Текст книги "Измена"

12

Мы ждали. Чего, не знаю. Возможно, того, что кто-то скажет что-нибудь недосказанное? Или сделает что-нибудь? Например, что Паула откроет шкаф, соберет чемоданы и уйдет? Или того, что уйдет Свен?

Уйти хотелось мне самому. Но я не мог. Не мог уйти молча, но и не знал, что должен сказать. Так и остался стоять, будто парализованный и онемевший. Когда я поглядывал на Паулу, а она замечала мой взгляд, то устало и печально улыбалась в ответ. Иногда Свен отрывал взгляд от собственных ног, испытующе смотрел то на Паулу, то на меня.

На улице тем временем светало. Поначалу небо сделалось серым, потом белесым, затем голубым. Прежде чем дойти до соседней крыши, лучи солнца попали на купол телебашни, купол засверкал. До чего много в городе птиц, подумалось мне. Их громкий щебет доносился со старого каштана, который стоял во дворе. Подойдя к окну, я растворил его, чтобы впустить свежий воздух. Городской воздух, веющий утренней прохладой только потому, что прохладной выдалась ночь. Со двора доносился запах мусорных контейнеров и ямы с компостом, заложенной местными экологистами. На церковной колокольне часы пробили шесть.

Неожиданно в дверях появилась Юлия. Она смотрела на нас удивленными и заспанными глазами.

– Мне сегодня надо быть в школе в четверть восьмого. У нас репетиция. Завтрак мне дадите? – Повернувшись, она ушла в ванную.

Свен встал, пошел на кухню. Хлопнула дверца холодильника, потом духовки, звякнула посуда, вскоре засвистел чайник. Когда Юлия вышла из ванной в коридор, Паула оторвалась от стены и шагнула за дочерью. Было слышно, как в комнате у Юлии скрипнул шкаф, выдвигались и задвигались ящики, мать с дочерью обсуждали, что взять на репетицию и как спланировать день. Когда они прошли в кухню, Свен позвал меня.

На кухонном столе стояли четыре чашки и четыре тарелочки с разогретыми булочками.

– Тебе кофе? – Свен наполнил чашки.

Я сел. Юлия принялась рассказывать о пьесе, которую они решили поставить, о том, как идут репетиции, о подготовке спектакля. Иногда Паула или Свен вставляли какое-либо замечание, хвалили, задавали вопросы.

Когда Юлия встала из-за стола, Свен тоже поднялся.

– Я провожу тебя.

Паула кивнула:

– Я тоже с вами. Мне потом в институт.

Свен закрыл за нами дверь квартиры. Спускаясь по лестнице, Юлия держала меня за руку. Выйдя из дома, она закинула за спину ранец, который до этого несла в другой руке, и взяла за руки родителей. Улица была почти пустой. Паула поманила меня к себе со свободной стороны и подхватила меня под руку.

Так мы и пошли к школе. Ни людей, ни машин почти не было. Только булочники уже работали, обслуживая первых покупателей. Ближе к школе нам стали попадаться другие ученики, которые тоже спешили на репетицию. Юлия громко здоровалась с ними, но ладони родителей не отпускала.

13

Потом наши встречи прекратились. Мне не хотелось видеть Свена и не хотелось попадаться ему на глаза. Следовало ли мне покаяться? Только как каяться, не выдавая Паулы? Следовало ли покаяться за нас обоих? Иногда меня пугала мысль о том, что на Западе станут известны его доносы о судье из социального суда, который симпатизировал ГДР. Моей карьере ничего не грозило. Но пришлось бы выслушивать дурацкие колкости от коллег и адвокатов. От этой мысли я приходил в ярость. Но еще более яростно в моем воображаемом суде велись процессы: Паула против Свена, я против Паулы, Свен против меня. Я выглядел на них не очень хорошо, причем тем хуже, чем больше оправданий находилось для Свена. Да, он пользовался мной, доносил на меня. Но ему было чего бояться. Он хотел спасти Паулу и спас ее. Что означает мелкое стукачество по сравнению со спасением жены? Правда, история Хайнца с Паулой тянула потяжелее, чем на мелкое стукачество. Но насколько тяжелее? Мне ли судить? И чем мне оправдать самого себя? Ведь Паула вовсе не хотела облегчить мою участь, наоборот, она хотела поглубже вовлечь меня в их семейные проблемы.

Однажды я увидел ее на концерте. Она сидела в партере, а я на балконе. То уверенное спокойствие, с которым она слушала музыку, а в антракте встала, вышла в фойе и после звонка вновь вернулась на место, разозлило меня. А еще разозлило то, что волосы у нее были распущены, и ее жест, которым она заправила за ушко выбившуюся прядь.

