Текст книги "Крымская война. Соотечественники"

Севастополь, порт

Дядя Жора поддел ломом шестерню, с натугой, побагровев, приподнял. Макарьев подсунул домкрат, старый слесарь отпустил лом, шумно выдохнул, вытер со лба пот.

– Тяжеленная, зараза! Зови инженера, куды ее?

Глебовский присел на корточки возле шестерни, потрогал зубцы.

– До вечера успеем собрать редуктор?

– Почему ж не успеть? – рассудительно ответил Макарьев. – А ежели еще и премию людям посулить – тогда непременно. Работы часа на три, если взяться с толком.

– Вот и беритесь. Премиальные будут, генерал Стогов обещал! А вы, Макарьев, как-нибудь поаккуратнее. Не приведи господь, уронить – зубья выкрошатся.

– Чугун, известное дело, – кивнул Макарьев. – Не волнуйтесь, господин инженер, сделаю в лучшем виде.

– Может, и правда ее уронить? – предложил дядя Жора, глядя вслед инженеру. – Пока другую найдут – кран будет стоять, все польза.

– Да сколько той пользы! А наши город займут, кран понадобится – как чинить? Ну, увезут беляки десяток трехдюймовок, вот убыток!

– Они не только пушки грузят. Из минных складов торпеды и якорные мины вывезли, все в масле. Давеча на пирс снаряды ящиками перли, пулеметы, винтовки французские, тоже в ящиках. Со складов притащили катушки медного провода, в мастерских станки снимают.

– Станки-то им зачем? – удивился Макарьев. Ну ладно, кабель – связь, скажем, тянуть, полевые телефоны… Но станки?

– Может, туркам продадут? – предположил слесарь. – Им ведь за границей деньги понадобятся? «Березань» здоровая, туда чего только не влезет!

Макарьев помотал головой.

– Куда они ее утянут, корыто такое? Машина-то сдохла. Годные буксиры ушли, а теми, что остались, только шаланды таскать. Я вот что, дядя Жора, думаю – может, они не к туркам собираются? Может, высадятся и нашим в тыл ударят? У Таганрога или под Одессой?

Дядя Жора подумал, потом помотал головой.

– Это вряд ли. В Таганроге канонерки, не пустят гадов. Да и в Николаеве сторожевики, даже подводные лодки!

– Видели мы эту лодку, – буркнул Макарьев. – Вон, у стенки стоит…

В порту со вчерашнего дня только и говорили, что о захваченной странными беляками субмарине красных.

– Слышал, команду отпустили? Выстроили и говорят: мол, идите куда глаза глядят!

– Иконников, гад, остался, – сплюнул Макарьев. – Он, иуда, лодку белым сдал и комиссара самолично шлепнул. Теперь, наверное, тоже сбегёт.

– Точно! – подтвердил дядя Жора. – А с ним еще один, Салотопов, унтер старой службы, при Георгиях. Цельное гнездо контры развели на боевом корабле! Как подумаю, аж нутро скручивает, такое во мне пролетарское негодование!

– Познакомился я давеча с одним, с лодки, – понизив голос, сообщил чекист. – Водяницкий его фамилия. Говорит – не знал, что лодку сдали, опомнился, только когда пятнистые в отсек полезли. Я его поспрошал насчет биографии – наш, в восемнадцатом, на Онеге беляков бил. Так Иконников, сволота, уговаривает его переметнуться. Я посоветовал: соглашайся, братишка, фронт борьбы с гидрой контрреволюции не только на море, он и тайный бывает!

– Рискуешь, товарищ Евгений, – покачал головой дядя Жора. – А ну как продаст?

– В нашем деле, Георгий Данилыч, без риска никак. Очень уж надо выяснить, что гады затеяли.

– Инженер с утра предлагал с беляками плыть, – припомнил слесарь. – Жалованье сулил хорошее, кормежка от пуза, больничка. Говорят, работать надо не на красных, не на белых и далеко, в этой, как ее… в Аргентине! Там сытно, спокойно и войны нет.

