Текст книги "Сын аккордеониста"

Тоширо

Движение за освобождение Эускади заявляло в своих коммюнике, что двумя фундаментальными проблемами, которые оно намеревается разрешить, являются, с одной стороны, национальная, а с другой – социальная, и цитировало некоторые сочинения Ленина, дабы подтвердить легитимность своей двойной цели; но многочисленные коммунистические партии, работавшие в подполье в начале семидесятых годов, – партий Третьего интернационала, Четвертого, маоисты – не разделяли такой постановки вопроса и упрекали нас за то, что мы действуем «в пользу буржуазии». «Рабочие, – утверждали они, – не думают о конкретных отечествах. И меньше всего о баскском!» Когда мы в каком-нибудь пропагандистском издании настаивали на ленинской доктрине угнетенных национальностей, они отвечали нам листовками, в которых над всем текстом доминировал знаменитый лозунг. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Для нас это было как ушат холодной воды на голову.

Критика наносила серьезный вред нашему движению. Многие молодые люди не хотели идти на риск закончить жизнь в могиле или в тюрьме «в пользу буржуазии» и отказывались вступать в наши ряды. Этот вопрос то и дело поднимался во всех наших внутренних публикациях. Если рабочий фронт не укрепится, то и сама организация окажется в опасности. Эта озабоченность достигла своего максимума во время забастовки на главной верфи Бильбао: мы не приняли в ней участия, и это в глазах общества отодвинуло нас на второй план. В будущем нас ожидала судьба маргинальной милитаристской группы.

Тысячи рабочих главной верфи бастовали уже долго, но в конце концов вернулись на свои рабочие места, не добившись выполнения предъявленных требований. Время, от времени они прекращали работу или устраивали манифестации, но было очевидно, что битва проиграна. Коммунистические партии не обладали достаточной силой для того, чтобы справиться с проблемами, вызванными забастовкой. После долгих лет диктатуры кассы взаимопомощи были пусты. А полиция действовала со своей всегдашней жестокостью.

К нам пришел Пали. «Мы не можем упустить эту возможность. Испанофилы уже погубили ни за что ни про что кучу людей», – сказал он. Затем стал объяснять нам положение рабочего фронта и следствия, которые могут вытекать из его слабости. Его перебил Хосеба: «Мы уже читали твою статью, Папи. Перейдем к более конкретным вещам». – «Мы готовим особую акцию, – сказал Папи, меняя тему, ничуть при этом не изменившись в лице. – Если она удастся, то ни у судовладельцев, ни у остальных собственников не останется никакого желания тратить время на дискуссии. Но необходимо, чтобы эта акция была отнесена на счет нашего рабочего фронта». Мы молчали в ожидании, что он продолжит. Но и Папи тоже ничего не говорил. «Ты хочешь, чтобы эту особую акцию осуществили мы?» – спросил наконец Трику. Папи отрицательно покачал головой. «У вас нет достаточно опыта. Ты, возможно, и мог бы, но никак не Эчеверрия с Рамунчо». В те времена у меня была кличка Рамунчо, так же как Эчеверрия у Хосебы и Трику у Агустина. «Вы должны распространить на верфях пропагандистские материалы, – продолжал Папи. – И не думайте, что это будет просто. С тех пор как начались беспорядки, там серьезный контроль».

Он открыл папку, на которой красовался рисунок с Микки-Маусом, и показал нам планы верфи: место, где мы должны будем оставить десять тысяч листовок, чтобы наш человек, который там работал, мог взять их, не подвергаясь опасности. Он также дал нам адрес квартиры, где мы будем скрываться во время нашего пребывания в Бильбао. Я его прекрасно помню: улица Пахаро, номер два, шестой этаж, квартира слева. «Вам известна дискотека под названием «Кайола»?» – спросил Папи. Мы с Хосебой знали ее со студенческих времен. «Так вот, пансион совсем рядом. Мы выбрали его, потому что хозяин работает на верфи. Может, расскажет вам что-нибудь интересное». Он сказал, что комната уже снята и листовки уже лежат там в картонных коробках, словно это конспекты. Мы будем там жить под видом студентов, повторяющих курс и готовящихся к сдаче экзаменов. Для осуществления акции у нас будет приблизительно десять дней.

