Текст книги "Саблями крещенные"

15

Он действительно знал, как здесь вести себя – тайный советник, в тайном будуаре графини д’Оранж. Их странные свидания продолжались уже около полугода, в основном по воскресным утрам. Иногда и дважды в неделю. Это зависело не столько от ничтожного темперамента Коронного Карлика, сколько от той информации, которая у него накапливалась.

Начались они совершенно неожиданно. Таким же довольно ранним, по аристократическим понятиям, утром. Графиня готовилась принимать ванну, когда служанка вдруг сообщила, что у ворот ожидает какой-то господин «очень маленького роста и весь в черном».

– Скажи этому «очень маленькому и всему в черном», что сегодня я не принимаю, – ответила графиня, ничуть не удивившись этому предупреждению. – Тем более, утром. Тем более, мужчин. Да еще и в черном!

Но через несколько минут растерянная Эльжбетта сообщила: несмотря на то что она дословно передала все сказанное господину в черном, он все же настоял. И теперь находится в приемной.

– Скажи этому наглецу, что я готовлюсь принимать ванну, – возмутилась графиня.

– Он знает, что вы готовитесь принять ванну, – вновь появилась служанка. – Но считает, что сначала должны принять его, а уж потом – ванну.

– Так и заявил? Сначала принять его, а потом уже ванну? Любопытно.

И все же д’Оранж насторожилась. «Что-то тут не то», – сказала себе.

– Напомни этому невоспитанному господину, что графиня д’Оранж еще никогда не принимала мужчин раньше, чем успевала принимать ванну. Уверена, что такого ответа ему окажется достаточно. Все остальное объяснят слуги, вышвыривая его за дверь.

– Так и сказать: «Мужчин – никогда раньше ванной»? – простодушно уточнила Эльжбетта, по-детски раздувая молочно-розоватые щеки и шаловливо пяля глаза.

– Наверное, его это ужасно удивит.

Прошло несколько минут. Не успела д’Оранж погрузиться в ванну, как растерянная служанка-чешка с ужасом, полушепотом уведомила ее, что «очень маленький и весь в черном» успел проникнуть в тайный будуар и с любопытством рассматривает все, что там находится.

– Какой мерзавец… – скорее удивленно, чем зло, отреагировала графиня. – С любопытством… Рассматривает… И что же?

– Ну, рассматривает… – корчила рожицу Эльжбетта.

– О ванне ты ему сказала?

– Что раньше ванну, а потом уже мужчину? Конечно. Но вы знаете, это его, кажется, совершенно не удивило. Как будто он давно знал об этом.

– Да не может такого быть! – рассмеялась графиня. Однако Эльжбетта так и не поняла всей комичности своего предположения. – Впрочем, он мог и догадываться – ты права.

– И знаете, ваше странное… пардон, необычное ложе этот «весь в черном» нашел очень удобным. Даже более приспособленным к занятию этим самым… ну, вы понимаете, чем все прочие, обычные. Так и сказал.

– Что именно?

– Слышать, – сказал «весь в черном», – это одно, а видеть – совершенно другое.

– То есть, выходит, что он знал о существовании моего ложа?! – побледнела графиня. – Этого не должно было случиться. Ну-ка, опиши еще раз его внешность.

16

Но, как ни старалась служанка, никого, подобного этому карликовому монстру, вспомнить д’Оранж так и не смогла. В круг ее варшавских знакомых наглец не входил. В Париже подобных тем более не наблюдалось.

– Чего он, черт возьми, добивается? – с похолодевшим сердцем прошептала она служанке. – Выясни, к чему этот мерзавец стремится? Неужели опорочить меня?

– Что ж тут выяснять. Конечно же он добивается свидания с вами. Пардон, приема у вашего ложа. Вот увидите, что ничего иного ни мне, ни вам он не ответит.

Клавдия рассмеялась.

– Тогда скажи ему, что графиня д’Оранж готова принять его прямо сейчас, здесь, в ванной. Так и скажи!

