Текст книги "Сын аккордеониста"

Священник был разгорячен, его сутана пропахла потом. «Брат Виктор, – спокойно сказал ему капитан. – Я не желаю видеть вас с пистолетом. Знаю что есть военные, которые допускают это, но только не я. Место священников – в церкви, солдат – в окопах. Так хочет Бог, я в этом убежден. Будьте добры, отдайте оружие Марселино и отправляйтесь служить мессу». Брат Виктор сурово ответил ему: «Мне будет спокойнее, если вы пообещаете, что начатое будет завершено». Молодой Марселино вытащил у него из-за пояса пистолет. «Что вы хотите сказать?» – спросил его капитан. «Здесь не все! Здесь нет самых худших!» – провизжал священник. Затем произнес имя дона Педро. «Если хотите знать, он масон». – «А вам знаком этот дон Педро?» – спросил капитан Марселино. Парень кивнул. «Постарайтесь, чтобы служба была красивой», – на прощание попросил капитан брата Виктора.

«У меня есть друг-аккордеонист, – объяснил Марселино капитану. – И с органом он неплохо справляется. Могу его известить, если хотите». – «Так кто этот дон Педро?» – спросил капитан, не обращая внимания на предложение. «Очень толстый господин, который несколько лет провел в Америке. В городке говорят, что каждое утро он записывает свой вес на стене ванной комнаты», – ответил Марселино. «Гомик?» – «Меня бы это не удивило». – «Вы согласны с тем, что сказал священник?» – «Он отдал свой голос за республиканцев, в этом нет никакого сомнения. Когда они победили на муниципальных выборах, то сие событие отмечали в его гостинице. И эти все там были». Молодой Марселино взглянул в сторону расстрелянных. Группа солдат укладывала трупы на грузовик. «Вы очень хорошо информированы. Поздравляю вас». Впервые с начала разговора молодой Марселино улыбнулся, выразив этим капитану благодарность за комплимент. «Я сказал вам, что у меня есть друг, который играет на аккордеоне. Это он играл на том празднике». – «Если я правильно вас понял, этот американский гомик – владелец гостиницы», – продолжал капитан. «Недавно построенной, очень хорошей. В трех километрах от городка, на склоне вон той горы. Не могу сказать, сколько там комнат, но не меньше тридцати. И кафе. Он назвал ее отель «Аляска». – «Если он гомик, можно предположить, что у него нет семьи, правда?» – «Насколько мне известно, нет».

У портика церкви появились две женщины, вооруженные тряпками и ведрами с водой, чтобы смыть кровь, оставшуюся на плитах. «Это что за женщины?» – крикнул Дегрела. «Мы ничего не сделали, господин капитан!» – воскликнула одна из них, падая на колени. «Кто вам велел приходить? Здесь ничего мыть не надо». Он собирался обратиться с торжественной речью ко всем молодым людям Обабы, призывая их записываться в его батальон. Ступить на кровь, пролитую семью мужчинами городка, было бы неплохим крещением для новоиспеченных солдат.

Каждый день дон Педро встречался в гостинице с двумя учителями, которые решили остаться в городке, и, когда наступал момент прощания, ненавязчиво старался сделать так, чтобы они еще немного у него задержались. «Вы действительно не хотите больше кофе?» Бернардино и Маурисио отвечали, что не хотят долго засиживаться, и отправлялись в городок лесными тропами. На шоссе за каждым поворотом мог скрываться патруль. А патрули всегда задавали вопросы.

Друзья уходили, и дон Педро чувствовал себя беззащитным, особенно в дни, последовавшие за первым развертыванием войск, когда служащие отеля, включая и самых старых, – «Что нам здесь делать без клиентов, дон Педро?» – решили покинуть свои рабочие места Комнаты, кухня, гостиная, кафе, терраса опустели; опустели также и горы – даже жаб не было слышно, – и его душа перенеслась куда-то по ту сторону одиночества, словно гостиница «Аляска» теперь была не чем иным, как преддверием какого-то другого места. Царства смерти? Возможно. Дон Педро попытался прибегнуть к своему чувству юмора и, чтобы успокоиться, сказал себе, что рассуждения о смерти он оставит на то время, когда ему исполнится восемьдесят лет; но все было бесполезно. До него дошло известие о расстрелянных у портика здания городского совета. Когда южный ветер хлопал ставнями, ему представлялось, что это сама Смерть стучит в его двери.

