Текст книги "Листья коки"

Глава тридцать седьмая

Синчи первый узнал старого товарища по сторожевому посту и, обрадованный, остановил его. Бирачи был смущен, держался подобострастно и беспокойно оглядывался по сторонам. Сначала он называл Синчи «великим господином», но наконец разговорился. Они присели на камнях, приготовленных для строительства нового храма, который предполагалось возвести в честь богини Луны, сестры и супруги Солнца.

Храм начали строить на берегу реки, сразу же за стенами города, однако после прихода испанцев работы были прерваны и не возобновлялись. Немного поодаль расположился лагерь гвардии сапа-инки, которую испанцы вывели за пределы города и окружили удвоенной охраной. Остальные отряды индейцев еще раньше отошли к Саксауаману.

Бирачи рассказывал подробно, видимо, он давно жаждал выговориться перед внимательным слушателем. Синчи жадно ловил каждое слово и, прерывая рассказчика, вновь и вновь расспрашивал его о подробностях.

– Сначала сигналы прекратились с севера и запада, а потом и с юга. В Юнии еще видны были дымы. Но дальше – ничего. Несмотря на это, часки продолжали терпеливо ждать на своих постах, и с продовольственных складов им по-прежнему выдавали чарки, кукурузу, чичу и листья коки; мы отдыхали, и у нас были спокойные ночи. Хорошо было.

Но потом пришли войска с вестью, что Уаскар – это сапа-инка, а инка Атауальпа – предатель. Таких вещей простому человеку никогда не понять. Ведь Атауальпа носил повязку и перья.

От этих войск бежали кто как сумел. В горы. А они пошли к Силустани, и там была страшная битва, но для того и существуют воины. Однако они начисто опустошили склады. Все. И когда воины отправились куда-то за горы Уайуач, начался голод. Крестьянам нечего было есть, не говоря уже о часки. Но все еще как-то держались. Некоторые ходили, – Бирачи понизил голос, как будто ему и сейчас было страшно говорить об этом, – на охоту. Убивали вигоней, гуанако. Приносили мясо. А в деревнях даже резали лам. Без разрешения. Да, трудно приходилось. Но ведь жить было нужно!

Потом пришла весть о смерти Атауальпы и о том, что сыном Солнца стал Тупак-Уальпа. И, наконец, последнее известие, что сапа-инки Тупака-Уальпы нет в живых, а повязку с перьями священной птицы носит теперь Манко, сын Уайны. Весть разослали по всем дорогам, хотя не раз приходилось очень трудно. Не везде уцелели часки. Случалось, что пустовали три-четыре поста подряд. Так, например, за Уаскараном, на одном из горных постов все часки погибли, они сидели на скамье мертвые. Умерли с голоду. На дороге к Силустани тот мост – знаешь, с которого перед началом большой охоты упал часки, – снова сорвался в пропасть. Под Кахатамбо…

– Ты был в Кахатамбо? – взволнованно прервал его Синчи.

– Но ведь в тех местах проходил наш путь. Я часто бывал там.

– Говори! Я знаю, что люди оттуда убежали, спасаясь от наступающих войск. Они возвратились?

– Да. Там царят голод и нищета, потому что осталось всего лишь несколько стариков. Остальных забрали в носильщики те войска, которые проходили первыми.

– А… а девушки?

– Девушки? Ну, их там было достаточно.

– Почему ты говоришь «было»? Опять куда-нибудь ушли?

– Нет. Не ушли. Не успели.

Синчи уловил что-то тревожное в интонации последней фразы и, подавив страшное предчувствие, коротко бросил:

– Говори все!

Бирачи принялся рассказывать гораздо медленнее.

– Казалось, все возвращается на свои места. Снова передавались приказы, снова бегали часки. Сын Солнца Манко взрыхлил золотой мотыгой священную землю у Золотого храма, подав знак, что пора сеять, потом разрешил уну-камайокам провести охоту и поделить мясо, потом разослал предупреждения всем, кто служил Атауальпе, чтоб они были послушны новому властелину. Потом приказал инкам и куракам выбрать молодых девушек для службы в храмах дев Солнца, потом… Нет, это уже было и повторялось снова и снова: приказ, чтобы слушались белых и отдавали им золото.