Однако она объявила об этом слишком громко, чтобы ранний, незваный «очень маленький и весь в черном» гость не смог расслышать ее слов.

– Я так и понял, что вы готовы принимать нас вместе – меня и ванну, – возник он на пороге. – Почему вы считаете, что столь изысканный способ приема гостя решительно не устроит меня? Вы что, действительно так считаете?

Растерянная служанка поспешила удалиться, но вдруг поймала себя на том, что почему-то панически боится этого странного человека.

– Кто вы? – почти обреченно поинтересовалась графиня, с удивлением ощущая, что нисколько не стесняется присутствия этого смуглолицего гномика.

– Так вы решительно за то, чтобы принять меня прямо в ванне? – словно бы не расслышал ее вопроса «очень маленький и весь в черном». – Элемент необычности, изысканности… это, знаете ли…

– Я спросила, кто вы, – настойчиво напомнила Клавдия д’Оранж. – И не вздумайте уходить от ответа.

«Очень маленький и весь в черном» умиленно рассмеялся.

– Нет, графиня д’Оранж, – бесстрастно рассматривал ее розовеющее тело, – ничего вы не достигнете в Варшаве, если, прожив столько времени, все еще спрашиваете, кто я такой. Варшавский климат вас устраивает?

– Климат здесь отвратительный. Однако, до поры до времени, он вполне устраивает меня, – сухо отрубила графиня.

Она еще помнила страшную расправу, учиненную над ней с помощью вонючих крымских варваров Дианой де Ляфер. И не была уверена, что визит черного гнома не является продолжением этой экзекуции. В изобретательности графине де Ляфер не откажешь. Как и в жестокости. Вы сами назоветесь или же мне понадобится узнавать о вас через третьи лица?

– Не советую, графиня…

– Что вы сказали?! – взметнулись вверх взъерошенные брови Клавдии.

– Интересоваться не советую, – утомленно, буднично произнес любитель ванных свиданий. Но в его голосе не было и намека на угрозу. – В Варшаве никто не прибегает к такому способу знакомства со мной.

– Странно. В Париже – это в порядке вещей.

– В Варшаве тоже. Именно поэтому никто здесь и не интересуется мной, зная, насколько это опасно.

Графиня оглянулась на гномика. Она пыталась понять логику его фразы, его мысли. Однако лицо посетителя оставалось равнодушно-бесстрастным. Тогда д’Оранж еще не знала, что понадобится немало времени и встреч, чтобы она хоть в какой-то степени свыклась с идиотски-сумбурным способом мышления карлика. Свыклась, но так и не смирилась.

Она сидела спиной к «очень маленькому и всему в черном» и чувствовала, как его взгляд проникает в голубизну воды. Стыда она все еще не ощущала, зато появился страх. Непонятный, подсознательный.

– Я мог бы и назвать свое имя, – неожиданно изменил тактику ее странный гость. – Однако оно никого не устраивает в этом городе. Если же вы решитесь упомянуть его в разговоре с королевой, она обязательно назовет меня так, как называют все, кто только вообще решается упоминать мое прозвище, – Коронный Карлик.

Графиня вновь оглянулась. Их взгляды встретились.

– Коронный? – растерянно, невпопад переспросила она. То, что гостя называли «карликом», ее не смущало.

– Да. И всем нравится.

Графиня оценивающе окинула взглядом его приземистую, заметно располневшую фигуру. Короткие ноги, широковатые, смахивающие на женские, бедра, широкие сутулые плечи.

– А что, вполне… Если, конечно, не задумываться над смыслом определения «коронный».

– Но только над этим больше всего почему-то задумываются, – неожиданно резко возразил Коронный Карлик. – И они правы.

Так ни черта и не сообразив, д’Оранж вежливо ухмыльнулась.

– Вы намерены и дальше стоять здесь, мешая мне совершать омовение?

– Забыли добавить: «ритуальное». Что я должен сделать?

– Для начала объяснить причину своего визита.

– О Господи, это же так просто. Иногда мне хочется поделиться с кем-либо своими впечатлениями, размышлениями, сомнениями, наконец. Хотя сомнения – вы должны знать это – посещают меня крайне редко.

