Текст книги "Обретение внутренней матери. Как проработать материнскую травму и обрести личную силу"

Глава 3. Динамика распределения сил в материнской травме

В детстве я идеализировала мать. Мне понадобилось несколько десятков лет, чтобы усомниться в придуманной ею истории о том, что мы «лучшие подруги». Лишь потом я поняла, что эта иллюзия оказалась возможной только благодаря тому, что я прилежно исполняла навязанную мне роль «хорошей девочки», доверенного лица и семейного рефери. Наша «дружба» сохранялась, покуда я эмоционально обслуживала ее и не заявляла о своих эмоциональных потребностях. Я инстинктивно пыталась скрыть свои истинные чувства и нужды, а также все признаки того, что я ребенок. По сути, я притворялась взрослой. Иногда материнская боль просачивалась через трещины в ее невозмутимой маске, явно или скрыто, и тогда я ощущала растерянность, потрясение и отчаяние. Я автоматически воспринимала это как потерю связи и думала, что это моя вина, результат какой-то моей оплошности. Я жила в состоянии постоянной гипербдительности, чтобы ни в коем случае не сделать дважды одну ошибку. Например, стоило мне спонтанно разоткровенничаться или высказать мнение, сильно отличающееся от материнского, я инстинктивно чувствовала, как она начинает отдаляться. Она бросала на меня ревнивые взгляды, высокомерно фыркала или неодобрительно вздыхала, и это было очень болезненно. Я бессознательно научилась приравнивать чувство свободы и радости к ожиданию наказания и последующей изоляции.

Но были и другие случаи, когда мать доминировала надо мной более открыто, и в эти моменты я чувствовала, что мать ясно дает мне знать, кто здесь главный, кто заказывает музыку и кого нельзя превосходить ни при каких обстоятельствах. Помню, когда мне было лет семь, сидя на заднем сиденье нашей машины, я задумалась и проговорила: «Мам, когда-нибудь я разбогатею!» Остановившись на красный, мать повернулась, и в моей памяти явственно запечатлелся ее стальной взгляд и вытянувшееся холодное лицо. Ядовито и резко она произнесла: «Не сомневаюсь, Бетани». Мне в ее словах услышалось следующее: не смей даже думать, что способна на это; не смей думать, что ты лучше меня и добьешься успеха, в то время как мне это не удалось. Этот краткий разговор оставил глубочайший след в моей детской психике.

Если я выражала свое мнение вслух горячо и искренне, мать иногда говорила: «По-моему, ты задаешься». Кажется, любое проявление независимости с моей стороны она воспринимала как личное оскорбление. Поскольку мы были «лучшими подругами», мне было невыносимо больно смотреть, как она обижается, поэтому я стала все реже высказывать свою точку зрения, если она не совпадала с ее мнением. Тогда я еще этого не понимала, но именно так начался процесс моего расслоения на «хорошую девочку», которой она хотела меня видеть, и настоящую девочку, которую я похоронила глубоко внутри.

Иногда в ходе нашего общения она проецировала на меня свою боль – я поняла это намного позже. В то время я не знала, что такое проекция, я лишь понимала, что мама причиняет мне боль, и могла объяснить ее поведение единственной причиной, казавшейся логичной, – видимо, я это заслужила. Помню, однажды – мне было лет одиннадцать – я рассказала матери о Лори, злобной девчонке из нашего класса, которая выбирала себе жертв среди девочек и задирала их. Мне хотелось получить от матери подтверждение, что Лори плохая, и я спросила: «Мам, а Лори красивее меня?» Мать задумалась, потом поджала губы и ответила: «Да, она красивее». Помню, меня страшно ранили эти слова, тем более что до этого момента в разговоре мать была необычайно добра и тут совершенно внезапно похолодела, стала резкой и бесчувственной. После этих ее слов мне стало нехорошо, я закрылась в комнате, ощущая растерянность, отверженность и одиночество. Тогда я поняла, что ей опасно открываться, и начала скрывать от нее все, хотя и раньше это делала, но не до такой степени.

