Текст книги "Граница безмолвия"

22

Продвигаться в глубь распадка уже не было смысла: впереди овраг завершался почти отвесной стеной. Правда, в левой части его просматривался ступенчатый спуск, причем более пологий, нежели остальная часть стены, но ступени его, похоже, были рассчитаны на великанов. Подняться по этому косяку, конечно, можно было, вот только желания такого у старшины не возникало. Как всякий степняк, он руководствовался мудрым правилом предков: «Всякий холм лучше обойти. Даже лошадь без особой нужды на вершину холма подниматься не станет».

Ордаш уже развернулся, чтобы идти назад, к развилке, однако наткнулся на вытянутую руку Оленева.

– Тиха хади, камандыр, да… Песец на охоту хади.

Стараясь не делать лишних шагов и не шуршать, старшина оглянулся, однако ничего не заметил.

– Где этот твой песец?

– Между камнями, – едва слышно проговорил ефрейтор. – Притаился маленько.

И хотя Ордаш и на сей раз ничего достойного внимания не заметил, Тунгуса по-кошачьи прошел мимо него и ринулся куда-то в сторону, к открывавшемуся слева небольшому углублению, завершавшемуся трехметровой высоты завалом. Образовался этот завал, очевидно, во время землетрясения: огромные, многотонные гранитные валуны были набросаны на него так, словно их сносил сюда невиданной мощи великан.

И лишь когда, прижавшись к растрощенному, полуокаменевшему стволу северной сосны, Оркан вскинул карабин, Вадим заметил, как на вершине мелькнула пушистая туша величиной с небольшого пса. Прозвучал приглушенный этим провальем выстрел, туша как бы встрепенулась, её отшвырнуло в сторону валуна, вслед за этим раздался какой-то пронзительный визг, и все затихло.

– Ранил однако, – уверенно произнес тунгус, хотя старшина мог поклясться, что тот промахнулся. А взвизгнула эта тварюшка от страха, когда пуля срикошетила рядом с ней. Впрочем, решить их спор можно было, только добравшись до места укрытия дичи.

Прощупав склон цепким взглядом, ефрейтор обнаружил в нем, в двух шагах от каменного изваяния допотопной сосны, нечто похожее на тропу, которая, по мере того, как охотники поднимались по ней, становилась все более пологой и удобной.

Теперь уже не оставалось сомнений, что это действительно тропа – проложенная когда-то давным-давно. Да, может быть, уже лет сто не хоженая, тем не менее довольно удобная и, во всяком случае, местами расчищенная от камнепада, а местами и прорубленная человеческими руками в сплошном скальном массиве.

Оказавшись на вершине, Ордаш прежде всего оглянулся на открывавшийся там, откуда они пришли, мрачный горный пейзаж: каждая скала напоминала какое-то странное, химерное изваяние: то ли человека-уродца, то ли голову какого-то чудовища. А в общем, это была местность, задерживаться в которой не хотелось.

Что-то явно давило на психику Вадима, какая-то неизведанная сила, какое-то гнетущее предчувствие, какое-то ощущение близкой беды. И не будь рядом с ним увлеченного преследованием дичи ефрейтора Оленева, на которого все эти видения и общая атмосфера ущелья, казалось, никакого особого впечатления не производили, Вадим уже давно поспешил бы убраться отсюда. Впрочем, подниматься на этот перевал он тоже вряд ли стал бы.

Тем временем Оркан уходил все дальше по тропе, которая вела теперь по полке, окаймлявшей овальную чашу очередного ущелья – небольшого, поросшего невысокими соснами, мрачного и сырого. Туда, на дно ущелья, тоже вел довольно приемлемый спуск, однако в погоне за дичью тунгус пошел по каменистой полке, и старшине не оставалось ничего иного, как двинуться вслед за ним. Однако он не торопился. К чему? Возможно, в такой неспешной горной прогулке Вадим так и дождался бы возвращения Оленева, если бы вдруг не раздался его крик:

– Камандыра, камандыра! Там – зимовье!

– Какое еще зимовье?! – не понял Вадим.

– Изба, однако. Здесь, в распадке, изба!

– Где ты обнаружил его, этот распадок? – уже как бы про себя проворчал старшина, не желая перебарывать собственную лень. Тащиться на хребет, на котором находился сейчас тунгус, ему явно не хотелось. К тому же весь распадок был перед ним как на ладони, и никакой хижины, никакого зимовья он здесь не видел.