– И в качестве духовника вам посоветовали меня? – уже более спокойно улыбнулась д’Оранж. – Кто этот недоброжелатель?

– Не удивляйтесь, я сам избрал вас. После некоторых наблюдений и умозаключений.

– Не ошиблись?

– Сомнения, как я уже сказал, посещают меня крайне редко. Но не в вопросах, касающихся выбора женщины.

– Тогда какого дьявола стоите? Раздевайтесь, полезайте ко мне. Вода стынет.

Коронный Карлик на несколько мгновений замер. Такого поворота событий он явно не ожидал. По крайней мере, не предполагал, что существовавший между ними барьер графиня взорвет так быстро и настолько безобидно.

– Вы решительнее, чем я мог предположить, – все еще неуверенно произнес Коронный Карлик, опасаясь, как бы за этим приглашением не оказалось какого-либо подвоха. – Но и вы вряд ли предполагали, что я не откажусь от вашего приглашения.

– Уж не думаете ли вы, что я сгораю от пылкой страсти к вам? Хотя, честно признаться, до сих пор бывать в ванне с мужчиной не приходилось.

17

Он не спеша, старательно складывая одежду на приставленном для этого случая стуле, разделся и, ничуть не смущаясь откровенно любопытстного, сугубо женского взгляда, погрузился в ванну напротив графини. Клавдия явно не была в восторге от телосложения этого карлика, однако сам он вел себя так, словно каждым движением своим спрашивал: «Ты именно это хотела увидеть?! Ты хотела именно этого? Так вот он я, любуйся!»

Какое-то время они так и сидели: молча, неподвижно. Растерянные и смущенные, словно впервые увидевшие друг друга голышом дети.

Появилась Эльжбетта, и также молча, стараясь смотреть куда-то в сторону, подлила им полведра горячей воды.

– Так на что же вы решились, сидя в воде рядом с оголенной француженкой: заниматься любовью, исповедоваться или просто, самым банальным образом, намерены омывать телеса свои бренные?

– Если позволите, я хотел бы заняться неистовой любовью во время священного омовения. В вашей купели это позволительно?

– Смущает слово «неистовой».

– Заложенной в нем яростью?

– Заложенной в нем самонадеянностью.

– Считайте, что словесный поединок – за вами, – ничуть не смутился Коронный Карлик. Он уже сумел совладать с минутной робостью. – Но только словесный.

– Не скажу, чтобы присутствие мужчины сделало принятие ванны менее блаженственным, – тоже опомнилась и теперь уже откровенно флиртовала д’Оранж. – Поэтому не будем терять время.

Вода оказалась достаточно прозрачной, чтобы Коронный Карлик мог видеть ее полупогруженную нижнюю часть груди, матово-белые бедра, сжатые, полусогнутые ноги.

Тело этой дородной красавицы показалось ему слишком крупным, и не то чтобы недоступным, а скорее неподвластным ему. Но от этого еще более заманчивым.

От графини не скрылось, что Коронный Карлик опять немного стушевался. И, не зная, как поступить в этой ситуации, пребывает в растерянности.

– Значит, вы против того, чтобы начинать с любовных игр? Предпочитаете исповедь? – Теперь уже пришла очередь графини откровенно поиздеваться над ним. О Коронном Карлике она до сих пор почему-то ничего не слышала. Это придавало ей нагловатой храбрости.

– Предпочитаю игры. Я всегда предпочитаю их любому другому занятию.

– Что-то я не слышала о вас. А ведь об азартных любовниках Варшава наслышана достаточно хорошо.

– О «любовном» Коронном Карлике столице еще только предстоит услышать, – скромно предсказал тайный советник. – Признаюсь, что для меня самого это совершенно новое занятие. В с?илу ряда не совсем понятных мне причин. По тем же причинам я чувствую себя не совсем уверенно и в вашей купели.

– Что вас смущает? Моя поза? Моя раскованность или же, наоборот, сдержанность? Здесь слишком светло и нужно зашторить окна?