Пятнадцатого августа, в день Святой Девы, дон Педро подумал, что, скорее всего, все солдаты в церкви, и решил спуститься в городок. Он хотел изучить ситуацию вблизи; встретиться с людьми, с которыми был знаком, потому что раньше они выполняли какую-то работу в гостинице, и которые, как он подозревал, симпатизировали фашистам, и посмотреть, как они его примут. Но когда он шел по террасе, направляясь к автомобильной стоянке, он вдруг оказался прямо перед патрулем солдат, целившихся в него из ружей: некоторые опустились на одно колено, другие стояли за ними, как при расстреле. По их красным беретам он понял, что это были рекеты; не совсем фашисты, а религиозные интегристы. Командовавший ими смуглый мужчина лет пятидесяти подошел к нему и презрительно заговорил: «Ну что? Сколько сегодня показали весы?» – «Сто семнадцать килограммов», – ответил дон Педро, словно вопрос был чем-то самим собой разумеющимся. Среди солдат послышались смешки. В сравнении со своим командиром они казались подростками. «Тот же вес, что у свиньи, которую мы на днях закололи. Но у свиньи-то все в порядке, не то что у вас». Смуглый человек приставил дуло пистолета к боку дона Педро и толкнул его: «Как я и думал! Пахнет духами!» – добавил он. Среди солдат вновь послышался смех. «Двое останутся со мной. Остальным обыскать гостиницу», – приказал командир.

От дона Мигеля Педро слышал, что батальон наваррских интегристов состоит из невежественных крестьян, единственным желанием которых при захвате каждого населенного пункта было утащить из домов как можно больше мебели и зеркал; но те, что вторглись в гостиницу, взяли только ружье, которое дон Педро хранил в своей комнате, шестизарядный винчестер, в свое время купленный в Виннипеге. «Где вы это взяли?» – спросил его смуглый мужчина, рассматривая оружие. Это была великолепная винтовка с перламутровыми инкрустациями; рядом с ней оружие солдат казалось просто старьем. «Я привез ее из Америки». – «Я ее опробую». Смуглый мужчина подошел к перилам террасы и устремил взгляд на деревья в лесу на горном склоне. Он искал глазами какую-нибудь птицу. «Вон дрозд, дон Хайме. Перед деревьями, на лугу», – указал ему один из солдат. Мужчина поднял винчестер к щеке и нажал на курок. Ничего не произошло. В винтовке не было патронов. «А гомик-то оказался шутником. Он ведь знал, что винтовка не заряжена, но предпочел промолчать, чтобы выставить меня на посмешище перед моими людьми». Он бросился к дону Педро и ударил его прикладом в бок. Ужасный удар всколыхнул его сто семнадцать килограммов и заставил его пошатнуться. Серая шляпа от Дж. Б. Хотсона покатилась под ноги к солдатам.

Удар прикладом потряс все его тело и достиг души. И тогда, подобно Лазарю в день его воскрешения в Бегании, он услышал голос, говоривший ему: «Выходи, Педро! Ты был заключен в могилу, куда тебя толкнули страх и сомнения, но пора пробуждаться». За этими словами последовали образы, и он увидел себя в Виннипеге пьющим кофе с индейским вождем Йолиншуа*, увидел себя в глубине рудников Элис-Арма рассматривающим жилу некой разновидности красного серебра, которую добытчики называли ruglar silver, и ещё в Принс-Руперте, после того как брел целый день в снегах. И тогда он подумал: «Я не стану бояться этих убийц». Это было его решение.