Но белые в уну Юнии еще не появлялись, и ими никто не интересовался. Пока они не пришли. Они появились неожиданно. Никто не предупредил об этом ни сигналом, ни известием. Они ехали на своих страшных больших ламах.

Их вел индеец в одежде белых, который говорил на двух языках. Они врывались в храмы, во дворцы, в резиденции камайоков и требовали золота, золота, золота. А девушек они сами хватали. Какая им приглянется.

– Они были и в Кахатамбо? – прервал потрясенный Синчи.

– Были. Ночевали там. Золота не нашли, но прихватили с собой нескольких девок. Я сам видел.

– Ты… ты не знаешь, как их звали? – усилием воли Синчи попытался овладеть собой, но все же не смог сдержать дрожи в голосе.

Бирачи не заметил или не понял причины его волнения.

– Не знаю. Я часки и не смотрю на девушек. Но если тебя это интересует, то они здесь.

– Кто? Девушки из Кахатамбо – в Куско? – Синчи вскочил, но тут же снова опустился на камень, словно окончательно обессилев.

– Да, здесь. Из Кахатамбо, Юнии, Чапаса, Уантаго. Белые отобрали и согнали сюда самых красивых. Я знаю, потому что они и мужчин забрали с собой, заставили нести награбленное. Меня тоже заставили, хотя я часки, а не носильщик, но до этого им нет дела. Так и я попал в Куско. Тут я сбежал от них, так как белые плохо нас охраняли. Я собирался вернуться в родные края, но один инка из тех, главных, сказал мне: «Держи топор наготове и жди». Дал мне топор, дает чарки и чичу. Вот я и жду. А ты, что ты сейчас делаешь, Синчи?

Ответа его Бирачи уже не услышал. С быстротой, на какую он только был способен, Синчи бросился к городским воротам.

На стенах полно было испанской стражи, но днем из города разрешалось выходить всем, кто не нес поклажи, войти же мог каждый, не имевший при себе оружия. Поэтому Синчи в воротах не задержали, и он устремился к храму Кориканча. После того как его разграбили, похитив даже самые почитаемые святыни, в том числе и огромный золотой диск – изображение Солнца, прежние покои жрецов испанцы отвели для Манко и его двора. Во дворце Уаскара, где Манко наотрез отказался поселиться, хозяйничали белые.

Синчи, как часки-камайок, имел доступ к властителю в любое время. Первый же встретившийся жрец направил его в боковые комнаты; оказалось, что сын Солнца держал с кем-то совет и приказал разыскать Синчи. Не остановленный стражей, он поднял полог и вошел.

Сапа-инка Манко не носил в обычные дни ни повязки, ни перьев птицы коренкенке. Эти знаки отличия на него публично возложил в торжественной обстановке сам Писарро, когда бунтовавший до того времени инка добровольно подчинился и присягнул на верность белым. С того момента, однако, никто не видел на нем священных символов власти, а испанцы, не разбиравшиеся во всех тонкостях этикета инков, не заподозрили в этом ничего особенного. Поэтому, когда Синчи поднял голову, он был изумлен и почти испуган. Манко восседал на золотом троне в традиционной позе, в белых одеждах, предназначенных для торжественных случаев, в золотых сандалиях в держал в руке обоюдоострый боевой топор. Новую, более темную, чем прежде, повязку на голове сына Солнца венчала блестящая золотая застежка с двумя перьями птицы коренкенке. Это были не те перья, что украшали когда-то убор Атауальпы и Тупака-Уальпы и которые возложил на голову Манко сам Писарро. Эти перья были немного короче и отливали золотом. «Их принесли со склонов горы Мисти!» – невольно подумал Синчи.

Он порывался изложить свою просьбу, но не осмелился заговорить, видя своего властелина в полном торжественном облачении, и только снова припал челом к земле.

– Встань и слушай! – Манко говорил резко, решительно. – Хватит ли у тебя часки, чтобы разнести приказы по всем дорогам?

Синчи вспомнил рассказ Бирачи и беспомощно развел руками.

– Там, куда не пришли белые, сын Солнца, сторожевые посты наготове, и туда доходит твоя воля. Но белые забирают часки, когда им нужны носильщики, белые забирают еду, и часки умирают на своих постах.