Отношения матери и дочери всегда включают элемент силовой борьбы из-за влияния на них патриархата. Культурная атмосфера патриархата такова, что сила и доминирование присутствуют в любых отношениях. Если мать исповедует жесткую авторитарную философию родительства, взрослой дочери будет практически невозможно наладить с ней коммуникацию и тесные, доверительные отношения. Если вы хотите иметь, что называется, «гармоничные» отношения с авторитарной матерью, придется отказаться от части себя. Авторитарное родительство по природе своей не подразумевает сотрудничества и взаимного роста. Доверительные отношения рассматриваются как поражение, проигрыш авторитарного родителя. Ребенок чувствует себя особенно растерянным в таких отношениях, потому что мать может включать авторитарного родителя непредсказуемо, когда раздражена или злится, а в более благосклонном настроении вести себя как друг, и предсказать, когда произойдет переход из одного режима в другой, ребенок не в состоянии. Это приводит к так называемому прерывистому подкреплению – самой эффективной форме подкрепления, при которой мать иногда проявляет любовь и эмпатию, а в моменты эмоциональной нестабильности становится контролирующей, враждебной и резкой. Постоянно меняющаяся динамика сродни непрерывному катанию на эмоциональных качелях и взращивает у ребенка чувство нестабильности.

В своем знаменитом труде «Не бьет, просто обижает» (The Verbally Abusive Relationship[7]7
  Эванс П. Не бьет, просто обижает. М.: Эксмо, 2021.


[Закрыть]) Патрисия Эванс говорит о двух видах силы, существующих в нашем мире. Тысячелетиями мир функционировал в патриархальной парадигме «правит сильнейший» – одни люди доминировали над другими. Эванс объясняет эту парадигму в контексте вербального абьюза в отношениях, где контролирующим партнером является мужчина. Но та же динамика распределения сил присутствует в отношениях матери и дочери и объясняет многие болезненные процессы. Когда вы чувствуете, что вы с матерью говорите на разных языках, когда вам кажется, что разрешить свои разногласия вы никак не можете, и регулярно сомневаетесь в правильности своего восприятия, понимание силовой динамики отношений может многое прояснить.

Эванс называет патриархальную парадигму доминирования «реальностью 1». «Реальность 1» характеризуется неравенством, конкуренцией, манипуляциями, враждебностью, контролем и отрицанием. В этой реальности чувство безопасности достигается «победой» над другим человеком. Люди инстинктивно не доверяют тесным отношениям и уязвимости. Часто те, кто живет в этой реальности, были глубоко травмированы в детстве и подавляли свои чувства вплоть до полного онемения, а ныне проецируют их на окружающих. Доверительные отношения они воспринимают как угрозу своей безопасности и идентичности. Они бессознательно воспринимают реальность как мир, в котором другие люди должны быть ниже их рангом. Они неспособны ощутить личную силу, так как слишком глубоко похоронили свои эмоции, не ощущают с ними связь, а возникающего у них бессилия пытаются избежать, контролируя окружающих и доминируя над ними. Парадигма «правит сильнейший» – это попытка сфабриковать личную силу искусственно, но истинная сила рождается только внутри. Такие люди слишком боятся быть уязвимыми и просить о том, что им нужно, потому что не хотят быть отвергнутыми и испытать неизбежное разочарование и унижение. Все их поступки основаны на бессознательной потребности избежать встречи со своими эмоциями и уязвимыми частями своей личности, которые им пришлось закопать глубоко, чтобы выжить в детстве. Они глубоко отрицают свои эмоции и могут искажать и путать реальность, практикуя газлайтинг в отношении других людей и даже не понимая, что они это делают. В такой реальности здоровые отношения и общение становятся практически невозможными.