– Сюда приходи, камандыра! Тут видно, однако! Нет, лучше спускайся вниза!

– Изба? Здесь?! Где и с какой стати? – ворчливо недоумевал старшина. Но отступать смысла уже не было, следовало исходить из ситуации – Ну, ладно, спускаемся «низа»! – прокричал он ефрейтору.

Пройдя сквозь рощицу карликовых сосен, старшина и в самом деле увидел небольшой распадок, на почти плоской и почти идеально ровной возвышенности которого стояла умело, из добротно обтесанных бревен срубленная хижина. Подступив поближе, Ордаш осмотрел эти бревна и мог поклясться, что столько напилить и так обтесать их на острове было не из чего и нечем. Да и вообще, это казалось невозможным. Они явно были привезены сюда с материка. Скорее всего на строительство пошли обаполы, использовавшиеся при создании какого-то судна, которое, очевидно, потерпело вблизи острова кораблекрушение. Или же этот строительный материал специально был доставлен сюда на судне.

Пора было ознакомиться с внутренним устройством этого жилья, однако что-то сдерживало Ордаша от того, чтобы ступить к неплохо сохранившейся двери и открыть её. Он осмотрел вершину склона. Ефрейтора нигде не было видно.

– Оленев! Ефрейтор! – позвал он как можно громче. – Ты слышишь меня, черт возьми?!

Но прошло еще несколько томительных секунд, прежде чем он услышал в ответ:

– Здесь я, камандыра!

– Почему не отзываешься? Что там со зверем?!

– Погиб зверя! Песец это! Совсем молодой песец, да!..

– Тогда спускайся сюда!

– Потом, камандыра! Поднимайся! Туда не хади. Это зимовье. Оно пустое. Я в нем осенью грелся. А здесь много интересного увидишь. Тунгуса был здесь в прошлый раз, когда на дикий оленя ходил!

Что-то не то, понял старшина. Тунгуса явно обнаружил что-то необычное. Хотелось бы знать, что именно.

Любопытство оказалось настолько сильным, что Вадим не стал отбрасывать камни, которыми была привалена дверь хижины, и, обойдя её, горным «марш-броском» поднялся по скалистому склону наверх.

Достигнув довольно просторного плато, старшина прямо на краю его, в конце кровавого следа, увидел тушку небольшого песца, погибшего от потери крови. Но куда больший интерес вызвало у него поведение Оркана.

Ефрейтор сидел на установленной на возвышенности плите, по-восточному скрестив ноги и сложив руки у подбородка. Вместо того, чтобы взглянуть на старшину, он пристально смотрел на стоявшее перед ним каменное изваяние, на макушке которого лежал почерневший от времени череп какого-то животного. Само изваяние, напоминавшее статую человека в меховых одеждах, стояло на четырехгранной возвышенности, почти до половины заваленной черепами.

– Это еще что такое?! – недовольно поинтересовался Вадим; все, что связано было с религией, обычно вызывало у него чувство раздражения. Он никак не мог понять, почему люди опускаются до религиозного маразма, что они в этом находят. Его всегда привлекали личности сильные, волевые, уверенные в себе, а следовательно, способные молиться только самому себе и во имя себя. – Вас спрашивают, ефрейтор!

– Шаманы[30]30
  Шаман (саман) – в переводе с эвенкийского – возбужденный, иступленный человек. Служитель древней религии – шаманизма.


[Закрыть] сюда приходили. Со всего севера приходили.

– Зачем? – настороженно осматривал он площадку, в конце которой виднелся довольно большой грот.

– Здесь шаманами становились.

– Именно здесь?! – недоверчиво уточнил Вадим. – На этом островке и в этом распадке?!

– На этом островке, старшина. Иногда еще на берегу Байкала на сходки свои собирались[31]31
  На берегах Байкала шаманские сходки происходят и в наши дни.


[Закрыть].

– Хочешь сказать, что здесь их посвящали в шаманы?

– Посвящали, камандыра. Шаманы обряды проводили.

– Жертвоприношения, что ли.

– Обряд «икэнипкэ». Если по-русски, то это обряд погони за космическим оленем. Был еще обряд «шинк элавун» – добывания охотником удачи, когда он станет добывать амака, то есть медведя. Только ты никому не говори, что здесь есть такой шаманский храм, старшина.