– Этот приказ должен дойти, – твердо сказал Манко. – Пусть часки бегут три, четыре перегона, они должны доставить приказ на следующий пост.

– Пусть часки хоть протянет ноги, но он обязан добежать и повторить приказ, – угрюмо вставил слово какой-то старый воин, сидящий рядом с сапа-инкой.

Синчи не знал его, но по украшениям и вышивке на одежде понял, что это особа из рода инков.

– Ужасно, что нельзя выслать кипу. – Худощавый молодой жрец хрустнул пальцами. – Ох этот Тупак-Уальпа! Что он натворил своим приказом! Нельзя отправить кипу, потому что на доброй половине территории Тауантинсуйю не осталось никого, кто мог бы их прочесть.

– Я знаю об этом, – спокойно прервал его Манко. – Но Тупак-Уальпа отошел к предкам, и нечего вам осуждать его поступки.

– Мумия его не находится в Кориканче, – возразил жрец, но Манко снова прервал его.

– И не будет находиться там, потому что белые осквернили его тело, предав земле. Но, святейший, не забывай о судьбе мумий всех сапа-инков.

Синчи вздрогнул. Когда белые вторглись в беззащитный Куско, они прежде всего направились во дворец сапа-инки и к храму Солнца. Там при виде богатств, превосходящих все их ожидания, они обезумели.

Мумии сидели на массивных тронах из чистого золота, на них было много золотых украшений. Белые стаскивали с тронов священные тела, вырывали серьги, прикрепленные золотыми пластинками к височным костям, ломали истлевшие запястья, спеша скорее завладеть драгоценными браслетами, разбивали черепа, надеясь и там найти золото. Оскверненные останки выбрасывали затем в мусорные ямы.

– Я не забыл, и ни один инка никогда этого не забудет, – исступленно прошептал жрец.

Манко обратился к Синчи.

– Что делает вождь белых?

Все помыслы Синчи были сосредоточены на Иллье, которая, возможно, где-то здесь, в городе. Он совершенно не следил за разговором. Когда его спросили, он усилием воли заставил себя собраться с мыслями. Направляясь к храму, он видел, как несколько белых шли в сторону дворца. Тот, что был в центре, в серебряных доспехах – это наверняка сам вождь. Сходство Хуана Писарро со своим братом обмануло индейца, которому вообще все белые казались на одно лицо. Синчи не знал, как не знали об этом даже многие испанцы, что наместник давно отбыл на побережье, где в облюбованной им местности заложил новую столицу – Лиму.

Поэтому Синчи ответил, не раздумывая:

– Он во дворце сапа-инки Уаскара, сын Солнца. Я видел его. Властелин мира, дозволь своему слуге…

Манко быстрым жестом прервал его.

– Сколько белых отправилось за золотом?

На этот вопрос ответил старый воин:

– Почти все, кто ездит на тех больших ламах. Они разъехались по всему Кольясуйю, и по Антисуйю, и по Кондесуйю. А вот вождь со светлой бородой во главе сильного отряда отбыл в Тиуанако. По дороге он намерен забрать золото из храма Солнца на озере Титикака.

Манко выразительно посмотрел на Синчи,

– Мой приказ должен быть доставлен туда до прибытия белых.

– Приказ дойдет, как ты велишь, сын Солнца.

Манко замолчал, устремив взгляд в одну точку. Только его рука, лежавшая на резной рукояти боевого топора, крепко сжалась.

Военачальники и жрецы, собравшиеся здесь, начали перешептываться. Гул голосов становился все громче. Наконец послышались отдельные возгласы:

– Сын Солнца, прикажи!

– Белых в городе только горстка!

– Остальные расползлись по всей стране небольшими отрядами! Обнаглели!

– Даже не боятся!

– Теперь самое время. Они поверили наконец в нашу покорность!

– Сын Солнца, разошли приказ!

Инка Манко посмотрел на Синчи. Медленно подал знак топором. В комнате мгновенно воцарилась тишина.

Властелин начал громким решительным голосом:

– Часки-камайок! Отправишь по всем дорогам приказ: говорит сапа-инка Манко. Всех белых убивать немедленно! Это приказ всем и каждому. Убивать любым оружием, убивать, где только возможно, сразу же, как будут услышаны Эти слова.

Синчи, поклонившись, повторил приказание.