«Возьмите». Молодой солдат протянул ему шляпу. «Я рад видеть, что вы не все одинаковы», – ответил дон Педро, поблагодарив его. «А каковы же остальные?» Смуглый мужчина, дон Хайме, по-прежнему держал в руках винтовку. «Коль скоро вы такие католики, вы, очевидно, часто читаете Библию», – сказал дон Педро, глядя на него. Он был совершенно уверен в обратном. Эти люди нисколько не походили на протестантов, которых он знал в Канаде, открывавших священную книгу даже просто для развлечения. «Я, разумеется, часто», – сказал дон Хайме. «Ну, тогда вам должно быть известно, что сказано в Библии о людях вроде вас; Они будто мерзкие твари, так сказано в Библии». Винтовка упала на землю, и в руке смуглого мужчины появился пистолет. «Дон Хайме, – закричал молодой солдат, что поднял шляпу, – вспомните о распоряжениях. Капитан сказал, чтобы мы привели американца живым». Как истинно мерзкая тварь, дон Хайме начал сквернословить и дергаться. «В грузовик! – приказал он наконец, запыхавшись. – Наверное, этот гомик владеет важной информацией, раз его хотят видеть живым. – Он подошел к дону Педро и погрозил ему пальцем. – Но у нас еще будет возможность встретиться наедине. Даже не сомневайтесь».

«В каких местах Америки вы побывали?» – спросил его по дороге на стоянку молодой солдат, любезно обращавшийся с ним. Высокий и крепкий, он, видимо, был лесорубом. «Больше всего времени я провел в Канаде», – ответил дон Педро. «Там хорошо? У меня дядя где-то в тех краях, и он все время говорит мне, чтобы я к нему приехал. Может быть, я и решусь, когда закончится война». – «А где живет ваш дядя?» – «На острове Ванкувер». Он произнес название так, как оно писалось по-английски. «Это замечательное место. И люди там гораздо более сострадательные, чем здесь». – «Тогда я подумаю». Они были уже возле грузовичка. Юноша попросил одного из товарищей помочь ему, и вдвоем они подсадили дона Педро в кузов.

На нижнем этаже здания муниципалитета, между портиком и таверной, размещалась комнатка с одним окном, которую жители городка называли тюрьмой; с тех пор как «бандиты сбежали из Обабы», она служила чем-то вроде кладовой для хранения продуктов и напитков. Запертый там в темноте – единственное окно было забито досками, – дон Педро улегся на бурдюки с вином и спросил себя, что же ему теперь делать, как использовать оставшееся ему время. «Размышляй о своем земном пути. Именно это делают все в свой последний час», – посоветовал ему внутренний голос.

Как он делал это много раз, дон Педро попытался сосредоточиться на далеких названиях: Сиэтл, Ванкувер, Олд-Манетт, Нью-Манетт, Элис-Арм, Принс-Руперт, Нэйрен-Харбур… Но названия терялись в пустоте, и он был не в состоянии вспомнить ни одного события своей жизни. Он ощутил себя большим глупым животным и, чтобы расшевелиться и чем-то занять голову, решил провести инвентаризацию всех припасов, которые имелись в кладовке. Сначала он ограничился тем, что распознавал продукты по запаху и запоминал их; затем, поскольку судьбе было угодно, чтобы он нашел блокнот с карандашиком – о, какую радость испытал он от этой находки! Словно от нее зависело его спасение! – он стал записывать сведения на страницах блокнотика.

Он уже заканчивал опись, изучая какие-то консервы, когда открылась дверь и кладовку залил свет. Его глаза быстро привыкли к яркому свету, и он узнал смуглого мужчину, которого звали дон Хайме. Его сопровождала группа солдат. «Я так и думал, это сардины», – сказал дон Педро, демонстрируя одну из консервных банок. Внезапно он почувствовал полный упадок сил и сел на один из ящиков. «Не время рассиживаться», – заметил хриплым голосом дон Хайме. Он выглядел усталым. «Я готов», – ответил дон Педро, вставая на ноги и надевая шляпу. «Настал твой смертный час», – подсказал ему внутренний голос. Ему вновь захотелось подумать о своей жизни, о родителях, о брате, о друзьях, которые остались у него в Америке. Но его голова упорно по-дурацки вспоминала опись, которую он только что произвел: шесть бурдюков масла, еще пять вина, шестнадцать коробок печенья, три банки тунца по десять килограммов каждая…

Они вышли к портику, и его тут же поставили лицом к стене. Тем не менее он успел разглядеть, что площадь и улицы городка безлюдны и что солнце опускается за горы. Пятнадцатое августа подходило к концу. «День твоей смерти», – сказал ему внутренний голос. К нему подошел один из солдат. «Не хотите ли зайти в уборную, пока не пришел грузовик?» – спросил он. Это был юноша, дядя которого жил в Ванкувере. «Хорошая мысль», – ответил он. «Не падайте духом, сеньор, – сказал ему солдат, ведя его в таверну, расположенную на нижнем этаже здания муниципалитета. – Вы же слышали утром, капитан хочет вас видеть живым. Это хороший знак».