– Все вместе. Но, прежде всего, меня смущает оказанная мне честь. Ведь, насколько я понимаю, до сих пор в этой ванне вместе с вами позволительно было нежиться только одному человеку. – Он выдержал паузу, достаточную для того, чтобы придать своему откровению достаточный вес, и только после этого изрек: – Ее Величеству королеве Марии Людовике Гонзаге.

В ванной было не так уж светло, чтобы ее следовало немедленно затемнить. Однако же достаточно светло для того, чтобы тайный советник мог заметить, как отчетливо, угрожающе побледнело лицо лесбийской любовницы Ее Величества. Было мгновение, когда Коронному Карлику показалось, что женщина вот-вот вцепится ему в горло. А то и с диким визгом выскочит из ванны.

– Повторите то, что вы только что сказали, – поразила она его абсолютным несоответствием своей реакции.

Ненависть и испуг в глазах Клавдии намертво смешались. Голос внезапно охрип. Волосы как-то сами собой растрепались. Если бы они были черными или седыми, она напоминала бы озерную колдунью.

18

– Появились добровольцы, господин полковник, их двое. Хотя вызвалось пятеро.

– Неужели пятеро?

– Но я выбрал двоих.

– Кто они? – сурово спросил Сирко, мельком взглянув на стоявшего в двух шагах от него князя Гяура.

В этом взгляде его угадывались укор и торжество. Еще несколько минут назад Гяур решительно усомнился, что среди казаков найдется хотя бы один, кто решился бы каким-то «хитрым образом» оказаться в плену у испанцев, дабы там вначале отказываться вообще что-либо сообщать, а потом, под каленым железом и прочими тяжкими муками, глядя в пустые глазницы смерти, наконец заговорить. Но лишь для того, чтобы сказать святую воинскую неправду.

– Плохо же вы знаете казаков, полковник, – заметил тогда Сирко. – Обычная тактика сечевиков. Бывало, что при выборе добровольцев, согласных на четвертование в плену у турок или поляков, дело доходило до сабельных потасовок за право быть избранным для этой Голгофы. Конечно, в этом просматривался кураж, но, в общем-то, человек шел на гибель, ясно осознавая, что муки его падут на алтарь казачьей славы. А еще – появлялась возможность испытать себя на том, через что прошли сотни, если не тысячи, казаков-смертников до него и конечно же пройдут после.

– Я служил в нескольких европейских армиях, – напомнил ему Гяур. – Однако ничего подобного не встречал.

– А что-то подобное казачьему войску в этих европейских армиях вы, князь Одар-Гяур, встречали? Это же… казаки! Их нельзя сравнивать ни с мамлюками, ни с янычарами, ни даже с крылатыми польскими гусарами, о которых в Польше говорят: «Если солнце начнет падать на землю, гусары задержат его остриями своих сабель. Или копий».

Но этот разговор происходил часа два назад. А теперь добровольцы уже появились, и Сирко попросил сотника назвать их.

– Десятник Варакса из моей сотни и пушкарь Ганчук из сотни Зурмаша, – сообщил Гуран.

Холм, на котором они стояли, возвышался посреди гряды осенних пожелтевших холмов, высеянных Господом в полумиле от кромки моря. Некоторые из них издали напоминали остовы разбитых штормами судов. По одну сторону этого штормового кладбища тускло поблескивали в лучах предзакатного солнца островки дюн, по другую – шатры казачьего корпуса.

– Мы не можем жертвовать двумя. Пусть останется один. У нас и так мало воинов, – обронил Гяур.

– Их всегда мало, – резко ответил Сирко. – Но останется действительно один. Кого предпочитаешь? – обратился к сотнику.

– Ганчука.

– Ганчука? Не Вараксу?

– Варакса только недавно пристал к казачьему братству. В бою он, конечно, храбр, однако хитрости казачьей в нем еще нет. Выносливости – тем более.