– Иди и отправляй часки. А мы, – Манко обратился к остальным, – нанесем удар здесь, в городе. Нас мало, и у нас почти нет оружия, но ничего не поделаешь. Это неправда, как кто-то здесь говорил, будто белые уже не остерегаются. Дворец превращен в крепость, охраняются ворота и стены, с оружием в город никого не пропускают. И кроме того, белые прекрасно обо всем осведомлены.

– Рокки! – выкрикнул кто-то с ненавистью.

– Рокки, Фелипилльо и многие другие. Мы должны поспешить выступить; прежде чем часки двинутся в дорогу. Потому что даже на главном посту может быть предатель, который обо всем донесет белым.

– Сын Солнца! – Синчи в отчаянии решился на смелый поступок. – Сын Солнца! Я хотел бы… я прошу… здесь в городе есть девушки из Кахатамбо. Белые пригнали их сюда. А среди них – моя девушка. Я хотел бы… то есть думал… может, и она…

– Моли богов, а особенно милосердную богиню Луны, чтобы этого не случилось, – твердым тоном прервал его Манко. – Когда покончим с белыми, то умертвим на алтарях всех женщин, которые уступили белым, не имея достаточно сил, чтобы умереть. Они отойдут служить духу Кафекилы. Все. И девы Солнца, и те, что из рода инков, и те, что из простого люда, – все.

– Так и будет, сын Солнца. Но я хотел бы именно сейчас поискать ее, убедиться, что…

– Нет времени. Убедишься, когда покончим с белыми. А сейчас рассылай часки.

– Будет, как ты приказываешь, сын Солнца, – прошептал Синчи, не поднимая головы.

– Подожди. Вышлешь часки также к Чаликухиме, который стоит с войском в уну Анкачс, пусть он немедленно нанесет удар по новому городу белых, который те строят над мамакочей. Он должен уничтожить их и разрушить все то, что успели соорудить пришельцы, чтобы и следа их не осталось. Наша земля снова должна стать чистой.

– Он должен уничтожить белых и разрушить город, Чтобы наша земля снова сделалась чистой.

– Да. А еще одного гонца ты пошлешь в Кито. Пачакути, который там предводительствует войсками, должен со всеми силами идти сюда, к нам на помощь.

– Сын Солнца! – почти сердито вступил в разговор старый воин. – Этого не потребуется. Еще сегодня мы покончим здесь с белыми.

– Это пока неизвестно. Все может случиться. Рассылай приказы, часки-камайок!

Глава тридцать восьмая

Синчи сдержал слово, и приказ инки Манко, хотя и отправленный окольными путями, достиг храма Солнца на озере Титикака и большой крепости Тиуанако за два дня до прибытия белых.

Главный жрец Кухимате сразу же вызвал на совет коменданта крепости.

Жрец держал в руках кипу, окрашенный в цвета, которые означали, что он исходит от самого сапа-инки. Время от времени он перебирал узлы на шнурках, словно желая убедиться, верно ли он понял приказ. Распоряжение Тупара-Уальпы, чтобы все, умеющие читать кипу, покончили с собой, не достигло этих мест.

– Подумать надо, уважаемый… – начал он вежливо, хотя всех воинов презирал, а коменданта – в особенности. Когда-то, еще при Уаскаре, этот воин ходил на почитателей камней в Капакабоне и проявил недопустимую мягкость, он не уничтожил упрямых идолопоклонников, а только расселил их по разным уну. – Надо подумать как следует. Потому что кипу, разосланные сапа-инкой Тупаком-Уальпой…

– Мы не признаем этого самозванца, – резко оборвал его Лакочи. – Это белые сделали его сапа-инкой, и он был братом изменника Атауальпы.

Жрец явно придерживался противоположного мнения.

– Кто носит повязку и перья священной птицы, тот и есть властелин. Боги поразили бы громом нечестивого самозванца, осмелившегося возложить на себя знаки достоинства сапа-инки. Так гласят наши законы. Так учим мы, жрецы, хранящие мудрость Тауантинсуйю. Дело воина не рассуждать, а повиноваться.

– Я повинуюсь законному владыке.

– Или нынешнему сапа-инке Манко, не так ли? А ведь и его назначили белые, возложив на его голову повязку и перья. Что ты скажешь на это, уважаемый?