– Боишься, что и нас с тобой обвинят в шаманстве? – усмехнулся Ордаш.

– Боюсь, что придут и все разрушат, как в Москве храмы разрушали. Мне рассказывали, да…

Вадим помолчал. Он понимал, что разговор о шаманстве следует вести не здесь и не сейчас. Пора было выбираться из этого каменного мешка.

– Все, что ты мне только что сказал и показал, ефрейтор, останется между нами, – твердо заверил старшина.

В последний раз окинув взглядом грот, Вадим, уже немного привыкший к полумраку, насчитал еще штук десять молитвенных камней, подобных тому, на котором только что восседал Оленев. Впрочем, особого интереса для старшины они уже не представляли. Скомандовав ефрейтору: «Бери добычу и следуй за мной!», он решительно ступил на тропу, которая вела в ближайшую низину.

23

Готтенберг осмотрел на удивление просторный, состоявший из двух ярусов дот, и, остановившись у одной из трех небольших амбразур, принялся прощупывать взглядом подступы к скале, на которой он располагался. Эта скала как бы венчала оборонный вал, с которым соединена была небольшой седловиной, и конечно же, вместе с сооруженным на ней дотом представляла собой прекрасный наблюдательно-опорный пункт, прикрывавший подход к базе с южного и юго-западного направлений.

В эти минуты фон Готтенберга томили сомнения. С одной стороны, он понимал, что сохранить здесь секретный аэродром, ради которого, собственно, и создавалась база «Северный призрак», можно было, лишь основательно маскируя его существование, а значит, до предела ограничивая пребывание людей и военной техники. Но, с другой… Слишком уж удачно было выбрано место для этого аэродрома-призрака. Так, может быть, есть смысл решительно укрепить базу, доводя ее до статуса плацдарма, с захватом хотя бы тех населенных пунктов, которые расположены между ним и морским побережьем?

Высаживая здесь значительные морские и воздушные десанты, довольно легко можно было лишить русских северных портов в Архангельске и Нарьян-Маре, нанести удары по угольным шахтам Воркуты и по лагерям заключенных, узники которых пополняли бы строительные команды «Северного призрака» и полицейские части.

В конце концов, на какое-то время этот регион можно было бы превратить в форпост Белой России, искоса взглянул он на штабс-капитана Кротова. Или Северной России – суть не в названии. Тем более что и правитель нашелся бы. Правда, лучше бы опереться на кого-то из бывших белогвардейских генералов, например, Петра Краснова или атамана Андрея Шкуро, с которыми перед отправкой в Норвегию его специально познакомили.

Впрочем, так или иначе создание Северной, Белой и прочих «Россий» – было всего лишь прикрытием, политической ширмой. Реальностью же стало бы то, что на полярных территориях можно было бы создать новый, нордический рейх, который так и вошел бы в историю мира, как Норд-рейх.

– И почему бы не допустить, что столицей его стал бы город, заложенный на месте этой базы? – как бы про себя, но в то же время вслух, проговорил барон фон Готтенберг, уже видя себя в кресле гауляйтера этого полярного рейха. Или генерал-губернатора. Название теперь уже особого значения не имеет.

– Простите, оберштурмбаннфюрер?.. – подался к нему адъютант Конар, оказавшийся на какое-то время оттесненным от своего командира комендантом базы.

– Пока что – всего лишь бесплодные мечтания, – задумчиво ответил будущий генерал-губернатор Норд-рейха.

– Понимаю: столица Норд-рейха, – проявил свою догадливость адъютант и хотел еще что-то добавить, но в это время с резким жужжанием ожил полевой телефон.

– Вас, господин оберштурмбаннфюрер! – попытался придать металлический оттенок своему подростковому голоску комендант дота унтер-офицер Райнер.

– Меня?! – вскинул брови Готтенберг. – Кому это я мог понадобиться на этой тыловой Голгофе? – оглянулся он на коменданта базы. Однако Фюрт лишь удивленно пожал плечами.

Телефонный аппарат располагался в небольшой штабной выработке, под мощным каменным сводом, который вряд ли смогла бы пробить самая мощная из бомб. И вообще, видно было, что гарнизон «Северного призрака» обосновывался здесь основательно и надолго.

– Это не Берлин. С Берлином у нас телефонной связи нет, – объяснил Райнер, вызывая этим улыбки у офицеров.