Войдя в уборную, дон Педро хлопнул себя по щеке. Сведения из описи – шесть бурдюков масла, ешр пять вина, шестнадцать коробок печенья… – по-прежнему гудели у него в голове. Он не мог от них избавиться. И пощечина не помогла.

«Дон Хайме в плохом состоянии, не так ли?» – сказал он солдату, когда они вернулись к портику. «Он потерял пистолет, поэтому нервничает. Капитан Дегрела не любит таких вещей, – объяснил солдат, слегка улыбнувшись. – Ну а кроме того, сегодня у нас было много работы. Он уже не молод, и его очень утомляет это хождение туда-сюда». Слова, солдата заставили его задуматься. Он догадывался о характере хождения туда-сюда этого юноши и его товарищей, и его собственное положение показалось ему странным. Его держали в изоляции, на протяжении всего дня он никого не видел. А куда помещали других задержанных? Или их отводили прямо в лес?…

Грузовичок, тот же, что и утром, ждал с включенным мотором. «Что это вы делали столько времени? Ты что задницу ему ублажал?» Дон Хайме пытался кричать, но не мог из-за хрипоты. Солдаты тайком посмеивались, и не только из-за непристойного комментария. Было очевидно, что потеря пистолета подорвала авторитет их командира. «У дона Хайме голос стал, как у старухи», – тихонько пошутил солдат похожий на пьянчужку. «Ну-ка, посмотрим, удастся ли нам наконец с этим покончить!» – сказал дон Хайме, залезая в кабину грузовика. Молодой солдат обратился за помощью к своему товарищу, и, как и утром, они ловко подсадили дона Педро в кузов грузовика. Потом влезли сами вместе с остальными солдатами.

Они выехали в направлении главного шоссе. «Так вы говорите, Ванкоувер Исланд красивый», – заметил солдат. «Айаэнд, а не Исланд. Ванкувэ Айлэнд». – «Вот этого-то я больше всего и боюсь: языка, – с улыбкой сказал солдат. – Поэтому-то я до сих пор и не решился. Если бы не это, я бы уже был там». – «Каждый выучивает язык в той мере, в какой ему это необходимо. И ты тоже выучишь», – ответил ему дон Педро.

Стоял прекрасный летний вечер. Дул южный ветер, и неяркий свет, оставшийся после заката солнца, делал небо нежнее; с одной стороны, с очень легкими облаками и голубыми просветами, оно напоминало детское покрывало. Дон Педро вдохнул воздух. Впервые с сегодняшнего утра он вдруг увидел что-то, сцену из своей жизни; он увидел своих родителей возле колыбели и своего брата, спящего в ней. Разве можно было представить себе судьбу этого ребенка? Разве можно было представить себе, что он встретит смерть в каком-то озере, расположенном на другом конце света, на расстоянии в девять тысяч километров. Он почувствовал, что земля уходит у него из-под ног и кружится голова; что ему хочется плакать.

«А как будет «девушка» на тамошнем языке?» – спросил солдат. «Да он об этом и понятия не имеет, у него лучше о мальчиках спрашивать!» – вмешался тот, у кого был вид пьянчужки. «Может быть, ты замолчишь?» – сказал другой. «Girl», – ответил дон Педро. «Girl? Только и всего?» – удивился солдат. Грузовик почти остановился, а затем направился к горам. «Куда мы едем? В гостиницу?» – спросил дон Педро. «Похоже», – сказал солдат. Он не сообщил ему, что с самого утра штаб капитана Дегрелы размещается именно там.