– Сын Солнца Манко предводительствовал нами после смерти Уаскара.

– Но у него не было повязки и перьев. Только теперь он стал сапа-инкой. Значит, до этого законным владыкой был Тупак-Уальпа. Значит, приказы Тупака-Уальпы сохраняют силу.

Воин заколебался. Жрецы, конечно, лучше разбираются в таких странных запутанных вопросах. Это не дело воинов.

Он спросил уже не так вызывающе:

– О чем говорит этот кипу?

– Приказывает слушаться белых. Всегда и во всем. Приказывает отдавать им золото даже из храмов. Приказывает расторгнуть священные браки дев Солнца, если какую-либо из них выберет белый.

– Как же так, почтенный? Но ведь сегодня на восходе солнца прибежал часки и обратился ко всем от имени сапа-инки Манко: «Убивать белых. Немедленно. Убивать обязан каждый, любым оружием, всюду». А белые как раз идут к нам. Я уже собрал воинов. Хочу встретить их там, где дорога проходит через тесное ущелье. Там от нас ни один не уйдет.

– Этого нельзя делать без ведома и приказа инки, правящего нашим краем.

– Но я не могу ждать. Приказ сына Солнца обязывает ударить немедленно. К тому же инка Качи, правитель нашего края, человек мудрый, но не воин.

Жрец разгневался. Наместником Кольясуйю в течение двух месяцев был Качи из рода инков, ранее верховный жрец храма великого Виракочи. Ясно, что воины уже стремятся добиться превосходства и действовать самостоятельно.

Он недолго раздумывал, но, когда заговорил, в его голосе звучала глубокая убежденность.

– Ошибаешься, уважаемый. Правитель уну – это властелин, поставленный над всеми по воле сына Солнца. А приказа о борьбе с белыми ты, видимо, не понял. Сын Солнца велит убивать белых сразу, как только будет услышан этот приказ. Ты же собираешься вывести воинов а ущелье, устроить засаду и напасть на белых. Когда это случится? Завтра? Так что же по-твоему означает «немедленно»?

– Но… но белые еще далеко.

– Вот именно. Ты не можешь напасть на них сейчас, а это значит, что приказ сапа-инки тебя не касается.

Лакочи молча размышлял. Что касается белых, то нс известно, как поступать. Именем сапа-инки они распоряжаются по всей стране как хотят, сам сапа-инка Манко покорился им… А теперь он присылает такой странный приказ. Неправильно истолковать его – значит взять на себя страшную ответственность. А этот жрец, высокий сановник и родственник сына Солнца, объясняет. Неправильно объясняет. Каждый воин поймет по смыслу приказа, что сапа-инка начинает войну. А войны не кончаются в одну минуту. Но этот высокий жрец берет на себя ответственность. А это самое главное.

И снова победило слепое, извечно внушаемое послушание приказам старших, более близких к трону, более знатных. Воин предпочел не принимать самостоятельного решения.

– Возможно… Ты, почтенный, лучше понимаешь волю властелина. Хорошо, я не пойду в ущелье. Но закрою ворота Тиуанако и не впущу туда белых.

Жрец с минуту раздумывал, перебирая шнурки кипу. Потом кивнул.

– Это можно сделать. Даже… это даже неплохая мысль. Если ты их не пустишь в крепость, то не обязан будешь им повиноваться. Не обязан давать золото. Сокровища нашего храма мы перенесем еще сегодня в крепость. Там же укроются все наши жрицы.

Когда отряд испанцев под водительством Диего де Альмагро, что отправился к югу, надеясь найти страну более богатую, чем Перу, достиг озера Титикака, он не обнаружил там ничего. Даже в горных ущельях, словно созданных самой природой для надежной засады, никого не оказалось.

Испанцы, переправившись на священный остров на плоскодонных лодках, были обмануты в своих надеждах: в Золотом храме не обнаружилось золота. Тогда они сожгли все, что удалось сжечь, скормили копям всю кукурузу и двинулись дальше. Крепость Тиуанако, угрюмую твердыню с массивными стенами, они даже не пытались штурмовать.

Отряд Диего де Альмагро пошел на юг, пересек границы земель аймара, до которых простиралась власть сапа-инков из Куско, и углубился в неведомые края, после чего о нем долго не было никаких вестей.

