я бы не растолстел». Он вновь внимательно осмотрел старика, отражение которого было перед ним. «У вас в доме есть весы?» – спросил он. «Возле конюшни есть старые. Думаю, они еще работают».

Он узнал, сколько он теперь весит, пока Хуан снова готовил кукурузную похлебку: 94 килограмма. Тот вес, который был у него в молодости, – почти на двадцать килограммов меньше по сравнению с тем днем, когда его забрали из гостиницы. Где мой блокнот?» – спросил он Хуана, когда они завтракали. «Я сжег его вместе с одеждой. Вы же знаете, теперь вы мой дядя… мой дядя Мануэль. А мой дядя Мануэль не способен написать ни одной буквы. Он всю жизнь не делал ничего иного, кроме как ухаживал за скотом». – «Я уверен, что ты сделаешь хорошие деньги в Америке. Ты очень сметливый. Но мне жаль блокнота. Мне бы хотелось знать, сколько яблок и морковок я съел за то время, что сидел в этой дыре». Хуан показал на настенные часы. Было семь часов. Время собирать коров в стадо и отправляться в путь.

По дороге дон Педро различил в лесной листве красные пятна. Приближалась осень. Он подумал, что останется во Франции до конца зимы, а весной вернется в Америку. Он был спокоен и убежден в том, что его план увенчается успехом.

Ему довелось испытать последний приступ страха: когда они покидали окрестности Обабы, их остановил патруль, и он лицом к лицу столкнулся с солдатом, у которого был дядя в Ванкувере. «Ох, дедушка! Это в ваши-то годы вам все еще приходится работать!» – сказал ему парень. Дон Педро жестом изобразил покорность судьбе и продолжил свой путь с улыбкой на губах.