Они расположились на террасе кафе: капитан сидел за столом рядом с юношей, похожим на фалангиста, а дон Педро стоял напротив. Темнело, а огни были погашены. Было плохо видно. «Немедленно снимите шляпу! Ну-ка, извольте проявлять уважение к капитану!» – приказал ему дон Хайме, стоявший рядом с ним. Он повиновался. «Скажите, дон Педро, какого наказания заслуживает человек, убивший своего брата?» – спросил капитан Дегрела, не удосужившись поздороваться. Он уже собирался ответить, но дон Хайме опередил его: «Прежде чем удалиться, сеньор, хочу проинформировать вас, что я потерял пистолет и что я в вашем распоряжении». – «Я не с вами разговариваю, дон Хайме, – сказал капитан едва слышным голосом. Он повернулся к дону Педро. – Я сам вам скажу. Он заслуживает смерти».

Сердце сильно билось у него в груди. Даже под покровом темноты, даже притом, что он хорошо знал это место – свой дом! – бежать не представлялось никакой возможности. «Что вы делаете в моей гостинице? Это первое, что вы должны мне объяснить», – потребовал он. «Не хорохорьтесь, дон Педро. Гостиница теперь перешла в руки Испанской национальной армии». – «Я ничего плохого не совершил, и ваша обязанность – освободить меня», – выразил протест дон Педро. «Именно это я и собираюсь сделать», – сказал капитан, поднимаясь со своего стула. Он прошелся перед доном Хайме, даже не удостоив того взгляда, и обошел вокруг стола.

Глаза дона Педро привыкли к темноте. Он прикинул, что капитану, по-видимому, лет тридцать пять А что касается юноши, похожего на фалангиста, то тому было не больше двадцати пяти. Он подумал, что уже где-то видел это лицо. «Вы, дон Педро, человек практичный. Я верю, что мы легко сможем понять друг друга, – сказал капитан. – Как вы знаете, мы переживаем начало великого политического переворота. Мы намерены распространить по всему миру то, что произошло в Германии и Италии и что сейчас происходит здесь. Это означает, что война завершится, но наша революция будет продолжаться».

Дону Педро наконец удалось вспомнить имя юноши, сидевшего у стола. Его звали Берлино. Он слышал, что этот молодой человек какое-то время провел в семинарии и покинул ее, превратившись в горячего почитателя Гитлера. У него был роман с французской девушкой, работавшей раньше кондитершей на гостиничной кухне. «Итак, думаю, вам будет нетрудно понять наше предложение, – продолжил капитан. – Вы продадите нам гостиницу за сумму, которую мы уже определили. Как вы вскоре убедитесь, цена не такая уж плохая, если учитывать обстоятельства. Так или иначе, нам нужна эта гостиница. Как сказали бы ваши друзья коммунисты, нам необходимы зимние казармы». Юноша по имени Берлино положил на стол папку. «Садитесь и ознакомьтесь с контрактом, – сказал капитан. – Мы хотим все сделать как положено». – «Здесь слишком темно», – сказал дон Педро. «Ну, это легко исправить». Капитан Дегрела впервые взглянул на дона Хайме. «Принесите фонарь», – приказал он. Дон Хайме торопливо, мелкими шажками удалился. Он вдруг стал похож на официанта.

Документ был датирован апрелем того года, словно его составили до начала войны. Кроме того, покупателем был сам капитан Дегрела. Таким образом, речь шла не о реквизиции; гостиница будет собственностью не армии, а частного субъекта: Карлоса Дегрелы Вильябасо. «Если бы я был в Канаде, я бы не поставил свою подпись под этим контрактом, – сказал дон Педро. – Но я понимаю, что здесь особая ситуация, и если нужно подписать, я подпишу». Он положил шляпу на стол и взял авторучку, которую протянул ему молодой фалангист. «В любом случае, принимая во внимание необычность случая, я хочу сделать вам предложение, – добавил дон Педро. – Я передам гостиницу вам в. руки, не получив взамен ни одной монеты, это будет мой дар. Помимо этого, я мог бы сделать некий материальный вклад. Если вы не возражаете, разумеется». Было совершенно очевидно, и чтобы увидеть это, не нужно было даже фонаря: если он желает уравновесить груз смерти и остаться в живых, он должен положить на другую чашу весов все, что только может.