– Какое непростительное упущение! – иронично поиграл желваками фон Готтенберг.

– С Берлином связи нет, зато есть со штабом базы, – не позволил сбить себя с толку комендант дота. – У телефона штабс-фельдфебель Штоф.

– Звучит почти как фельдмаршал. Что там у вас стряслось, Штоф? – взял он трубку.

– Не у меня, а в штабе Стратегический северных сил. Пришла радиограмма от оберст-лейтенанта Хоффнера. Передать текст через посыльного?

– Считаете его настолько секретным, что не решаетесь прочесть по внутреннему полевому телефону?

– Ничего особо секретного, господин оберштурмбаннфюрер. Хоффнер сообщает, что назначен начальником штаба этих самых Стратегических северных сил.

– И теперь ждет моих поздравлений вместе с охапкой тундрового лишайника вместо букета роз?

– Наоборот, уведомляет, что вице-адмирала фон Штингена заинтересовали ваши соображения по поводу какого-то Великого Тунгусстана, поэтому он требует вашего прибытия в штаб на борту ближайшего самолета.

– А вот это уже любопытная новость.

– И еще. Завтра утром группа «Норд-рейх» должна быть отправлена на место создания новой базы. Под командованием гауптмана Кротова.

Отдав трубку Райнеру, барон обвел взглядом сгрудившихся напротив него офицеров.

– Похоже, господа, что мысли и фантазии действительно способны материализовываться. В штабе Стратегических северных сил приняли решение значительно расширить масштабы операции «Полярный бастион». Подчеркиваю: значительно. В связи с этим мне придется вернуться в Норвегию. На какое-то время, естественно, чтобы встретиться с вице-адмиралом фон Штингеном. А теперь приказ: гауптман Кротов, обер-лейтенант Энрих и вы, Шнитке, со своими людьми… Вылет завтра, в семь утра. Старшим группы и временным комендантом базы назначается гауптман Кротов.

– К шести утра группа будет готова, – лихо щелкнул каблуками штабс-капитан.

– В суете подготовки к вылету не забудьте о радисте, гауптман. Еще раз проведите парашютный инструктаж. Связь – через базы «Северный призрак» и «Новая Земля». Завтра же я должен доложить командующему, что база «Норд-рейх» создана. После того, как получу ваше сообщение, естественно.

– Оно поступит, господин оберштурмбаннфюрер.

– Через двое суток к вам прибудет унтерштурмфюрер Фюрт. – Все удивленно посмотрели на коменданта «Северного призрака», пытаясь понять, что бы это значило. Уж не освобождают ли того от должности? Сам Фюрт неотрывно смотрел на фон Готтенберга, стараясь не выдавать своего удивления. – На несколько суток, – сухо уточнил барон. – В качестве консультанта.

– Понятно, – сдавленным голосом проговорил Фюрт. – В качестве консультанта.

Барон понял, что унтерштурмфюрер не верит ему. Но именно это его недоверие подтолкнуло фон Готтенберга к шальной мысли: а почему бы не прибегнуть к рокировке? Как руководитель операции «Полярный бастион» он вполне мог бы оставить Фюрта в «Норд-рейхе». В качестве временного коменданта, но… на неопределенное время. Превратив при этом штабс-капитана Кротова в «комиссара» базы по советскому образцу. Причем объяснение вполне приемлемое: у Фюрта появился бесценный опыт создания подобных баз. Так пусть поделится им со строителями такой же базы в Сибири.

24

Овраг тянулся метров пятьдесят, а затем раздваивался, причем оба его ответвления уходили наверх, к вершине горной гряды. На изгибе одного из них пограничники, к удивлению своему, обнаружили еще один грот и в нем небольшую избушку, стены и крыши которой были выложены из толстых, неплохо обработанных бревен, очевидно, добытых ее строителями на обломках какого-то судна. Эти бревна очень напоминали Вадиму те, которые привлекли его внимание в стенах зимовья.

– В этой хижине ты тоже отдыхал, ефрейтор?

– Нет, об этой хижине я не знал.

– Хочешь сказать, что о существовании этого пристанища ты даже не догадывался? – недоверчиво взглянул Вадим на тунгуса.

– Первый раза вижу, камандыра, – пожал тот плечами.