Называть пансионом место, где мы жили, было явным преувеличением. Это была всего лишь обычная трехкомнатная квартира. В первой комнате спали Антонио и Марибель, супружеская пара; во второй, в пять квадратных метров, японец по имени Тоширо; в третьей – мы втроем. Марибель, занимавшаяся всем в этом доме, представила нам Тоширо: «Он из Осаки. И тоже работает на верфи. Он приехал устанавливать гребные винты на судах». Тоширо приветствовал нас легким наклоном головы и тут же удалился в свою комнату. «Он грустит. У него нет желания разговаривать, – сообщила нам Марибель. – Знаете, в чем дело? Он чувствует себя одиноким и очень скучает по своей невесте». Марибель была очень приятной женщиной.

К счастью, в нашей комнате было два больших окна, благодаря которым мы могли видеть кусочек лимана, и мы проводили много времени, глядя в окно, «выкуривая сигаретку», как имел обыкновение говорить Трику, хотя в конечном итоге доходило до четырех или пяти. Нам шло на пользу разглядывание пейзажа. Оно уменьшало ощущение клаустрофобии, которое возникало из-за нашего заточения и давления риска; потому что риск, когда он растянут во времени, увеличивается в объеме и весе. Любой может справиться с опасностью, которая длится десять секунд; но с той, что длится днями, – почти никто.

Корабли шли вверх или вниз по лиману, в направлении города или моря. Время от времени раздавался гудок одного из них, и мы, не знаю уж, по какой ассоциации, принимались смотреть на картонные коробки, в которых лежали десять тысяч листовок. Проходили дни, но мы так и не могли найти способ осуществить нашу акцию.

Это было не так-то просто. Муж Марибель, Антонио, был ужасным реакционером и во время ужина, когда мы все собирались за столом, постоянно ворчал по поводу всех этих «группировочек», которые провоцируют всякие инциденты, и всяких «удобных дурачков», обманутых лозунгами провокаторов. Было немыслимо вытянуть из него какую бы то ни было информацию. При малейшем подозрении он тут же позвонил бы в полицию. И тогда нам пришло в голову, за неимением ничего лучшего, прибегнуть к помощи Тоширо, и Хосеба предпринял попытку сблизиться с ним; но все было напрасно. «Человек из Осаки» – так мы его называли – ускользал, едва закончив десерт.

«Я знаю, что происходит с Тоширо, – заметил после ужина на пятый или шестой день Хосеба. – Он всю жизнь трудится в трюмах кораблей и не может привыкнуть к свету». Марибель улыбнулась: «Сейчас он печальнее обычного, это так. Но по другой причине». – «У него депрессия, – категорично заявил Антонио. – Что вполне естественно. Он вдали от родины». Марибель потихоньку жестом показала нам: нет, и не в этом дело, совсем не в этом. Позднее, когда мы помогали ей мыть посуду, Хосеба вновь вернулся к этой теме. «Так что же с ним происходит на самом деле, Марибель? В чем же секрет Тоширо?» – спросил он ее шутливым тоном. «Я бы тебе сказала, но не могу. Он попросил, чтобы я никому не рассказывала». Мы отправились спать, так и не узнав этой маленькой тайны.

Наши разыскания на верфи практически не приводили ни к каким результатам. Там повсюду были группы полицейских и, кроме того, как нам показалось, много секретных агентов в гражданском. Было невозможно пройти мимо них с десятью тысячами листовок. Мы решили, что при таком положении дел нам остаются только две возможности: пересечь на лодке лиман и добраться, до верфи через пристань или же воспользоваться одним из грузовиков, постоянно сновавших взад-вперед. Каким бы ни был наш выбор, нам следовало спешить. Дни шли быстро.

Мы уже стали нервничать, когда наш человек с верфи позвонил нам по телефону: «Вы занимаетесь? Помните, что экзамен уже на носу». Он говорил с заметным бискайским акцентом. «Мы занимаемся, но пока еще не готовы к сдаче экзамена», – сказал я ему. «Смотрите, профессор скоро начнет проявлять нетерпение. Вы же знаете, потом у нас другой экзамен, он еще сложнее». Трику взял у меня трубку: «А почему бы нам не провести экзамен на улице?» Наш человек, должно быть, не понял его, и Трику не смог больше сдерживаться: «Я говорю, почему бы нам не разбросать листки на улице. Мы сольемся с толпой рабочих и за одну минуту, никто ничего и понять не успеет, все сделаем». В течение двадцати секунд Трику выслушивал ответ. «Он не хочет, – сказал он, повесив трубку. – Настаивает на том, что нужно разбросать их на территории верфи, в противном случае рабочие воспримут это как вмешательство извне».