В это время группа под водительством дона Кристобаля де Сотело вышла из Куско на восток. Старый рыцарь, некогда участник похода Бальбоа, пошел туда, несмотря на то, что переводчик Рокки, уже неплохо владевший испанским языком, упорно не советовал этого делать. Там, пояснял он, нет ни больших городов, ни богатых храмов, ни обителей дев Солнца.

Но дон Кристобаль уже все обсудил с друзьями. С ним шли Алонсо де Молина и Диего Каэтано, который упорно требовал, чтобы его называли де Каэтано, хотя никто не слышал о таком роде идальго.

Они знали, чего ищут.

У золота, захваченного испанцами в столице и в загородной резиденции инков – Юкайе, был иной оттенок, нежели у золота из северной части страны. А наиболее проторенной и, как видно, наиболее оживленной дорогой из всех, что сбегались к Куско, была не дорога инков, связывающая обе столицы – Куско и Кито, и не дорога, ведущая на юг, в сторону священного озера Титикака, а именно вот эта, восточная, проходящая по якобы малоинтересным и бедным окраинам. Вывод напрашивался сам собой: эта дорога ведет к золотым рудникам, и оттуда доставляется в Куско золото с красноватым отливом.

Они продвигались медленно, потому что только трое солдат имели коней, а остальные шли пешком. Из них лишь четверо были вооружены мушкетами.

На третий день они добрались до городка Чапас, расположенного в горах. Дорога раздваивалась, встретив две сливающиеся речные долины.

Кристобаль де Сотело решил сделать привал и собрать сведения о дальнейшем пути. Когда накануне они вырвали тяжелые золотые кольца из ушей встречного инки – он не сопротивлялся, а только лопотал что-то, обращаясь к Рокки, – белые торжествующе переглянулись: золото было того же красноватого оттенка, что и в Куско.

Алонсо де Молина советовал попросту поджарить индейца на медленном огне – потому что при них не было, как он сказал, испытанных орудий, употребляемых святой инквизицией, – и заставить его выложить, откуда берут это золото. Но более осмотрительный Сотело воспротивился. Такие расспросы только насторожили бы индейцев, дали им понять, чего ищут белые. Краснокожие дьяволы могут удрать даже из самого ада. Об этом надо помнить.

Заняв в Чапасе какой-то большой дом на главной площади, Сотело приказал людям отдохнуть, а Рокки, облаченного в жреческое одеяние, послал в город, чтобы тот поразнюхал, что там делается. Его плоский высокий лоб и деформированный в детстве череп свидетельствовали о его сане лучше, чем одежда, облегчая задачу.

В первый день испанцы, измученные переходом по горам, отдыхали с удовольствием, тем более, что местный курака по приказу Рокки снабдил их кукурузой, киноа, картофелем, который пришелся им по вкусу, и даже свежим мясом молодой ламы. Однако на другой день они с утра потребовали соры, а когда перепуганный курака поклялся, что этого запрещенного для простых людей напитка у них нет, солдаты сами отправились на розыски.

– Небось и золото где-нибудь найдется.

– Наверняка, поищешь – и найдешь. И не где-нибудь, а у девки под юбкой.

– Тебе, Диего, только бы там его и искать,

– Конечно! А тебе будто это не нравится…

– Сеньор Сотело, вопиющая несправедливость: уже третий день у нас нет ни одной девки!

– По дороге так и не нашлось ничего подходящего. Но здесь, наверное, что-нибудь да будет. Я видел в домишке за садом, где гончар сидел за своим кругом, вполне приличную девчонку.

– Пошли туда.

– Но, чур, я первый. Ведь я высмотрел ее!

– Идет! Я не против.

Сотело не возражал, да и не мог, даже если бы и захотел. Испанцы настолько освоились с ролью завоевателей, которым все позволено, все сходит с рук, настолько привыкли к покорному молчанию индейцев, которых они грабили (самое большее – к тихому плачу девушек), что любой запрет мог бы, пожалуй, вызвать бунт.

Кроме того, дон Кристобаль и не собирался отказывать своим людям в «обычных развлечениях». Большой добычи в таком городе нельзя было ожидать, а что касается девушек, то еще утром, посылая жреца, он велел тому присмотреть что-либо подходящее и для него самого.