– Значит, Ганчук? – Сирко прекрасно знал обоих, но именно поэтому выбирать было трудно. Оказывается, бросать в погибельный бой тысячу казаков значительно легче, чем посылать на невидимую для него, полковника, смерть одного-единственного.

«Странно, – подумал Сирко, – что я открыл это для себя только сейчас».

– Но Ганчук отличный бомбардир, – вновь вмешался Гяур. – Уж пушкарей-то должны беречь в любой армии.

– Он прав, – кивнул в сторону князя Сирко. – Ганчук – бомбардир, пушкарь…

– Сколько можно выбирать? – лопнуло терпение у сотника Гурана. – Раз священник желает идти на смерть, пусть идет. Если только к утру он не убоится одного из множества выдуманных церковной братией грехов, на страхе людском замешенных.

– А кто у нас здесь священник? – удивленно уставился Сирко на сотника.

– Понятно кто. Десятник Варакса. Он же – отец Григорий.

– Неужели он действительно был священником?! Что же он до сих пор скрывал это?!

– Так ведь понимал, что в ипостаси священника во Францию его не взяли бы. Здесь нужны сабли, а не церковные кресты. Да и не желает он больше оставаться в священниках, предпочитает окончательно оказачиться. Мне, как своему сотнику, он признался в этом сразу же, ну а перед остальными казак исповедуется, только когда велит душа. Видно, душа отца Григория этого пока что не желает, поскольку не так опасается грехов, как насмешек.

– Странно, – задумчиво проговорил Гяур. – В свое время я знавал одного отца Григория, явно метавшегося когда-то между мечом и посохом. Неужели он все-таки оказался в корпусе наемников?

Сирко оглянулся на князя и пожал плечами.

– Много здесь всякого люда. В казаки человек приходит, как в монастырь, отрекаясь от всего мирского, блудного. Здесь он предстает очищенным от прошлого, как после Страшного суда – новый человек, под новым именем…

19

Перезвон мелодичного прикроватного колокольчика показался д’Артаньяну кличем набата.

Подхватившись, он, прежде всего, взглянул на окно, в котором малиново отражались первые проблески рассвета; потом перевел взгляд на оголенную грудь лежащей рядом девушки. Лицо Лили было покрыто вуалью из золотистых кудрей, мраморно-белая грудь все еще источала лунное сияние, вызывающе устремляясь розоватыми сосками к висевшему на стене спальни образу непорочной Девы Марии, явно обомлевшей от всего происходившего здесь в эту ночь.

«И ты, идиот, способен был уснуть рядом с этой ангельской непорочностью! – швырнул камень в свое мужское самолюбие д’Артаньян. – Ты… способен был уснуть в этой кровати. Господи боже мой! Несчастный! Сколько раз, вспоминая об этом, ты будешь покаянно проклинать себя».

Совершенно забыв о том, что именно разбудило его, д’Артаньян благоговейно уткнулся лицом в грудь девушки, и страстные, хотя и осторожные поцелуи стали первой данью тому раскаянию, которое уже начинало угнетать его, и еще долго будет томить душу – непокаянную душу бездомного, странствующего рыцаря.

Рука сонной девушки инстинктивно потянулась к нему, пальцы запутались в волосах. Д’Артаньян благодарно поцеловал Лили в шею, но проклятый колокольчик, столь своевременно пробудивший его к жизни, теперь напоминал, что звон этот был отнюдь не малиновым звоном любви.

– Госпожа баронесса! – послышался за дверью встревоженный голос начальника охраны замка Отто Кобурга. – Прибыл гонец из Людвигсхаффена! У него тревожная весть: там готовится заговор.

– В Германии, оказывается, тоже существуют заговоры?! Кто бы мог такое предположить? Просто уму непостижимо, – все еще полусонно бормотал лейтенант, поспешно одеваясь. Сообщение Кобурга он всерьез не воспринял, но решил лично побеседовать с ним, прежде чем бывшему кирасиру удастся поднять с постели свою хозяйку.

Однако Лили и так уже все слышала.

– Узнайте, что там происходит, граф, – неожиданно раздался ее спокойный, властный голос.