Военный поднес руку к щеке и потер ее, словно желая удостовериться, насколько выросла у него щетина. Он не знал, как расценивать то, что только что услышал. «У меня есть определенная сумма денег в зарубежных банках, – пояснил дон Педро. – В долларах, франках и фунтах стерлингов. Если вы позволите мне уехать во Францию, я направлю часть своего состояния на нужды вашей революции. Но разумеется, для этого мне нужна помощь. Сделайте мне пропуск и переправьте меня по ту сторону границы. Я исполню свое слово». Капитан колебался. «Каково ваше мнение?» – спросил он у Берлино. «О какой сумме идет речь?» – спросил тот. «Десять тысяч долларов». Берлино сделал паузу, чтобы произвести расчеты. «Это много!» – с удивлением воскликнул он затем. Это было больше, чем могла бы заработать его невеста, работая кондитершей, за всю свою жизнь. Он обратился к капитану: «Если вы не возражаете, я сам могу отвезти его во Францию». – «Посмотрим. Я должен все обдумать. Как бы то ни было, пусть подписывает контракт». Капитан поднялся из-за стола. «Когда закончите, отведите дона Педро в его комнату, – приказал он дону Хайме. – А затем извольте отыскать свой пистолет. Не вздумайте пойти спать, пока его не найдете. Для человека, занимающего командную должность, совершить подобную оплошность – бесчестье». Дон Хайме стоял как истукан, пока капитан не зашел в кафе. «Ставьте подпись здесь! И здесь!» – приказал Берлино дону Педро.

В его комнате все было перевернуто вверх дном, вся одежда из шкафов валялась на полу. Не задерживаясь, дон Педро направился в ванную комнату, ища в ней убежище; он увидел трещину в зеркале, а весы лежали опрокинутые в углу, словно кто-то отбросил их туда пинком, но что касается остального, то куски мыла лежали на своем месте, так же как соли и шампуни, которые он обычно привозил из Биаррица. Он открыл кран: вода текла как всегда.

Прежде чем принять ванну, он перевернул весы и встал на них: аппарат показывал 115,3 кг. Самый низкий для него за многие годы вес. Почти на два килограмма меньше, чем утром. Тогда он вспомнил, что целый день ничего не ел, и подумал, что надо бы позаботиться о какой-нибудь еде. Тем не менее еще сильнее, чем голод, он испытывал желание курить; он принялся рыться в своей комнате и, когда ему удалось обнаружить не только пачку печенья, но и портсигар, где он хранил свои сигары, он подумал, что сей маленький успех можно рассматривать как доброе предзнаменование, и влез в ванну уже в лучшем расположении духа.

Полчаса спустя он стоял у окна, куря сигару. Ночь была светлой, луна светила ярко, и тени солдат, бродивших в окрестностях гостиницы, были отчетливо видны. Но все было погружено в тишину, и казалось, что даже автомобили, припаркованные на смотровой площадке, удалились на отдых. Дон Педро обратил внимание на свой «мерседес» бежево-коричневого цвета, и ему стало горько оттого, что его арестовали. Затем, дабы избавиться от этого чувства, он обратил взгляд на долину Обабы.

«Испиваю долину взором», – услышал он внутри себя. Это был голос учителя Бернардино. Этот его друг написал стихотворение, начинавшееся следующим образом: «Испиваю долину взором на закате золотистого летнего дня, но жажда моя неутолима…» Что с ним произошло? А с Маурисио? «Горы и холмы, и эти белые домики, напоминающие нам издалека разбредшуюся отару…» Удалось ли им скрыться? Были ли они в эти роковые часы более благоразумны, чем он? Маурисио не слишком сильно его беспокоил, он человек в возрасте, очень основательный; а вот Бернардино, несмотря на весь свой ум, был совершенно беззащитным. Даже в повседневной жизни он все время попадал в нелепое положение: его ученики постоянно отпускали в его адрес грубые шутки, пользуясь его полной неспособностью кого-либо наказать. А если он был таким даже в обычной жизни, то как же ему ухитриться выйти из положения теперь, когда убийцы хозяйничают здесь в свое удовольствие? Agnus Dei! [14]14
  Агнец Божий (лат.).