Мы открыли окна в комнате и курили, обсуждая все это, пока не погасли огни в домах. В конце концов мы решили воспользоваться грузовиком и выбрали тот, который загружали в достаточно безлюдной промышленной зоне. Следующий день мы посвятим подготовке, а послезавтра ранним утром осуществим акцию: мы с Хосебой останемся с водителем, a Трику проедет на грузовике на верфь.

В ту ночь около четырех часов загудело какое-то судно. «Какой-нибудь матрос не вернулся», – сказал я. Гудок проникал до самой последней извилины мозга. Невозможно было спать, Хосеба зажег свет и начал перелистывать газету. «Конечно, в половине пятого полная вода Поэтому он и гудит так настойчиво». Чтобы по лиману можно было пройти до моря, уровень воды должен был достичь самой высокой точки. Судно давало два длинных гудка, а потом еще один через несколько минут. Вначале промежуток тишины воспринимался как отдых; но вскоре, после девятого или десятого раза, он стал еще более томительным, чем сам гудок. «Если этот матрос не вернется сию же минуту, я сам пойду его искать!» – воскликнул Хосеба. Была половина пятого утра, мы встали с постелей и открыли окна. В квартале виднелось много зажженных огней. «А что случается с матросами, если они не успевают на судно? Они лишаются гражданства?» – спросил Трику. «У этого выбора не будет. Его в конце концов линчуют. Посмотрите, он вытащил из постели полгорода». Зажженных окон становилось все больше. Многие люди сочли, что их отдых закончился.

Я направился по коридору в туалет, но, проходя мимо комнаты, выходившей во двор, увидел сквозь щелочку в двери нечто, что заставило меня остановиться. Тоширо стоял на коленях на каменных плитках пола, в одних коротких штанах, со скрещенными руками. Внезапно руки и голова его упали вниз. Он с болезненным стоном попытался подняться, но в результате рухнул на пол. «Что с тобой, Тоширо?» – спросил я, подходя к нему. С ним ничего не происходило. Он спал глубоким сном, размеренно дыша. Его не смогли бы разбудить гудки и ста судов.

В коридоре я столкнулся с Марибель. «Боже мой! Вот бедняга!» – воскликнула она. Появились Хосеба с Трику. «Посмотрите, что у него с коленями», – жалостливо сказала Марибель. С них слезла кожа, видны были кровоподтеки, струпья. «Что с ним происходит? Скажи нам правду, Марибель», – сказал Хосеба Женщина поднесла указательный палец к губам, чтобы мы говорили тише, и жестом предложила нам пройти на кухню. Кофе уже был готов.

«Я расскажу вам, что с ним происходит». Марибель разлила кофе по чашкам. Она была довольна, что хранила тайну; но не менее довольна и тем, что у нее появилась возможность раскрыть ее, не испытывая угрызений совести. «Он очень влюблен в свою невесту, – сказала она. – Очень красивая женщина, достаточно взглянуть на фотографии. Ее зовут Масако. Вначале все свое свободное время он посвящал ей. Писал ей письма или ходил на переговорный пункт звонить ей. Но однажды, когда он возвращался с верфи, ему, к несчастью, пришла в голову мысль зайти на эту дискотеку, «Кайолу». И случилось то, что должно было случиться. Он связался с дурной женщиной. И разумеется, она вытащила из него все деньги. Когда я увидела, как он входит в дом, я просто глазам своим не поверила. Он был пьяный, грязный. Совсем не похож на того Тоширо, которого я знала». Марибель замолчала. По другую сторону окна не слышно было никаких звуков. Судно перестало гудеть. «Продолжай, Марибель», – сказал ей Хосеба.

Однако женщина продолжила свой рассказ не сразу. Она повернула голову в сторону своей комнаты. «Извините, мне показалось, я слышала шум, – сказала она, вновь поворачиваясь к нам. – Не хочу, чтобы мой муж знал об этом. Он несколько нетерпимый и может даже выставить Тоширо на улицу». Мы трое переглянулись. Подумали, что из-за такой мелочи Антонио не откажется от денег постояльца. Марибель переоценивала его.

«Так вот, Тоширо сильно раскаялся в том, что сделал, – продолжала она. – Почти плача, он признался мне, что предал Масако. Что теперь он грязен и должен очиститься, прежде чем вернется в Осаку». – «Через страдания», – заметил я. «Вот именно. В первые дни он наносил себе удары ремнем. Но я запретила ему это. В качестве предлога использовала Антонио, сказала, что, услышав удары, тот все поймет и у парня будут проблемы. Но на самом деле я сделала это, потому что мне было жаль его. И вот с тех пор вы видели, что он делает. Встанет на колени в своей комнате и так стоит, пока не валится от усталости. Это не жизнь: весь день среди судовых винтов, а по ночам на коленях со скрещенными руками». – «И до каких пор он собирается это делать?» – спросил Трику. «До того самого дня, пока не уедет в Осаку. Ему кажется, что это слишком малое наказание. Он все время говорит мне, что ему следовало бы заплатить больше и чтобы я позволила ему не ужинать. Но я ему не разрешаю. И никогда не разрешу! В моем доме никто не ложится спать без ужина!» Хосеба слегка похлопал ее по спине: «Чего бы я только не дал, Марибель, чтобы у меня была мать, которая заботилась бы обо мне так, как ты заботишься о Тоширо!»