– Сейчас все выясню. Надо только одеться.

– Господи, да впустите же начальника охраны сюда. Так будет проще, а главное, быстрее.

– Да?! Ему это позволяется? Входите, Кобург, – позвал мушкетер с послушностью дворецкого. Что из того, что ему не хочется, чтобы в спальне Лили появлялся еще один мужчина, пусть даже начальник охраны? Чтобы здесь вообще кто-либо когда-либо появлялся.

Тем не менее это не помешало д’Артаньяну еще раз, теперь уже повелевающее, крикнуть:

– Да входите же, Кобург! На этом поле брани вас ждут, как ни на каком другом.

– Как вам не стыдно, граф? – мягко усовестила его Лили.

Однако войти Отто так и не решился. Вместо себя он втолкнул гонца, парнишку-горбуна лет шестнадцати. Почти детского роста, с лошадиным, перекошенным судорогой лицом, он вполне мог явиться в эту спальню в заурядном кошмарном сне. Впрочем, то, о чем он поведал баронессе фон Вайнцгардт, тоже могло смахивать на кошмарный сон.

– Он собирается идти сюда, баронесса Лили, – мял в руках толстую, похожую на змею, плетку парнишка.

– Кто собирается, Лот? – уселась в постели баронесса, не стесняясь юного гостя.

Небесно-лазурный пеньюар был упоительно легок и непозволительно прозрачен, однако это не смущало ее. Тем не менее д’Артаньян чувствовал себя признательным Кобургу, что тот не осмелился войти. Взгляд, которым окидывал охваченное небесной лазурью тело Лили горбун, граф еще мог стерпеть, как-никак мальчишка. Но взгляд самого Отто…

– Михаэль Вайнцгардт. Причем не сам, а с десятью воинами и с несколькими вооруженными слугами.

– Ты уверен, что они движутся сюда?

– И вскоре предстанут перед воротами, – тяжело дышал парнишка, которому пришлось промчаться верхом более пяти миль…

Не обращая никакого внимания на присутствие отвернувшихся мужчин, баронесса поднялась и начала спокойно облачаться в разбросанный вчера в пылу любовных игр костюм наездницы. Наблюдая за ней краем глаза, д’Артаньян вновь почувствовал себя признательным Кобургу за то, что у него хватило ума остаться по ту сторону двери. Простить любопытство парнишки-уродца было все же проще.

– Так чего они хотят? – спросил вместо баронессы лейтенант. Лот говорил на каком-то местном диалекте, но это проявлялось лишь в его произношении, и д’Артаньян прекрасно понимал, о чем идет речь. – Что означает этот странный визит, который так обеспокоил баронессу?

Лот подозрительно взглянул на незнакомого иностранца.

– Я могу говорить, баронесса Лили?

– Можешь, Лот. Меня это так же интересует, как и господина мушкетера.

– Барон Михаэль, то есть ваш кузен, решил захватить принадлежащий вам замок. Он утверждает, что покойный граф просто выжил из ума. И что все это… все, что связано с завещанием, подстроено. Замок «Вайнцгардт» был обещан ему и принадлежать должен только ему, Михаэлю Вайнцгардту. Так заявляет барон.

– Когда ты узнал об этом? – сурово спросила Лили.

– Поздно вечером. Ночью мчаться сюда не решился. Да мне и не дали бы выйти из имения.

– А сегодня на рассвете ты погнал лошадей на пастбище… Понятно. – Внешне баронесса оставалась совершенно спокойной. Она уже облачилась в костюм и отодвинула полупрозрачную оконную занавеску.

– Так все же: барон решил захватить замок силой или же каким-то образом заставить меня отказаться от Вайнцгардта в свою пользу? – как бы размышляла вслух Лили, выходя из спальни и направляясь в расположенный на этом же этаже кабинет, где обычно принимала гостей. Волосы баронесса расчесывала на ходу. Более тщательно заняться своим туалетом решила попозже, сейчас ей было не до этого.

Д’Артаньян, Лот и присоединившийся к ним Отто Кобург последовали за баронессой.