– И что, соглашаются?

– Есть и такие, особливо семейные. Инженер давеча говорил, что можно и с женами, и с детишками ехать. Народ настрадался, сознательных мало, не верят в советскую власть.

Макарьев недобро сощурился.

– Надо прояснить, что это за Аргентина, куда гады пролетариев заманивают!

– А ты, товарищ Евгений, к Глебовскому обратись. Он тебя вроде уважает.

– И то верно, дядя Жора. Вот сейчас и поговорю. А ты прикинь, кого бы мне с собой взять? Человека два-три, из боевых, проверенных. Мало ли что?

– Сделаю, – кивнул старик. – Егорка Зятьев, слесарь, Темка Колыванов из инструментального. Митяя бы тебе, в самый раз для такого дела…

– Что-то долго его нет, – забеспокоился Макарьев. – Больше суток прошло, должен был обернуться. Данилыч, я вот думаю: а может, его взяли? Вроде ночью у вокзала была стрельба?

– Взяли бы его – так и за нами пришли бы. Митяй, конечно, парень свой, надежный, а только в контрразведке и не таких ломали, а он, почитай, всех в ячейке знал. Нет, не могли его взять!

– Ну, дай-то бог… – кивнул Макарьев. – Да и Фрунзе, видать, наше донесение получил, раз в город не суется. Я вот что думаю, дядя Жора: может, он в Севастополь разведку зашлет? Надо бы нашим, из ячейки, за Инкерманом пошустрить – глядишь, и встретим товарищей?

Слесарь кивнул, а Макарьев, помолчав немного, добавил:

– А насчет иуды, Иконникова, ты, дядь Жора, не сомневайся. Таких, как он, непременно достанет карающий меч Революции. Заплатят, гады, за свои подлости против трудового народа!

Минная стенка

– Вира! – Рабочий замахал картузом. – Вира помалу, уснул, что ль?

Кран, квадратная будка на железнодорожной платформе с торчащей вверх стрелой, пыхнул паром. Редуктор натужно скрежетнул, тали натянулись, и грузовик – как был, с кузовом, наполненным выше кабины снарядными ящиками, – оторвался от пирса и поплыл вверх. Стрела повернулась, и колеса повисли над разверстой пастью люка. С «Березани» заорали: «Майна, майна!» «Фиат» дрогнул и пошел вниз; грузчики натянули тросы, не давая тому раскачиваться.

– Уже седьмой. – Стогов сделал пометку в блокноте. – И как это вы, Адриан Никоныч, управились с этим корытом? Всего-то сутки прошли!

– Да я особо и не управлялся, господин генерал. С машиной пока все равно ничего не сделать, а вспомогательные механизмы в порядке. Зацепили землечерпалкой, перетащили и нате-пожалуйста, стоит под погрузкой!

Землечерпалка, пришвартованная к борту «Березани», лениво дымила кургузой трубой.

– Ладно, за это я спокоен. Доложу Зарину, что погрузка будет закончена в срок. Когда начнете принимать пассажиров?

– Не раньше десяти утра. Работать будем всю ночь, при прожекторах. Сами видите, сколько тут еще…

И кивнул на ряды грузовых машин, ящиков, каких-то громоздких, угловатых предметов под брезентами. В стороне выстроились в два ряда укрытые рогожными чехлами морские якорные мины, вдоль которых прохаживались юнкера с винтовками.

– Да, и вот еще что – на палубу надо поставить аэропланы. Сейчас их перегоняют из Качи, за ночь разберут и грузите.

– У меня плотники сколачивают дощатые подпорки. Аэропланы – груз легкий, уложим, прикроем брезентами. Только, Николай Николаевич, если погода испортится – я снимаю с себя ответственность! Судно и так перегружено сверх меры, а тут еще пассажиры, палубный груз!