Парадигма личной силы – ее Эванс называет «реальностью 2» – характеризуется равноправными, партнерскими, тесными, доверительными отношениями, в которых присутствует доброта и взаимная поддержка. В «реальности 2» личная сила обретается посредством ощущения связи со своими эмоциями и на определенном уровне – с самой жизнью. Считается, что оба участника отношений заинтересованы в росте, поддержке и улучшении жизни друг друга. «Реальность 2» – общая реальность, которую один человек создать не в состоянии, нужны двое. Женщины часто испытывают фрустрацию, пытаясь сделать все возможное, чтобы наладить отношения с матерями, и не получая никакого результата. Правда в том, что создать «реальность 2» на двоих с матерью невозможно, если ваша мать родом из «реальности 1».

Эванс объясняет, что главным фактором, определяющим принадлежность человека к «реальности 1» или «реальности 2», является присутствие эмпатичного взрослого в детстве. Речь о стабильном, любящем взрослом, который оказывал ребенку эмоциональную поддержку в моменты переживаний. Наличие эмпатичного взрослого рядом в минуты душевных мук позволяет ребенку сохранить связь со своими эмоциями и поверить, что он в силах вынести сложные эмоциональные ситуации. Это готовит ребенка к тому, чтобы, повзрослев, он смог обрести личную силу. Тем, у кого в детстве не было эмпатичного взрослого и кто пережил травматичные эмоции, не получая или почти не получая эмоциональной поддержки, скорее всего, пришлось вытеснить болезненные чувства в бессознательную сферу, чтобы выжить, и принять парадигму «правит сильнейший» в качестве механизма самозащиты. Без доступа к личной силе такие люди, скорее всего, попадут в «реальность 1» – мир, где люди доминируют друг над другом и правит сильнейший.

Убийственная установка

Один из «якорей», удерживающих на месте материнскую травму, – культурная установка, гласящая, что все матери заботливы, теплы, добры, благонамеренны и должны всегда поддерживать своих детей, – «реальность 2». Но наши матери – живые люди, которые, скорее всего, сами были травмированы в той или иной степени. Это может быть семейная травма и травма быть женщиной при патриархате. Если у наших матерей в детстве не было рядом эмпатичного взрослого, который помог бы им сохранить связь с эмоциями и, следовательно, личной силой, они во всех своих действиях будут в дальнейшем руководствоваться «реальностью 1» – местом, где правят манипуляции, доминирование, проекции, искажения, абьюз и контроль. Если у матери закрыт доступ к ее чувствам, она может рассматривать дочь как продолжение себя, а собственные отрицательные эмоции – исходящими от дочери, а не от собственной боли, глубоко вытесненной в подсознание. Такая мать может подвергать дочь изоляции и абьюзу, повторяя все то, что перенесла в детстве, но отрицая и даже не осознавая, что делает это.

Материнские истерики и «мамипуляции»

Патриархальное подавление женщин начнет ослабевать, лишь когда более взрослые женщины возьмут на себя ответственность за свою боль, а молодые женщины откажутся нести в себе травмы, не являющиеся их собственными. Тогда и лишь тогда молодые смогут уверенно реализовывать свои мечты, не испытывая парализующей вины и стыда.

Когда ваша жизнь начнет меняться под действием новых, неограничивающих убеждений, ваша семья может растеряться; родителям и близким может казаться, что вы бросаете их или предаете. Переставая выбирать между собой и матерью и переходя к новой парадигме, где вы обе присутствуете равноценно, вы рискуете быть отвергнутой собственной семьей, но зато обретете истинное «я» и установите границы. Ваше поведение станет триггером для материнской боли, и мать может отреагировать на него по-разному: от легкой критики и отсутствия поддержки до полноценного взрыва (вспышка ярости, ревнивая замкнутость и угрюмость, обзывательства, припоминание прошлых ошибок – все, что угодно, лишь бы снова сделать вас своим эмоциональным костылем).