[Закрыть] Словно агнец среди волков.

Красный кончик сигары, которую он курил, делался то ярче, то слабее из-за долетавшего до окна ветерка. И этому же ритму следовали его мысли: они поочередно то оживали, то притуплялись. Но ни к чему его не приводили. О чем думал Иисус в Гефсиманском саду? Дон Педро не мог этого знать. Глупо было спрашивать себя об этом. Но он спрашивал, течение его мыслей не зависело от его воли. За вопрос сом следовал ответ, а за ответом следующий вопрос; но ничто из того, что проходило через его голову, не обретало никакого смысла.

Он прислушался. После долгих дней молчания вновь запели жабы. Но на этот раз звуки были очень слабыми или очень далекими. Вин-ни-пег-вин-ни-пег-вин-ни-пег-вин-ни-пег, слышалось в ночи. Он подумал, что это могли быть маленькие жабята, детеныши тех, что пели раньше, и поэтому у них такие тонкие голоса. Он загасил сигару под краном умывальника и лег на кровать. Вин-ни-пег-вин-ни-пег-вин-ни-пег-вин-ни-пег. Хотя пение было очень слабым, оно достигало его комнаты. Постепенно он заснул.

Сквозь чуткий сон ему казалось, что над гостиницей постоянно кружат немецкие самолеты и время от времени, если судить по реву мотора, некоторые из них приземляются прямо на смотровую площадку. Когда он окончательно проснулся и осознал, что этого не может быть, он выглянул в окно и увидел, что внизу проходят три грузовика вроде того, на котором его привезли из муниципалитета Они остановились на углу гостиницы, рядом с дверью, что вела в подвалы здания.

В тревоге он отступил от окна: все три грузовика были загружены людьми. Слышались жалобные стоны, громкие приказы, рыдания. Один из солдат начал наносить удары, требуя, чтобы все, кто выражал протест, замолчали. «Я ничего не сделал!» – крикнул кто-то. А потом тишина. Но ненадолго. Вновь раздался шум моторов. Один за другим подъезжали три автомобиля, посредине – его «шевроле». Он заметил, что на грязевом щитке переднего колеса вмятина и фара с той стороны не горит. Взглянул на свои карманные часы. Была половина пятого утра, до рассвета оставалось совсем немного.

Он не спеша оделся. Среди разбросанной по комнате одежды выбрал летний костюм серого цвета, шляпу в тон костюму и ни разу не ношенные замшевые ботинки. Он также положил в карман блокнот и карандашик, которые нашел в кладовке таверны, веря, хотя и слабо, ибо сердце его словно уменьшилось в размерах и было почти неслышным, что это может принести ему удачу. Когда он счел себя готовым, он взял сигару и уселся на краешек кровати, чтобы выкурить ее. Шум моторов на площадке перед гостиницей не прекращался.

Уже почти пробило пять часов, когда за ним пришел дон Хайме. От усталости у него под глазами были синие крути, а лицо покрывала пленка пота. «Вы очень элегантно оделись для поездки во Францию, – сказал он. Попытался было засмеяться, но вместо этого закашлялся. – Погасите сигару!» Выкрикивая это, он ударил его по руке, и сигара упала на пол. «Если вы не найдете в ближайшее время свой пистолет, у вас будет нервный срыв», – ответил ему дон Педро.

Он с трудом встал с кровати, словно его вес внезапно увеличился со 115,3 до 135 или 145 килограммов. «Мы едем во Францию!» – сказал дон Хайме людям, которые пришли с ним, и двое из них схватили дона Педро с двух сторон. Они были одеты гражданскую одежду и казались старше вчерашних солдат. Волосы у них были зачесаны назад и напомажены. «Насколько я вижу, вы ни от кого носа не воротите. Вчера были с рекетами, сегодня с фалангистами», – сказал дон Педро.