– Хорошо, что напомнили, голубчик. – Стогов зашуршал страничками блокнота. – Еще надо поставить на палубу три броневика и танки. Четыре английских, «Марк-V», и французский «Рено» без пушечной башни. – Да вы не волнуйтесь! – поспешно добавил он, увидев, как гневно вскинулся инженер. – «Рено» маленький, не то что «англичане»!

– Тут маленький, там маленький – а что с остойчивостью будет, кто-нибудь подумал? Нельзя с таким грузом в море идти!

– А в море и не надо. Утянем мили на три с внешнего рейда, и довольно.

Инженер пожал плечами и отвернулся. «Фиат» уже скрылся в трюме «Березани», и оттуда неслись специфические обороты речи – грузчики отцепляли от грузовика тали.

– Позвольте поинтересоваться, Николай Николаич, – не оборачиваясь, спросил Глебовский. – Вы-то останетесь здесь или с ними?

– С ними, голубчик. Господин Митин подробно описал, что ждет дальше белое движение. РОВС, Краснов, немцы… извините, я в этом балагане не участвую! Вот и юнкера попросились с ними. А что же мне, одному в Константинополь драпать? Нет уж. Родных у меня не осталось, разыскивать некого, сам себе хозяин! А вы для себя что решили?

– Я, пожалуй, тоже с ними. Там, куда собрались эти господа, – Глебовский кивнул головой на «Алмаз», – для путейца дел будет невпроворот. Раз уж в двадцатом столетии Отечество отблагодарило нас за службу сапогом под зад, может, хоть в девятнадцатом оценит?

– Ну что вы, не стоит так траурно. Хотя вы правы, конечно. Попробуем послужить Николаю Первому, раз уж его потомок ухитрился про…ть все, что оставили предки. А там, глядишь, и что-то сумеем изменить, как давеча сулил господин Митин. Не дадим по второму разу довести Россию до такого безобразия.

Глава одиннадцатая

Севастополь, Екатерининская площадь

– Навалили, ни присесть, ни прилечь! – Адашев поддал сапогом куль из темно-зеленого плюша. – На черта нам это барахло? Взяли бы лишних пару десятков ящиков с гранатами, что ли. Вон их, в пакгаузах, под крышу! Опять же, на ящиках и сидеть удобнее.

– Нет в вас, граф, уважения к науке! – наставительно произнес Штакельберг. – То, что вы сейчас, простите, лягнули – это комплект Морского сборника с одна тысяча восемьсот пятьдесят первого года. Самолично гардины в читальном зале сдирал и увязывал! А в чехле от канапе полный Брокгауз и Ефрон. Так что соблаговолите попридержать копыта!

Кузов грузовика заполняли разномастные кули из портьер, скатертей, мебельных чехлов. Из ткани во все стороны выпирали уголки переплетов. Устроиться на них с удобствами было и правда затруднительно.

 
«Только книги в восемь рядов,
Молчаливые, грузные томы,
Сторожат вековые истомы,
Словно зубы в восемь рядов…» –
 

нараспев продекламировал Штакельберг.

– Ваш обожаемый Гумилев? – усмехнулся Адашев. – Вы плохо кончите, Шурочка. Романтики в наш век долго не живут.

Коля Михеев поднял задний борт «Опеля» и лязгнул задвижкой.

– Библиотека Морского собрания – это вам не жук чихнул! Тут до собачьей матери томов, лучшее в Крыму книжное собрание! И как мы все это впихнули в два грузовика – ума не приложу!

– Спасибо хранителю библиотеки, – хмыкнул Адашев. – Ежели бы не он, так и гребли бы все подряд. А так взяли, как велено, только то, что издано после Крымской войны! А дед-то какой колоритный, чисто гном из оперы Вагнера. Как там, у александрийца вашего?

 
– Мне продавший их букинист,
Помню, был и горбатым, и нищим…
…Торговал за проклятым кладбищем
Мне продавший их букинист.
 

– Видите, барон, я тоже не совсем лапотный, порой стишки почитываю, и даже душещипательные!

– А этот старый гриб еще радовался, что мы раритетный фонд, восемнадцатый век, не тронули! – Штакельберг сделал вид, что не заметил подколки. – А зачем его брать, коли там, куда мы отправляемся, эти книги и так имеются?