Мы налили себе еще кофе и проговорили до рассвета. Трику рассказал Марибель о харакири, а Марибель показала нам фотографии Масако. Она была красивой, и желто-зеленое кимоно очень ей шло. В руке у нее была хризантема, и она улыбалась в объектив.

Мы наблюдали за грузовиками, въезжавшими и выезжавшими с верфи. За рулем того, что мы выбрали, сидел парень нашего возраста («Вы мне доставляете хлопоты, но я вас понимаю», – говорили нам почти все молодые водители, к которым мы «подбирались»; старшие по возрасту начинали нервничать). Но меня этот план не устраивал. «Ты не уверен, правда?» – сказал мне Хосеба. Он тотчас же угадывал мои мысли.

И тогда я высказал ему идею, которая с самого утра вертелась у меня в голове. Нашим человеком мог бы стать Тоширо, который вместо нас пронес бы пропагандистский материал. «Разве он не думает – это сказала Марибель, – что мало заплатил? Почему бы нам не попросить его о большей жертве?» – «Надо сказать ему, что мы боремся за дело рабочих и что если он нам поможет, то полностью очистится». Хосеба саркастически улыбнулся. «Особенно если попадет в руки полиции. Его так отдубасят, что он не только заплатит за свой грех, но и получит кредит для следующего». – «Я бы предпочел грузовик, – сказал Трику. – Тоширо не захочет полностью взять на себя риск, и мы будем раскрыты». Но Хосеба был «за»; с каждой минутой идея все больше ему нравилась. «Он из страны, где люди делают себе харакири, Трику. Ты же сам объяснял это Мирабель. Он не испугается». – «Давайте попробуем, – сказал я. – И если не получится, вернемся к варианту с грузовиком», – «Кто поговорит с человеком из Осаки?» – спросил Хосеба. «Ты!» – одновременно воскликнули мы с Трику. Хосеба обладал даром слова Папи часто говорил: очень жалко, что организация не ведет дипломатической работы, располагая человеком, обладающим таким даром убеждения.

Как потом нам рассказывал Хосеба, Тоширо прочел листовку до конца и попросил у него десять минут, сидя все это время на полу в позе йоги, получившей название «цветок лотоса». Затем, поднявшись на ноги, он сказал, склонив голову: «Думаю, я сделаю это с огромным удовольствием, товарищ». – «Он назвал тебя товарищем?» – удивились мы с Трику. Хосеба горячо подтвердил: «Именно так он мне и сказал, слово в слово: «Думаю, я сделаю это с огромным удовольствием, товарищ. Я тоже питаю ненависть к ревизионистам Третьего интернационала. Я троцкист и горжусь этим».

Чтобы переварить эту неожиданность, нам понадобилось выкурить много сигарет у окна нашей комнаты. Я отметил, что случившееся подтверждало правоту положений нашей организации, а именно: не существует сторонников Ленина или Троцкого, чуждых своей национальной культуре; но невозможно себе представить, чтобы троцкист из Ондарроа или Эрнани проводил ночь, стоя на коленях. «Ну, из-за Масаки, кто знает…» – сыронизировал Хосеба. «Прекрасная сегодня ночь», – сказал Трику. Несмотря на уличное освещение, были хорошо видны звезды.

Мы посвятили утро следующего дня прогулке по городу, съели комбинированный обед в кафе. Я позвонил нашему человеку около трех часов. Он был в полном восторге. «Artistak sariel» – «Вы настоящие мастера!» – восхищенно воскликнул он. «Мы не пошли на экзамен, – сказал я ему. – Мы послали другого человека». – «Ну, так значит, он мастер». – «Он положил все в нужное место в нужный час?» – «И не только это, он сам взял на себя распространение. Прошел дождь». Я попросил, чтобы он более детально все объяснил. И тогда он поведал мне с помощью полуслов и намеков, что посланный нами мастер использовал гребные винты судна, благодаря чему листовки кружились в воздухе и опускались на головы рабочих. «Eurixa les, barriro esanda» – «Я же говорю вам, словно дождь прошел». – «Все закончилось хорошо?» – «Великолепно! – воскликнул наш человек. – Вот только одного японского монтажника задержали». Я стал покрываться потом. «Ну, ладно, наше дело сделано, – сказал я. – Посмотрим, как получится со следующим экзаменом, он непростой». И повесил трубку.