Он как глава экспедиции не хотел открыто участвовать в грабежах, но другим не запрещал этого и с удовольствием наблюдал за тем, как его люди разбрелись по городку в поисках добычи. Он даже позавидовал им в душе: кто-то может опередить его при дележе добычи или при выборе красивой девушки.

На «охоту» вышли все, даже дворяне. Сотело увидел на площади своего приятеля Диего Каэтано. Он как раз задержал каких-то двух женщин: старуху с узлом и молодую девушку, и спрашивал их о чем-то. Старуха низко кланялась и показывала, что несет горшок, наверное, с едой и серп, обычный бронзовый серп индейцев-земледельцев. Она кивала на долину и жестами давала понять, что идет убирать урожай.

Каэтано сорвал с ее головы чепец, закрывающий уши, чертыхнулся, увидев, что у старухи в ушах нет колец – столь распространенного здесь украшения, и повернулся к девушке.

Де Сотело тихо смеялся, видя, как быстро и ловко сдергивает Каэтано чепец с головы девушки, потом плащ, как разрывает одежду, обнажая грудь. Молодая индианка не защищалась, даже не кричала, только упорно отворачивала лицо, словно не желая видеть страшного белого человека, которому нельзя сопротивляться, а старуха лишь отчаянно причитала, забегая то с одной, то с другой стороны, и все еще продолжала кланяться.

В ясном свете солнца, которое уже стояло высоко, вся Эта картина рисовалась с поразительной четкостью.

Каэтано оттолкнул старуху и, схватив за волосы девушку, которая не сопротивлялась, потащил ее к своему дому. Как раз в этот момент на площадь выбежал часки, обычный бегун.

Испанцы уже хорошо знали их, потому что те часто обгоняли отряды на дорогах. Часки бежал к посту, который находился сразу же за городом, и на бегу что-то однообразно выкрикивал охрипшим от волнения и усталости голосом, видимо, повторяя одни и те же слова.

Сотело увидел, как старуха внезапно словно окаменела, низко склонившись к земле с распростертыми в униженной просьбе руками, а девушка, до того не сопротивлявшаяся, вдруг напряглась, отпрянула назад и попыталась натянуть на грудь разорванную одежду.

«Что такое, черт побери?» – еще успел подумать Сотело, как вдруг вскочил, дрожа от удивления и ярости.

Старая индианка, не поднимаясь, не изменив позы, спокойно и пугающе медленно, хладнокровно подсекла серпом ноги испанца.

Каэтано повалился с воплем, увлекая за собой и девушку, но та не вырвалась, а, напротив, прижала к земле своим телом руки испанца и что-то торопливо прокричала. Старуха с быстротой и ловкостью, которые никто бы не заподозрил в ней, подскочила к упавшему и решительно полоснула серпом по горлу испанца.

Сотело почувствовал, как на лбу у него выступил холодный пот, но превозмог минутную слабость и схватился за оружие. Трясущимися руками он принялся засыпать в мушкет порох из рожка, когда в соседнем здании послышался крик.

«Алонсо! Напали и на него», – подумал Сотело, стискивая зубы. Крики начали доноситься с разных сторон, когда вдруг где-то раздался выстрел. «Это Диего Наварра. Он никогда не расстается с оружием. Слава богу. Эти дикаря разбегутся при первом же выстреле. О, теперь мы отомстим».

Он услышал позади шорох и стремительно обернулся. Полог отдернулся, и на пороге появились трое индейцев. Курака, такой подобострастный и перепуганный вчера, и с ним два молодых незнакомца. У всех троих в руках было оружие. С холодной жестокостью они смотрели на белого.

Дон Кристобаль де Сотело выпрямился. Он сразу же понял: это конец. Он понял, что ему уже не суждено отыскать рудники золота с красным отливом, что он не вернется в Испанию в блеске богатства и славы и не пожертвует собору святого Филиппа в Бургосе новый алтарь, у которого должны были бы молиться за упокой души его основателя.

Понял он, что уже никогда не сможет даже мечтать о руке доньи Изабеллы, дочери Алонсо Марии Мигеля де Молины-и-Карвахаля…

Он отбросил мушкет, который так и не успел зарядить, вырвал из ножен меч и, сделав глубокий вдох, словно собирался нырнуть, бросился на все еще неподвижных противников.