– Прикусите-ка язык, барон! – Адашев шутливо ткнул Штакельберга в бок. – Я понимаю, начальство далеко, а все же не забывайте: «Об истинных целях операции – ни слова!»

– Так тут же нет никого? – озадаченный Штакельберг оглядел пустую улицу. – Кто услышит?

– Ладно, господа, заканчивайте этот декаданс и поехали! – Михеев уже устроился в открытой кабине. – А вы, барон, извольте слезть на грешную землю и крутануть стартер! Да поскорее, нам еще в госпиталь надо заехать.

Адашев хмыкнул и заговорщицки подмигнул.

– Лямур! Свезло нашему Нико́лу!

– Да, – печально вздохнул барон, перекидывая ногу через борт. – А моя Наденька, младшая Веретенникова, в восемнадцатом с родителями в Швецию уехала, а там замуж вышла. А старшая, Верочка, невеста брата Кольки, земля ему пухом, в Стамбуле сейчас. Все война, будь она неладна…

Старший брат Штакельберга, тоже константиновец, весной погиб под Армянском.

– Ничего, барон! – Адашев похлопал приятеля по погону. – Мы вам на месте невесту сыщем, эдакую, знаете ли, тургеневскую барышню! Они там всякими эмансипэ не испорчены, будете, как говаривал папенькин денщик Федос, в полном бланманже!

Кача, школа военных пилотов

Эссен провел ладонью по теплому перкалю. Таких аппаратов – британских DH-9 – в Каче было два, и оба следовало забрать в первую очередь. Движки, не успевшие выработать ресурс, надежные бомбосбрасыватели, пулемет на поворотной турели – куда до них «Вуазенам» и «Фарманам», знакомым Эссену по 1916 году.

– Отличная машина! Лучший легкий бомбардировщик своего времени, его потом в СССР скопировали – поликарповский «Р-1»!

– А вы, вижу, разбираетесь в авиации?

– Да, Реймонд Федорович, с детства интересуюсь. Модели клеил, гонял на симуляторах. «Ил-2», может, видели? Отличная игрушка, там управление совсем как…

Лейтенант вежливо кивал, делая вид, что внимательно слушает. Собеседник надоел Эссену ужасно, и он трижды успел пожалеть, что поддался на уговоры и взял любопытного «научника» с «Адаманта» с собой в Качу. Хотя надо признать: в авиации он разбирается неплохо.

– …А как переправить в Севастополь? Гидропланы можно посадить на воду в бухте, а эти? Разбирать и везти грузовиками?

Эссен так и собирался поступить, а потом прикинул, сколько для этого понадобится времени и рабочих рук. А ведь еще грузить моторы, запчасти, инвентарь из мастерских авиашколы…

– Вовсе нет… простите, опять запамятовал, как вас величать?

Энтузиаст авиации не заметил яда в голосе.

– Виктор Сергеевич, можно просто Витя. Если нужна помощь – только скажите, я умею, сам у байка движок перебирал!

Мысль казалась соблазнительной. Вручить энтузиасту французский ключ, отправить в ангар, снимать мотор с раздербаненного «Фармана». До вечера провозится наверняка.

– Спасибо, Виктор, буду иметь в виду. Что до аппаратов – нет, здесь мы их разбирать не будем. Мы берем «Ньюпор», «Сопвичи», оба «Де Хевиленда» и «Спад», он тоже совсем новый. Остальное хлам, не стоят возни. Итого шесть колесных машин. Сейчас в городе расчищают посадочную площадку, на бульваре. Садимся, снимаем крылья, хвост, и в грузовик. А там и до порта рукой подать.

– Здорово! – восхитился Виктор. – А мне можно слетать? Вот, хоть на «Сопвиче», он же двухместный!

– Вы что, никогда не летали? – удивился Эссен.