Я называю эти выступления материнскими истериками, потому что именно в этот момент травмированный внутренний ребенок в вашей матери начинает открыто проецировать свою непроработанную боль на дочь в ответ на неподчинение негласному правилу, в соответствии с которым дочь никогда не должна представлять для матери угрозу. Мать устраивает истерику, когда дочь перестает играть роль подчиненной, выказывающей уважение, покорной девочки и осмеливается изменить динамику отношений, начиная более выраженно проявлять свое истинное «я». (Например, устанавливая границы, говоря то, что думает, ограничивая контакты с матерью, принимая самостоятельные решения, которые могут не согласовываться с материнскими убеждениями, и так далее.)

Далее я приведу истории взрослых дочерей, которые рассказывают об истериках своих матерей. Эти примеры я услышала от своих студенток и клиенток, участниц моих онлайн-курсов, ретритов и семинаров. Все имена изменены. Примеры ясно показывают, что бывает, когда у матери с непроработанной травмой срабатывает триггер, и она буквально идет вразнос, проецируя свою боль на дочь. Сам триггер при этом не проблема; дети часто «триггерят» нас, это нормально. Проблема в том, что мать не берет на себя ответственность и не прорабатывает свой триггер, а проецирует свои травмы на ребенка.

Шона: «Я сказала матери, что мне нужно пару недель побыть в одиночестве и не контактировать с ней, так как у меня важный проект на работе. Тогда она прочла все мои дневники, которые хранились у нее дома на чердаке, и написала мне письмо, в котором говорила, что не понимает, почему я хочу бросить свою мать. Она писала, что не знает, что делать, потому что я с ней не разговариваю. Начала критиковать написанное в моем дневнике и заявила, что тревожится обо мне. Я знала, что она считает нормальным нарушать мои границы, но не думала, что она зайдет так далеко».

Талия: «Мать купила подарки гостям на моем предсвадебном ужине, хотя я просила ее этого не делать и хотела сама выбрать подарки по интернету. На ужине она завопила на меня во весь голос: “Это подарки от меня, я имела полное право их выбрать!”»

А. Дж.: «Чем дальше я продвигаюсь в карьере, тем чаще мать звонит и говорит со мной по телефону обо всякой ерунде. Помню, однажды я была очень занята и готовилась к экзаменам в юридической школе, а она потребовала, чтобы я говорила с ней три часа, помогая ей планировать отпуск в Мексику, – и так каждый вечер в течение недели. Лишь много лет спустя я поняла, что таким образом она пыталась отвлечь меня, чтобы я не превзошла ее, хотя, может быть, делала это на бессознательном уровне. В день вручения дипломов в юридической школе она уехала на скорой, утверждая, что у нее боль в груди. Я пропустила церемонию и сидела в приемной больницы с братьями и сестрами. Оказалось, с матерью все в порядке».

Танеша: «Моя мать демонстрирует равнодушие и отдаляется каждый раз, когда я рассказываю ей о чем-то хорошем, что происходит в моей жизни. Она тут же меняет тему, словно не может терпеть, что я оказываюсь в центре внимания в связи с чем-то хорошим. Иногда она даже начинает рассказывать о чем-то похожем, происходящем в жизни детей ее друзей, как будто хочет сказать, что мои успехи бледнеют в сравнении. Это очень обидно, хотя я понимаю, что она делает это бессознательно».

Оливия: «Когда я встречаюсь с матерью, она каждый раз негативно комментирует мою внешность. “Все еще состоишь в «Анонимных худеющих»?”, “А что это ты блузку не погладила?”, “Ты что такая непричесанная? Вот, возьми расческу”. Она говорит со мной свысока, как с ребенком, и я и чувствую себя, как будто мне пять лет. Парадокс в том, что моя мать была алкоголичкой, и в детстве я помогала ей собираться на работу, гладила ее одежду, подавала ей помаду и носки. Теперь же она отрицает весь мой опыт, полученный, когда я ее поддерживала. Должно быть, самим фактом своего существования я напоминаю ей о ее материнской несостоятельности. Но я даже не уверена, что она помнит то время. Иногда я задаюсь вопросом, а способна ли она вообще заботиться обо мне. Кажется, она выстроила всю свою жизнь вокруг избегания своей боли».