– Барон фон Вайнцгардт знает, что у замка расположился обоз с охраной? – на ходу поинтересовался мушкетер, как только они оказались в кабинете и Лили села за свой стол. Военный совет замка в сборе. Настало время подумать, что предпринимать дальше.

– Нет, – ответил парнишка. – По-моему, нет. Но повозки стоят на склоне, почти у ворот, поэтому барон заметит их еще издали.

– А ты сообразительный парень.

Кобург метнулся в коридор, прокричал что-то в окно или с балкона и, вернувшись через две-три минуты, доложил:

– Обоз уведут в рощу за северный склон. Морды лошадей стянут повязками. Вряд ли Михаэлю придет в голову, что у замка разбило лагерь целое войско.

– О, нет, лейтенант, с бароном фон Вайнцгардтом я справлюсь сама, – бросила Лили. – Я не хочу, чтобы в нашу вражду вмешивались иностранцы.

Д’Артаньян и Кобург переглянулись: «Она действительно считает, что французы не вправе вмешиваться даже тогда, когда люди барона Михаэля силой попытаются установить свою власть над замком?»

– У меня шестеро воинов, – перехватила их взгляды Лили. – Сама тоже возьмусь за меч, если только барон Михаэль не уймется.

– Он никогда не уймется, – решился вставить свое слово Лот. – Я слышал, с какой ненавистью он говорил о вас.

– Кобург, награди этого паренька, – приказала Лили. – Много людей видело, как он входил в замок?

– Никто. Мой дозорный встретил его у подножия плато. Я наслышан об угрозах барона фон Вайнцгардта и старался упредить его набег.

– Вот как? Почему же до сих пор молчал?

– Не хотел нарушать ваше спокойствие.

– Награди Лота и выведи через тайный выход к реке. Там его никто не заметит.

– Не надо выводить меня, – запротестовал пастух. – Позвольте остаться в замке. Я буду служить вам, баронесса. Денег не нужно, лучше дайте мне лук. В Людвигсхаффене все знают, как метко я стреляю, когда мне это позволяют.

– Что ты скажешь на это, Кобург? – вопросительно взглянула на управителя замка Лили.

– Он действительно хорошо стреляет, – подтвердил Отто. – Об этом знают многие. Парнишка получит и деньги, и лук. Станет ли он во время нападения стрелять в людей своего бывшего хозяина – это его дело.

– Как-никак, у Михаэля около двадцати воинов, – задумчиво произнесла Лили, и трудно было определить, имеет ли сказанное какое-то отношение к луку, предназначенному для Лота. – Среди них – несколько очень опытных. Это немалая сила.

– Я немедленно предупрежу капитана Стомвеля, – молвил д’Артаньян. – Пусть приготовится. Сам с двумя мушкетерами останусь в замке.

– Не смею прерывать ваш визит в замок Вайнцгардт, господин граф, – сухо молвила баронесса. Д’Артаньян не узнавал ее: в словах, облике девушки, самой манере поведения появилось что-то сурово-холодное и явно неженское. – Однако обоз должен покинуть пределы моих владений. Я не желаю, чтобы в конфликте, возникшем между двумя представителями рода Вайнцгардтов, были замешаны французские подданные. Это даст местному маркграфу повод для вмешательства в наши родовые распри.

– Простите, баронесса, но это невозможно, – столь же официально возразил лейтенант королевских мушкетеров. – Если из-за стычки моих солдат с людьми барона у стен вашего замка вспыхнет война между Францией и Германией, это в Париже еще смогут понять. Но кто в Пале-Рояле и Лувре способен будет понять, по какому праву мушкетеры решились оставить на растерзание противника замок, который до этого дал им приют? Единственное, что я могу обещать: мы не станем вмешиваться до тех пор, пока кто-то из людей барона не совершит нападения на француза. Но если это произойдет, в чем я совершенно не сомневаюсь, – ухмыльнулся себе в усы д’Артаньян, – то пусть простят нас все боги и валькирии вашей благословенной Валгаллы.