– Летал, конечно. И на пассажирских, и на вертолете, даже на мотодельтаплане. Вот это действительно полет: сидишь, открытый всем ветрам, под ногами – пустота! А в лайнере, какой интерес? Будто в автобусе едешь. Потому и попросился с вами – всю жизнь мечтал полетать на старинном самолете! Я видел такие в Англии на авиашоу, но там не катали…

«Может, так и сделать? – в отчаянии подумал Эссен. – Жора летит на «М-9» – вот и пусть забирает его с собой…»

– Отчего бы и нет? А пока, Виктор, если вас не затруднит, помогите мотористу. Во-он он, возле ангара. Он вам скажет, что делать.

Молодой человек рысью бросился выполнять поручение. Подошедший Корнилович проводил его взглядом.

– Все-таки люди не меняются, – задумчиво произнес Эссен. – Вот на этом самом месте в четырнадцатом меня замучили реалисты. Приехали из города на экскурсию, а мне, как дежурному по школе, поручили их пасти. Через час я стал думать, как бы половчее споткнуться и вывихнуть ногу, лишь чтобы избавиться от этой напасти…

Корнилович промолчал.

– Да, были деньки… Ладно, Жора, тогда, как договорились, сначала «эмки»? И, кстати, возьми с собой этого типа, а то он мне весь мозг вынес – так, кажется, говорят «потомки»?

Мичман шутки не принял.

– Реймонд Федорыч, должен вам сообщить… в общем, я остаюсь. Уж простите, но дальше – без меня.

Эссен ушам своим не поверил.

– Как же так, Жора… Георгий Валерьянович? Ведь красные тут устроят террор… схватят вас – что им скажете?

– Выберусь как-нибудь, осмотрюсь, а там видно будет. Да вы не волнуйтесь и «потомкам» передайте – я их секретов с собой не беру. Ну а что в голове осталось – это, уж извините, мое…

Корнилович подобрал хворостину и стал с отсутствующим видом чертить в пыли какие-то загогулины. Эссен прокашлялся, чтобы скрыть волнение. А ведь не случись чехарды с Переносами, мичмана Корниловча ждала бы служба в белом Черноморском флоте, французская эмиграция и сорок лет жизни на чужбине. А тут – вон оно как обернулось.

– Уговаривать, препятствовать не буду. Решил – значит, решил, не гимназист. И вот что…

Он сделал паузу.

– «Де Хевиленд» готов к вылету. От сердца отрываю, у нас их всего два… Покидай во вторую кабину пяток канистр с газойлем, жестянку моторного масла, пару тарелок к «люське», лети с богом. Это не «эмка», часов пять в воздухе продержишься запросто. А там сядешь, дозаправишься и дальше. Карты, правда, нет, но ты по компасу дуй на норд-вест, а потом вдоль береговой черты. Если с погодой повезет, можно и до Румынии долететь.

– Сдалась мне эта Румыния! – упрямо мотнул головой мичман. – Я лучше к Херсону, а дальше вдоль Днепра, на Екатеринослав. Степь ровная, где сесть – найду, а там видно будет.

Эссен испытующе посмотрел на мичмана.

– К красным, значит? Ну, дело твое, Жора…

Корнилович пожал плечами, кивнул.

– Вот и ладно. Тогда я в ангар, а ты запускай и лети с богом. Моториста пришлю, поможет. Говорить больше никому не надо, я сам все объясню.

– Но как же так, Реймонд Федорыч? – Корнилович нервно теребил в руках пилотский шлем. – А с нашими попрощаться? Нехорошо как-то, тишком да тайком…

Эссен похлопал мичмана по плечу.

– Долгие проводы – лишние слезы, Жора. Поймут. Ты хоть собраться успел?

Корнилович кивнул на лежащий у стены ангара вещмешок.

– Негусто у тебя барахла, чтобы начинать новую жизнь. Ну ладно, мичман, удачи! Даст бог – свидимся…

* * *

«Де Хевиленд» сделал над Качей прощальный круг. Эссен помахал старому другу рукой, и тут глаз зацепился за какую-то несообразность. Лейтенант торопливо извлек из нагрудного кармана френча складной тридцатикратник, поднял к глазам и…

Точно! В обеих кабинах – головы. В задней-то Корнилович, а кто впереди?