У Трику был друг, живший на студенческой квартире, и мы прибегли к его помощи, чтобы он помог нам с ночевкой. Когда мы оказались в безопасности, я позвонил в пансион. «Сегодня довольно странный день», – ответила Марибель, когда я объЏснил ей, что мы за городом и вернемся только через несколько дней. «Почему?» – «Приходила полиция и обыскивала квартиру. Но ничего не нашли». – «Серьезно?» – воскликнул я. Она понизила голос и сказала почти шепотом: «Тоширо арестовали». – «Серьезно?» – повторил я. У меня никогда не было дара слова, свойственного Хосебе. Он бы выразил свое удивление пятью различными способами. Марибель продолжала тихим голосом: «И не думай, что это по пьянке или из-за женщин. Как сказал мне один полицейский, это из-за политики». – «Хорошо еще, что нас там не было. А то бы всех увели. Обычно они так делают в подобных случаях», – сказал я. «Меня про вас спрашивали. Но я сказала им, что вы все время занимаетесь. Даже из дома не выходите. Даже в «Кайолу» не ходите, как другие студенты».

После звонка мы устроили совещание. Все трое были единогласны: мы останемся в городе, пока Тоширо не переведут в тюрьму и мы не сможем через комитет заключенных узнать, какую информацию получила полиция. Ситуация была практически безнадежной: полиция располагала нашими фотографиями. Тоширо не оставалось ничего иного, как опознать нас. Он страстно желал вернуться в Осаку к своей Масако.

Я позвонил на второй день, к вечеру. Едва Марибель узнана мой голос, у нее вырвался крик: «Он здесь!» – «Тоширо?» – «Ну конечно! Его выпустили без предъявления обвинений. Он немного хромает». Тоширо понадобилось десять секунд, чтобы подойти к телефону. «Вы где? В «Кайоле»?» – спросил он. Вопрос вначале показался мне нелепым, но потом я догадался, что он не предполагал, что мы можем прятаться из страха перед его показаниями. «Мы туда идем. Хотим пригласить тебя на бокал шампанского», – сказал я ему. «Хорошо, но не будем там долго задерживаться. Завтра надо идти на работу», – сказал он. Я взглянул на Трику и Хосебу. Они сразу поняли, что произошло. «Тоширо камикадзе», – крикнул Трику в трубку.

Он хромал, как нас и предупредила Марибель, и в ярком свете дискотеки лицо его выглядело как лицо человека, выдержавшего трудный бой. «Как поживаешь, камикадзе? Здорово тебе досталось?» – сказал ему Трику. «Я очень доволен, – ответил Тоширо. – Хосеба был прав. Теперь я заплатил за все, за что должен был заплатить, и спокойно смогу вернуться в Осаку». В шуме дискотеки нельзя было распознать, каким тоном он это произносил; но он, несомненно, говорил всерьез. «Я сказал тебе, что ты заплатишь за прежние грехи и еще получишь кредит на будущее. Так и случилось». Мы заказали бутылку шампанского, и Тоширо поведал нам, что в полиции он прикинулся дурачком. Он тысячу раз повторил им что думал, будто на этих листках была «программа праздника», а вовсе не политическая пропаганда. Что его обманула женщина, подошедшая к нему у проходной верфи. «Я сказал им, что японцам женщины очень нравятся и что они часто нас обводят вокруг пальца. И что это был не первый обман. Раньше меня тоже обманывали».

Мы попросили вторую бутылку шампанского, и в пансион вернулись весьма навеселе. «Позвони Масако и скажи ей, что ты остаешься с нами, камикадзе!» – сказал ему ликующий Трику. «Птичка из Осаки всегда возвращается в Осаку», – возразил Тоширо. На свой манер он повторял баскское изречение, которому научил его Хосеба: Orhiko txoriak Orhira nahi – «Птичка из Ори мечтает об Ори».

На следующее утро, когда мы завтракали, мы увидели в газете старую фотографию Папи рядом с изображением разрушенного здания. Заголовок гласил, что триста килограммов динамита до основания разрушили Мореходный клуб Бильбао и что следы теракта вели к одному из самых опасных членов организации.