От Юлии я знал, что Свен и Паула остались вместе. Судя по ней, ничего особенного дома не произошло. Когда она навещала Ханса, то заглядывала ко мне, иногда вместе с ним, порою одна, а если бывало поздно, могла переночевать.

Ярость моя была нехорошей. Хорошая ярость нацелена против других. Ей нужна ясность, а не та неразбериха, которую мы натворили. В неразберихе ярость нацеливается не только на других, перепадает и тебе самому. Я страдал от собственной ярости. Но чаще просто тосковал. Мне не хватало детской, доверчивой улыбки Свена, его реплик во время совместных походов в театр или кино, не хватало серьезности и строгости, с которой вела Паула наши беседы, ее пылающего лица и сверкающих глаз, когда она начинала горячиться.

Все истории отношений между Западом и Востоком были историями любовными, с присущими им надеждами и разочарованиями. Их питало любопытство к чужому, к тому, что у другого было, а у тебя нет, или наоборот, поэтому другой становился интересен, даже не приложив к этому особенных усилий. Много ли было таких историй? Достаточно, чтобы с падением Берлинской стены для немцев наступила прямо-таки весна восточно-западного любовного любопытства. Только то, что раньше было чужим и далеким, разом стало близким, обыденным и докучным. Как черный волос любовницы, оставшийся в умывальнике, или ее громадный пес, который прежде был так забавен на совместных прогулках, но в общей квартире начинает действовать на нервы. Любопытным может остаться лишь то, как разобраться с неразберихой, которую учинили вместе, – если, конечно, не наступило безразличие друг к другу.

На свой десятый день рождения Юлия пригласила и меня. Родители дали ей полную свободу в выборе гостей, а она сочла, что на празднике должны быть не только ровесники, но и взрослые. Надев первые очки, перейдя из начальной ступени в следующую и пережив размолвку родителей, она не по годам повзрослела.

Мы отправились в гости вместе с Хансом. Денек выдался погожим, и, когда мы вышли из метро на улицу, где жили Свен с Паулой, солнце засияло на фасадах, которые во время моего последнего визита сюда еще были обшарпанными и серыми, а теперь выглядели светлыми и свежими. Появились новые дорожки для велосипедистов и пешеходов, новый магазинчик с копировальной техникой, новое туристическое агентство, а на углу открылся африканский ресторанчик. Напротив, на детской игровой площадке красовались новые аттракционы, новые скамейки и зеленый газон. Прошлое ушло в отставку.

Мы поднялись по лестнице, позвонили. Дверь открыл Свен. Он распростер руки, будто собирался обнять меня. Но оказалось, это был все тот же жест сожаления и безнадежности, хорошо мне знакомый.

– Кофе закончился. Горячего шоколада хочешь?

В гостиной стол был раздвинут и празднично накрыт. Среди гостей были родители Свена, любимая учительница Юлии из начальных классов, сосед с двумя детьми, одноклассники. Из Западного Берлина, кроме меня и Ханса, пришел еще один славист, коллега Свена по Сободному университету. Дети носились по гостиной, коридорам и детской. Взрослые собрались на балконе, не зная, о чем завести беседу. Славист начал бранить Восток и Запад за то, что все произошло то ли чересчур быстро, то ли чересчур медленно, то ли потребовало лишних жертв, то ли принесенных жертв оказалось недостаточно. Но никто не хотел с ним спорить. Остальные предпочли расхваливать Юлию за то, как она повзрослела, стала подтянутой, рассудительной, отзывчивой.

Когда все уселись за стол, Юлия поднялась с места. Свен вопросительно взглянул на Паулу, та лишь пожала плечами. Юлия произнесла речь. Она поблагодарила за подарки, за то, что все откликнулись на приглашение, юные и взрослые, с Востока и Запада. К сожалению, мол, сейчас не получается встречаться так же часто, как раньше, прежде у людей было больше времени друг для друга. Теперь я вопросительно посмотрел на Паулу.

– Да, – заключила Юлия серьезно и решительно, – все распалось бы, если бы не мы, женщины.

Паула стиснула губы, но глаза ее рассмеялись. Свен потупился. Юлия закончила речь, кто-то захлопал, остальные подхватили, Ханс громко засмеялся, радуясь за Юлию, что дало Свену возможность поднять глаза и улыбнуться, за ним улыбнулась Паула, и мы с ней улыбнулись друг другу.