Осторожно приоткрыв покосившуюся дверь, Ордаш заглянул во внутрь, попытался войти и чуть не упал на что-то, лежавшее на полу. Включив фонарик, он вздрогнул еще раз: между небольшим столиком и лежанкой покоился труп белогвардейского офицера… Лучи солнца сюда не проникали. Причем не проникали они в хижину с того времени, когда этот офицер был убит, умер от раны или покончил с собой. И теперь он лежал в тонком ледяном саване. Склонившись над ним, Ордаш при слабом дневном свете и свете квадратного карманного фонарика сумел различить мундир, крест на левой части груди, погоны полковника и даже черты лица.

– Рана, однако, – произнес Оркан, неслышно появившись в избушке. Дополнительно осветив тело пламенем зажигалки, он ткнул пальцем в правое предплечье. – Ранен был офицер и умер, да…

– И даже пистолет все еще в кобуре, – добавил старшина. – Очевидно, он добрался до хижины уже раненым. Или же его занес сюда кто-то из товарищей. Затащил, закрыл в хижине и, пообещав, что скоро вернется, поспешно ушел. Лежит-то полковник не на лежанке, а прямо на полу. Значит, товарищ ушел и больше не возвращался.

– Получается, старшина, что до нас никто в эту хижина не ходил? Полковника не видел?

– Хотя остров очистили красные. Может, они попросту не дошли до этого места или же поленились подняться к гроту, а значит, не знали о существовании в нем хижины. Иначе похоронили бы, а главное, изъяли бы оружие.

– Они дошли вон до того изгиба, камандыра, – указал ефрейтор стволом карабина, выйдя за порог хижины, – и вернулись. Песец не был, белка не был – они вернулись. Я бы тоже не завернул в этот распадок. Песец повел, однако.

– Согласен, упрятали эту избушку надежно, – вышел вслед за ним Ордаш. – Отсюда можно отстреливаться, сколько хватит патронов. И не уверен, что строили её белые.

– Кто же тогда строил, старшина? Зачем строил?

– Вполне допускаю, что это тайное убежище было сработано еще англичанами или шведами, словом, обитателями Нордического Замка. На случай очередного налета на остров какой-нибудь пиратствующей банды. Обороняться здесь, сам видишь, удобно. Пять-шесть человек вполне могут держать круговую оборону хоть против целой роты. Особенно если двоих-троих стрелков усадить на вершины скал.

Они вернулись в хижину, вновь осмотрели тело, пошарили по затхлым, покрытым изморозью закуткам этого пристанища, и, не обнаружив ничего достойного внимания, окончательно оставили его.

– Что делаем, старшина?

– Пока ничего. Хижину закрываем и уходим. Может, как-нибудь наведаемся сюда после следующей высадки на остров. И тогда уже полковника этого похороним.

– Зачем когда-то? Завтра придем. Со старшим лейтенантом придем, хоронить будем, да…

– Не станем мы приходить сюда завтра, – твердо возразил Ордаш. – И начальника заставы впутывать в историю эту темную тоже не станем. И потом, ты же знаешь, что хоронить белогвардейца, как подобает хоронить офицера, Загревский не станет. Побоится.

Ефрейтор немного помолчал, а затем согласился:

– Точно, старший лейтенанта не станет, да…

– Так что о теле пока рассказывать ему не станем. О хижине – тоже.

Еще раз взобравшись на завал, Ордаш осмотрел местность, в которой находилась хижина. Мрачные остроконечные скалы, охватывавшие этот распадок почти со всех сторон, напоминали воинов в остроконечных шлемах, почетным караулом окруживших своего павшего полководца. Суровые и безмолвные, они вводили всяк забредшего сюда в мистический страх перед всем, что должно будет ему здесь открыться. В страх и во блуд.

«Не хижина, а мавзолей, – в последний раз внимательно прошелся Ордаш взглядом по очертаниям грота, удачно замаскированного от любопытствующих взглядов каменным завалом. От взглядов тех, кто лишь раздумывает: а стоит ли карабкаться на эти безжизненные вершины? – И мы первые, кто нарушил тайну доселе безвестной могилы безвестного полковника».

Спустившись по ту сторону завала, Ордаш теперь уже спокойнее осмотрел его. Просто невозможно было догадаться, что за ним скрывается такой глубокий распадок. Если бы не бегство сюда дичи и не охотничий азарт ефрейтора, старшине и в голову не пришло бы вскарабкиваться сюда, а тем более углубляться в эту расщелину и бродить по ней. Понадобилось еще с полчаса трудного пути, прежде чем они вновь увидели океан, теперь уже с восточного побережья острова, оказавшегося не таким уж и маленьким, каким он представлялся с материка.