Он прилагал все усилия, чтобы не дать себя победить, но было нелегко оставаться спокойным, думать о выходе из положения. У него совсем не оставалось надежды, и это была истинная правда. Учитель дон Мигель говаривал, что среди всех крайне правых группировок, существовавших в Испании, в рядах фалангистов было больше всех поэтов и артистов, и когда они принимались убивать, то делали это беспощадно, «как всегда случается, когда смешиваются идеалисты и военные». Прошел всего месяц с начала войны, но это уже всем было ясно. Пришел его черед.

«Мы могли бы поехать на вашем автомобиле, но у него только одна фара, а нам нужно хорошее освещение. На дороге во Францию, скорее всего, очень темно», – сказал ему тем же тоном, что и дон Хайме, один из державших его под руки, когда они вышли на улицу. Дон Педро никак не прореагировал на эти слова и продолжал изучать внутренность стоявшего перед ними автомобиля. Дону Педро показалось, что там внутри кто-то есть. Худой человек в очках. «Бернардино!» – воскликнул он, когда его впихнули в салон машины. Друзья, как смогли, обнялись на заднем сиденье. «Маурисио убили, дон Педро. А сейчас убьют и нас». – «Не сдавайся, Бернардино. Мы пока еще живы». И это была не просто ободряющая фраза. В то мгновение, когда они обнялись, он очень явственно ощутил боль пониже спины. На сиденье что-то лежало, какой-то твердый предмет. Вин-ни-пег-вин-ни-пег-вин-ни-пег, кричали в лесу жабы. Он выпрямился на сиденье и постепенно откинулся назад. И вновь он почувствовал боль, на этот раз в бедре. Поскольку материя его костюма была очень тонкой, он сразу представил себе нечто в форме цилиндра.

Бернардино был не в силах сдержать слез, и фалангисты, охранявшие автомобиль, резко приказали ему замолчать. «Куда ушел дон Хайме?» – спросил один из них. «Думаю, пошел освежиться. Скоро вернется», – ответил шофер. «Уже почти шесть. Скоро рассветет», – посетовал его товарищ. Дон Педро слегка похлопал учителя по спине. «Будь мужественным, Бернардино, будь мужественным. Мы пока еще живы». Он снял шляпу и положил ее на колени. Затем сунул руку за спину и схватил предмет. Это действительно был пистолет.

Дон Хайме уселся рядом с шофером, а двое других мужчин заняли маленькие складные сиденья напротив дона Педро и его друга. Машина резко тронулась с места и начала спускаться по узкому шоссе, ведущему от гостиницы к городку. Они мчались на такой скорости, что на самых крутых поворотах им с трудом удавалось удерживаться на сиденье. «Эй ты, поезжай помедленнее, зачем так спешить», – сказал фалангист, сидевший перед доном Педро, когда на очередном повороте его отбросило на дверь. Свет фар ярко освещал лес, по которому было проложено шоссе. Были видны деревья с густой листвой, ярко-зеленые буки.

Добравшись до перекрестка, они направились вниз по долине, в направлении, противоположном Обабе. Шофер не сбавил скорости, но теперь они ехали по более прямой дороге, «Если проклятого пистолета там нет, не знаю, что мне делать», – сказал дон Хайме. «Он наверняка там», – постарался успокоить его шофер. «Я уже повсюду искал. Осталось только посмотреть на этой горе». – «На этой горе или во Франции? Я думал, мы едем во Францию», – засмеялся фалангист, сидевший напротив дона Педро. – «А вы что, не хотите ехать во Францию? Почему вы такой грустный? – спросил он затем Бернардино, освещая фонариком салон автомобиля, – Берите пример с этого гомика. Посмотрите, как он спокоен». – «Здесь!» – крикнул дон Хайме, разглядев горную дорогу справа от шоссе. «Медленнее!» – вновь закричал он, когда машина начала подпрыгивать на камнях и выбоинах дороги. «Да уж, дорога на Францию хуже некуда!» – крикнул фалангист, направив фонарик в окно и глядя наружу. Дон Педро сунул руку под шляпу и крепко сжал пистолет. «Внимание, Бернардино!» – «Внимание к чему?» – спросил фалангист, поворачиваясь к нему. Дон Педро поднял руку и выстрелил ему в голову.