– Братец, это ты помогал мичману заводиться?

Пожилой унтер – из здешних, качинских, забытых при эвакуации – степенно кивнул.

– Так точно, вашбродие! Я самый и есть.

– А кто к нему в аппарат сел – видел?

– Как не видеть? Один из энтих, пятнистых. Как вы, вашбродие, ушли, он и подбегает. Побалакал с мичманом, потом бе-е-егом к автомобилю. Мичман мне и говорит: «подождем, мол, человек со мной полетит, а ты пока масло проверь». А я что, мне сказано проверять – я и проверил.

– И что? – жадно спросил Эссен.

– Масло-то? В порядке, что ему сделается…

– Да не масло, а этот, которого ждали!

– Он, вашбродие, назад прибег. Бегит и тащит на плече баул. Тяжелый – его, болезного, аж перекосило. Я хотел подсобить, а тот ни в какую. Так и корячился, пока не склал в аппарат. Залез, мне рукой машет – «заводи»! Ну, я и завел…

– А потом?

– А что потом? Улетели, и вся недолга! – ответил унтер и кивнул на таящий в туманном мареве «Де Хевиленд».

Повторяется история с Фибихом? Приставил к боку пистолет, заставил взять с собой? Да ну, бред, наверняка Жора взял парня по своей воле. А может, они заранее сговорились? Тоже ерунда, он же сам только что предложил Корниловичу аппарат…

Эссен потянулся к рации, помедлил, опустил руку. В конце концов, кто знает, что в головах у «потомков»? В любом случае это осознанный выбор – и Виктора, и Жоры Корниловича, – а значит, не надо им мешать. А остальные пусть думают, что все идет по плану и «Де Хевиленд» улетел в город. Сказать, конечно, придется – потом, в Севастополе. К тому времени Корнилович будет далеко.

Минная стенка

Адашев потянул из кузова носилки. Лежащий на них раненый, изможденный, заросший седоватой щетиной, с длинным, изрытым оспинами лицом, страдальчески охнул.

– Полегче, братец, не дрова грузишь!

Матросы приняли носилки и бегом понесли к трапу.

– …только представьте, эти мерзавцы посмели вломиться в госпиталь! – возмущался Штакельберг, окруженный юнкерами четвертого взвода. – Требовали морфину, спирту, к Сашеньке приставали, батюшке ее, Фаддею Симеоновичу, доктору, по морде дали. Пенсне разбили, скоты!

Фаддей Симеонович Геллер, худой как щепка, несуразно длинноногий, одетый слишком легко для ноября – в потертое соломенное канотье и парусиновый дачный пиджачок, – сидел в кабине «Пирс-Эрроу». Его пальцы длинные, узловатые, пальцы музыканта или хирурга, сжимали ручку саквояжа. Рядом пристроилась барышня в бежевом платье и с толстой косой, обвивающей прелестную головку. Платье носило следы некоторого беспорядка. Адашев подошел поближе, исподтишка косясь на барышню.

«…Счастливчик, однако, Никол! Экую красулю оторвал…»

– …а тут мы! – продолжал Штакельберг. – Подъезжаем и видим, как трое этих «пролетариев» барышню на крыльцо выволакивают, всю ободранную. Никол «люську» схватил и как даст над головами! Те девушку отпустили и тикать. Я кричу: «Стой, стрелять буду!» – а Михеев «люську» на капот пристроил и резанул – всех троих, одной очередью!

– Точно, – подтвердил Адашев. – А еще четверых мы из госпиталя пинками выбили. Мерзавцы разломали шкап с медикаментами и принялись пузырьки откручивать.

– Спиритус вини искали? – деловито спросил юнкер с обшарпанным казачьим карабином.

– Точно так-с! – хихикнул Штакельберг. – А он на самом видном месте стоял – здоровенная бутыль с наклейкой: «ЯДЪ» и адамова голова!