– На сегодня, ефрейтор, хватит, – принял решение старшина, понимая, что рейд их и так слишком уж затянулся. – Возвращаемся в Нордический Замок. Одного твоего выстрела, Оркан, вполне хватило, чтобы считать наш охотничий промысел вполне удачным.

– Хороший выстрел, да, – не стал скромничать тунгус. А немного помолчав, вдруг объявил: – Знаешь камандыра: Оркан на войне стрелять не хочет, Оркан на охота стрелять хочет.

– На войне? А при чем здесь война?! О какой такой войне толкуем, Тунгуса?

Ефрейтор еще несколько метров прошел по едва намеченной тропинке, поправил брезентовый рюкзак с песцом и остановился.

– Самолет-германец появлялся? Появлялся. Зачем появлялся?

– Не боись, ефрейтор, это всего лишь какой-то научный самолет. Вооружен, конечно, но… Наши торговые суда тоже, вон, ходят по Арктике с пулеметами, а некоторые и с орудиями на борту. Так, на всякий случай.

– Ходят, да. Здесь ходят, у берегов германца – не ходят.

– Тоже правильно мыслишь. Но если война все же случится, нашего с тобой согласия спрашивать никто не станет: придется маленько пострелять. На месте командования я бы в каждой дивизии сформировал по роте-другой охотников-сибиряков. Роты якутов, тунгусов или нанайцев, привыкших стрелять белку в глаз, за два дня запросто выщелкают половину германской дивизии.

– Зачем рота тунгусов? Оркан – охотник, – вновь двинулся в путь ефрейтор, принимая на себя роль проводника. – Олень стрелял, песец стрелял, тюлень стрелял. Человек не стрелял. – Как всегда, когда Оленев начинал волноваться, он терял ощущение русской речи и начинал изъясняться «наречием тубильных нацменов», как определял в таком случае Загревский.

– Это понятно. Все мы до поры до времени изощряемся здесь на зверье да на стрельбищных мишенях.

Однако то, что Оркан произнес в следующее мгновение, заставило старшину оторвать взгляд от каменистой прибрежной тропы и уставиться на его мельтешивший впереди брезентовый охотничий вещмешок.

– Оркан на война с германцем не ходи. Германец на Тунгусстан наш и на соха-якута никогда не нападай, да…

Старшина решительно ускорил шаг, обогнал ефрейтора и, поправляя сползающий с плеча ремень карабина, резко оглянулся, так что Оркан чуть было не столкнулся с ним нос к носу.

– Послушай, ефрейтор, – сурово произнес он. – Что такое НКВД ты знаешь?

– Знаешь, знаешь, – невозмутимо заверил его Оленев.

– А что такое военная контрразведка – слышать приходилось? – схватил его старшина за борт расстегнутого ватника.

– Опять знаешь, – ответил Тунгуса, глядя ему прямо в глаза.

– Ни хрена ты, Тунгуса, не знаешь. Потому что, если бы ты знал это, сразу же прикусил бы свой язык. Раз и навсегда. И не вздумай что-либо подобное вякнуть в присутствии начальника заставы или радиста, сержанта Соловьева. Иначе тебя увезут на корабле и отдадут в руки служакам, которые ни разу в жизни не подстрелили ни одного песца, белки в глаза не видели, однако успели настрелять столько людей, сколько все ваши тунгусы и соха-якуты вместе взятые не перестреляли за всю свою историю.

По расширенным зрачкам ефрейтора Вадим определил, что тот действительно имеет представление о том, что такое НКВД и сибирские концлагеря, однако не ожидал, что слова его вызовут такую бурную реакцию старшины. Что он, Ордаш, воспримет его слова именно так, как воспринял.

– Моя будет молчать, камандыра, – едва слышно, голосом из-под перехваченного дыхания произнес Оркан. Но, выждав, пока старшина немного успокоится и двинется в путь, в спину ему все же упрямо пробубнил:

– Тунгуса зверь стрелять будет, человека стрелять не будет, да…

– Человек – он и есть самый лютый зверь. Только ты, Тунгуса, пока что этого не осознал. И дай-то бог, чтобы так никогда и не понял.