Джордин: «Когда отец ушел от матери, я была уже подростком, и сначала мне казалось, будто мы с мамой стали лучшими подругами. Она жаловалась мне на свою жизнь, на то, как ей одиноко. Говорила, что я единственная в мире ее понимаю. Поступив в колледж, я продолжала жить дома, и когда приводила домой парней, она вдруг становилась пассивно-агрессивной. Например, “случайно” отбеливала мою любимую вещь. Иногда мой телефон “пропадал” на несколько часов, а потом она внезапно его “находила”. Однажды, когда у меня завязались серьезные отношения с парнем, она сделала что-то с двигателем, и машина не завелась, когда я попыталась уехать. Я тогда думала, что она ведет себя так, потому что любит меня. Теперь я понимаю, что она считала меня своей собственностью».

Финн: «Вся жизнь моей семьи вертелась вокруг мантры “Не расстраивай маму”. Она была очень тревожной и не терпела никаких выходок от нас, детей. Ее также очень заботило, “что подумают соседи”. Помню, по выходным я часами занималась гимнастикой во дворе, пока она готовила на кухне, надеясь, что она меня не заметит. А бывало, она бросала все дела и часами болтала с подругами, на которых сама потом жаловалась. Я сидела, слушала их разговоры и отчаянно жаждала ее внимания. Стоило мне загрустить или разозлиться, мать саркастически вопрошала: “Ну что опять с ней такое?” Такое ощущение, что все свое детство я простояла у окна в ожидании, когда же она вернется домой. Она находилась рядом, но между нами не было никакой связи. Кажется, мои эмоциональные потребности слишком ее истощали».

Брук: «Моя мать всегда стремилась быть красивее меня. Когда кто-то делал мне комплимент в ее присутствии, она начинала кокетничать с этим человеком и перетягивать внимание на себя. Иногда она делала это почти незаметно, и никто не обращал внимания; иногда ее поведение было настолько очевидным, что все понимали – она со мной конкурирует. Никогда не забуду, как она вела себя на моей свадьбе. Несколько гостей похвалили мое платье, а мать резко прервала разговор и громко спросила, не поможет ли кто-то застегнуть ей браслет. Все раздосадованно повернулись к ней, а она начала рассказывать какую-то банальную историю, не относящуюся к делу. С тех самых пор, как я стала подростком, она не выносила, когда я находилась в центре внимания».

Дестини: «Моя мать любит привлечь моего мужа на свою сторону и натравить нас друг на друга. На семейных сборищах ей всегда удается флиртовать с ним почти незаметно, и он неизменно поддается на ее уловки. У меня же возникает чувство, что они объединились против меня. Муж долго не понимал, что им манипулируют. Но теперь он учится замечать ее манипуляции, и как бы она ни старалась изолировать меня и заставить почувствовать себя ущербной, мы держимся как одна команда. Она всегда найдет, за что покритиковать меня: то еда слишком соленая, то стиральная машинка слишком шумит, то машина у меня слишком старая. Затем она привлекает других на свою сторону, указывая мне на мои недостатки. Это сводит меня с ума».

Элизабет: «Мать пишет мне электронные письма, короткие и вроде бы благожелательные. Но в них сквозит неодобрение, и это выбивает меня из колеи. Общий посыл ее писем в том, что она лучше, чем я, справлялась с материнскими обязанностями, а я по умолчанию ни на что не годна. “Когда у детей каникулы? Ты проверяла их школьный календарь?” Стоит мне ответить на вопрос, и она задает второй, уточняющий вопрос, будто не доверяет мне: “Всего четыре дня?” Мне так надоело оправдываться за малейшую ерунду. Меня это выматывает».

Мич: «Мать унижает меня в присутствии моих детей и разрешает им делать то, что я запрещаю. Однажды она сказала моей дочери, что ее тревожит мое психическое состояние. Она как будто пытается объединиться с моими детьми, чтобы унизить меня. Дочери сказали, что больше не хотят оставаться с бабушкой наедине. И я их понимаю. Я почему-то считала, что нельзя лишать их общения с бабушкой; на самом деле, позволив ей сидеть с ними, я вредила им. Я надеялась, что рождение внуков умерит ее нарциссистические тенденции, но я ошибалась».