– А вы, господа, бутыль, часом, не прихватили? – осведомился другой юнкер, вооруженный редкостным «Винчестером» с рычажным затвором. – Не оставлять же этим мизераблям?

Адашев скромно потупился.

– И что, их тоже в расход? – спросил другой юнкер. Он стоял, опершись на пехотную трехлинейку с прикрученным телескопом; его трубка была аккуратно замотана чистой портянкой и перевязана шнурком.

– Да нет, зачем? – пожал плечами Штакельберг. – По зубам вдарили прикладами и погнали к свинячим чертям.

– А я говорю, надо было их тоже! – сумрачно сказал Михеев, до сих пор не принимавший участия в разговоре. – Они-то Сашеньку не пожалели…

– Как вы можете так говорить, Николай?

Голос у доктора Геллера оказался высоким и каким-то надтреснутым. Упомянутое пенсне – и верно, без одного стеклышка – хирург держал в руке и для убедительности им размахивал.

– Вы так молоды, а уже привыкли к жестокости! Саша, душенька, скажи ему! Да, ужасы Гражданской войны делают из многих чудовищ, но надо как-то этому сопротивляться! У вас вся жизнь впереди, как можно прожить ее в ненависти?

Михеев промолчал, лишь глянул на Фаддея Симеоновича исподлобья.

– Господин врач, а как вышло, что вас забыли? – спросил Адашев. – А его превосходительство уверял, что госпиталя давно отправлены?..

Геллер поднял на юнкера глаза – голубые, по-детски яркие. Адашеву сразу сделалось неловко, будто он случайно сказал тому что-то обидное.

– Я телефонировал в канцелярию начальника порта… да. Целых три раза. Обещали прислать грузовик, солдат. Мы ждали, но никто не приехал, а телефон перестал отвечать. Я послал санитара, был у нас один, из малороссов. Фамилия у него забавная такая – Пидпузько… Но он почему-то не вернулся.

– Сбежал, мерзавец. – Адашев сплюнул под ноги. – Решил не тратить время на всякую ерунду, а заняться спасением собственной драгоценной персоны.

– Эй, господа, что у вас там за дискусьён? – раздалось с борта крейсера. – Шустрее, Михеев, а то так и провозитесь, пока красные не придут!

– Вольно вам, Виктуар, советовать, – лениво ответил Адашев. – Нет чтобы помочь товарищам и поискать тали и грузовую сетку. Раненых мы сдали, осталось эти сокровища мировой мысли. На себе по трапу тягать – комплекция не позволяет, тут нужен Поддубный или господин Моор-Знаменский. Тот в цирке рояль на спине носил, причем вместе с тапером. Ну а мы люди слабосильные…

И кивнул на кули с книгами, которыми был завален кузов второго грузовика.

– Где я ее вам возьму, князь? – удивился караульный. – Матросы все шибко занятые, некого спросить, сразу посылают по такой-то матери! Мы с утра кукуем в караулах, а третий взвод с добровольцами куда-то умотал на грузовиках. Вернулись все в копоти, в саже, говорят, в городе горят продовольственные склады, мародеры подпалили.

– Куда же патрули смотрели? – удивился Михеев. – Разъезжают, понимаешь, на броневиках, а у них под носом всякая шваль склады жжет!

– Ничего. – Адашев снова сплюнул на доски причала. – Красные придут, умоют их кровью.

– О чем вы, граф? – удивился Штакельберг. – Они же эти, классово близкие! Ворон ворону глаз не выклюет.

– Эй, на пирсе! – снова донеслось с «Алмаза». – Проводите господина врача с дочкой на крейсер. Для них каюту уже подготовили!

Доктор полез из грузовика, прижимая к впалой груди саквояж. Сашенька подхватила отца под локоток, Коля Михеев подскочил, поддержал с другой стороны.

«Ну все, пропал Михеев. Экая семейная идиллия… А жаль, лихой был юнкер!»