Клэр: «Мои родители были учеными. В нашем доме всегда было полно активистов, писателей, академиков. Я могла засидеться допоздна и слушать, о чем они разговаривают. Мать была так погружена в свое “правое дело”, так горела им, что часто забывала покормить и искупать меня. Я была единственным ребенком, научилась быть незаметной и делать все самостоятельно с ранних лет. Всю свою взрослую жизнь я страдала от сильной депрессии. Когда мы с матерью встречаемся, я вначале надеюсь, что мы как-то наладим контакт. Но все заканчивается одинаково: она спрашивает, почему я не могу взять себя в руки. “Что с тобой не так?”, “Почему ты не можешь жить нормально, как дети моих подруг?” После каждой встречи с ней я погружаюсь в депрессию на несколько дней».

Эбби: «Мать воспитывала меня в одиночестве с двух лет. Когда мне было десять, у нее фактически случился нервный срыв, и я была ее главной эмоциональной опорой. Мой младший брат страдает наркозависимостью и не задерживается ни на одной работе. Я же была ангельским ребенком, хорошо училась и получила докторскую степень. Когда она звонит мне – а это почти каждый день, – она очень обижается, если я негативно отзываюсь о брате, и начинает защищать его. Недавно он переехал к ней. Они словно объединились против меня, хотя я хочу лишь одного – наладить с ней контакт. Я стремилась добиться успеха с одной лишь целью: чтобы она наконец увидела меня и начала мной гордиться, но она, кажется, боится, что я стала более успешной, чем она. Она постоянно отталкивает меня или, наоборот, притягивает, чтобы потом обидеть или унизить. А я лишь хочу, чтобы она меня любила».

Дон: «Я сказала матери, что мне не нравится, каким тоном она разговаривает с моим ребенком. Она жестко раскритиковала его за орфографическую ошибку в домашней работе. В конце концов она извинилась. Но на следующий день прислала мне по электронной почте письмо, в котором сказала, что больше не будет помогать мне выплачивать студенческий кредит. И это через две недели после того, как я попросила у нее дать мне логин и пароль от банковского аккаунта, чтобы я сама могла его выплачивать. Тогда она наотрез отказалась и заявила, что будет платить его и дальше. Но теперь похоже, решила каким-то образом отомстить мне за то, что я установила границы».

В момент материнской истерики ваша мать видит перед собой не вас (свою дочь), а ее собственную мать, которая отвергает ее. Вот почему вам может казаться, что взаимодействие, даже если на первый взгляд оно кажется невинным, имеет агрессивный подтекст: на вас обращается регрессивный гнев разъяренного ребенка, который мать в себе не признала и не проработала. Знание этого поможет не принимать поведение матери всерьез. Поверьте, вы тут ни при чем.

Если вам хочется не обращать внимания на материнскую истерику или предотвратить ее, это нормально – никто не жаждет болезненного неприятного общения и тем более нападок. Ваш внутренний ребенок, скорее всего, будет бояться этих ситуаций, так как они воспроизводят болезненную динамику вашего детства. Суть в том, чтобы поддержать своего внутреннего ребенка и показать себе, что, хотя в детстве вы не ощущали эмоциональной безопасности (и быть отвергнутой матерью казалось равноценным смерти), сейчас вы взрослый человек и сами можете поддержать своего внутреннего ребенка в этой ситуации. Вы переживете истерику, а эмоциональная готовность к последствиям материнского взрыва освободит вас. Когда мы отказываемся изображать хорошую девочку, которая отвлекает мать от боли, мы делаем одолжение и себе, и матери. Притворяясь хорошей, вы лишь усугубляете материнские страдания и отодвигаете момент, когда она начнет прорабатывать свою травму.